Часть вторая. ПРИКЛЮЧЕНИЯ ВАХИД-ИБН-РАБАХА 19 страница

— Обещаю, Ваше Преосвященство! Я буду верен моему сеньору, монарху и церкви.

— Отныне, вы, сын божий милорд Генри, являетесь сквайром, — провозглашает епископ.

А барон Фин говорит сквайру Генри:

— Милорд Генри, вы теперь воин. Обещайте же, что не запятнаете чести наших предков-рыцарей, из которых никто не умер дома в своей постели — все они умирали от ран на полях сражений.

— Обещаю, милорд! Я буду свято хранить честь наших предков…

И когда в следующий раз я отправляюсь в замок, то нахожу сквайра Генри уже в обществе сержанта.

…Они расположились на огороженной и хорошо утоптанной площадке. На стенах развешен целый арсенал оружия: длинные кавалерийские и короткие пехотные копья, обычные и двуручные мечи, топоры, булавы, кинжалы, молоты, арбалеты и луки.

— Вам, Ваша Милость, уже четырнадцать лет, — говорит сержант и протягивает сквайру Генри большой двуручный меч. — А значит, вы, Ваша Милость, достаточно сильны, чтобы управляться настоящим оружием.

Сквайр Генри принимает меч и делает несколько неплохих, на мой взгляд, выпадов.

Но сержант кривится и указывает на груду железных лат:

— Вначале, Ваша Милость, наденьте эти доспехи.

Когда сквайр Генри безропотно надевает на себя тяжёлые полные доспехи и пробует повторить выпады мечом, это упражнение у него получается гораздо хуже.

— Вы, Ваша Милость, будете носить эти доспехи, и упражняться с оружием ежедневно, — сообщает сержант. — И постепенно мышцы Вашей Милости приучатся к весу лат, а ум и тело — справляться с ограниченностью движений.

Указав на двухметровый деревянный столб, сержант говорит:

— Всё свободное время вы, Ваша Милость, должный посвящать упражнениям с мечом или топором, размахивать ими, чтобы укрепить мышцы.

И кивнув на привязанную к шесту соломенную куклу, он добавляет:

— А там, Ваша Милость, вы должны отрабатывать все способы владения копьём.

Сквайр Генри спрашивает у сержанта:

— А если дождь или другая непогода?

Сержант ухмыляется:

— Чем жёстче погодные условия на тренировках, тем выносливее, стойче, закалённее и неприхотливее воин.

И напоследок сержант объявляет:

— А перед каждой тренировкою мы с Вашей Милостью будем постигать искусство рукопашной схватки. Это подготовит тело Вашей Милости к другим упражнениям и убережёт от увечий…

Аариф спрашивает у меня:

— Ты говоришь, что с получением статуса сквайра, у Генри поменялась вся его жизнь? А как, например?

И я рассказываю:

— Этот сержант обучает его владению всеми видами оружия, как в пешем, так и в конном бою, и велит весь день ходить в доспехах. Кроме того показывает ему, как сражаться разными видами оружия с иначе вооружённым противником. И теперь сквайр Генри не только чистит в арсенале оружие и ухаживает за доспехами, он ещё ходит к оружейнику и учится там чинить неисправную амуницию. Ему приходится проводить много времени за работою в конюшне, псарне и в вольере с охотничьими соколами. Его берут на охоту, где учат ориентироваться в лесу и рассказывают о повадках различных животных. И ещё он получает знания о сельских обычаях и местных верованиях.

Аариф любопытствует:

— И что, интересно, эти язычники говорят об исламе?

И я предаю ему, то, что смог услышать:

— Сквайру Генри внушают, что мы, мусульмане, ненавидим христиан. Что мы не верим в какую-то святую троицу. Что мы перекрыли им все дороги к святым местам, убиваем паломников и под угрозою смерти заставляем переходить их в ислам.

Хмыкнув, Аариф произносит:

— Ну, возможно, так оно и есть. И как только ему на всё это хватает времени? Это весь перечень его занятий?

Я улыбаюсь:

— Нет, не весь. Я ещё не сказал, что наиболее усиленно он занимается верховой ездою, учится, как нужно управлять боевым конём во время поединков и в сражении.

В голосе Аариф звучит неприкрытая зависть, когда он спрашивает:

— Но ведь он пока не будет участвовать в сражениях?

И я сообщаю ему о том, что мне удалось узнать в замке:

— Как я понял, до тех пор, пока сквайру Генри не исполнится семнадцать или восемнадцать лет, он во время сражений будет находиться в обозе и ухаживать за запасными лошадьми. И должен быть готовым подать свежего коня по первому знаку. А в случае, если рыцаря тяжело ранят, сквайр Генри обязан разоружить его, бережно снять доспехи, осмотреть, перевязать и даже зашить раны. И лишь с достижением совершеннолетия Генри начнёт принимать участие в битвах, сражаться рядом со своим рыцарем, защищая его от опасностей.

— Вахид! — обращается ко мне Аариф. — В этом году нам с тобою надо обязательно поступить в военную школу!

 

 

Глава 5. Школа

 

Новобранец. Эмир. Стрельба. Лучший. Ассасины. Приговор султану. Искусность. Статусы. Охота. Выпуск.

 

Встав пораньше, я разворачиваю древний манускрипт на чужом языке и решаю заняться его разбором, но неожиданно в мою комнату входит отец.

Он вернулся домой лишь прошлым вечером. И мы с матерью искренне радовались, видя его живым и здоровым после очередного кровопролитного сражения с крестоносцами. Поэтому я никак не ожидал, что недолгому и редко выпадающему отдыху он предпочтёт беседу со мною.

Сурово сдвинув брови, он обращается ко мне:

— Вахид, я сегодня уже побывал в мечети и разговаривал с твоим учителем.

Я знаю, что когда он называет меня «Вахид», а не «сын» или «сынок», то следует ожидать серьёзного разговора.

— О чём ты с ним говорил, отец?

Он произносит:

— О тебе и о том, что твоё общее образование завершено.

Моё сердце начинает учащённо биться, и я спрашиваю:

— И что ты решил, отец?

Строго глянув мне в глаза, он объявляет:

— С завтрашнего дня ты, сынок, отправляешься в военную школу!

Я перевожу дух, благодарю отца и радуюсь:

— Спасибо, тебе! А то я уж думал, не дождусь этого дня!

Первый, кого я встречаю в военной школе — это, конечно же, Аариф.

— Привет, Вахид! — набрасывается он на меня. — А я уже получил прозвище, меня здесь все зовут «Лопоухим». И ты меня тоже так называй. Хорошо?

И он начинает заразительно смеяться. Хотя за последнее время Аариф заметно вытянулся, и перегнал в росте большинство сверстников, но он по-прежнему остаётся обладателем весёлого бойкого нрава и смешно оттопыренных ушей.

Я соглашаюсь с его странным требованием:

— Хорошо, я буду называть тебя Лопоухим. Но только при посторонних.

Но, даже называясь Лопоухим, он остаётся всё таким же всезнающим, и просвещает меня:

— Мы с тобою, Вахид, входим в группу новобранцев-халка.

И, указав рукою на ту часть школьного майдана, где в длинные шеренги выстраиваются юноши, зовёт за собой:

— Пойдём к своим.

Я словно окунаюсь в своё детство, в те первые дни, когда наша семья только перебралась в Дамаск. Именно тогда Лопоухий сделался моим верным другом и проводником по неизвестным местам.

По пути он кивает головою в сторону другой группы юношей, которые на противоположном конце майдана тренируются в стрельбе из лука, и сообщает:

— А там новобранцы-мамлюки.

Мы подходим к группе новобранцев-халка и, указывая на меня, Лопоухий кричит им:

— А вот и наш Вахид!

Я с детства знаком со многими из этих свободнорождённых сыновей эмиров и простых мамлюков. Поэтому мне приходится долго обмениваться с ними взаимными приветствиями. Скрещивая на груди руки, мы говорим друг другу: «Мир с тобою!»

Затем Лопоухий интересуется у меня:

— А после занятий ты будешь уходить домой?

Я удивляюсь:

— Но разве это разрешено?

— Да хоть каждый день, — говорит он. — Мы ведь не рабы, а свободнорождённые. Это мамлюки должны постоянно жить здесь, в этих казармах.

Кивнув на группу юных мамлюков, я интересуюсь у него:

— Похоже, ты к ним не очень хорошо относишься.

Мотая головою, он говорит:

— Дело не в этом. Просто мы с ними разные. И хотя сражаться будем плечом к плечу рядом с ними, но находиться всегда будем в разных отрядах.

Я не знаю, что сказать на это и поэтому спрашиваю:

— А ты сам-то будешь уходить домой? И как лучше?

И Лопоухий делится со мною:

— От старших я слышал, что первое время всё-таки лучше жить здесь. Потому что будем сильно уставать.

Указывая взглядом на группу молодых мамлюков, я с восхищением говорю ему:

— Признай, Аариф, а ведь они выглядят посильнее нас, халка.

Он принимается объяснять мне:

— Тут нечему удивляться, Вахид. Ведь их специально отобрали из великого множества рабов. Работорговец получил за каждого из них от пятидесяти до семидесяти золотых монет. А ты знаешь, к примеру, сколько стоит такое сокровище, как хороший боевой скакун?

Я отрицательно мотаю головой.

И Лопоухий продолжает просвещать меня:

— Конь стоит от пятнадцати до семнадцати золотых монет. И получается, что вместо каждого из этих мамлюков можно было бы приобрести по четыре великолепных лошади.

Сравнивая нашу группу халка и отряд юных мамлюков, я замечаю ещё одно важное различие:

— Обрати внимание, Аариф, какая удивительная слаженность в их общих действиях. И с какой чёткость они выполняют все команды и упражнения.

Но и этому Лопоухий тоже находит простое объяснение:

— Ты прав, Вахид, у мамлюков воистину железная дисциплина. И это — главное козырь всей нашей армии. Но оно и неудивительно, ведь они обучаются здесь с раннего детства, и, в отличие от нас, халка, постигать воинское мастерство начали одновременно с грамотой и богословием.

Выстроив нас, новобранцев-халка, в две шеренги, преподаватели общим поклоном приветствуют подошедшего к нам старшего преподавателя воинского искусства. По лицу, наискось изуродованному длинным шрамом от удара мечом, видно, что это — закалённый во многих сражениях воин-ветеран.

Его глаза начинают яростно сверкать, когда он представляется нам:

— Я — ваш эмир! Зовут меня Баасым[136]!

Сдерживая смех, Лопоухий шепчет мне:

— Для него нельзя было подобрать более неподходящего имени!

Шёпотом я поддерживаю его:

— И я тоже не могу себе представить, что он способен на улыбку!

Между тем наш эмир Баасым продолжает:

— А все вы, новобранцы нашей школы, — это будущие командиры: эмиры пяти воинов, эмиры десятка воинов, эмиры сорока воинов и даже эмиры сотни воинов. Поэтому вы должны знать наизусть военное руководство подготовки воинов, которое называется фурусийя.

Затем он обводит наш строй жёстким взглядом и говорит:

— У европейских рыцарей тоже есть военные руководства. Они у них называются кодексами военного поведения, и содержат указания, как достичь идеальной верности, идеальной храбрости и других идеальных глупостей.

Сказав это, он ухмыляется своим страшным лицом, и мы поддерживаем его весёлыми выкриками.

Резко подняв руку, он устанавливает в наших рядах тишину и продолжает:

— А наша фурусийя — это практическое руководство, в котором описываются необходимые физические упражнения, а также говорится о дополнительных военных навыках. После моего вступительного слова, под присмотром преподавателей начнутся ваши ежедневные практические занятия. Здесь вас обучат вести групповую стрельбу из луков по мишеням, как с лошади, так и с земли. Вы сможете метать дротики точно в цель и наносить сокрушительные удары тяжёлыми булавами. Фехтуя друг с другом на копьях и на мечах, вы научитесь отбивать удары и поражать противника в самые уязвимые места. До седьмого пота вы будете отрабатывать смертоносные приёмы рукопашной борьбы. И вам придётся скакать на конях через препятствия, а для приобретения лучших навыков управления животными, играть на них в поло.

В заключение эмир Баасым приказывает нам получить оружие из школьного арсенала. А начало нашей первой тренировки он предваряет такой краткой речью:

— Никому из опытных воинов не нужно объяснять, что стрельба из лука — это главное из воинских искусств. А следующими по важности являются умения метать дротики и владеть копьём. Меч же для конного воина — это всего-навсего вспомогательное оружие.

И затем спрашивает, как мне кажется, глядя на меня:

— Кто из вас может объяснить причину такого разделения?

В наших рядах устанавливается неестественная тишина.

И тогда, не заботясь о развёрнутой формулировке ответа, я выкрикиваю:

— Лучшее — это всё то, что позволяет убивать врага с дальнего расстояния!

Придав своему лицу пугающую гримасу, которая заменяет ему улыбку, он довольно говорит:

— Верно, Вахид!

Бегая на майдан и наблюдая за тренировками воинов, мы с мальчишками с самого раннего детства полагали себя великими знатоками во всех видах воинского искусства, однако в школе нас быстро убедили в обратном.

Перед тем, как приступить к обучению технике стрельбы из лука, преподаватель с усмешкою интересуется у нас:

— Есть такие, кто считает, что уже умеет стрелять?

В числе нескольких новобранцев, вызываемся и мы с Лопоухим.

— Стреляй! — велит мне преподаватель и указывает на стоящий в двадцати метрах щит с мишенью размером не больше яблока.

Ни одна из моих трёх стрел в эту мишень не попадает. С таким же неутешительным результатом отстреливаются и другие «умельцы».

И посрамлённый, я чуть слышно ворчу:

— Слишком маленькая мишень!

Выражая полное согласие со мною, Лопоухий кивает головой.

— Плохо! — говорит нам преподаватель. — Было бы лучше, если бы вы, вообще, никогда не держали в руках лука. Потому что переучивать труднее, чем учить.

Мы сконфуженно опускаем глаза.

А преподаватель продолжает:

— Начнём с принятия правильной стойки. Это позволит вам использовать всю силу верхней части тела.

И, продемонстрировав нам эту стойку, он требует, чтобы все мы скопировали её. После чего на майдане, не стихая ни на минуту, слышатся лишь его советы и окрики:

— Вахид! Разверни туловищем круче от мишени.

— Аариф! Заднюю ногу поставь вдоль мишени, а переднюю — в ту же сторону, куда повёрнут корпус.

— Расставь ноги шире!

— Согни переднюю ногу в колене и перенеси на неё вес тела! Да не так сильно!

— Когда целишься вниз или вверх — наклоняй или выгибай туловище!

Потом преподаватель объясняет нам, как нужно держать лук.

— Сожмёте его слишком сильно — стрела уйдёт вправо или влево! Будете держать слабо — потеряете лук!

Затем он учит нас самому лучшему способу натягивания тетивы:

— Сначала наводите лук и стрелу на цель, а потом медленно и плавно натягивайте тетиву!

А когда мы начинаем осваивать это упражнение на практике, сыплются замечания:

— Ты задираешь лук вверх, значит, у тебя не хватает сил для него! Иди, выбери себе более подходящий! Послабее!

— Тетиву захватывай первыми фалангами трёх пальцев! Суставами!

От Лопоухого преподаватель требует:

— Пока удерживаешь лук в полностью натянутом положении, всё это время твоя рука должна быть тверда как камень!

Дрожа от напряжения, Лопоухий спрашивает:

— И как долго его держать?

И преподаватель объясняет ему:

— Пока стрела не долетит до мишени!

А уже через миг он советует какому-то другому новобранцу:

— Перед запуском стрелы набери полные лёгкие воздуха и медленно выдохни! Снова глубоко вдохни, выдохни половину и задержи дыхание! И лишь после этого натяни тетиву, прицелься и стреляй!

В течение нескольких последующих недель мы получаем от преподавателя ещё множество других полезных советов. И лишь затем начинаем постепенно делать некоторые успехи.

Со стрельбою у меня получается не хуже, чем у других, однако я недоволен достигнутыми результатами и делюсь с Лопоухим своими мыслями:

— Аариф, мне кажется, всё наше обучение сводится лишь к тому, чтобы мы одновременно все, как единое целое, могли бы засыпать противника тучею стрел.

Он подтверждает:

— Так и должно быть.

И смешно копирует эмира Баасыма:

— «В конце обучения каждый из вас должен поражать мишень диаметром девяносто пять сантиметров на дистанции семьдесят пять метров! И при этом выпускать за полторы секунды по три стрелы!»

А затем интересуется:

— А ты чего бы хотел?

Я говорю ему:

— Мне хочется другого умения! Я хочу одной единственной стрелою попадать в крошечную цель на большом расстоянии!

Он мечтательно восклицает:

— И я тоже хотел бы так стрелять!

И, вспомнив о моих волшебных снах, советует:

— А ты, Вахид, понаблюдай в своих снах за самыми искусными стрелками и изучи все тонкости их техники. И потом мы с тобою всё повторим вслед за ними. Причём таких воинов ты можешь разыскивать даже в стане наших врагов — среди крестоносцев и монголов.

Я пренебрежительно отмахиваюсь:

— Брат Хамза мне рассказывал, что у крестоносцев нет хороших лучников.

Однако затем, заражаясь этой идеей всё сильнее, задумчиво произношу:

— А вот у монголов их, действительно, можно поискать.

Но тут меня начинает смущать одна неприятная мысль, и я обращаюсь к Аарифу:

— А ты ведь не забыл, почему никто не должен знать о моих снах?

Ухмылка, которая, казалось бы, въелась навечно, мгновенно покидает его лицо и, с самым серьёзным видом, на какой только способен, он отвечает:

— Я об этом помню. Некоторые могут приравнять твой дар к колдовству. Но ведь я твой друг, и буду молчать об этом. Как молчал все эти годы.

И я прошу его:

— Тогда мне опять понадобится твоя помощь, Аариф. Нельзя допустить, чтобы меня здесь застали спящим в асане. Ведь придётся как-то объяснять это, а лгать своим боевым товарищам мне не хочется.

Он улыбается:

— Об этом мог бы и не просить. Тем более что я очень хорошо помню, как глупо ты при этом выглядишь.

Я смущаюсь:

— Но как ещё я могу заставить себя мгновенно заснуть? Спасибо Чёрному Дервишу, что показал мне это упражнение.

Аариф интересуется:

— Кстати, о Чёрном Дервише. Ты его встречаешь?

— Иногда — отвечаю я. — Он всё время пытается мне что-то сказать, но я не обращаю на него внимания. Ты же знаешь, после пленения Хамзы я его ненавижу.

Для моих волшебных путешествий мы с Лопоухим решаем использовать время перерывов между нашими тренировками. Когда все расходятся на отдых, мы с ним уединяемся в укромных местах, вдали от посторонних взглядов.

Я уже давно уяснил для себя, что во время волшебного сна усваиваю любые знания и навыки гораздо быстрее и основательнее, чем в состоянии бодрствования. Поэтому верю, что воспользовавшись своим даром, смогу очень быстро стать лучшим в стрельбе из лука. Однако на пути к этой цели сразу же возникает серьёзная трудность: мне не удаётся найти достойный пример для подражания.

Пробуждаясь в очередной раз, я опять вижу всё тот же немой вопрос в глазах друга, бдительно охранявшего мой сон. И не скрывая горечи, делюсь с ним неутешительными результатами своих изысканий:

— Нет, Аариф. Мамлюк Галиб[137], как и все остальные искусные лучники нашей армии, о которых мы знаем, использует точно такую же технику, какую здесь преподают и нам. А великолепных успехов он добивается только благодаря упорным тренировкам и своим исключительным физическим данным. Ведь в росте он превосходит даже тебя, а в плечах шире в два раза. Поэтому и может пользоваться самыми тугими луками.

Лопоухий успокаивает меня:

— Не переживай, Вахид! Я сегодня постараюсь выяснить, где можно найти по-настоящему искусных лучников.

И во время очередного перерыва между тренировками, он обращается к нашему старшему преподавателю Баасыму:

— Эмир! А кто лучше стреляет из лука, монголы или мамлюки?

Наш эмир недоуменно переспрашивает:

— Ты, Аариф, спрашиваешь у меня, кто стреляет лучше?

И громким голосом убеждённо отвечает:

— Конечно же, мы и мамлюки!

Однако Лопоухий не отстаёт от него и продолжает выяснять:

— Но отчего так? Я слышал, что монголы, так же как и кыпчаки получают свои первые луки в возрасте четырёх или пяти лет. И с той поры большую часть времени проводят в седле, охотясь и воюя. Они, что же, плохо тренируются?

Эмир Баасым говорит:

— Монголы — очень хорошие воины. И, как мы и мамлюки, они действительно приучены к войне с детства. Поэтому они превосходно владеют многими видами оружия и виртуозно стреляют из луков.

Затем задумчиво произносит:

— Так ты, Аариф, наверное, желаешь знать, отчего мы стреляем лучше?

Кивая головою, Лопоухий подтверждает это:

— Да, эмир!

Эмир Баасым, подумав ещё немного, начинает говорить, сверкая при этом глазами:

— Во-первых, мы натренированы выпускать по три стрелы за полторы секунды! А монголы только по две. А при равном количестве воинов это позволяет поразить больше целей. Во-вторых, мы обычно стреляем с места, а монголы на скаку. Поэтому наши стрелы летят точнее.

Но Лопоухий не унимается и подводит эмира к главному:

— А где готовят искусных стрелков, убивающих одним единственным выстрелом?

Помрачнев лицом, эмир Баасым произносит:

— Ни мы, ни монголы не готовим таких воинов. Ибо это очень сложно и долго. Для получения преимущества в сражении достаточно тех навыков, которые вы здесь получаете. А искусных стрелков-убийц готовят только ассасины. Да будут прокляты эти еретики!

С победоносным видом друг толкает меня локтём в бок. Он исполнил своё обещание — узнал, где искать искусных лучников.

Перед тем, как мне отправиться к ассасинам, Лопоухий шутит:

— Смотри, не нахватайся от них еретических мыслей!

На его слова я развожу руками:

— Если бы я ещё знал, в чём заключаются эти мысли.

И он объясняет мне:

— Говорят, что они не признают законов шариата.

Обыскав множество дорог и троп в горных районах Западной Сирии, я, наконец-то, нахожу там крепость ассасинов, в которой живёт их имам — Старец Горы, и где находится школа по подготовке убийц-смертников. На воротах крепости приколочена бронзовая табличка, на которой выгравированы имена погибших ассасинов, а напротив них указаны их жертвы. Этот список включает сотни имен мулл, визирей, шахов и султанов, а так же европейских маркизов, герцогов, князей и королей.

Вернувшись из моего волшебного сна, я делюсь увиденным с Лопоухим:

— Перед закрытыми воротами находятся желающие стать ассасинами. Они уже больше двух недель ждут приглашения. Из их разговоров я узнал, что вначале там было двести человек. Но сейчас там насчитывается не больше полусотни юношей.

Он интересуется:

— А как они выглядят?

— Они очень сильные, — отвечаю я. — И ещё я видел, как Старец Горы приказал казнить одного из своих сыновей за нарушение их законов. Его всего-навсего застигли за пьянством. Аариф, я ещё никогда не встречал такого бессердечного, жестокого человека.

И Лопоухий, поразившись, даже не знает, что на это сказать.

Вынырнув из сна, после очередного путешествия к ассасинам, я сообщаю Лопоухому о ходе дальнейших событий:

— Сейчас там остались только самые настойчивые. Их всего двадцать человек. И их, наконец-то, пригласили внутрь крепости. Старшие ассасины сказали этим юношам, что лучше бы они все были сиротами, потому что им всё равно придётся навсегда порвать с семьями, и их жизни будут всецело принадлежать Старцу Горы. И ещё им сообщили о том, что после приобщения к тайному знанию, обратного пути у них уже не будет.

— Я тоже слышал, что живыми секту ассасинов ещё никто не покидал, — говорит Лопоухий. — Но это их выбор. А для нас с тобою, Вахид, главное — это дождаться, когда начнётся их обучение. Хотя, наверное, оно уже и началось. Таким вот необычным образом. Однако нам с тобою требуется совсем другое.

Каждый день я регулярно продолжаю делиться с ним своими наблюдениями:

— Там у них в горах то и дело идут снегопады или льют ледяные дожди. А эти юноши всё ещё сидят под открытым небом на холодном каменном полу. И довольствуются они только скудными остатками пищи.

На что Лопоухий, не особо расстраиваясь, произносит:

— Но ведь они всё ещё могут в любой момент подняться и уйти восвояси?

Я подтверждаю:

— Да. Им это пока дозволено.

И он принимается успокаивать меня:

— Не жалей их, Вахид. Я повторяю тебе, это их выбор.

Тогда я пытаюсь донести до него ещё некоторые угнетающие детали:

— Там иногда появляются воины. Они оскорбляют и даже избивают этих юношей.

Причину такой жестокости Лопоухий объясняет просто:

— Так, наверное, проверяют, насколько велико их желание вступить в ряды ассасинов.

Лишь через несколько дней происходит долгожданное событие, и, возвратившись из волшебного сна, я в радостном настроении делюсь с Лопоухим:

— Всё, Аариф! Там остались только пять юношей, и их приглашают во дворец имама!

Лопоухий, у которого тоже почти закончилось терпение, торопит меня:

— Ну! Ну! Что там происходит?

И я рассказываю ему:

— Их кормят, отмывают и переодевают в добротную тёплую одежду. А больше пока ничего не происходит.

Хмыкнув, он уныло произносит:

— Ну, что же, будем ждать.

Проснувшись после следующего посещения крепости ассасинов, я с трудом подбираю слова, чтобы передать Лопоухому увиденное мною:

— Имам провёл первый ритуал посвящения и пообещал этим юношам, что ненадолго отправит их прямо в райский сад.

Восторженно глядя на меня, он ожидает продолжения:

— И как? Отправил?

И я подробно излагаю ему всё увиденное:

— Этих юношей, наверное, чем-то усыпили, потому что когда, забрав с лежанок, их несли в дальние покои дворца, они даже не проснулись.

Он высказывает предположение:

— Может, их опоили опиумным маком?

А затем торопит:

— Куда их поместили? Что было дальше?

Глубоко вздохнув, я продолжаю свой рассказ:

— Они ещё не проснулись. Там, куда их поместили, все стены сплошь покрыты красивыми узорами и редкими тканями, а полы устланы дорогими коврами. Но, главное, возле столов с обильными угощениями и заморскими винами их ожидают красивые женщины в прозрачных одеждах.

А затем в смущении признаюсь:

— Я не желаю видеть того, что будет дальше.

Услышав такие слова, Лопоухий тоже смущается и опускает глаза, но немного подумав, он поднимает голову, обращает на меня свой пытливый взор и говорит:

— Мы должны знать как можно больше о наших врагах. Пережди немного, а потом отправляйся и подслушай их разговоры.

Проходит несколько часов, и во время большого перерыва между нашими тренировками, когда я готовлюсь снова нырнуть в мой волшебный сон, Лопоухий не может удержаться от шутливо напутствия:

— Ты там не очень-то увлекайся разглядыванием красавиц!

…Имам ассасинов славится своим аскетизмом, но в дальних покоях его дворца, среди необычайной роскоши, действительно, устроен земной рай. И там уже полностью обнажённые красавицы окружают своими похотливыми ласками растерянных юношей, кормят их вкусною пищей и поят пьянящими напитками.

— Мы райские гурии! — нашептывают они каждому из юношей. — Ты вернёшься к нам, когда погибнешь в бою с неверными…

Посетив этот так называемый рай ещё раз, я завершаю свой рассказ о нём следующими словами:

— Аариф, их опять усыпили и перенесли обратно.

— Всё понятно, — говорит Лопоухий. — Когда они проснутся, то будут убеждены, что побывали в настоящем раю, где их словно праведников услаждали гурии.

А я размышляю вслух:

— Но для чего всё это было сделано?

И он, проявляя мудрость не по годам, находит ответ на мой вопрос:

— Теперь собственная жизнь потеряет для них всякую ценность. У них будет единственное желание — это вновь оказаться в райском саду, среди прекрасных дев и угощений.

— Думаю, ты прав, Аариф, — соглашаюсь я. — Тем более что этим юношам больше не дано познать женщин. Ведь все они — нищие сироты, и ни у кого из них не будет возможности заплатить калым за невесту, а за связь с блудницами ассасины забьют их камнями.

Время от времени я продолжаю навещать дворец имама ассасинов.

…Старец Горы ведёт с юношами долгие беседы, в которых объявляет себя чуть ли не пророком. А может даже и пророком, потому что говорит им, будто является ставленником Аллаха на земле — глашатаем его священной воли.

— Если вы примете смерть по моему приказу, то попадёте в райские сады, минуя чистилище, — уверяет он юношей. — Ибо пророк Магомет — да благословит его Аллах и приветствует! — изрёк: «Рай покоится в тени сабель!»

А через небольшое время я слышу другие его слова, сказанные им наедине одному из приближённых:

— Раз Бог непознаваем, то нет возможности отличить его от шайтана. Поэтому рай и ад — это метафоры, а не реальность…

Вскоре я становлюсь свидетелем того, как во дворце имама начинается подготовка ко второй ступени посвящения юношей в ассасины.

— В каменном полу есть яма. Она прикрыта большим медным блюдом, — рассказываю я Лопоухому. — А посередине блюда — хитро сделанное отверстие. Так вот, один из помощников имама спрятался ниже пола в яме, а голову просунул через отверстие в блюде. А второй помощник покрыл красками голову первого так, что, кажется, будто бы она отсечена.

Лопоухий недоумевает:

— Что они ещё там задумали?

— Не знаю, — пожимаю я плечами. — Но от них не следует ждать ничего хорошего.