Рядом с королем, которому исполнилось десять с половиной лет, Екатерина была воплощением постоянства монархической власти. Ее суровая и достойная манера держать себя, ее черные одеяния соответствовали важности момента. Многие портреты, и, в частности, карандашный набросок Франсуа Клуэ, отразили выражение ее лица — «задумчивое и проницательное». Несмотря на расплывшиеся черты лица, близорукие глаза навыкате, королева-мать хорошо выглядит. Под траурными одеждами легко угадываются прекрасные плечи, грудь, о которой нескромный Брантом скажет, что она была «белой и пышной». У нее была тонкая кожа, красивые ноги и «невиданной красоты руки», ставшие рабочим инструментом этой неутомимой любительницы писать письма.
Женщина решительная, она присваивает себе право управления королевским домом, как только официально сообщили о кончине Франциска II. По ее приказу закрывают ворота королевской резиденции, она созывает особый совет и заявляет, что ее второй сын, Карл Французский, герцог Орлеанский, становится преемником своего брата под именем Карла IX.
Надо было торопиться. Уже прибыли многочисленные делегаты Генеральных штатов. Это исключительное по своей важности событие: последние настоящие Генеральные штаты, избранные тремя сословиями королевства, проходили в 1484 году. С тех пор Штаты 1506 года при Людовике XII собирали только городских депутатов, а штаты 1558 года, при Генрихе II, — представителей духовенства, дворянства, судейских и третьего сословия, назначенных королем. На этот раз в октябре и ноябре прошли раздельные выборы для каждого из трех традиционных сословий. Иногда они проходили [123] в обстановке гугенотского терроризма. На юге, после Амбуазского дела, были разгромлены многочисленные церкви и убиты священники в Ажане, Монтобане, Лектуре и в Монпелье, где с 19 по 21 октября было опустошено шестьдесят церквей и убито тысяча двести католиков.
Во многих городах выборные ассамблеи третьего сословия осудили беспутную жизнь духовенства и выступили за конфискацию его богатств, чтобы покрыть государственный дефицит. Наказы третьего сословия, врученные депутатам Генеральных штатов, отразили это единодушное пожелание. В соответствии с мандатами, определявшими их полномочия, им поручалось требовать включения принцев крови в Королевский совет. Все открыто не доверяли Гизам и их союзнице Екатерине.
Но со смертью короля изменилась расстановка сил. Речь шла уже не о том, чтобы видоизменить Совет, а о том, чтобы обеспечить регентство до совершеннолетия короля, которое было еще далеко. Депутаты опасались, что их полномочия станут недействительными ввиду смерти созвавшего их короля. В такой ситуации было необходимо хотя бы получить новые наказы от избирателей. А последние, осмелев после ухода в сторону Гизов, могли, что вполне вероятно, на этот раз назначить представителями кальвинистское большинство и поручить ему передать регентство королю Наваррскому. Екатерину это совершенно не устраивало. Она обманула Антуана де Бурбона. Личный Совет заявил, что королевский сан не умирает и что депутаты, получившие их полномочия при Франциске II, сохранят их и при Карле IX.
Екатерине удалось избежать опасности. Вскоре она одержала полную победу. Антуан де Бурбон сдержал данное ей слово не требовать регентства. 21 декабря без консультаций с Генеральными штатами личный Совет разделил власть между королевой-матерью и королем Наваррским. Екатерина не получила титула регентши. Ее будут величать «Правительницей Франции». Ее власть практически ничем не ограничена: она возглавляет советы, имеет право инициативы и контроля, руководит внешней и внутренней политикой, [124] назначает на должности, раздает чины и бенефиции. Она первой получает и вскрывает депеши, полученные из Франции и из-за границы. Ей зачитываются патентные письма до их подписания королем. К ответам короля всегда прилагаются письма его матери. Королю Наваррскому отведена весьма незначительная роль: королева передает ему послания правителей провинций и капитанов пограничных крепостей, а он составляет отчет.
Как настоящая правительница, Екатерина имеет в своем распоряжении большую королевскую печать, где ее изображение заменяет традиционное изображение короля на троне. Она представлена стоя, в своем траурном покрывале, в закрытой короне. Правой рукой она держит скипетр, а указательный палец левой поднят в повелительном жесте. За королевой находится нечто вроде готической триумфальной арки. На ее правой колонне изображен щит Франции, окаймленный лентой ордена Святого Михаила, а на левой — герб Екатерины в обрамлении ее витого пояса вдовы. По окружности печати расположена надпись: «Екатерина милостью Божьей Королева Франции, Мать Короля». Упоминание титула «Мать Короля» весьма примечательно: его не было на больших печатях самой влиятельной регентши старины Бланки Кастильской.
Власть уже была поделена, когда 13 декабря в просторном зале состоялось королевское заседание, открывающее Генеральные штаты. Канцлер Мишель де Л'Опиталь произнес речь, ставшую манифестом новой политики. Истинной причиной всех бед были две различные религии. Поэтому не частные лица, а всемирная церковь должна была прийти к согласию в вопросах веры. Король и королева благосклонно отнеслись к созыву вселенского собора, о котором 20 ноября объявил папа. Но они сами способны найти решение, уверял канцлер, намекая на национальный собор.
Подданные короля могут воевать, вооруженные только «оружием милосердия, молитв, убеждений, слова Божьего». «Забудем эти дьявольские слова — названия партий, [125] группировок и имена мятежников, лютеран, гугенотов и папистов: да не изменим мы имени христиан!» Канцлер торжественно предупреждал тех, кто использовал религию в качестве предлога для мятежа, волнений и смут, что король их сурово покарает. Было объявлено во всеуслышание о преемственности политики Екатерины, начатой ею еще в царствование Франциска II: снисхождение заблуждающимся, безжалостные репрессии по отношению к зачинщикам беспорядков. Но для обеспечения порядка королевской власти явно не хватало денег. Поэтому канцлер закончил свою речь просьбой о дополнительных субсидиях для осиротевшего короля-ребенка.
1 января 1561 года после раздельного обсуждения три сословия собрались на торжественное заседание, чтобы передать свои ответы Екатерине и юному Карлу IX. Непримиримый оратор от духовенства, Квентин, доктор, преподаватель канонического права в Парижском университете, изложил тезис о независимости светского и духовного начал. Он знал, что наказы третьего сословия и дворянства королю содержали предложения обобрать церковь. Поэтому духовенство не могло согласиться с тем фактом, что ему одному придется взять на себя бремя пожертвований, субсидий и десятин: «Дееспособному и здоровому государю не должно об этом просить, а священнослужителям, дееспособным и здоровым, не должно их выплачивать. Церковь сама должна провести реформу внутри своих институтов. Закон Божий устанавливал только один закон для короля: уничтожить еретиков». Такое негативное и реакционное отношение вызвало только озлобленность других сословий. Жак де Силли, барон де Рошфор, оратор от третьего сословия, и Жан Ланж, адвокат из Бордосского парламента, произнесли обвинительную речь, осудив скупость и невежество духовенства.
Такое сведение счетов не входило в планы Екатерины. 13 января, так как не было представлено ни одного предложения, касающегося финансовой поддержки, королева отправила канцлера к представителям трех сословий, собравшимся [126] в монастыре францисканцев: он признался, что долг составил 43 миллиона, что в четыре раза превышало годовой государственный доход. Но депутатов почти не взволновало сообщение об этой катастрофе. После трехдневных дебатов третье сословие заявило, что не располагает достаточными полномочиями. Духовенство и дворянство отказали в любых пожертвованиях. Поэтому королева решила отправить депутатов для консультаций со своими избирателями по поводу конкретных просьб, которые канцлер сформулировал на заключительном заседании 31 января 1561 года: увеличение податей на шесть лет, выкуп духовенством государственных доходов и дохода от податей и налогов, переданных государством. Другая ассамблея Генеральных штатов планировалась в мае: предполагалось, что каждое из сословий будет там представлено тринадцатью депутатами либо по одному от провинции.
Однако результат работы Генеральных штатов мало беспокоил Екатерину. В апреле королева-мать могла похвастаться своей дочери, королеве Испании, что обладает неограниченной властью: «Я по-прежнему располагаю основной властью: распоряжаюсь всеми штатами этого королевства, занимаюсь должностями и бенефициями, в моих руках — печать, депеши и управление финансами».
Эта в принципе неограниченная власть подвергалась нападкам со стороны честолюбивых знатных вельмож двора. 7 апреля герцог де Гиз, коннетабль де Монморанси и маршал де Сент-Андре, бывший фаворит Генриха II, составили «триумвират» для защиты католицизма и скрепили свой союз общим причастием. Фанатичная реакция католиков в стране стала для них гарантией народного одобрения. 24 апреля студенты Парижского университета преследовали протестантов, распевавших псалмы на Пре-о-Клер. По всей стране начались волнения, направленные против протестантов. В Бовэ чернь захватила епископский дворец и кардинала Оде де Шатильона, обвиненного в том, что на Пасху он служил тайную вечерю на женевский манер. Парламенты Тулузы и Прованса продолжали яростно преследовать протестантов. [127]
На эти беспорядки правительство ответило эдиктом от 19 апреля. Было запрещено поминать всуе гугенотов и папистов. Недозволенные сборища были по-прежнему запрещены, а судейские могли входить в дома, если имели подозрения, что они в них проводятся. Но с другой стороны, вышел повторный приказ об освобождении религиозных узников.
Этот эдикт и суровые внушения, которые Екатерина поручила высказать ректору университета по поводу событий на Пре-о-Клер, закончились тем, что вызвали крайнюю обеспокоенность глав католической церкви, решивших, что королева-мать отныне перешла в лагерь протестантов. Филипп II поручил Хуану Манрике де Лара выразить свои соболезнования Екатерине по случаю смерти Франциска II. Он воспользовался представившимся случаем, чтобы предупредить ее не способствовать распространению «новшеств» в королевстве. Королевский посол Шантонне внимательно присматривался к малейшим движениям и жестам королевы. Он обрушил на нее град упреков. Екатерина пыталась оправдаться: чтобы дать королевству передышку, она была вынуждена «проявить некоторую мягкость и снисхождение к тому, что было в прошлом». Она обвиняла Гизов в жестокости, в том, что они ввергли королевство в хаос. Она осуждала их действия при дворе Филиппа II: они предлагали женить его наследника дона Карлоса на их племяннице — молодой вдовствующей королеве Марии Стюарт.
Екатерина ни в коем случае не могла допустить заключения этого брака, который дал бы Гизам опасную власть над испанским королем, заставив его действовать против нее. Она наметила другой план действий и попросила свою дочь Елизавету изложить его своему супругу. Это было предложение о браке испанского принца и ее самой младшей дочери Маргариты. Этот план был достаточно любопытен: Филипп II и его сын стали бы ее зятьями; средства же для его воплощения в жизнь заслуживали не меньшего интереса: Екатерина считала, что Елизавета могла бы склонить свою золовку Хуану, вдовствующую королеву Португалии, [128] сыграть роль сводни. План был слишком сложным, но королеву-мать трудно было обвинить в отсутствии воображения.
В это же время она подсказала Филиппу II, как окончательно вернуть Антуана Бурбонского в лагерь сторонников истинной религии: достаточно вернуть ему испанскую Наварру, захваченную Фердинандом Католическим в 1513 году, или в качестве компенсации отдать ему Сиену или Сардинию. В апреле 1561 года через посредничество Елизаветы она предложила своему зятю встретиться с королем Наваррским сразу же после коронации Карла IX, чтобы прийти к согласию.
Такие действия свидетельствуют о солидном запасе оптимизма у Екатерины и об иллюзиях, которые она питала по поводу расположения к ней Филиппа II. Она делала вид, что не понимает реального положения вещей. Но в действительности, она пыталась выиграть время, надеясь, что оппозиция и ненависть исчезнут сами по себе. Так, с целью унять злобствующие Генеральные штаты, она назначила на май коронацию юного короля и отложила собрание депутатов до августа. Церемония коронации состоялась в Реймсе 15 мая, в день Вознесения. Кардинал Лотарингский, совершавший богослужение как архиепископ, заявил юному королю, что «тот, кто ему посоветует поменять религию, одновременно с этим сорвет у него корону с головы». От усталости и волнения молодой король разрыдался, «а его слезы, как писал историк Пьер Матье, стали предзнаменованием ужасных бедствий, выпавших на время его царствования».
Всегда внимательно относившаяся к предсказаниям оракулов, Екатерина просила итальянского астролога Габриэле Симеони выяснить, что предсказывают звезды в первом году царствования. Вещун почти не рисковал, говоря, что грядут «великие неприятности из-за религии». Предупреждение Неба не дало ничего нового Екатерине. Она и так прекрасно знала, где таится опасность. Не став дожидаться нового съезда депутатов Генеральных штатов, она созвала расширенный совет из членов Королевского совета и Парижского [129] парламента. После продолжительных дебатов с 23 июня по 11 июля собрание приняло указ о том, что виновные в проведении общественных или частных ассамблей, с оружием или без, будут наказаны конфискацией имущества и арестованы. Но вместо того чтобы воспользоваться этой дискуссией и ужесточить меры наказания для протестантов, канцлер де Л'Опиталь составил достаточно умеренный эдикт от 30 июля 1561 года. Публичные или частные протестантские богослужения были, разумеется, запрещены, но отменена смертная казнь за религиозные преступления, а еретики при этом подлежали только ссылке, церковные судьи обязаны были начинать процессы по делу еретиков, но было запрещено входить в дома под предлогом выяснения религиозной ориентации или любым другим. Было запрещено подстрекать народ «к волнениям», что позволяло запретить проповеди. Были снова провозглашены амнистия и прощение за «прошлые заблуждения или подстрекательство к религиозному бунту», но те, кто будет помилован, должны жить «мирно и как добрые католики».
Оставалось решить религиозные разногласия: это стало предметом обсуждения сессии Церковной палаты в Пуасси, куда были приглашены двенадцать священнослужителей-протестантов. Это собрание, где спор разгорелся вокруг положений доктрины, известно под названием «коллоквиума в Пуасси». Устав ждать повторного открытия Тридентского собора, Екатерина решила устроить нечто вроде национального синода. Из священнослужителей-протестантов она пригласила Теодора де Беза, коадъютора Кальвина и Пьеро Вермильи, прозванного Петр Мученик — итальянца, ставшего пастором в Цюрихе. Оба были знаменитыми толкователями спорных вопросов веры. Среди католиков некоторые были согласны на уступки, в частности, кардиналы де Бурбон и де Шатильон, причем последний тайно примкнул к Реформе. Екатерина надеялась, что удастся прийти к компромиссному решению.
Ей захотелось поприветствовать Беза, когда тот прибудет к королю Наваррскому. Она отправилась в его дом в сопровождении Конде, который 24 августа помирился с [130] Гизами, кардиналов Бурбонского и Лотарингского, госпожи де Круссоль и еще одной дамы. На проявления доброй воли Беза она «ответила, что хотела бы видеть в этом добрый и счастливый результат, который даст передышку королевству». Она показалась ему «необычайно приветливой». Кардинал Лотариигский вел, правда, без особого пыла, разговор на весьма щекотливую тему о реальном присутствии Христа в Евхаристии. Когда Без согласился с тем, что тело Христа, хотя и находится на небе, тем не менее, во время Тайной Вечери он был пожертвован и принят, через веру, в вечную жизнь, кардинал повернулся к королеве и сказал: «Я тоже в это верю, Мадам, и это меня радует». Поэтому Екатерина ушла «в большом удовлетворении». Она была убеждена, что теологи обеих конфессий смогут договориться.
9 сентября священнослужителей-протестантов ввели в столовую доминиканского монастыря в Пуасси под охраной лучников, которыми командовал герцог де Гиз. Они стали за барьером, отделявшим их от ученых и прелатов, занявших места по обе стороны зала. В глубине столовой, на высоком помосте, восседали король и королевская семья — королева-мать, Монсеньор, брат Карла IX, маленькая принцесса Маргарита, король и королева Наваррские. Теодор де Без изложил разногласия и общее мнение по различным положениям веры. Когда же, увлеченный собственным красноречием, он заговорил о Евхаристии и воскликнул, что тело Христа было настолько же далеко от хлеба и вина, как самое высокое небо от земли, — это вызвало настоящий скандал. Кардинал де Турнон кричал, что это богохульство. Он призвал короля и королеву не обращать внимания на заблуждения. Екатерина решила, что настало время успокоить его и заявила, что король, ее сын, и она сама хотят жить и умереть в католической вере. Начало коллоквиума не предвещало ничего хорошего. На следующий день Без тщетно попытался объяснить свое высказывание королеве-матери: «Есть большая разница в том, когда говорят, что Иисус Христос присутствует на Тайной Вечере, в том смысле, что там он нам действительно отдает свое тело и свою [131] кровь, и когда говорят, что его тело и его кровь соединены с хлебом и вином».
16 сентября двор вернулся в Пуасси, чтобы выслушать ответ кардинала Лотарингского, который собрался защищать два наиболее спорных пункта: теоретическую власть Церкви и догму Евхаристии. Кардинал напомнил о непрерывной родственной связи, существующей во всемирной католической церкви еще со времен первых христиан. Он изложил отдельные элементы традиционного верования в реальное присутствие, вещественное и плотское, тела и крови Иисуса Христа в освященных вине и хлебе.
Он подтверждал, что это верование разделяет греческая церковь и даже лютеранские церкви Аугсбургской конфессии, которые, отбросив преобразование субстанций, соглашались с реальным присутствием тела Христа, соединенного с этими субстанциями через «неотделимость».
Примирения не получилось — коллоквиум лишь парализовал отношения и ужесточил позиции. Великодушная идея Екатерины не только не успокоила страсти, а наоборот, их разожгла. Такое собрание в виде «национального собора» вызвало, кроме того, раздражение Пия IV. Он решил возобновить работу Тридентского собора и послал легата, кардинала Ипполита д'Эсте, объявить об этом во Франции. Приезд прелата вынудил Екатерину свести публичный коллоквиум к теологическим дебатам за закрытыми дверями, но в его присутствии: теперь, вопреки всем происходящим событиям, только она одна надеялась хоть на какой-нибудь результат от этой встречи. Депутаты от духовенства выработали свою позицию: бескомпромиссная поддержка традиционной доктрины и, следовательно, борьба с ересью. Их собрание, состоявшееся 15 сентября, накануне речи кардинала Лотарингского, одобрило внедрение во Франции Ордена Иезуитов, основанного двадцать лет назад Игнатием Лойолой для защиты и распространения католицизма своими особыми методами — с помощью непримиримости и неограниченного повиновения папской власти. В целях сохранения независимости галликанской церкви было принято единственное ограничение: подчиниться юрисдикции [132] епископов и одобрить права кюре, приходов и университетов. Генерал иезуитов Лаинес сопровождал легата Ипполита д'Эсте во Францию. Он принял такое условие: согласился с тем, что его монахам будет разрешено находиться в королевстве в качестве простых священников, а не как иезуитам. Вскоре он сам включился в борьбу и повел наступление на королеву-мать, назвав в разговоре с ней кальвинистов волками, лисами, змеями, убийцами. «Если она не прогонит этих людей, плохо пахнущих христианской религией, они провоняют все французское королевство». На Екатерину это произвело такое сильное впечатление, что у нее навернулись на глаза слезы.
Чтобы сильнее запутать посланцев Кальвина, оставшихся во Франции, кардинал Лотарингский и герцог де Гиз призвали на помощь теологов-лютеран. Еще до их приезда, в июле, герцог Вюртембергский направил несколько экземпляров Аугсбургской конфессии на латыни и французском. Но приглашенные их рассмотреть кальвинисты заранее отбросили «любое доказательство присутствия, с помощью которого тело Христа теперь разыскивают не на небе, а в другом месте». Провал коллоквиума был очевиден: не дожидаясь прибытия лютеран, его закрыли 18 октября 1561 года. Теперь Екатерина была убеждена, что примирение невозможно. Силой своего убеждения новая религия влекла к себе толпы приверженцев. Королева видела, как множество знатных дам и вельмож присоединялись к ней, и среди них были представители знатнейших фамилий Франции: Рене, вдовствующая герцогиня Феррарская, графиня де Руа и ее дочь, принцесса Конде. Королева Наваррская, Жанна д'Альбре, публично отреклась от римской церкви во время тайной вечери на Рождество 1561 года в По: она демонстрировала полную противоположность действиям своего супруга Антуана де Бурбона, который собирался вернуться в лоно католицизма после того, как ему пообещали вернуть испанскую Наварру. Протестанты требовали права строить храмы для своих 2150 коммун. Такое народное движение казалось необратимым. Несмотря на угрозы Испании, которые Филипп II передал [133] Екатерине через свою супругу Елизавету, Екатерина открыто благоволила Реформе.
Она заставляла своих детей молиться по-французски. Она позволила маленькому королю надеть костюм епископа во время маскарада. Карл IX ходил на мессу, только чтобы доставить удовольствие своей матери. Екатерина пригласила на личный Совет д'Андело, который присоединился на его заседаниях к своему брату Колиньи. Теодор де Без, оставшийся во Франции с разрешения Екатерины, писал Кальвину 30 октября: «Наконец-то с Божьей помощью я добился, чтобы нашим братьям было разрешено проводить свои собрания в полной безопасности, но пока только молчаливого разрешения, до тех пор, пока будет издан торжественный эдикт, предоставляющий нам лучшие условия и большую уверенность».
Такое расположение вызывало совершенно противоположные чувства. Недовольные Гизы покинули двор в конце октября. Явно договорившись с ними, герцог Немур, Жак Савойский, предложил Эдуарду-Александру, будущему Генриху III, младшему брату короля, отвезти его в Лотарингию или Савойю, чтобы у католиков был заложник в том случае, если Екатерина и Карл IX обратятся в протестантизм. Но юный принц был сам в то время благосклонно настроен по отношению к новому учению, и план похищения провалился.
Назрела необходимость отделить католиков от протестантов внутри больших городов. Королевский совет принял решение разрешить протестантские богослужения только в пригородах, в двухстах шагах от городских стен, и не в дни католических праздников. Чтобы придать большую торжественность этому акту регламентации, Екатерина созвала в Сен-Жермен «главных и самых именитых правителей и советников суверенных дворов», чтобы обсудить это с Королевским советом. Открывая собрание, канцлер де Л'Опиталь уточнил, что речь шла не о том, чтобы продолжить коллоквиум в Пуасси. Ассамблее придется решать не проблему того, какая из религий лучше, а как лучше организовать государство. Можно быть гражданином, не будучи при этом 134] христианином, и даже будучи при этом отлученным от церкви. Эти удивительные слова отражают способ мышления королевы-матери, готовой дать возможность любому молиться, как ему вздумается, лишь бы был порядок.
После ожесточенных споров, продлившихся с 7 по 15 января, началось голосование; из сорока девяти участников двадцать два высказались за то, чтобы разрешить протестантам строить храмы, двадцать семь — отказать им в этом праве, но при этом разрешить им собираться, чтобы отправлять свой культ, как это происходило в последние месяцы. Екатерина получила как раз то, чего добивалась: ассамблея разрешила отправлять протестантский культ. Чтобы успокоить подозрительных католиков, во время закрытия ассамблеи она заявила, что она сама и ее дети останутся приверженцами католической религии и римской церкви. Она подтвердила, что если она и разрешила собрания протестантов в частных домах, то только для того, чтобы избежать беспорядков и пролития крови. Такая мера была временной, пока не будут приняты решения Тридентского собора.
Эдикт от 17 января 1562 года закрепил новые постановления. Молитвы и проповеди в общественных и частных местах, будь то днем или ночью, были запрещены внутри городов, но разрешены днем за городскими стенами «временно и до решения упомянутого собора». Эта видимость ограничений и уверения королевы в приверженности истинной вере никого не обманули. Через своего посла Шантонне Филипп II упрекнул Екатерину в том, что при ее попустительстве говорят в присутствии ее детей возмутительные вещи о религии. Парламент отказался зарегистрировать эдикт; потребовалось заставить его сделать это королевским повелением от 14 февраля. Но ничто не могло остановить королеву в ее стремлении к примирению.
Когда не удались ее попытки прийти к согласию в вопросах догмы, она смело попыталась примирить теологов двух лагерей в вопросах формы культа. В Сен-Жермен с 28 января по 11 февраля она собрала новый коллоквиум, в котором приняли участие епископ Баланса, Монлюк и еще несколько докторов права, умеренных католиков — Салиньяк, [135] Депанс, Пишель, Бутейль, ее проповедник и первый духовник. Без согласился туда явиться, чтобы доставить королеве удовольствие — в это время он ей полностью доверял. Но результат дискуссий разочаровал. Если и было достигнуто согласие в том, что слишком злоупотребляют поклонением изображению святых, то от самого постулата католики не отказались. Таким образом, каждый остался при своем мнении. Это начало утомлять королеву Екатерину. Она стала осторожнее, так как не собиралась стать на сторону протестантов и принять для себя и королевской семьи постулаты Реформы. Королева приказала дамам из своей свиты быть католичками, в противном случае угрожая им немилостью. Видели, как она причащалась и шла в процессиях, сопровождаемая всем двором. Екатерина заставила своих детей и, в частности, юного герцога Орлеанского, ходить к мессе. Наконец, в качестве последнего довода в пользу католиков, она попросила епископов королевства отправиться на Тридентский собор.
Такие меры нисколько не удовлетворили католические «триумвиры». Они хотели, чтобы прежде всего были отменены уступки январского эдикта. Они договорились встретиться в Париже в марте, чтобы оказать давление на королеву. Герцог де Гиз, выехавший из своего замка Жуанвиль, провел воскресенье 1 марта в Васси, маленьком закрытом городе, оставленном покойным Франциском II своей супруге Марии Стюарт. Невзирая на установления эдикта, протестанты устроили мессу в риге, около церкви. В результате столкновения между свитой герцога и участниками собрания было убито около семидесяти четырех человек, среди них — двадцать четыре женщины. Двенадцать человек из свиты были ранены. Раненый герцог со спокойной совестью удалился, уводя с собой пленников, которых собирался предать суду как зачинщиков беспорядков и мятежников. В письме к герцогу Вюртембергскому, с которым он и его брат кардинал Лотарингский встречались в Саверно с 15 по 18 февраля, он извинился за зтот «неприятный случай», потому что не хотел, чтобы из-за этого испортились его добрые отношения с лютеранами. [136]
Но известие о резне в Васси обогнало его. Протестанты вооружались на всем пути его следования. Ему пришлось объехать Витри, где его поджидали пятьсот или шестьсот протестантов. Он не смог въехать в Шалон, где протестанты, хотя и составлявшие меньшинство, установили свои законы. А католики, наоборот, повсюду демонстрировали великую радость и приветствовали убийства, как значительную победу. Коннетабль, по оценке английского посла Трокмортона, встречал Гиза, въехавшего в Париж 16 марта, с эскортом в три тысячи вооруженных дворян. Прево купцов встретил его как победителя и предложил ему армию в двадцать тысяч человек с субсидией в два миллиона золотых экю, чтобы герцог мог принести мир в королевство, иными словами — восстановить религиозное единство. Герцог ограничился ответом, что этим должны заниматься королева-мать и король Наваррский, главный королевский наместник: имея честь состоять их подданным, он им повинуется.
Но Конде тоже был в Париже: к нему присоединились сотни дворян, и так как его старший брат перешел на сторону врага, то теперь принца считали естественным предводителем протестантской партии. Теодор де Без помчался в Сен-Жермен, чтобы потребовать наказания за резню в Васси. Желая избежать вооруженного конфликта, королева-мать еще раз попыталась воззвать к разуму противоборствующих сторон. Она назначила правителем Парижа кардинала Бурбонского, брата короля Наваррского и принца Конде, благодаря чему тот мог пользоваться доверием обеих партий. Кардинал выяснил мнение лидеров обеих партий и 17 марта решил просить Гиза и Конде покинуть Париж. Гиз, поддерживаемый Моиморанси, остался в городе: его об этом умоляли жители. Но Конде, боясь быть растерзанным толпой фанатиков на улицах, уехал 23 марта.
В этот момент Екатерина находилась в Фонтенбло. С 16 по 26 марта она написала принцу четыре письма, пытаясь представить себя в выгодном свете: «В том, что происходит вокруг, мне очень многое не нравится, настолько, что если [137] бы не моя вера в Бога и не уверенность, что вы поможете мне сохранить королевство и корону для короля, моего сына, наперекор всем тем, кто готов все погубить, я бы рассердилась еще более; но я надеюсь, что мы найдем лекарство, благодаря вашему доброму совету и помощи». Королева пыталась польстить ему и сохранить для себя союзника в правительстве, где заседали ее враги. Но все было напрасно. После Васси каждая из партий стремилась только к уничтожению другой.
Герцог де Гиз вдруг понял, что протестанты могут захватить королевскую семью в Фонтенбло. Он отправился туда вместе с королем Наваррским и, несмотря на протесты королевы, заставил ее вернуться в Париж 27 марта под защитой эскорта в тысячу всадников. В неизбежной гражданской войне католики обеспечивали себе законность, удерживая юного короля.
К Конде за короткий срок присоединилась еще тысяча восемьсот всадников. 27 марта, заглушив голос угрызений совести, Колиньи встретился с ним в Мо. Рядом с Конде скакал Теодор де Без. Теперь протестанты были намерены оружием обеспечить себе то, что не смогли им дать никакие разговоры. 2 апреля Конде со своим войском в две тысячи человек захватил Орлеан.
В самой Франции эмиссары Конде, иногда те же самые, что и во время Амбуазского заговора, набирали войска, а особенно кавалерию, в которую, повинуясь порыву, шли мелкопоместные дворяне, ищущие доходных приключений. Колиньи разрывается: диктует, пишет, проверяет. Он просит денег в Женеве, делает заем в Базеле и понемногу собирает армию.
Теперь, сама того не желая, связанная с католической партией Екатерина столкнулась с самой главной проблемой: уничтожить бунтовщиков, чтобы не терпеть их закон. Поэтому необходимо усилить королевские войска, защищающие особу короля и его города, собрать армию, способную противостоять войскам протестантов, а с другой стороны — найти деньги для этой внезапной мобилизации. [138]
В начале августа католическая армия насчитывала, без гарнизонов и войск прикрытия провинций, 17000 пеших солдат и 5200 всадников. 10 августа армия в 4000 испанцев прибыла в Бордо. 18-го Его Католическое Величество приказал выплатить в Пероне 50000 экю, потом по его приказу в Лион прибыли 3000 итальянцев. Он выделил 30000 в месяц для оплаты 4000 немецких пехотинцев и 1500 всадникам. Венеция одолжила 100000 экю, и такую же сумму дал герцог Флорентийский.
Но королева не бросается сломя голову в военную авантюру. Для начала она хотела использовать до конца все возможности переговоров. Она направляет в Орлеан многочисленных послов — Артюса де Коссе, аббата де Сен-Жан де Лаона, маршала де Вьейвиля, сеньора де Виллара, епископа Валансьенского, Монлюка, симпатизирующего Реформе, который, использовав в качестве предлога весьма своевременную болезнь, продлил таким образом свою миссию.
Королева хотела бы, чтобы Колиньи и д'Андело прибыли для переговоров ко двору. Она предлагает направить в Орлеан заложников. Католические «триумвиры» отклоняют ее предложение. Со своей стороны, гугеноты не смогли бы смириться с отменой права на свободное отправление протестантского культа, на чем Екатерина особенно настаивала. Она снова и снова, без устали настаивает на этом положении, сначала встречаясь с Конде в Туре (9 июня), потом с главами протестантской церкви в Тальси (29-30 июня). Казалось бы, цель близка. Конде согласился с тем, что должен покинуть королевство, чтобы доказать свою добрую волю. Обязательство было легким. Колиньи от лица всего своего гугенотского войска его отклонил.
Но в реальности складывается впечатление, что все эти разглагольствования используются в качестве прикрытия военных приготовлений каждой из сторон. Весна и начало лета были отмечены повсеместными локальными кровавыми сражениями. 12 апреля в Сансе были вырезаны протестанты и сочувствующие им: нескольким монахам аббатства Сен-Жан перерезали горло и бросили в Йонну, течением их отнесло по Сене к Парижу. Вокруг Луары бесчинствуют [139] католики: в Туре, в июле, убиты двести гугенотов и брошены в Луару; в Анжере герцог де Монпансье приказал повесить, обезглавить и колесовать протестантов. В долине Роны барон дез Андрэ заработал репутацию исключительно жестокого человека по отношению к католикам. Сначала Баланс 27 апреля, потом 30-го — Лион оказались в руках протестантов. А на западе Пуатье, Ла Рошель, Канн, Гавр, Дьепп перешли на сторону гугенотов.
Эти события разожгли народную жестокость. В Бурже 27 мая войска Монтгомери опустошили церковь, уничтожили статуи, украли священные одеяния, которые напялили на себя солдаты. Раки, дароносицы, потиры были переплавлены в слитки и монеты. Из колоколов отлиты пушки. Повсюду обыденным стало надругательство над могилами. В Орлеане протестанты сожгли сердце Франциска II, а в Бурже тело Жанны Французской, разведенной супруги Людовика XII; могила Людовика XI разграблена в Клери, а могила предков короля Наваррского — в Вандоме, прямо на глазах у Жанны д'Альбре. Весьма своеобразный и яростный ответ на попытки Екатерины Медичи прийти к согласию в вопросе культа изображений!
Такие излишества объясняют несвойственные королеве-матери резкость и агрессивность по отношению к Конде в Туре 9 июня: «Раз уж вы полагаетесь на ваши силы, мы вам покажем наши!» Гиз реорганизовал королевскую армию: он подготовил двадцать семь знаменщиков для «пеших людей». Ими командовал главный королевский наместник Антуан де Бурбон. Ему подчинялись «триумвиры». В протестантскую армию, усиленную кавалерией сельских сеньоров, под Орлеаном были включены ветераны, уволенные при Франциске II: 5200 пехотинцев пришли из южных провинций — Гаскони, Беарна, Лангедока. Они были великолепно экипированы.
Чтобы не допустить повторения многовековых набегов на Нормандию, королевская армия подошла к ее столице — Руану, занятому протестантом Монтгомери, — город необходимо было взять как можно быстрее. Форт Святой Екатерины был взят 6 октября, а Екатерина продемонстрировала [140] по этому случаю изумительное мужество, бесстрашно расхаживая под градом пушечных ядер и пуль. Одна из таких перестрелок оказалась гибельной для Антуана де Бурбона, смертельно раненного 15 октября. 26-го город был взят. Монтгомери, практически оставшийся в одиночестве, смог спастись на галере, которая пробила плотину на Сене у Кодебека.
Пехота протестантской армии, увеличившаяся за счет рейтар и ландскнехтов и насчитывавшая теперь 8000 пеших солдат и 5000 всадников, была способна двигаться впереди помощи, обещанной королевой Елизаветой. Коннетабль де Монморанси решил ее остановить перед Друэ.
Королевская армия, получив испанское подкрепление, насчитывала теперь 14000 пехотинцев и 2000 всадников, а также двадцать две пушки. 19 декабря 1562 года состоялась битва при Друэ. Героическая кавалерийская атака под командованием Колиньи могла бы принести победу протестантам, но в итоге обернулась успехом для католиков благодаря осторожности Гиза, сохранившего свежие войска для решающего наступления. Конде и коннетабль были взяты в плен. Маршал де Сент-Андре был убит. Колиньи и Гиз встретились лицом к лицу. Герцог отправился к Орлеану, где укрылись гугеноты. Именно там его смертельно ранил фанатик Польтро де Мере. Под пытками он признался, что его к этому склоняли многие именитые протестанты, среди которых был и Колиньи. Последний смог оправдаться, осуждая, как и его единоверцы, само действие и воздавая хвалу намерению, как сказал Агриппа д'Обинье.
Случай сослужил добрую службу Екатерине: она избавилась — на какое-то время или навсегда — от главных вожаков обеих партий. Но Колиньи пока еще не собирался сдаваться. Он осаждал и захватывал города в Нормандии, где англичане оккупировали Гавр. Орлеан пока еще держался. В Лангедоке Антуан де Круссоль, муж одной из дам Екатерины, которому королева поручила утихомирить провинцию, обеспечил себе место вице-короля с титулом, данным ему гугенотами: «Глава и хранитель страны, под властью короля и до его совершеннолетия». Срочно нужно [141] было восстановить мир, чтобы положить конец попыткам организации очагов сопротивлени или даже маленьких гугенотских государств внутри королевства.
Теперь Екатерина единолично возглавляла католическую партию. Провал ее попыток примирить две идеологии, вооруженная борьба протестантов и при этом непоколебимая вера большинства народа в католицизм ясно показали ей, что даже если она была вынуждена терпеть протестантов, ей необходимо было ограничить сделанные ею уступки, чтобы затормозить или остановить расширение реформистского движения.
Королева приступила к решительным действиям и приказала осадить Гавр. Очень быстро, 23 июля, город капитулировал. Екатерина проявила величайшую твердость, 5 августа по ее приказу арестовали английского посла Трокмортона, виновного в том, что во время гражданской войны он примкнул к протестантскому лагерю. Она отблагодарила Елизавету выплатой 120000 крон за окончательный отказ от Кале в пользу Франции. Договор был подписан 12 апреля 1564 года.
После взятия Гавра королева проводила короля в Руанский парламент. 17 августа 1563 года на торжественном заседании Карл IX заявил о своем совершеннолетии. Ему пошел четырнадцатый год. Окруженный королевской семьей и кардиналами Шатильоном и Гизом, маленький король сказал, что Бог был милостив к нему и принес мир в его королевство и изгнал из него англичан. Он не хочет больше, чтобы продолжалось, раз он стал совершеннолетним, «неповиновение королю, начавшееся вместе с волнениями». Канцлер уточнил затем, что Карл IX хотел, «чтобы его считали совершеннолетним во всем и везде и по отношению ко всем, кроме Королевы, его матери, за которой он признавал право на правление». Он заявил, что англичане после их агрессии лишаются всех прав на Кале.
Затем маленький король сошел со своего трона, с шапкой в руках, чтобы принять поклон и поцелуй своей матери: «Упомянутый сеньор сказал ей, что она будет править [142] и командовать так же или даже больше, чем когда-либо». Церемония закончилась чтением декларации, утверждающей эдикт об умиротворении и приказывающей всем войскам сложить оружие.
Тем временем солдатские жалованья и содержание войск снова разорили казну. С января 1563 года правительство решило просить духовенство взять на себя эти расходы, так как посчитало, что по контракту в Пуасси священнослужители были обложены слишком маленькой данью.
Весьма своевременно правительство вспомнило предложения третьего сословия в Понтуазе. В Парижский парламент был представлен эдикт о продаже значительной части церковного имущества. Эдикт от 13 мая 1563 года, зарегистрированный на заседании парламента при участии короля 17 мая, провозгласил отчуждение имущества церкви на сумму, соответствующую ежегодному доходу в 100000 экю. В действительности же, распределение по епархиям, сделанное Королевским советом 26 мая, довело общую сумму обложения до 120000 экю ренты, или 3606000 ливров.
Покупателям была дана возможность самим выбрать то имущество, которое они желали приобрести. Они могли заплатить часть цены, передав документы на право владения рентой, учрежденной государством. От имени короля шевалье де Сер просил, правда, безрезультатно, одобрения Пия IV. В августе 1563 года Тридентский собор продемонстрировал свою враждебность по отношению к любому отчуждению собственности церкви со стороны государства. Собрание французского духовенства предложило 2500000 турских ливров за отмену эдикта. Но королевское правительство не отменило продаж, которые принесли приблизительно ту сумму, на которую оно и рассчитывало: 3230000 ливров. В реальности было продано на 5000000 ливров ценного имущества, находившегося в основном в богатых северных провинциях королевства. Разница в двух этих цифрах была вызвана, если не считать расходов по продаже, величиной капитала рент, которые государство учредило в пользу церкви в целях обеспечения дохода, по величине равного стоимости проданного имущества. [143]
Так «правительница Франции», еще не передав власть своему сыну Карлу IX, начала осуществлять наказы Генеральных штатов страны. Она провела финансовую реформу и попыталась восстановить терпимость с помощью нового законодательства. Союз католиков и протестантов, объединившихся для изгнания англичан из Гавра, показал, что если в теории и нет согласия, то национальная солидарность может оказаться действенным средством в деле объединения народа: теперь нужно было восстановить мир во всем королевстве. [144]
