Часть вторая. ПРИКЛЮЧЕНИЯ ВАХИД-ИБН-РАБАХА 15 страница

После молитвы она велит мне:

— Вахид, пойди в свою комнату, ляг и обязательно поспи. Этой ночью ты должен сохранять бодрость.

Я не люблю дневной сон, поэтому ищу, чем бы себя занять. Оглядевшись, замечаю среди своих вещей медальон йеменца. Он притягивает меня, и я беру его. Затем вешаю его на шею и укладываюсь. Ощущение исходящей от него прохлады успокаивает меня и, немножко поворочавшись, я засыпаю.

…Далеко внизу я вижу наш город и понимаю, что нахожусь на горе Касьюн. Меня охватывает неудержимое желание сбежать вниз, прямо по крутому склону. Чувства опасности нет, и я поддаюсь этому порыву. Скорость моего бега очень велика, но я почему-то не ощущаю никакого ветра, который должен дуть мне в лицо. Каждый мой шаг становится просто гигантским. Отталкиваясь от земли, я на какой-то миг зависаю в воздухе. Для равновесия я широко раскидываю руки. Воздух под ладонями настолько упругий, что помогает мне держаться. И приходит мысль о полёте. Подражая взлетающим птицам, я быстро машу руками. И вот я уже перестаю касаться земли и постепенно подымаюсь вверх. Гора и город под нею, будто съёжившись, остаются далеко внизу. Вижу извилистое русло реки Барады и сеть дорог. Вспомнив слова Хамзы, что он с отцом будет охотиться на западных равнинах, я лечу вперёд, оставляя солнце слева от себя. На одной из дорог я вижу кавалькаду всадников и среди них узнаю моих родных. Приблизившись, замечаю, что Хамза скачет на запасном коне, а его голова обвязана окровавленной тряпкой. Но тут ко мне приходит мысль, что отцу мой полёт может не понравиться, и я просыпаюсь…

Вбежав в комнату матери, я замечаю, как от неё отшатывается евнух, в курчавые волосы которого только что зарывалась её рука. Выражение наслаждения на её лице сменяется плохо скрываемым испугом.

Я успокаиваю её:

— Мама, не беспокойся об отце и Хамзе!

И, мысленно прикинув, какое расстояние до города осталось преодолеть отцу и брату, сообщаю:

— Они появятся перед закатом. Только вот Хамза немножко поранил голову. Я видел такой сон, мама.

Выслушивая меня, она ничего не говорит, а лишь удивлённо приподнимает брови.

В конце дня, в надвигающихся сумерках отец и брат с отрядом воинов-телохранителей, гарцуя на разгорячённых конях, въезжают в ворота нашей цитадели, а их вьючные верблюды ввозят туши убитых газелей.

На лице матери отражается сильный испуг, когда брат рассказывает, как на всём скаку свалился со сломавшего ногу коня. И она сообщает о моих новых способностях отцу.

Грозно сверкнув глазами, отец объясняет мне:

— Сынок, люди могут подумать, что это колдовство! А колдовство является запрещённым деянием, и жестоко карается!

Я стою с виновато опущенной головою, а он в задумчивости прохаживается передо мной.

Наконец, приняв решение, он хмурит брови и требует:

— Пообещай мне, что ты никому из посторонних никогда не станешь рассказывать не только об этом волшебном сне, но и обо всех последующих, если они случатся.

— Не расскажу. Я обещаю, — клянусь я ему.

Из-за Рамадана я быстро привыкаю к послеобеденному отдыху и к сопровождающим его волшебным снам. И вскоре для того, чтобы взлетать, мне уже не нужно забираться на гору. Теперь я могу подняться ввысь из любого места — для этого мне надо лишь вспомнить ощущение полёта.

Первые дни я просто взмываю высоко над землёю и лечу туда, куда пожелаю. Но вскоре я уже начинаю извлекать из этих полётов практическую пользу. Однажды, зажав, как обычно, серебристый медальон в ладони и быстро заснув, я решаю найти компанию моих приятелей, чтобы потом не разыскивать их по всему городу. Выскочив из дому после пробуждения, я хочу бежать, желая скорее присоединиться к ним, но встречаю Аарифа.

Он предлагает:

— Пошли на реку. Все наши, наверное, уже собрались там.

А я говорю ему:

— Нет. Они на майдане. Я видел.

И прикусываю язык, вспомнив об обещании отцу помалкивать о моих волшебных сновидениях.

С подозрительным видом Аариф произносит:

— Видел? Но ведь ты же после обеда не выходил из дома. Ты врёшь мне?

Я не хочу обманывать друга и не хочу его терять. Всевозможные мысли роятся в моей голове. А особенно слова отца: «Никому из посторонних!» — Но вот, наконец, одна из мыслей приносит облегчение: «Он же — мой друг, он — не посторонний!»

И я решительным тоном подтверждаю:

— Да, видел. В волшебном сне.

С ещё большей подозрительностью Аариф спрашивает:

— В каком-таком волшебном сне?

Я повторяю:

— В волшебном.

И успокаиваю его:

— Не бойся, со мною ты можешь говорить об этом. Я никому не расскажу — ведь я твой друг.

Озадаченный Аариф трясёт головою:

— Не понимаю.

И я смеюсь над ним:

— Ты что, разве никогда не видел волшебных снов?

С совершенно серьёзным видом он отвечает мне:

— Не видел.

И тут же задаёт вопрос:

— А ты видишь?

Упавшим вдруг голосом я тихо признаюсь:

— Вижу.

И задаю свой вопрос, который неожиданно всплывает в моей голове:

— А другие видят? Ты знаешь?

На что Аариф твёрдо заявляет:

— Никто не видит. Я бы знал.

Я не могу сообразить, что делать дальше и поэтому молчу, зато Аариф, вцепившись в меня будто клещ, забрасывает вопросами.

А немного погодя, он говорит:

— Вот сейчас я расскажу тебе один мой сон, а ты послушай. Может, он тоже волшебный?

И он начинает описывать своё сновидение, наполненное непонятными и фантастическими образами и состоящее из нескольких несвязанных между собою эпизодов. Завершает он свой рассказ такими словами:

— …Вижу, что это тело принадлежит толстой женщине. Она лежит мёртвая и без одежды. Я наклоняюсь над нею, чтобы лучше разглядеть её. А она неожиданно хватает меня за руку! И я просыпаюсь.

— Нет, — отрицаю я. — Но такие сны мне тоже снились. И я почти сразу забывал их, когда просыпался. Это бывало по ночам. А волшебные сны я стал видеть днём. Они появились совсем недавно, в Рамадан, во время послеобеденного отдыха.

Аариф удивляется:

— Так ночью волшебных снов у тебя не бывает? А почему?

— Я не знаю, — отвечаю я. — Но по ночам они меня почему-то не посещают. Совершенно. А вот днём я их вижу всё время.

Потом, чтобы окончательно удостовериться в моей редкой способности, он решает устроить проверку и предлагает:

— Засни и узнай о наших мальчишках что-нибудь такое, чего, находясь здесь, ты не должен знать.

Но я говорю:

— Понимаешь, Аариф, тут есть одна сложность. Мне не так-то просто заставить себя заснуть.

Он соглашается с моим доводом:

— Мне, вообще-то, тоже.

Однако, не собираясь отступать от задуманного, интересуется:

— А что тебе помогает заснуть?

И я вспоминаю:

— Медальон. Да, медальон. С ним я засыпаю быстрее.

Он спрашивает:

— Где он?

Кивнув головою в сторону дома, я сообщаю:

— Там.

И Аариф торопит меня:

— Бери его, и бежим скорее к реке. Там мы найдём спокойное место, где можно поспать.

Мы располагаемся на берегу в тени кустов.

Я ложусь, закрываю глаза и, зажав в ладони медальон, пытаюсь заснуть под журчание речных струй. Видя, что я ворочаюсь, Аариф не выдерживает ожидания и нудным голосом тихо заводит кыпчакскую колыбельную. Это меня раздражает. Хочу одёрнуть его, но не успеваю — сон накрывает меня. Я смеюсь, видя сверху, как он сидит возле моего спящего тела. Слегка раскачиваясь, он всё ещё продолжает петь песню для малышей. Затем я улетаю на майдан и, обнаружив компанию наших приятелей, начинаю наблюдать за ними. Вот они затевают спор, глядя на соревнующихся всадников. Дождавшись, когда выявится победитель, я просыпаюсь.

Словно боясь неудачи, Аариф спрашивает у меня шёпотом:

— Не получилось?

И я с победоносным видом объявляю ему:

— Наш Ахмад угадал, что первым прискачет мамлюк Галиб!

А на следующий день, пригласив меня в тихое место, он пристально смотрит мне в глаза и произносит:

— Вахид, твой отец прав: эти волшебные сны — колдовство. И если люди узнают о них, тебе отрубят голову. Поэтому я сейчас клянусь тебе, что до конца жизни буду хранить эту тайну!

Хотя меня обуревают сильные чувства, но на все эти его слова я могу ответить только двумя:

— Спасибо, друг!

И с тех самых пор, вооружившись фантазией Аарифа и моими способностями, мы совершаем много необычных и незабываемых шалостей.

Однажды, хитро взглянув на меня, мать объявляет:

— Всё! Рамадан окончился!

Я очень благодарен этому празднику не только за все принесённые им угощения и другие удовольствия, но, главным образом, за возможность поспать днём и увидеть волшебные сны. Поэтому от её слов в первый момент внутри у меня немножко ёкает.

Однако, широко улыбнувшись, она радостно продолжает:

— Но зато наступает Аид-эль-Адха! Сынок, ты рад этому?

И, немножко кривя душою, я восклицаю ей в ответ:

— Конечно, мама! Ведь теперь будет готовиться ещё больше вкусных блюд!

Она смеётся и говорит:

— Ладно, маленький обжора, пойдём во двор. Посмотрим, как будут резать баранов.

Когда чёрные слуги начинают обмазывать стены нашего дома кровью жертвенных животных, я спрашиваю у неё:

— Мама, а зачем это нужно?

— Так заведено издавна, — объясняет она. — Таким способом дом со всеми проживающими в нём ограждают от злых духов.

А брат Хамза еле слышно бурчит себе под нос:

— И позволяет обмануть еврейского бога, чтобы он не убивал наших первенцев, как сделал это во времена фараонов.

Услышав его слова, отец сердится:

— Хамза! Где ты набрался этих вредных мыслей?

Хамза почтительно склоняет голову перед ним:

— Отец, прости меня за мой несдержанный язык. Я не должен был приносить в наш дом то, что обсуждается теологами в просветительском кружке при мечети.

Отец грозно вопрошает:

— И что там обсуждается ещё? Что ещё, по их мнению, указывает на то, что правоверные боятся еврейского бога?

Хамза лепечет:

— Некоторые считают, что и обряд обрезания позаимствован у евреев с той же самой целью.

И отец с недовольством произносит:

— Понятно. Я выясню, кто и зачем распространяет эти вредные мысли. Обещаю, в этом городе они будут вырваны с корнем.

Затем, обернувшись к нам, улыбается:

— Но довольно об этом. Сейчас у нас праздник, и все мы отправляемся на базар за обновками.

Проходят дни и месяцы. И поначалу нам с Аарифом просто любопытно наблюдать за людьми, которые полагают, что их никто не видит. Но по мере взросления, мы всё больше узнаём о возможностях моих волшебных снов.

Аариф интересуется:

— А ты уверен, что во время этих путешествий ни люди, ни животные не видят тебя самого?

Я уверенно отвечаю:

— Нет. Не видят. Да я и сам не могу разглядеть своё летающее тело. Ни рук, ни ног.

А он продолжает любопытствовать:

— А тебе надо каждый раз заново преодолевать весь путь, чтобы попасть в какое-нибудь место?

И я рассказываю ему об одной из особенностей своих волшебных снов:

— Если я там уже бывал раньше и могу вспомнить название, то попадаю туда почти мгновенно.

Через некоторое время, когда нам становится уже неинтересно заглядывать во все недоступные для обычных смертных уголки города, Аариф предлагает:

— А давай, узнаем, как высоко ты можешь улететь вверх. И как далеко в какую-нибудь сторону.

Вертикальный полёт пугает меня. На поверхности земли я вижу только пятна голубоватых оттенков, а над головою резко потемневшее небо. От такой высоты у меня сжимаются все внутренности. Но, когда из-за расплывчатого горизонта начинает надвигаться аспидная тьма, меня охватывает дикий ужас, и я просыпаюсь.

Придя в себя, я сообщаю:

— Там на небе так страшно и темно!

И заявляю:

— Я больше не хочу туда!

Он разочарованно спрашивает:

— И ты не нашёл там рая?

С раздражением, исключающим уговоры о новых попытках подобных поисков, я отвечаю:

— Наверное, он где-то в другом месте!

Зато я не знаю ничего более приятного и интересного, чем полёты над землёю.

Однако оттого, что мне неизвестны названия местностей, мои рассказы о них Аарифу не очень нравятся. И он недовольно говорит мне:

— Вахид, ты тычешься наугад.

И вот однажды он приносит карту, где изображены горы, реки, моря, города и границы государств. Теперь каждый день, ткнув в неё пальцем, он просит меня выполнить какое-нибудь новое задание:

— Вахид, узнай, пожалуйста, что происходит вот в этом городе? Как он выглядит? Какие там люди?

Мы подрастаем, и одновременно расширяются наши познания о мире.

— Вахид, — обращается ко мне Аариф и, указывая на испещрённую отметками карту, удивляется: — Просто не верится, что внутри этой бескрайней пустыни мы обнаружили так много малых и больших селений с возделанными полями.

— А ещё больше безлюдных оазисов, — подхватываю я.

И вот так, постоянно путешествуя, мы даже начинаем перемещаться далеко через горы и пересекать моря.

Полный неизгладимых впечатлений, я рассказываю ему об обычаях жителей острова Суматра:

— Аариф! Я видел, как они пожирают пленных людей!

С отвращением он переспрашивает:

— Пожирают?

И заключает:

— Дикари!

А своё отношение к чьей-нибудь глупости, мы с ним иногда даже высмеиваем такими словами:

— Он как некуверанец!

Это напоминает нам о жителях острова Некуверан, которые совсем глупые и дикие — ни мужчины, ни женщины у них не имеют никакой одежды.

Но особенно подробно нами изучены ближние и дальние окрестности Дамаска. И после того как брат Хамза впервые взял меня с собою на длительную конную прогулку, сдерживая смех, Аариф спрашивает у меня:

— Он удивился? Не спрашивал, откуда ты знаешь все дороги и тропы?

А ещё мы с Аарифом довольно много времени посвящаем изучению христианских земель.

Аариф озабочен:

— Их надо разведать получше. Ведь там живут наши ближайшие враги.

Однажды, когда, по обыкновению, я начинаю рассказ с описания внешнего вида христианского города, Аариф меня останавливает:

— Может, на этот раз сделаем по-другому? Последим за каким-нибудь христианским мальчиком? Узнаем, чем он там занимается?

— Но я ведь не знаю их языка, — указываю я на очевидную трудность.

Но, как всегда, Аарифа это не останавливает.

— Ну, что же, — говорит он. — Значит, придётся выучить. В мечети ведь есть кружки для желающих изучать языки.

После этого разговора мы резко меняем отношение к своей учёбе и тратим на неё гораздо больше времени, чем прежде.

Незаметно наступает зима и приносит с собою дожди. Но, главное, приходят вести о монголах.

Округлив глаза, Аариф торопливо сообщает мне:

— Говорят, их основные силы уже перешли границы Сирии и начали войну с ассасинами. А ведь это совсем рядом. И поэтому султан Бейбарс из Каира переселяется сюда, в Дамаск. Ему уже и дворец подготовили.

Султан Бейбарс, действительно, переезжает в Дамаск, и иногда появляется у нас дома, чтобы навестить свою сестру — мою мать.

Султан восхищается мною:

— Как же ты быстро растёшь, племянник! Уже совсем скоро станешь настоящим воином. Как только это произойдёт, я дам тебе армию, чтобы ты сражался с врагами.

Я тихо сижу на ковре и любуюсь его подарком — кинжалом, навершие рукояти и ножны которого сплошь усеяны разноцветными прозрачными камушками. И вначале меня радуют такие перспективы, но затем я расстраиваюсь, вспомнив недавний разговор отца и брата. «Перед лицом опасности, исходящей от ильхана Хулагу, султан вынужден прекратить войны с другими неверными, — объяснял в тот день отец Хамзе. — Именно поэтому он уже заключил мир с конийским султаном, с правителями Грузии и Сицилии и с византийским императором. И ещё он отправил посольство в монгольский улус Джучи к хану Берке».

И я говорю султану:

— Ты плохой султан, дядя Бейбарс. У тебя скоро совсем не останется врагов. С кем я буду воевать?

Султан Бейбарс весело переглядывается с моим отцом, и они оба начинают смеяться. Я понимаю, что потешаются они надо мной, и наливаюсь обидою.

Затем султан принимается успокаивать меня:

— Не переживай, Вахид. На твою долю врагов хватит.

Однако уязвлённый до глубины души, я с угрозой в голосе говорю ему:

— Дядя Бейбарс, я, когда вырасту, сам стану султаном! Мне нетрудно будет тебя победить, ведь у тебя бельмо на глазу!

Грозно нахмурившись, отец велит мне:

— Вахид, выйди из комнаты!

Выбегая вон, слышу за спиною, как султан Бейбарс о чём-то весело говорит и смеётся громче прежнего. И после этого досадного случая, я всячески избегаю новых встреч с ним.

Продолжая путешествовать в волшебных снах, я однажды сталкиваюсь с новым явлением.

Аариф переспрашивает меня:

— Говоришь, это ощущение похоже на дуновение воздуха?

— Да, — подтверждаю я. — Оно какое-то такое… еле ощутимое, но холодное. Как будто ветерок дует из дырки в небе. И всегда из одного и того же места.

— Интересно, — говорит Аариф. — Но ведь мы ничего об этом не узнаем, пока ты туда не слетаешь? Верно?

— Да, — соглашаюсь я. — Я слетаю.

Чтобы удовлетворить наше любопытство, я забираюсь всё дальше и дальше на закат солнца, в сторону источника этого дуновения.

Отмечая на карте конечный пункт моего последнего перемещения, Аариф определяет:

— Это где-то в Магрибе.

И вот, наконец, я достигаю какого-то большого многолюдного города с множеством кривых узких улочек, огибающих каменные подворья жителей. Недалеко от рынка, прямо в старой полуразрушенной крепостной стене я вижу грязную и тесную нишу, в которой обитает некий старик. От него и исходит это странное дуновение. Кроме куска прикрывающей бёдра материи на старике нет никакой другой одежды. Его лицо измождено, а тело настолько худое, что через туго натянутую тёмную кожу можно легко различить многие кости.

Аариф удивляется:

— Дует от старика?

И, немного поразмыслив, дознаётся:

— Ты ведь теперь без труда найдёшь дорогу в это место?

— Конечно. Ты же знаешь, — отвечаю я и хвастаюсь: — Мгновенно!

— Судя по твоему описанию, он похож на дервиша, — заключает Аариф и предлагает: — В общем, за ним надо обязательно понаблюдать. Ведь дервиши — они странные. И люди о них болтают всякое.

А я выкладываю всё, что мне известно о них:

— Дервишей я видел много раз. Однажды отец брал меня с собою, когда осматривал строительство их обители, называемой «ханака». Теперь они там уже живут. Я даже разговаривал с их шейхом, которому отец велел следить за порядком в их общине. Эти дервиши лишь бродяжничают, питаются подаянием, а потом вместе молятся. Что в них может быть странного?

Но Аариф настаивает:

— А я тебе говорю, что они странные. Например, ты хоть раз слышал, чтобы кто-нибудь из них сказал: «Моя обувь»? Или: «Моё то-то и то-то»?

И я признаю:

— Нет, не слышал.

— Вот! — восклицает Аариф. — А это потому, что они считают, будто всё принадлежит Богу. Дервиш даже когда овладевает чем-то, обязан этим делиться со всеми. И когда дервиш обогащается, он продолжает оставаться щедрым и гостеприимным. Он может всё отдать своему гостю, ничего не оставляя ни для себя, ни для своей семьи. Разве это ни странно?

А я интересуюсь:

— Но разве у дервишей есть семьи?

И Аариф просвещает меня:

— Дервиши ведь не монахи — они могут и жениться. И некоторые из них живут не в обителях, а в собственных домах

А затем начинает интриговать:

— Но дело не в этом. Самое интересное это то, что они знают всякие фокусы.

— Фокусы? — восклицаю я и загораюсь любопытством.

И теперь все свои путешествия в волшебных снах я обязательно заканчиваю в Магрибе посещением старика-дервиша. Там, в отдалении от старика всегда сидят нищие-попрошайки. Иногда кто-нибудь из них приближается к дервишу и, не говоря ни слова, забирает всю еду из стоящего перед ним большого медного блюда.

— Мне кажется, что старик ничего этого не замечает, — делюсь я с Аарифом своими наблюдениями. — Он всё время сидит и молчит. Какой интерес следить за ним?

Аариф советует:

— А ты послушай нищих. Они любят поболтать.

В следующий раз я приближаюсь к нищим и прислушаюсь к их завистливым речам.

— Они назвали имя этого старика. Он — Азам^[133], — докладываю я Аарифу.

— Азам? — переспрашивает Аариф. — Давай, мы будем звать его Чёрным Дервишем? О чём ещё говорили эти нищие?

И я продолжаю:

— Они говорили, что он не только йог и факир, умеющий показывать удивительные фокусы, но ещё и гадатель. Он способен видеть прошлое и будущее!

— Но ведь гадание — это колдовство! — восклицает Аариф. — Почему же за это запрещённое деяние ему всё ещё не отрубили голову?

— Не знаю, — отвечаю я. — Может в Магрибе разрешено колдовать?

— Это вряд ли, — сомневается он. — Ведь все боятся волшебников. Наверное, он просто не задерживается на одном месте подолгу. Всё время странствует. Ведь он одинок?

И я неуверенно говорю:

— Кажется, да.

— А ведь благодаря своему искусству, он мог бы купить себе дом и жену, — задумчиво произносит он, напоминая мне о странностях дервишей. — Говорю тебе: этот мудрый старик истинный бродяга, который предпочитает нищету и свободу.

Высказавшись о Чёрном Дервише, Аариф спрашивает:

— Всё? Больше ничего?

— Там среди нищих есть один безусый юноша, — рассказываю я. — Так вот он мечтает, чтобы старик взял его к себе в ученики.

Не испытывая интереса, Аариф отмахивается:

— Ну, и что?

Предвкушая эффект, я говорю ему:

— Он кому-то рассказывал, что своё искусство Чёрный Дервиш всегда показывает ближе к вечеру. И никогда не делает этого до полудня.

Услышав это, Аариф сразу же оживляется:

— Надо посмотреть на его фокусы!

Затем вздыхает:

— Жаль, что я сам не могу увидеть этого.

С того дня, делая вид, будто готовимся к занятиям в школе, мы по вечерам начинаем всё чаще собираться в моей комнате, где в это внеурочное время я с трудом стараюсь погружать себя в волшебный сон, а Аариф охраняет мой покой от непосвященных в наши тайны. А иногда, чтобы помочь мне заснуть, он заунывным голосом тихо напевает колыбельную.

И однажды я застаю Чёрного Дервиша в тот момент, когда рядом с ним стоит толстяк в дорогом халате.

— По виду этот толстяк — обычный богатый купец или владелец караван-сарая, — рассказываю я Аарифу. — А Чёрный Дервиш вывернул свои ноги и руки невероятным образом. Он их по-хитрому переплёл между собою, и при этом как-то умудрялся спать.

Аариф торопит меня:

— И что было дальше?

И я продолжаю:

— Я был недалеко от юного нищего и слышал, как он объяснял другим: «Такая осанна помогает йогам медитировать».

— Медитировать? — переспрашивает Аариф. — А что это означает?

Я пожимаю плечами.

Тогда, махнув рукою, он говорит:

— Ладно. Потом узнаем. Рассказывай дальше.

— Я заметил, как от Чёрного Дервиша отделилось еле видимое облачко. И ещё я увидел, как купец на миг вспыхнул зелёным огнём. Облачко быстро куда-то исчезло, но вскоре оно появилось вновь и сразу втянулось вовнутрь тела Чёрного Дервиша.

Аариф слушает меня, не отрывая взгляда и приоткрыв рот, а я словно заново переживаю это необычное событие.

…Вижу Чёрного Дервиша, пробуждающегося от своего странного сна, и слышу, как он говорит купцу густым басом, столь неожиданным для его хилого тела:

— Не ищи вора между слуг. Сын твой любит игру в кости. А деньги он зарыл возле порога…

Аариф нетерпеливо спрашивает:

— И что сделал купец?

— Он побагровел от злости, бросил на блюдо мелкую монетку, и заспешил прочь, — завершаю я этот рассказ.

Мы продолжаем наблюдения, и в следующий раз я вижу возле Чёрного Дервиша пожилую женщину.

…Она с поклоном кладёт монету в стоящее перед ним блюдо и обращается к нему:

— О, премудрый! Третий месяц как нет вестей от моего сына. Сердце моё разрывается от тревоги. Скажи же мне, всё ли с ним благополучно?

А он говорит ей:

— Принесла ли ты, женщина, какие-нибудь вещи, принадлежащие твоему сыну?

— О, да, премудрый! Вот чётки, которые были при нём, когда он совершал хадж, — произносит женщина и показывает ему старые потёртые чётки.

Чёрный Дервиш делает со своим телом всё то, что я уже видел прежде: он переплетает свои ноги и руки, прикрывает глаза и засыпает. Я жду, что сейчас от него отделится облачко, но вместо этого вижу, как чётки в руках у женщины начинают светиться ярким зелёным огнём, а от этих чёток куда-то протягивается чуть видимая светящаяся нить. И только после этого от тела Чёрного Дервиша отделяется облачко, которое мгновенно уносится вдоль по светящейся нити.

Я оставляю нищих и отправляюсь вслед за облачком. Посреди бесплодной пустыни я нахожу его у конца светящейся нити, там, где лежат расклёванные птицами и добела отполированные знойными ветрами человеческие кости…

— И что? Что было дальше? — восклицает Аариф и требовательно трясёт меня за плечо.

— Облачко исчезло, и я переместился обратно к Чёрному Дервишу, чтобы увидеть все подробности, — продолжаю я свой рассказ. — Хотел успеть прежде, чем облачко сольётся с его телом.

…Мы с облачком достигаем Чёрного Дервиша в одно время. Однако на этот раз облачко не спешит исчезнуть, и мне удаётся рассмотреть его вблизи. Оно напоминает собою самого Чёрного Дервиша, только очень прозрачного и дрожащего. И я понимаю, что оно занято тем же, что и я — оно рассматривает…

Аариф трясётся от возбуждения:

— Что? Что оно там рассматривало?

Я отвечаю упавшим голосом:

— Оно рассматривало меня.

Аариф изумляется:

— Но ты же сам говорил, что в этих волшебных снах тебя никто не видит!

— Оказывается, такие вот необычные сущности, как это облачко, меня всё же могут увидеть, — говорю я.

— И что было дальше?

И я признаюсь другу в проявлении слабости:

— Меня это напугало, и поэтому я решил проснуться.

После недолгих раздумий Аариф заключает:

— А что плохого может сделать тебе это облачко? Думаю, ничего! Оно, скорее всего, только и может, что наблюдать. Как это делаешь и ты в своих волшебных снах.

И вскоре, набравшись смелости, я вновь навещаю Чёрного Дервиша. Он сидит в той же уже знакомой мне позе, которую юный нищий, называл осанною. Я приближаюсь к нему, и он, не открывая глаз, обращается ко мне:

— Вахид?

Вновь напуганный, я всё же не просыпаюсь, а лишь быстро сбегаю от него и перемещаюсь домой.

— Он назвал тебя по имени? — озадаченно переспрашивает Аариф. — А потом?

— Перед тем, как проснуться, я заметил облачко Чёрного Дервиша здесь, рядом с нами, — говорю я и тычу пальцем в воздух прямо перед собою.

Испуганно озираясь по сторонам, Аариф восклицает:

— Прямо здесь?

— Здесь, — подтверждаю я и улыбаюсь, видя, что у Аарифа значительно убавляется смелости. — А на прощание я показал ему язык!

С тех пор после каждого волшебного сна Аариф интересуется у меня:

— А сегодня ты путешествовал один или вместе с облачком Чёрного Дервиша?

И очень часто я отвечаю ему так:

— Да. Его облачко опять сопровождало меня.

А однажды Аариф задаётся вопросом, который мне самому уже давно не даёт покоя:

— Как ты думаешь, а сейчас, когда ты бодрствуешь, он может присутствовать здесь?

— Я этого не исключаю, — отвечаю я ему. — Видеть его я способен только во сне, поэтому проверить не могу.

Опять проходят дни и месяцы. И вот мы достигаем возраста, в котором обостряется интерес к девушкам.

Аариф завистливо вздыхает:

— Ты, Вахид, всегда можешь воспользоваться своим даром, чтобы подглядывать за ними во время купания.

— Да, — соглашаюсь я. — А Чёрный Дервиш будет стоять рядом и грозить мне пальцем.

Гримаса отвращения искажает лицо Аарифа.

— Фу! — восклицает он. — Только представил его себе — и мне сразу же расхотелось смотреть на девушек.

Вскоре после этого случается так, что я заболеваю и вынужден целые дни проводить в постели.

Придя после обеда проведать меня, Аариф удивляется моему сообщению:

— Что? Ещё одна дырка в небе?

А я продолжаю свой рассказ:

— Я ощутил её, задремав после завтрака. Она в стороне восхода солнца. А когда позже хотел поискать её, то не смог.

Он спрашивает:

— Почему?

И я озадаченно высказываюсь перед ним:

— После полудня эта дырка пропала напрочь, и я ощущал лишь то дуновение, которое исходило от Чёрного Дервиша.

Аариф интересуется:

— А утром ты ощущал Чёрного Дервиша?

— Нет, — вспоминаю я. — Утром была только одна дырка. Та, новая.

— Проверь ещё раз завтра утром, — советует он.

Рано утром я лечу на восход солнца, навстречу новому дуновению и блуждаю среди высоких гор в поисках его источника. Однако после полудня эта новая дырка в небе опять исчезает.

Выслушав меня, Аариф делает вывод:

— Получается так, что Чёрного Дервиша ты ощущаешь после полудня, а новый источник — до полудня.

Однако к концу моей болезни, за время утренних путешествий я всё же успеваю найти человека, от которого исходит дуновение воздуха.

Взглянув по карту, Аариф определяет: