Ж. БОДЕН. Шесть книг о государстве 2 страница

большими расходами, замещались по выбору, а прочие — по жребию.

Но для исправления недостатков, связанных с назначением по жребию, он определил, что

избирать следует только из числа тех граждан, которые сами выставят свои кандидатуры,

что достоинство избранного таким образом лица подлежит рассмотрению судей и что

каждый гражданин может выдвинуть против него обвинение в том, что он не достоин

избрания. Таким образом, получалось нечто среднее между избранием и жребием.

Наконец, по истечении установленного срока снова производилось обсуждение

деятельности данного должностного лица. Все это должно было в значительной степени

удерживать неспособных людей от согласия баллотироваться по жребию.

Закон, определяющий самую форму подачи избирательных бюллетеней, также

принадлежит к числу основных законов демократии. Здесь особую важность имеет

вопрос, будет ли голосование открытым или тайным. Цицерон пишет, что законы,

установившие в последние времена римской республики тайное голосование, были одною

из главных причин ее падения. Ввиду того, что этот вопрос решается в различных

республиках неодинаково, вот что, полагаю я, следует сказать о нем.

Когда голоса подает народ, то голосование, несомненно, должно быть открытым, и в этом

следует видеть один из основных законов демократии. Нужно, чтобы руководители

вразумляли простой народ и чтобы известные лица сдерживали его своим авторитетом.

Поэтому, когда в римской республике было введено тайное голосование, все в ней стало

разрушаться; не было уже более возможности вразумить погибающий народ. Когда же

голоса подаются в аристократии знатью или в демократии сенатом и когда поэтому все

дело сводится лишь к предупреждению происков честолюбия, то в этих случаях находит

применение самая строгая тайна голосования.

Происки честолюбия опасны в сенате и в знати, но они не опасны в народе, которому

свойственно действовать по влечению страсти. В государствах, где народ не имеет

никакого участия в управлении, он будет увлекаться каким-нибудь актером, так же, как в

других случаях увлекался бы государственными делами. Полное отсутствие

честолюбивых стремлений — большое несчастье для республики. Оно постигает ее, когда

народ развращен подкупами; он становится тогда равнодушным, пристращается к

деньгам, но уже больше не интересуется государственными делами, не думает ни о

правительстве, ни о его намерениях и пребывает в тупом спокойствии.

К основным законам демократии принадлежит и тот, в силу которого власть издавать

законы должна принадлежать только народу. Однако есть тысячи случаев, когда бывают

необходимы постановления сената; часто полезно даже испробовать закон, прежде чем

установить его окончательно. Конституции Рима и Афин отличались в этом отношении

большой мудростью. Определения сената имели там силу закона в продолжение года и

обращались в постоянный закон только по воле народа.

 

ГЛАВА III

О законах, относящихся к природе аристократии

В аристократии (Говоря об аристократии, Монтескье всегда имел в виду Венецию)

верховная власть находится в руках группы лиц. Эти лица издают законы и заставляют

исполнять их; остальной народ является по отношению к ним тем же, чем в монархии

подданные по отношению к государю.

Выбор по жребию не должен иметь места; он проявил бы здесь только свои дурные

стороны. В самом деле, в правлении, которое уже установило самые прискорбные

различия между людьми, должностное лицо не станет менее ненавистным оттого, что оно

выбрано по жребию: тут завидуют не служебной должности человека, а его знатности.

Если число знатных очень велико, то является необходимость в сенате для решения дел,

которые знать не в состоянии решать сама, и для подготовки тех дел, которые подлежат ее

решению. В этом случае можно сказать, что сенат представляет собою аристократию,

знать — демократию, а народ — ничто.

В аристократическом государстве должно почитать за большое счастье, если народ каким-

нибудь косвенным способом оказывается выведенным из такого состояния небытия. Так,

вследствие того, что генуэзский банк св. Георгия управляется в основном почетными

лицами из народа, народ получает возможность оказывать некоторое влияние на

правительство, от чего зависит все его благосостояние.

Сенаторы не должны иметь права замещать по собственному выбору вакантные места в

сенате: это привело бы к большим злоупотреблениям. В Риме, который первоначально

был аристократическим государством, сенат не имел права избирать своих членов, новые

сенаторы назначались цензорами. Чрезмерная власть, внезапно предоставленная в

республике гражданину, образует монархию и даже больше чем монархию. В монархии

законы охраняют государственное устройство или приспосабливаются к нему, так что тут

принцип правления сдерживает государя; в республике же гражданин, завладевший

чрезвычайной властью, имеет гораздо больше возможностей злоупотреблять ею, так как

тут он не встречает никакого противодействия со стороны законов, не предусмотревших

этого обстоятельства.

Исключение из этого правила допустимо лишь в том случае, когда самое устройство

государства таково, что оно нуждается в должности, сопряженной с чрезвычайною

властью. Таков был Рим со своими диктаторами; такова Венеция со своими

государственными инквизиторами: это страшные власти, насильственно возвращающие

государство к утраченной свободе. Но чем объясняется столь существенное различие

между обоими учреждениями в этих двух республиках? Тем, что в Риме диктатура

защищала остатки его аристократии от народа, тогда как Венеция пользуется своими

государственными инквизиторами, чтобы поддерживать свою аристократию против знати.

Отсюда проистекают все различия: в Риме диктатура была кратковременной, потому что

народом двигают не обдуманные намерения, а вспышки страсти; она должна была

действовать гласно и торжественно, потому что имела в виду устрашить народ, а не

карать его; диктатор назначался только для одного определенного дела и только в

границах этого дела пользовался своей неограниченной властью, потому что назначение

диктатора всегда вызывалось каким-нибудь непредвиденным случаем. Наоборот, в

Венеции инквизиция должна быть учреждением постоянным: здесь намерения

зарождаются, развиваются, откладываются на время и снова возрождаются, здесь

честолюбивые стремления одного лица овладевают всем семейством, а от одного

семейства передаются многим. Здесь необходимо тайное судилище, потому что

преступления, которые оно карает, имеют глубокие корни и зарождаются в тишине и

тайне. Власть этого судилища должна распространяться на все дела, потому что цель его

не только пресекать уже известное зло, но и предупреждать то зло, которое еще никому

неизвестно. Наконец, инквизиция установлена, чтобы мстить даже за те преступления, о

существовании которых она только подозревает, между тем как римская диктатура

действовала более угрозами, чем карами, даже против тех преступлений, в которых

виновные уже сознались.

Во всех установлениях подобного рода обширность власти должна иметь свой противовес

в кратковременности ее существования. Большинство законодателей назначает ей срок в

один год. Большая продолжительность была бы опасна, а меньшая — не соответствовала

бы существу дела. Кто согласился бы управлять на таких условиях даже домашними

делами? В Рагузе глава республики сменяется каждый месяц, прочие должностные лица

каждую неделю, а комендант крепости каждый день. Но это может иметь место

лишь в небольшой республике, окруженной могущественными державами, которые легко

могли бы подкупать мелких должностных лиц.

Лучшая аристократия та, где часть народа, не принимающая никакого участия во власти,

настолько бедна и малочисленна, что господствующая часть народа не может извлечь

никакой выгоды из того, чтобы угнетать ее. Так, Антипатр своим постановлением,

лишавшим в Афинах права голоса всех, у кого не было двух тысяч драхм, образовал

лучшую из возможных аристократий, потому что этот ценз был так мал, что исключал

лишь очень немногих и не затронул никого из граждан, пользовавшихся некоторым

почетом в городе.

Итак, аристократические роды должны, насколько это возможно, сближаться с народом.

Аристократия будет тем лучше, чем она более приближается к демократии и тем хуже,

чем она более приближается к монархии.

Худшая из аристократий та, где часть народа, которая повинуется, находится в

гражданском рабстве у той, которая повелевает, какова, например, аристократия Польши,

где крестьяне — рабы дворянства.

 

ГЛАВА IV

О законах в их отношении к природе монархического правления (В данном случае

Монтескье имел в виду французскую монархию)

Власти посредствующие, подчиненные и зависимые образуют природу монархического

правления, т. е. такого, где правит одно лицо посредством основных законов. Я сказал:

посредствующие, подчиненные и зависимые потому, что в монархии источником всякой

политической и гражданской власти является сам государь. Эти основные законы

необходимо предполагают существование посредствующих каналов, по которым

движется власть, так как если в государстве нет ничего, кроме изменчивой и капризной

воли одного, то в нем ничего не может быть устойчивого, а следовательно, не может быть

и никакого основного закона.

Самая естественная из этих посредствующих и подчиненных властей есть власть

дворянства. Она некоторым образом содержится в самой сущности монархии, основное

правило которой: ｫНет монарха, нет и дворянства, нет дворянства, нет и монархаｻ. В

монархии, где нет дворянства, монарх становится деспотом.

Есть люди, которые в некоторых государствах Европы задумали полностью отменить

юрисдикцию сеньоров. Они не видели, что добивались того, что было сделано английским

парламентом. Уничтожьте в монархии прерогативы сеньоров, духовенства, дворянства и

городов, и вы скоро получите в результате государство либо народное, либо

деспотическое.

Трибуналы одной великой европейской державы (Имеется в виду Франция) на

протяжении нескольких веков наносят удары исключительной юрисдикции господ и

духовенства. Мы не хотим критиковать столь мудрых судей, но предлагаем подумать о

том, до какой степени может измениться от этого государственное устройство.

Я не питаю чрезмерного пристрастия к привилегиям духовенства, но мне хотелось бы,

чтобы его юрисдикция была раз навсегда точно определена. Вопрос не в том, следовало

ли ее устанавливать, а в том, установлена ли она, составляет ли она часть законов страны,

связанную со всеми прочими ее учреждениями, не должно ли существовать соответствие

в положении двух властей, признаваемых независимыми, и не все ли равно для доброго

подданного — защищать ли юстицию государя или те пределы, на которые она всегда

претендовала.

Насколько власть духовенства опасна в республике, настолько она уместна в монархиях и

в особенности в тех из них, которые склоняются к деспотизму. Что сталось бы с Испанией

и Португалией после утраты их законов без этой власти, которая одна только сдерживает

могущество произвола? За неимением других преград хороша и эта, так как в виду

ужасных зол, которые деспотизм причиняет природе человека, даже зло, которое

ограничивает его, есть уже благо.

Подобно тому как море, готовое, кажется, затопить всю землю, останавливается, встретив

на своем пути травы и крошечные камешки, рассыпанные по его берегам, так и монархи с

их, по-видимому, безграничной властью останавливаются перед малейшими

препятствиями, смиряя свойственную им гордость перед обращенной к ним жалобой и

мольбой.

Чтобы создать благоприятные условия для свободы, англичане уничтожили все

посредствующие власти, входившие в состав их монархии. И они совершенно правы,

сохраняя эту свободу; утратив ее, они стали бы самым рабским народом на земле.

Г. Ло (Ло, Джон — французский буржуазный экономист и банкир, в 1719 г. министр

финансов, известный своими спекуляциями на бирже), не понимавший ни

республиканского, ни монархического государственного устройства, был одним из

величайших поборников деспотизма, каких когда-либо видела Европа. Кроме

произведенных им изменений, столь резких, столь необычных и неслыханных, он хотел

устранить все посредствующие классы и уничтожить политические сословия; своими

химерическими выкупами он подрывал монархию и чуть ли не замышлял выкупить и

самую конституцию.

Недостаточно, чтобы в монархии были посредствующие власти; она еще нуждается в

учреждении, охраняющем законы. Таким учреждением могут быть лишь политические

коллегии, которые обнародуют вновь изданные законы и напоминают о существующих,

когда о них забывают. Свойственное знати невежество, ее невнимательность и презрение

к гражданской власти вызывают необходимость в учреждении, которое постоянно

извлекало бы законы из тьмы забвения, в которой они были бы погребены. Состоящий

при государе совет не годится для этой цели. По самой природе своей он есть исполнитель

и блюститель тех распоряжений монарха, которые имеют временный характер, а не

охранитель основных законов. Сверх того, совет государя постоянно меняется, он не

действует непрерывно, не может быть многочисленным, наконец, он не пользуется в

достаточно высокой степени доверием народа и потому не в состоянии ни вразумить его в

затруднительных обстоятельствах, ни привести его к повиновению.

В деспотических государствах, где нет основных законов, нет также и охраняющих их

учреждений. Этим объясняется та особенная сила, которую в этих странах обычно

приобретает религия: она заменяет непрерывно действующее охранительное учреждение;

иногда же место религии занимают обычаи, которые там почитаются вместо законов.

 

ГЛАВА V

О законах, относящихся к природе деспотического государства

Из природы деспотической власти следует, что одно лицо, обладающее ею, поручает

осуществлять ее также одному только лицу. Человек, которому все его пять чувств

постоянно говорят, что он — все, а прочие люди — ничто, естественным образом ленив,

невежествен, сластолюбив. Поэтому он сам не занимается делами. Но если он поручит их

нескольким лицам, то между ними пойдут распри, начнутся интриги из-за чести быть

первым между рабами, и государю снова придется вмешиваться в дела правления.

Поэтому гораздо проще предоставить все дела визирю, наделив его всей полнотой власти.

Учреждение должности визиря есть поэтому основной закон такого государства.

Говорят, что некий папа, проникнутый во время избрания сознанием своей

неспособности, очень долго отказывался от сана. Наконец, он согласился и поручил вести

все дела своему племяннику. Он был в восторге и говорил: ｫЯ и не думал, что это так

простоｻ. То же и с государями Востока. Когда из затвора, где евнухи расслабляли их ум и

сердце, часто оставляя их даже в полном неведении об их сане, их извлекают для того,

чтобы возвести на трон, они сначала бывают озадачены; но после того, как они назначили

визиря, удовлетворили свои необузданные страсти в серале да увидели, как легко

выполняются все самые бессмысленные их капризы раболепным двором, они тоже

находят, что это так просто.

Чем обширнее государство, тем обширнее сераль и тем, следовательно, более государь

упивается наслаждениями; так что, чем большим количеством народов приходится в этих

государствах управлять государю, тем меньше он озабочен делами правления; чем

значительнее дела, тем меньше о них рассуждают.

 

КНИГА ТРЕТЬЯ

О принципах трех видов правления

ГЛАВА I

О различии между природой правления и его принципом

После рассмотрения законов, вытекающих из природы каждого образа правления, надо

рассмотреть те, которые вытекают из их принципа.

Различие между природой правления и его принципом в том, что природа его есть то, что

делает его таким, каково оно есть; а принцип — это то, что заставляет его действовать.

Первая есть его особенный строй, а второй — человеческие страсти, которые двигают им.

Но законы должны в такой же степени соответствовать принципу каждого правительства,

как и его природе. Итак, надо найти этот принцип. Это и будет предметом настоящей

книги.

ГЛАВА II

О принципе различных видов правления

Я сказал, что природа республиканского правления заключается в том, что там верховная

власть принадлежит всему народу или определенному количеству семейств; природа

монархического — в том, что там этою властью обладает государь, управляющий, однако,

в соответствии с установленными законами; природа деспотического образа правления —

в том, что там управляет одно лицо по своей воле и прихотям. Вот все, что мне нужно для

выяснения принципов этих трех видов правления; они естественно вытекают из этих

определений. Я начну с республиканского образа правления и прежде всего с его

демократической формы.

 

ГЛАВА III

О принципе демократии

Для того, чтобы охранять и поддерживать монархическое или деспотическое

правительство, не требуется большой честности. Все определяет и сдерживает сила

законов в монархии и вечно подъятая длань государя в деспотическом государстве. Но

народное государство нуждается в добавочном двигателе; этот двигатель — добродетель.

Сказанное мною подтверждается всей совокупностью исторических данных и вполне

сообразно с природой вещей.

Ясно ведь, что монархия, при которой лицо, заставляющее исполнять законы, считает себя

выше законов, не имеет такой надобности в добродетели, как народное правление, при

котором лицо, заставляющее исполнять законы, чувствует, что само подчинено им и само

несет ответственность за их исполнение.

Ясно также, что государь, который вследствие небрежности или дурных советов перестал

бы блюсти законы, может легко исправить порожденное этим зло: для этого ему стоит

только взять других советников или самому исправиться от своей небрежности. Но если

законы перестают соблюдаться в народном государстве, то оно уже погибло, так как

причина этого зла может быть только в испорченности самой республики.

Поучительное зрелище представили нам в прошлом столетии бессильные попытки

англичан водворить у себя демократию. Так как лица, принимавшие здесь участие в делах

правления, далеко не отличались добродетелью, а честолюбие их разжигалось успехами

лица, отличавшегося наибольшим дерзновением (Имеется в виду Кромвель), и так как

стремления одной партии могли быть обузданы только стремлениями другой, то

правительства постоянно менялись и народ, всюду искавший демократию, к удивлению

своему, не находил ее нигде. Наконец, после многих движений, толчков и потрясений

пришлось остановиться на том самом образе правления, который до этого был отвергнут.

Когда Сулла (Луций Корнелий Сулла Счастливый (138 — 78 гг. до н. э.) — древнеримский

государственный деятель и военачальник, бессрочный диктатор (82 до н. э. — 79 до н.

э.), организатор кровавых проскрипций и реформатор государственного устройства)

захотел возвратить Риму свободу, Рим уже не мог принять ее. Он сохранил лишь слабый

след прежней добродетели, и так как в дальнейшем добродетель продолжала угасать, Рим

вместо того, чтобы пробудиться после Цезаря, Тиберия, Кая, Клавдия, Нерона,

Домициана, все более погрязал в рабстве; все удары падали на тиранов, и ни один — на

тиранию.

Политические деятели Греции, жившие во времена народного правления, не признавали

для него никакой другой опоры, кроме добродетели. Нынешние же только и говорят, что о

мануфактурах, торговле, финансах, богатстве и даже о роскоши.

Когда эта добродетель исчезает, честолюбие овладевает всеми сердцами, которые могут

вместить его, и все заражаются корыстолюбием. Предметы желаний изменяются: что

прежде любили, того уже не любят; прежде была свобода по законам, теперь хотят

свободы противозаконной; каждый гражданин ведет себя, как раб, убежавший от своего

господина; что было правилом, то стало казаться строгостью; что было порядком, то стало

стеснением, осмотрительность называют трусостью, корыстолюбие видят в умеренности,

а не в жажде стяжаний. Прежде имущества частных лиц составляли общественную казну,

теперь общественная казна стала достоянием частных лиц. Республика становится

добычей, а ее сила — это власть немногих и произвол всех.

 

ГЛАВА IV

О принципе аристократии

Добродетель, составляющая условие народного образа правления, нужна также и для

аристократического. Правда, в последнем она не столь настоятельно необходима.

Народ, который по отношению к знати является тем же, чем подданные по отношению к

своему государю, сдерживается ее законами. Поэтому добродетель менее необходима для

него, чем для народа демократического государства. Но что же будет сдерживать самую

знать? Те ее представители, которым придется применять законы против равных себе,

сразу же почувствуют, что они действуют против самих себя. Итак, добродетель

необходима для аристократии по самой природе этого государственного устройства.

Аристократическое правительство по самой своей природе обладает некоторой силой,

которой нет у демократии. Знать является в нем таким сословием, которое в силу своих

прерогатив и ради своих собственных интересов сдерживает народ; так что в этом

отношении, поскольку законы существуют, они исполняются.

Но насколько легко этому сословию обуздывать другие, настолько трудно ему обуздывать

самого себя. Природа этого государственного строя такова, что он как будто в одно и то

же время и ставит людей под власть закона и освобождает их от нее.

Такое сословие может обуздывать себя двумя способами: или при посредстве великой

добродетели, которая в некоторых отношениях как бы уравнивает знать с народом, что

может послужить основой великой республики; или посредством меньшей добродетели,

которая заключается в некоторой умеренности, и по крайней мере уравнивает знать в ее

среде, что и составляет охраняющую силу.

Умеренность есть поэтому душа этих правлений. Разумеется, умеренность, которая

основана на добродетели, а не та, источник которой в трусости и духовной лени.

ГЛАВА V

О том, что добродетель не есть принцип монархического образа правления

В монархиях политика совершает великие дела при минимальном участии добродетелей,

подобно тому, как самые лучшие машины совершают свою работу при помощи минимума

колес и движений. Такое государство существует независимо от любви к отечеству, от

стремления к истинной славе, от самоотвержения, от способности жертвовать самым

дорогим и от всех героических добродетелей, которые мы находим у древних и о которых

знаем только по рассказам.

Законы заменяют здесь все эти добродетели, ставшие ненужными; государство

освобождает всех от них: всякое действие, не производящее шума, там в некотором

смысле остается без последствий.

Хотя все преступления по природе своей есть явления публичные, тем не менее от

преступлений действительно публичных принято отличать преступления частные,

называемые так потому, что они вредят более отдельному лицу, чем целому обществу.

Но в республиках частные преступления ближе к публичным, т. е. таким, которые

нарушают скорее конституцию государства, чем права отдельных лиц; а в монархиях

публичные преступления имеют более характер частных, т. е. таких, которые скорее

нарушают интересы отдельного лица, чем конституцию самого государства.

Убедительно прошу не оскорбляться тем, что я сказал; я говорю согласно со всеми

свидетельствами истории. Я очень хорошо знаю, что добродетельные государи

встречаются нередко, и хочу только сказать, что очень трудно достигнуть того, чтобы в

монархии народ был добродетельным.

Прочитайте, что писали историки всех времен о дворах государей; вспомните, что говорят

во всех странах о гнусной природе придворных; это не умозрение, а плоды печального

опыта.

Честолюбивая праздность, низкое высокомерие, желание обогащаться без труда,

отвращение к правде, лесть, измена, вероломство, забвение всех своих обязанностей,

презрение к долгу гражданина, страх перед добродетелью государя, надежда на его

пороки и, что хуже всего, вечное издевательство над добродетелью — вот, полагаю я,

черты характера большинства придворных, отмечавшиеся всюду и во все времена. Но

трудно допустить, чтобы низшие были честны там, где большинство высших лиц в

государстве люди бесчестные, чтобы одни были обманщиками, а другие довольствовались

ролью обманываемых простаков.

Если же в народе и найдется какой-нибудь злополучный честный человек, то кардинал

Ришелье в своем политическом завещании намекает, что государю следует остерегаться

пользоваться его услугами. Вот до какой степени непреложна истина, что добродетель не

есть движущее начало этого образа правления. Конечно, она может встретиться и в нем,

но не она управляет его деятельностью.

ГЛАВА VI

Чем восполняется отсутствие добродетели в монархическом правлении

Лечу вперед поспешными шагами, чтобы предупредить подозрение, будто я пишу сатиру

на монархическое правление. Нет, взамен одного двигателя у него есть другой. Честь, т. е.

предрассудки каждого лица и каждого положения, заменяет в нем политическую

добродетель, о которой я говорю выше, и всюду ее представляет. Честь может там

вдохновлять людей на самые прекрасные деяния и в соединении с силою законов вести их

к целям правительства не хуже самой добродетели.

Поэтому в благоустроенных монархиях всякий человек будет более или менее добрым

гражданином, но редко кто будет человеком добродетельным, так как для того, чтобы

быть человеком добродетельным, надо иметь желание быть таковым и любить

государство не столько ради себя, сколько ради него самого.

ГЛАВА VII

О принципе монархии

Таким образом, в хорошо управляемых монархиях почти всякий человек является

хорошим гражданином, и мы редко найдем в них человека, обладающего политической

добродетелью, ибо, чтобы быть человеком, обладающим политической добродетелью,

надо иметь намерение стать таковым и любить государство больше ради него самого, чем

ради собственной пользы.

Монархическое правление, как мы сказали, предполагает существование чинов,

преимуществ и даже родового дворянства. Природа чести требует предпочтений и

отличий. Таким образом, честь по самой своей природе находит себе место в этом образе

правления.

Честолюбие, вредное в республике, может быть благотворно в монархии; оно одушевляет

этот образ правления и имеет то преимущество, что не опасно для него, потому что может

быть постоянно обуздываемо.

Все это напоминает систему мира, где есть сила, постоянно удаляющая тела от центра, и

сила тяжести, привлекающая их к нему. Честь приводит в движение все части

политического организма; самым действием своим она связывает их, и каждый, думая

преследовать свои личные интересы, по сути дела стремится к общему благу.

Правда, с философской точки зрения, эта честь, приводящая в движение все силы

государства, есть ложная честь, но эта ложная честь так же полезна для общества, как

была бы полезна истинная честь для отдельного лица.

И разве этого мало — обязывать людей выполнять все трудные и требующие больших

усилий дела, не имея при этом в виду другого вознаграждения, кроме производимого

этими делами шума?

ГЛАВА VIII

О том, что честь не есть принцип деспотических государств

Честь не может быть принципом деспотических государств: там все люди равны и потому

не могут превозноситься друг над другом; там все люди рабы и потому не могут

превозноситься ни над чем.

Сверх того, так как честь имеет свои законы и правила, от соблюдения которых она не