Идея школы родного языка, или народной школы[1]

1) Что всё юношество обоего пола должно быть посылаемо в общественную школу, это уже было изложено в IX-й главе. Теперь я прибавлю, что прежде всего в народные школы должно быть посылаемо всё юношество, против чего некоторые выказывают несогласие. Так, Цеппер ^[2] (в I-й книге своего «Церковного Государства», гл. 9) и Альстед ^[3] (в VI-й гл. своей «Схоластики») — рекомендуют посылать в начальные школы только тех девочек и мальчиков, которые предназначают себя когда-нибудь посвятить ремеслу; тех же мальчиков, которые, по назначению родителей, предназначаются к более полному образованию ума, следовало бы прямо посылать в гимназию, а не в народные школы. Альстет прибавляет еще: «кто хочет, пусть будет другого мнения; я указываю на путь и средства, применимые к тем, которым я желал бы дать наилучшее образование». — Но моя дидактическая система принуждает меня быть иного мнения.

2) Ибо 1) я имею в виду общее образование всякого, кто родился человеком, ко всему человеческому. Поэтому люди должны получить образование все вместе, насколько могут быть образованы вместе; дабы все взаимно себя возбуждали, оживляли, подстрекали. 2) Я хочу, чтобы все были воспитываемы во всех добродетелях, особенно в скромности, согласии и во взаимной услужливости. Поэтому дети не должны быть так рано разлучаемы одни от других; также не следует давать некоторым из них повод — смотреть на себя с высокомерием, а на других презрительно. 3) Желание — определять относительно шестилетнего ребенка, к какому призванию он способен, пригоден ли он для научной деятельности, — кажется поспешным; ибо в этом возрасте не выказываются достаточно определительно ни духовные силы детей, ни направление их душевной жизни, между тем как позже и то, и другое лучше выясняется; подобно тому, как и в саду нельзя сразу узнать, какие растения следует выполоть и которые следует оставить расти, — пока они еще совершенно юны, но только тогда, когда они подросли. Также не исключительно только дети богатых, знатных, сановных людей родились для высоких званий, чтоб только для них была открыта латинская школа, в то время как другие отстраняются от нее, без всякой надежды. Ветер веет, куда захочет, и не всегда начинает он дуть в определенное время.

3) Четвертая причина для меня та, что моя универсальная метода требует не только — обыкновенно столь любимой нимфы — латыни, но отыскивает путь для равномерного усовершенствования и в родном языке каждого народа (чтобы всякий дух более и более славил господа), что составляет стремление, которое не может быть устранено произвольным перескакиванием через весь родной язык.

4) Хотеть учить чужому языку — прежде, чем дитя владеет своим, это, в-пятых, то же, как если бы заставить мальчика учиться ездить верхом, прежде чем он умеет ходить. Весьма полезно делать строгое различение в занятиях, как это показано в главе XVI, в 4 положении. Ибо, как утверждает Цицерон, что тот не может учиться произносить речи, кто не умеет еще говорить, так и моя метода высказывает, что тот не сумеет учить по-латыни, кто не знает своего родного языка, так как последний служит, согласно моей методе, руководителем первой.

5) Наконец, в-шестых, я требую реального образования (eruditionem realem), а сообразно с этим, внешнее обращение с предметами этого образования для учеников гораздо легче, если при этом они пользуются книгами, написанными на родном языке, на котором бы дано было и наименование предметов. Когда ученики будут знать эти названия, тогда им легче будет учиться латыни, так как новые названия придется придавать известным уже вещам и, в сообразной с искусством постепенности, присоединять к познанию вещей на вопрос — что? еще рассмотрение их на вопрос — почему?

6) Установив гипотезу о четверичной школе, я должен представить очерк школы родного языка (народной школы). Целью и задачей народной школы будет — обучение всего юношества, от шестого до двенадцатого (или тринадцатого) года жизни, тому, что пригодно человеку на всю его жизнь. Именно, народная школа должна научить учащихся:

I. Свободно читать на родном языке, как письменное, так и печатное.

II. Писать — сначала отчество, далее бегло, потом самостоятельно, согласно с законами грамматики родного языка, которые должны быть им сообщаемы в возможно легком и понятном виде и разъясняемы при упражнениях.

III. Считать — цифрами и камешками (на счетах), — смотря по надобности.

IV. Правильно измерять различные протяжения, длину, ширину, расстояние и проч.

V. Петь употребительные мелодии, а для более искусных учеников также начала художественной музыки.

VI. Усвоить памятью возможно большее число церковных песен, какие где употребляются, дабы будучи воспитаны для прославления бога, умели (говоря вместе с апостолом) сами себя поучать и увещевать псалмами, гимнами и духовными песнями, — воспевать бога в своих сердцах.

VII. Кроме катехизиса, точно знать важнейшие события из истории, главнейшие изречения Священного Писания, так чтоб могли их пересказать.

VIII. Знать, разуметь и полагать начало приложению в жизни учения о нравственном, изложенного в правилах и разъясненного примерами, соответствующими познавательной силе детского возраста.

IX. Из науки о государстве и сельском хозяйстве (De aeconomico politicopue statu) знать столько, сколько нужно для того, чтобы понимать происходящее в повседневной жизни, дома и в государстве.

X. Познакомить со всеобщей историей мира, в его сотворении, падении, восстановлении и управлении мудростью Божьей, до последнего дня.

XI. Сообщить важнейшее из мироведения (cosmographia), в особенности о круглости неба, о шарообразности носящейся среди него земли, о движении океана, о разнообразном виде морей и рек, о частях света, о главнейших государствах Европы, в особенности же о городах, горах и реках собственного отечества, и иное достойное замечания.

XII. Наконец, из ремесел — знать большую част важнейших, хотя для той цели, чтоб ученики не были в слишком большом невежестве относительно того, что происходит в человеческой жизни, — или же для того, чтобы впоследствии свободнее проявилось природное влечение — к чему каждый по-преимуществу чувствует склонность.

7) Если всё это в народной школе будет правильно преподано, то не только юноши, вступающие в латинскую школу, но также и те, которые отдаются сельскому хозяйству, торговле, промышленности, — не повстречают ничего нового, о чем бы они здесь не получили понятия, и следовательно, всё, что они будут исполнять по роду их занятий, что они услышат в религиозных собраниях, или где-нибудь в другом месте, или что они прочитают в книгах, будет для них не более, как подробнейшее освещение или более специальное различение уже прежде узнанных вещей; потому и в действительности они оказались бы гораздо способнее всё это вернее понимать, выполнять, обсуждать.

8) Для достижения этой цели, должно употребить следующие средства:

I. Курс элементарной школы, который наполняется этими работами в шесть лет, должен быть разделен на шесть классов (где же представится возможным, там разделить их и в помещении, чтобы они не мешали один другому).

II. Для каждого отдельного класса должны быть назначены особые книги, которые исчерпывали бы всё необходимое для этого класса (соответственно объему материала в грамматике, морали, религии), так чтобы ученики, пока они будут обучаться в известном классе, не имели надобности ни в каких других книгах; с помощью же своих пособий, несомненно достигали бы предположенной цели. Ибо необходимо, чтоб эти книги исчерпывали также и весь родной язык, напр. заключали бы в себе все наименования вещей, которые дети, по их возрасту, могут понять, потом предпочтительнейшие и наиболее употребительные обороты речи.

9) Соответственно числу классов, — учебных книг, следовательно, будет шесть, причем они различались бы между собой не столько по содержанию, сколько по форме; ибо все они должны трактовать обо всём. Но сначала предлагается в них более общее, более известное, более легкое, — позднее делается переход к уразумению более специального, неизвестного, труднейшего, или вносится новый некоторый способ рассмотрения тех же вещей, представляющий духу новое удовольствие, как это вскоре будет показано.

10) Особенно следует заботиться о том, чтобы здесь всё было приспособлено к детскому уму, который, по существу своему, привлекается веселым, шутливым, радостным, — от серьезного же и строгого почти со страхом отталкивается. Следовательно, для того чтоб сделать возможным для детей изучить серьезное, что некогда будет полезно им, и в то же время изучить легко и приятно, — всюду полезное должно быть перемешано с приятным, дабы умы как бы привлекались постоянными приманками и были бы приведены туда, куда мы их хотим привести.

11) Учебные книги должны носить также и соответствующие заглавия, которые привлекали бы детей, но в тоже время метко обозначали бы всё заключающееся в книгах. Такие заглавия, полагаю, могли бы быть заимствованы из области садов, — приятнейшего, что только знают дети. Ибо если школу сравнивают с садом, то почему бы не назвать книгу первого класса — фиалковой, второго класса — розовой, книгу третьего — зеленой — лужайкой и т. д.?

12. Об этих книгах, их содержании и форме, будет в другом месте сказано подробнее. Здесь я прибавлю только следующее: Так как мы пишем на родном языке, то и технические названия должны быть даны на этом языке, а не на латинском и не на греческом. Ибо 1) мы желаем так преподавать юношеству, чтобы оно понимало всё без замедления. Но иностранное должно быть еще сначала объяснено, прежде чем будет понято, да и объясненное не вполне будет понятно; только думают, что слово понято, когда известно, что оно означает, но слова эти с трудом удерживает память. Так как на родном языке объясняется не другое что, как только словом обозначенная вещь, то оно вскоре понимается и скоро запечатлевается в памяти. Итак, удалим же задержки и пытки с этой первой ступени преподавания, чтобы всё шло в стройном порядке. 2) Кроме того, мы хотим, чтобы родной язык разрабатывался не на манер французов, имеющих массу греческих и латинских названий, непонятных народу (на что Стевин^[4] язвительно нападает), — но выражая всё словами, находящимися в общем употреблении. Равным образом, рекомендует это и Стевин своим бельгийцам (Геогр., I книга), что прекрасно и выполняет он в своей математике.

13. Можно было бы заметить и показать на примерах, что не все языки настолько обильны словами, чтобы на них можно было одинаково успешно передать греческие и латинские выражения. Далее, если бы они даже и были переданы, то привыкшие к тем выражениям ученые не отказались бы от них. Наконец, было бы лучше, если бы мальчики, начиная латынью, приучили себя к языку ученых, дабы не понадобилось им впоследствии снова заучивать технические названия.

14. На это я должен возразить: 1) это вина не языков, но людей, если какой-нибудь язык оказывается темным, искаженным, недостаточным для выражения необходимейших вещей. Равным образом, и греки и римляне сначала должны были творить себе вокабулы, прежде чем они вошли в общее употребление, и их образцы были сначала шероховаты и темны, так что они сами сомневались, могут ли придуманные ими слова быть облагоражены; но когда слова были приняты, оказалось, что нет ничего более выразительного. Это относится, напр., к латинским выражениям: бытие, сущность, постоянное, случайное, количество, качество и проч. ^[5]. Итак, ни в каком языке не было бы недостатка в словах, если бы только в людях не было недостатка в труде и прилежании.

15. Что касается до второго возражения, то пусть специалисты сохранят свое для себя; а так как мы должны помогать необразованным, дабы они могли достигать понимания свободных искусств и наук, то понятно, что мы не должны говорить с ними на чуждом им иностранном языке.

16. В третьих, замечу я: мальчики, позднее изучающие языки, встречают при этом мало затруднений, потому именно, что они уже обладают знанием технических выражений на родном языке, и потому раньше могут на своем языке назвать бога отцом, чем на латинском.

17. III. Наконец, остается еще упомянуть о способе сделать эти книги легко доступными юношеству; об этом способе мы сделаем следующие замечания:

a. На ученье до́лжно посвящать не более четырех часов ежедневно: два часа до обеда и два после обеда; остальное время может быть с пользой употреблено на домашние занятия (особенно для беднейших), или на известный приличный отдых.

b) Утренние часы следует посвящать образованию ума и памяти, — послеобеденные же часы — развитию руки и голоса.

c) Потому, в утренние часы учитель имеет прочитывать и перечитывать урок (pensum) соответственного часа, в то время как ученики слушают, и если что-либо потребует объяснения, давать его по возможности в общедоступной форме, так чтобы ничего не оставалось непонятым. Затем, он заставляет учеников одного за другим прочитывать то же самое, и в то время, как один прочитывает вслух ясно и понятно, другие должны смотреть в свои книги и в молчании следить за чтением; после получасового занятия или немного более, окажется, что более способные в состоянии будут и без книги попытаться повторить прочтенное, а за ними уже пойдут и слабые головы. Ибо преподанные задачи будут довольно коротки и соразмерны продолжительности одного часа времени и силе понимания отроческих умов.

d) Усвоенное может быть еще более укреплено в послеобеденные часы, в которые я не желал бы, чтоб проходилось что-нибудь новое, но только бы повторялось пройденное утром; именно, частью чрез списывание с тех же печатных книг, частью чрез соревновательные работы, при которых всякий всё прежде пройденное удачнее удерживает и передает, или увереннее и лучше пишет, поет, считает и т. п.

18. Я не без основания рекомендую, чтобы все ученики списывали свои печатные книги, и притом столь чисто, насколько только возможно. Ибо — 1) это служит к тому, чтоб правильнее запечатлеть всё в памяти, когда чувство будет долгое время занято одним и тем же предметом. 2) Этими ежедневными упражнениями в письме — ученики усовершенствуют свое чистописание, скорописание и правописание, что весьма полезно для дальнейших занятий в школе и в жизни. 3) Родителям детей это будет служить нагляднейшим доказательством, что в школе занимаются тем, чем должны заниматься, а затем, когда дети счастливо превзойдут самих родителей, последним легче будет судить об успехах первых.

19. Некоторые частности я оставляю до последующего времени. Только об одном еще упомяну: что если отдельные мальчики должны заниматься изучением языков соседних народов, то пусть это делается приблизительно на десятом, одиннадцатом или двенадцатом году; именно, между народной и латинской школами. Это успешно достигается, если мальчиков посылают туда, где в ежедневном употреблении не родной язык, но тот, который они должны изучить, — и когда они книги народной школы (которые по содержанию им уже известны) будут на том же новом языке читать, списывать, запечатлевать в памяти, и посредством упражнений, взятых из тех же книг, обрабатывать их словесно и письменно.

ГЛАВА XXX

Очерк латинской школы

1. Цель этой школы я полагаю в том, чтобы с четырьмя языками была исчерпана вся энциклопедия искусств. Если ученики правильно пройдут эти классы, то мы сделаем из них:

I) Грамматиков, которые будут в состоянии передать основания всякой речи на латинском и на родном языке вполне, на еврейском и на греческом — насколько будет нужно.

II. Диалектиков, вполне опытных в искусстве давать определения понятий, делать различения, приводить и разбирать доказательства.

III. Риториков или ораторов, обладающих уменьем о каждом данном предмете говорить речь по всем правилам искусства.

IV. Арифметиков и V. Геометров, — именно, частью в видах многоразличных требований жизни, частью потому, что эти науки вполне и своеобразно возбуждают и подстрекают дух к изучению других наук.

VI. Музыкантов, — практиков и теоретиков.

VII. Астрономов, по крайней мере в начальных основаниях, чтоб ученики хоть сколько-нибудь были сведущи в астрономии и ее вычислениях, так как без последней будут темны — как физика, так и география, и большая часть истории.

2. Это и будут, следовательно, те признанные семь свободных искусств, знание которых, по воззрению толпы, изготовляет магистра философии. Но я желаю, чтоб они возвысились еще более, и потому требую, чтоб ученики латинских школ были, сверх того, —

VIII. Физиками ^[1], которые понимали бы устройство мира, силу стихий, различия между животными, силы растений и металлов, строение человеческого тела и т. п., и притом частью вообще, как эти вещи существуют сами по себе и для себя, — частью в отношении других созданий, — для употребления в нашей жизни, причем излагается часть медицины, сельского хозяйства и пр., и часть механических искусств.

IX. Географами — носящими в голове карты земли, морей, и островов, рек, государств и проч.

X. Хронологами, — которым бы были известны перевороты веков, от начала мира, в их отдельных периодах.

XI. Историками, которым в значительной части были бы известны важнейшие перемены человеческого рода и наиболее выдающихся царств, также судьбы церкви, равно обычаи племен и людей, их судьбы.

XII. Моралистами, которые в состоянии были бы тщательно подмечать роды и различия добродетелей и пороков, и последних избегать, а к первым стремиться, — именно, сколько в общей идее, столько и в частных отношениях — к домашней, государственной, церковной жизни и т. п.

XIII. Наконец, я желаю также, чтоб они были богословами, которые не только обладали бы знанием основных начал их вероучения, но могли бы также доказать их Свящ. Писанием.

3. Я требую, чтоб ученики, после того, как они прошли шестилетний курс, твердо стояли во всех помянутых предметах; а если они и не достигли в них совершенства (ибо ни юношеский возраст не допускает совершенства, которое нуждается в более продолжительном упражнении, дабы теорию укрепить практикой, — ни возможность, с другой стороны, исчерпать в шестилетний промежуток времени целое море знания), то всё же — чтобы они обладали прочным основанием, приобретенным для будущего совершенного образования.

4. Для хорошо распределенного шестилетнего образовательного курса потребны шесть правильно организованных классов, которые, считая снизу вверх, могли бы носить следующие названия:

Классы		I. грамматический,
II. физический,
III. математический,
IV. ифический,
V. диалектический,
VI. риторический.

5. О том, что я ставлю впереди, как привратницу, грамматику, — думаю я — никто не поднимет спора; но если что могло бы показаться необычным для тех людей, которые следуют привычке — как своему закону, так это то, что я так далеко за реальными науками поместил риторику и диалектику. Однако им здесь и следует иметь место. Ибо я уже доказал, что до́лжно предлагать вещь прежде способа ее обработки, то есть материю прежде формы, и что только эта единственная метода способна доставить прочные и скорые успехи; точно так же, как мы научаемся познанию вещей раньше, чем верному суждению о них или уменью о них красно говорить. И если б ты даже имел наготове все способы и приемы к тому, чтоб основательно развить какой нибудь предмет в сложной речи, но не имел бы пред собой материала, который должен был бы рассмотреть и о котором должен был бы говорить, то что стал бы ты расследовать, в чем стал бы убеждать? Как девушка, не забеременев, не может родить^[2]; так точно невозможно, чтобы кто-нибудь разумно говорил о какой-нибудь вещи, не быв предварительно посвящен в познание этой вещи. Вещи существуют по себе и для себя, хотя бы никакой ум, никакой язык не изъясняли их; система и язык вращаются только около вещей и зависят от них; без вещей они расплылись бы в ничто, или стали бы звуками без смысла, безумной или смешной попыткой. И так как разумное рассуждение и язык основываются на вещах, то очевидная необходимость требует, чтобы основание предпосылалось вперед.

6. А что естествоведение должно быть предпосылаемо учению о нравственности, это — хотя у многих совершается противное — решительно доказывается доводами ученых мужей. Так Липсиус^[3] в своей «Физиологии» (I книга, глава I) пишет: «Мне нравится мнение великих авторитетов, и я охотно к нему присоединяюсь и подаю свой голос за него, — именно — что естественные науки должны стоять, в ряду преподаваемых предметов, на первом месте. Наслаждение от этого предмета (философии) больше и способнее привлекать и удерживать умы; к тому же, его достоинство выше и его блеск более возбуждает к удивлению; наконец, это занятие будет подготовлением и образованием ума и надежным ручательством успешного изучения нравственности».

7. Относительно математического класса может возникнуть сомнение, должен ли он следовать за естественно-историческим (физическим), или предшествовать ему? Древние, как известно, начинали с математических занятий рассмотрение вещей, почему они и дали им название наук по-преимуществу^[4]; И Платон не хотел, чтоб кто-нибудь из ἀγεωμέτρητον (несведущих в геометрии) вступал в его академию. Причина очевидна: ибо математические науки обращаются с числами и величинами, и потому представляют значительную легкость и верность для сосредоточения и развития силы воображения, а также для приготовления и возбуждения к пониманию других предметов, которые удалены от чувственного созерцания.

8. Это совершенно верно; но я должен был принять в соображение и нечто другое. Именно, во-первых, я убеждал, что уже в народной школе чувства должны быть упражняемы, а умы возбуждаемы, — именно посредством чувственного наблюдения, а также посредством тщательного обучения числам. Следовательно, наших учеников вообще нельзя уже назвать несведущими в геометрии (ἀγεωμέτρητοι). Во-вторых, наша метода идет вперед всегда последовательно: итак, прежде чем приступить к высшему рассмотрению величин, целесообразно будет внести в школу учение о конкретных предметах — о телах, что послужило бы подготовкой к абстракту, который требует более тонкого рассмотрения. В-третьих, я соединяю с учебной задачей математического класса многое из ремесленного дела, легкое и верное понимание которого не совсем возможно без знакомства с учением о природе; а потому — это последнее должно быть предпослано первому. Но если бы доводы других или их практика доказали нечто противное, то не в моих намерениях противодействовать тому. Я организую дело соответственно моим основаниям.

9. После того, как учащиеся (с помощью «Преддверия» и «Входной двери»^[5], которые я предназначаю для первого класса) достигли посредственного употребления латинского языка, я рекомендую излагать ученикам всеобщую науку, которую называют первой мудростью (sapientia prima), а в обыденном языке — метафизикой (что, как я полагаю, вернее было бы назвать профизикой или гипофизикой, — что предшествует изучению природы, или что стоит выше ее^[6]. Как известно, она раскрывает первые и последние основания природы, т. е. необходимые принадлежности всех вещей, их свойства и различия, как со всеобщими нормами для всех вещей, так со стороны определения понятий, аксиом, идей и порядков. По приобретении этого общего знания (что при моей методе возможно очень легко), пусть будет рассмотрено всё специальное, и таким именно образом, чтоб оно в большей своей части являлось уже известным и ничто не представлялось бы совершенно новым, исключая применения общего к известным специальностям. Независимо от этого общего, на изучение которого пришлось бы, может быть, отделить четверть года (ибо дело должно пойти легко, потому что оно заключается в чистых принципах, которые каждый человеческий рассудок, посредством прирожденного ему света, свободно признает и воспринимает), можно было бы перейти к рассмотрению видимого мира, дабы указанные в профизике чудные творения природы более и более становились наглядными на частных примерах из природы. Этим учебным предметом займется физический класс.

10. От сущности вещей (essentia rerum) мы переходим к тщательному рассмотрению случайных проявлений (формы) их (accidentia rerum), — что я называю математическим классом.

11. Затем явится предметом рассмотрения для учащихся сам человек, с деяниями его свободной воли, и в то же время — как владыка вещей; пусть ученики научатся наблюдать, что подчинено нашей власти и господству и что нет, и каким образом, по мировым законам, должна управляться вселенная^[7] и т. п. Это будет преподаваться на четвертом году, в классе ифики. Но всё это не должно теперь проходиться только исторически, служа ответом на вопрос — что? — как это бывает при начальных основаниях в народной школе, — но посредством вопроса — почему? — дабы ученики уже приучались направлять свое внимание на причины и действия вещей. Однако, следует беречься, чтобы в эти первые четыре класса не проникло уже нечто спорное; ибо это мы хотим сохранить неприкосновенно для пятого класса, который следует дальше.

12. В диалектическом классе требую я, чтобы, после того, как сокращенно будут предпосланы и изложены правила умозаключений, были вновь просмотрены естественно-исторические, математические и моральные учебные предметы, и если при этом встретится тут что-нибудь имеющее значение — что между учеными составляло спорный вопрос, то пусть оно здесь подвергнется окончательному обсуждению. Итак, пусть здесь излагается: что служит поводом к спору? в каком оно находится состоянии? в чем состоит положение (тезис) и противоположение (антитезис)? какими истинными, наивероятными основаниями защищается то или другое? Потом раскрой ошибочность утверждения других, повод к ошибке, обманчивость их оснований; а для правильного решения, укажи на силу доказательств и т. п.; или, если оба утверждения заключают в себе что-либо истинное, то представь сравнение их между собой. Таким образом одной и той же работой достигается весьма приятное повторение прежде пройденного и столько же полезное разъяснение непонятого прежде, и таким образом, посредством общедоступных примеров, — следовательно, коротким, но действительным путем, — будет преподаваться в обстоятельном виде самое искусство делать умозаключения, отыскивать неизвестное, разъяснять темное, разрешать сомнительное, ограничивать общее, истинное защищать оружием самой истины, уничтожать ложное, и наконец, приводить в порядок спутанное.

13. Последний класс будет риторический; от этого класса я требую, чтобы в нем упражнялись в правильном, легком и приятном практическом применении всего до тех пор сообщенного; при этом обнаружится, что наши ученики чему-нибудь научились, и что труд с ними был не напрасен. Сообразно известному изречению Сократа: «Говори так, чтобы я тебя увидел!» — мы сперва образовывали дух учеников преимущественно в отношении разумности, — а теперь хотим, чтоб и язык их выработался до изящного красноречия.

14. После того, как будут даны краткие и возможно ясные правила для красноречия, переходят к упражнениям в них, — именно, к подражанию лучшим мастерам в красноречии. Однако, при этом не остаются на одних и тех же материалах, но опять делают набеги во все области предметов истины и разнообразия, в долины добрых нравов и в райские сады божественной мудрости, дабы то, что ученики знают за полезное, приятное или благоприличное, они умели бы также прекрасно излагать и, если б было нужно, то не менее настойчиво и защищать. Для достижения этой цели, они обладают уже почтенным средством, — именно, прекрасным знанием всякого рода вещей, достаточным запасом слов, выражений, пословиц, изречений, историй и т. п.

15. Но об этом, если будет нужно, я поговорю подробнее в другом месте; ибо практика сама собой научает остальному. Но только одно заметим еще: Так как не подлежит сомнению, что знание прекраснейших историй составляет часть образования, взор на всю жизнь, то, по моему мнению, такие истории должны быть сообщаемы во всех классах шестилетнего периода учения, дабы ученикам не оставалось неизвестным то, что во всём древнем мире было совершено и высказано особенно достопамятного. Но остается желать, чтоб это изучение уравновешивалось с другими занятиями, — чтобы ученикам не увеличить работы, а напротив облегчить ее, и приготовить им приправу для более серьезных занятий.

16. Я думаю об этом так: для каждого класса могла бы быть составлена особая книга, наполненная определенного рода историями, для того именно, чтобы преподать:

В классе	I-м — сокращение библейских историй;
II-м — историю естественных вещей;
III-м — историю искусственных вещей и изобретений;
IV-м — историю нравственных явлений, славнейшие образцы добродетелей и проч.;
V-м — бытовую историю, с изложением различных обычаев народов и т. п.;
VI-м — всеобщую историю, — историю всего мира;

наиболее значительных народов, — в особенности же историю своего отечества, — всё в кратком изложении, но не опуская необходимого.

17. Относительно специальной методы, которую следует применять в этих школах, я ничего теперь не скажу, — разве замечу следующее: мы желали бы обыкновенные четыре публичных школьных часа распределить таким образом, чтобы два утренних часа (после утренней молитвы) приходились на науку или искусство, от которых класс имеет свое наименование, — затем первый послеобеденный час был бы занят историей, второй — упражнениями слога, голоса, руки, смотря по тому, как того требует учебный материал каждого класса.

ГЛАВА XXXI

Об университете (академии)

1) Хотя моя метода не распространяется до этого периода, но не представляется никакого препятствия указать, как далеко простираются в этом отношении мои желания. Я сказал уже выше, что академиям с полной справедливостью должны принадлежать завершение и дополнение всех наук и все высшие предметы образования.

2) Итак, я желаю, чтобы здесь:

I. Занимались только действительно — универсальными предметами, так чтоб не было ничего ни в науке, ни в человеческой мудрости, что не приходилось бы здесь.

II. Чтобы была введена в употребление наиболее легкая и верная метода, чтобы все проходящие туда получали прочное образование.

III. Чтоб публичными почестями были отличаемы только те, которые счастливо достигли своей цели и были бы настолько искусны и достойны, чтоб им без опасения могло быть поручено ведение человеческих дел. Каких частностей это может потребовать, я укажу вкратце.

3) Чтобы академические занятия были универсальными, для этого нужны: 1) профессора, которые, изучив и, так сказать, искусившись во всех науках, искусствах, факультетах и языках, всем своим слушателям излагали бы и сообщали всё от себя, как живые руководители; 2) избранная из различных писателей библиотека, которая была бы предоставлена в общее употребление.

4) Академические работы были бы легче и успешнее пошли бы вперед, если б, во-первых, сюда посылались только отборнейшие таланты, цвет человечества; остальные же отсылались бы к сохе, к станку, к торговле, кого к чему влечет природная склонность.

5) Во-вторых, если бы каждый посвящал себя такой отрасли знаний, для которой, судя по верным признакам, можно полагать, назначила его сама природа. Ибо как, по естественному влечению, один сравнительно с другим становится лучшим музыкантом, поэтом, естествоиспытателем и проч., так точно и один способнее другого для богословия, для медицины, для юриспруденции. Но относительно этого пункта слишком часто погрешается, когда, не заботясь о влечениях природы, хотят по произволу из каждого обрубка дерева выточить Меркурия. Потому и случается, что многие без призвания предаются какому-нибудь занятию, и не совершают ничего достойного похвалы, и даже часто более успевают в каком-нибудь побочном деле (in quovis παρέργω), чем в том, которое они себе избрали. Поэтому можно советовать, чтоб при выпуске из классической школы ректорами школ было произведено публичное испытание талантов, и было бы предоставлено приговору ректоров: которые из юношей должны быть посланы в университет, и которые назначены для других родов деятельности.

6) В-третьих, высокоодаренные таланты (heroica ingenia) должны быть подстрекаемы заниматься всем, дабы не было недостатка в людях, которые знали бы многое, даже всё, и обладали полной мудростью.^[1]

7). В-четвертых, — должны быть приняты меры, чтоб университеты воспитывали только прилежных, нравственных и годных людей; псевдостуденты, которые своей праздностью и расточительностью проматывают свое состояние и время, а другим дают вредный пример, — не должны быть терпимы. Ибо где нет заразы, там не будет и заражения, если все будут внимательно заниматься тем, чем им надлежит заниматься.

8). В-пятых, в университете, — сказал я, — должен бы быть прочитан весь цикл писателей. Но для того, чтоб это не составило слишком много труда и в то же время приносило пользу, — было бы полезно обратиться с просьбой к ученым людям, филологам, философам, богословам, медикам и другим, — оказать штудирующему юношеству такую же милость, какую оказывают географы изучающим географию, когда изображают на ландкартах целые страны, части земли и даже целую землю, и предоставляют таким образом возможность одним взглядом окинуть самые отдаленные пространства земель и морей. Ибо, если живописцы воспроизводят на полотне земли, города, дома и людей, а потом и всё идеальное, то почему же не изобразить так же живо и верно и Цицерона, Ливия, Платона, Аристотеля, Плутарха, Тацита, Геллия, Гиппократа, Галена, Цельза, Августина, Иеронима и других? Только не следует довольствоваться извлеченными из этих писателей фразами и выражениями, как это у многих случается, — но давать полные, хотя бы до возможности сжатые, системы.

9) Подобное извлечение из классиков принесет прекрасную пользу: во-первых, тем, которые не имеют времени изучить этих писателей в полном объеме их, а между тем приобретают таким образом общее сведение о всех писателях; во-вторых, тем, которые (по совету Сенеки) хотят посвятить себя подробнейшему изучению духа одного из авторов, представляется возможность сделать более легкий и более сознательный выбор, после того, как они многое испробовали и узнали при этом, к чему они относятся сочувственнее. В-третьих, для тех, которые должны прочесть авторов вполне, эго извлечение представляет подготовительное руководство для чтения авторов с пользой, — подобно тому, как кто-нибудь, желая предпринять путешествие, наперед изучает по карте особенности страны, чтобы легче, вернее и с большим наслаждением рассматривать все частности, которые впоследствии представятся его глазам. Наконец, в-четвертых, краткие эти обозрения послужат всем для того, чтоб иметь возможность устраивать курсовые повторения писателей, причем всегда встретится что-нибудь, что крепко засядет в голове, перейдет в кровь и плоть.

10). Такие извлечения из сочинений авторов (для употребления беднейшими и теми, которые не могут располагать по своему произволу большими фолиантами) могли бы быть изданы особо и в приложениях к самим сочинениям авторов, дабы каждый, кто приступит к их чтению, с самого начала мог приобрести общий взгляд на целое.

11) Затем, что касается до академических занятий, то я полагаю, что было бы полезно ввести общественные собеседования во время учебных часов, организованные по образцу геллиановской коллегии (Collegii Gelliani^[2]). Именно, когда профессор публично говорит о чем-нибудь, то писатели, трактующие о том же предмете, должны быть розданы студентам для приватного чтения. И то, что в предобеденные часы профессор публично излагал, то в послеобеденные часы того же дня могло бы опять подвергнуться публичному обсуждению пред целым собранием. Студенты предлагали бы вопросы; при этом может случиться, что кто-нибудь из них не совсем верно что-нибудь понял, или в нем возникли сомнения, или же, если он в своем писателе нашел фразу, заключающую в себе — по основаниям, которые следует здесь же и сообщить — нечто противоречивое и тому подобное. Теперь каждому из воспитанников должно быть предоставлено (но с соблюдением известного порядка) дать ответ; другие же при этом могут судить об ответе и высказывать свое мнение — удовлетворителен ли ответ; а профессору, как председательствующему, принадлежит разрешение спорного вопроса. Таким образом, по-видимому, то, что многие читают отдельно, могло бы быть соединено в одно, и не только в целях приноровления к общей пользе всех, но и для более прочного запечатления в умах, в видах более основательных успехов — в теории и практике наук.

12) Посредством этого коллегиального упражнения, кажется, можно без особенного труда достигнуть того, что, — как этого я желаю, да и вообще желают все добрые люди, — публичных почестей удостаивались бы только достойные. Это станет выполнимым, когда признание достойным будет зависеть от суждения не того или другого лица, но от общественного мнения и общего согласия. А вместе с тем, если бы учреждена была ежегодная визитация — низших школ — инспекторами, академий же — полномочными от короля или правительства, и при этом могло бы быть дознано, с каким прилежанием занимались наставники и все воспитанники, то тем из них, которые по-преимуществу отличились своим рвением, должно быть присуждено публичное засвидетельствование их заслуг, докторская или магистерская шапка.

13) А чтобы это испытание не было пустым обманом, — было бы здесь весьма у места, вместо диспута, для приобретения академической степени, вызвать кандидата (или вместе несколько) на середину, без участия председателей. Тогда выступают ученейшие, приобретшие практическую опытность люди и оппонируют кандидату в таких пунктах, в которых, по их мнению, они могут испытать теоретические и практические успехи кандидата. Напр., здесь могут быть предложены различные вопросы из текста (Священного Писания, Гиппократа, Corpus juris, и проч.), — где то или другое написано; согласен или нет испытуемый с тем или другим пунктом; знаком ли он с писателем, который высказал противное мнение, и какое именно; какие доводы может он противопоставить возражению; как должен был бы решиться вопрос, и т. д. под. В отношении же практики экзаменующемуся могут быть предложены различные случаи — сознания, болезни, процесса, — причем потребуется от него ответ — как бы он вздумал поступить в том или в другом случае, и почему именно так. Кандидат ставится в затруднение, именно разнообразием случаев, пока не обнаружится, что он в состоянии судить о вещах умно, выходя из верного основания, и т. д. Можно ли сомневаться, что те, кому будет известно заранее, что им придется подвергнуться публичному, серьезному и строгому экзамену, приложат к своим занятиям всё старание?

14) Относительно путешествий (которым я отвел место в течение этого шестилетнего периода, или по истечении его) не представляется ничего, о чем было бы нужно упомянуть, кроме разве того, что мне нравится и согласуется с моими убеждениями высказанное Платоном мнение, что юношей не прежде следует отпускать в путешествие, пока не улягутся бурные порывы тревожно-стремительного периода — и пока к ним не придут нужные для путешествий благоразумие и сообразительность.

15) Излишне было бы упоминать, как необходима школа школ, или педагогический институт (Collegium didacticum), который следовало бы открыть^[3]; а если бы не было на то никакой надежды, то, по крайней мере, следовало бы, с верой и помимо всех внешних расчетов, нести попечение об этом деле кругу тех ученых, которые призваны споспешествовать славе божьей этим трудом. Соединенные усилия этих ученых пусть направятся к тому, чтобы глубже и полнее расследовать основания наук, чтобы очистить свет мудрости и с более верным успехом рассеивать его среди человеческого рода, и новыми полезными открытиями поднимать благосостояние людей. Ибо если мы не желаем всегда идти по одним и тем же колеям, или даже идти назад, то должны обращать внимание на дальнейшее успешное развитие хорошо начатого, на том именно основании, что для успеха наук недостаточны усилия отдельного человека, ни даже отдельного века, но что только многие, соединенными силами и постепенно, могут подвигать вперед начатое. Эта всеобщая коллегия (Collegium universale) была бы для остальных школ тем же, что составляет желудок для частей тела, — это жизненная мастерская, которая доставляет всему организму сок, жизнь и силу.

17) Вернемся теперь к тому, что нам остается еще сказать о наших школах.

ГЛАВА XXXII