Конец ХХ столетия показывает, что влияние философии Мартина Хайдеггера все более и более нарастает. Именно философия Хайдеггера не только стала одним из самых ярких примеров антропологического поворота в философской мысли нашего столетия, но и одним из самых главных конструкторов этого поворота. То, что новейшая культура пронзительно отчетливо обнаружила индивидуальность мира, непохожесть "человеков", невозможность подверстать всех под один класс, род или тип, что мир бытия разнообразен, что одновременно есть и нет абсолютные ценности и т.д., и т.д., - во всем этом немалая заслуга философии Хайдеггера. Философия Хайдеггера набирает силу еще и потому, что в ней формируется новый стиль философского мышления, стиль неклассического рассуждения, в котором мышление одновременно демонстрирует свои возможности и свою сущность и выстраивает свои содержания о том, что оно мыслит. Классическое рассуждение знает и демонстрирует свое строгое знание, неклассическое мышление строго демонстрирует знание знания. Это мышление строгое, хотя и не в смысле строгости математического или естественнонаучного знания, оно строго, так как точно вводит и выводит мысль к..., к тому, что мысль обнаруживает как свою цель. Если классическая философия была философией "чистой мысли", то философия Хайдеггера - это сама "школа чистой мысли" (В.В. Бибихин).
Чтобы проникнуться содержанием и смыслом хайдеггеровского учения о мысли (мышлении), необходимо постоянно держать в памяти два важных узла в развитии европейской философии.
Первый узел - философия Парменида, которая формирует онтологическую парадигму философии (парадигма on he on), для которой вопрос о бытии как бытии становится вопросом, конституирующим весь корпус философии, и к которой Хайдеггер постоянно обращается.
Второй узел - философия Декарта и Канта, в рамках которой оформляется и утверждается гносеологическая парадигма (парадигма cogito), которая переносит внимание философии на бытие знания и создает ту философию мышления, которая стала основанием современного научного познания. Мышление трактуется как познание в понятиях[209], а мысль (понятие) выступает представлением. У Декарта res cogitans мыслит вещь, представляя ее, причем, представляет не потому, что воображает, а потому, что иначе мыслимая вещь для ума и не существует. Res extensa представлена уму его интуициями, которые прирождены ему, а не порождены телесным миром. Cogito Декарта представляет телесный мир, но с ним дела не имеет, поэтому мышление оказывается делом особого устройства, делом "машины" cogito. Дальше идея cogito закрепляется в учении о чистом разуме Канта, где мышление трактуется тоже как представление, только как представление представления, как двойное представление. Чувственность дает представление предмета, а интеллект работает уже с представлением чувственности - представляет представленное. Мышление "есть опосредованное знание о предмете, стало быть, - пишет Кант, - представление об имеющемся у нас представлении о предмете"[210]. В конце концов, и здесь мышление как представление оказывается свойством особой устройства - устройства "чистой апперцепции", которое имеет возможность сопровождать все представления сознания, но само не может сопровождаться никаким представлением[211].
Представление - главная черта мышления. Само представление - это ре-презентация. Но почему мышление основывается на репрезентации, на восприятии, - задает вопрос Хайдеггер. "Философия, - пишет Хайдеггер, - ведет себя так, как будто бы здесь не о чем спрашивать"[212]. И Хайдеггер пытается ответить на этот вопрос, а вместе с тем и на вопрос "Что значит мыслить?", ибо если мышление неразрывно связано с представлением, то его корни уходят в само представление.
Ответ на этот вопрос следует искать у истоков философии, считает немецкий философ. "То, что мышление до сих пор основывается на представлении, а представление - на ре-презентации, все это имеет, - пишет Хайдеггер, - давнее происхождение. Оно скрывается в невзрачном событии: в начале истории Западной Европы бытие сущего явилось для всего ее течения как наличность, как присутствие"[213]. "Невзрачное событие" - это Парменидовское утверждение, что бытие есть, а небытия нет, которое на первый взгляд выступает невзрачной тавтологией, но в которой оказывается скрыта вся тайна европейской наук, и всей западноевропейской истории. Это простое " только бытие есть " рождает важное понимание мысли: мысль и бытие тождественны. Этот тезис Парменида и был истолкован всей философией так, что мысль, и только мысль может представить бытие, а не мнение или какое-либо другое состояние сознания. Античная философия еще сохраняет неразрывную связь бытия и мышления, ибо бытие не может явиться иначе как в мысли, но в философии нового времени этой связи уже нет: вещь протяженная и вещь мыслящая - две разных субстанции (Декарт), вещь в себе и чистый разум не могут быть тождественны (Кант).
Мартин Хайдеггер стремится возродить онтологическую парадигму, связав снова бытие и мышление, но для этого предлагает пойти другим путем. В самом начале своего развития европейская философия оказалась на перепутье, где Парменид постановил камень с надписью: "Направо пойдешь - истину обретешь!", "Налево пойдешь - погрязнешь в мнениях!". Путь истины вел к вечности и постоянству, ибо нет и не будет ничего, кроме бытия, а оно не рождено и не подвержено гибели, и "одно и то же - мышление и то, о чем мысль, ибо без сущего, о котором она высказана, тебе не найти мышления". Путь же мнения - путь "рождаться и гибнуть", "быть и не быть", путь непостоянства и времени[214]. И вся европейская философия пошла направо, где ей обещали истину, вечное и неизменной знание. Х. Аренд справедливо указывает, что в греческой культуре постижение истины понималось как возможность смертному человеку приобщиться к бессмертию[215]. Об этом и писал Платон в Тимее: "...Если человек отдается любви к учению, стремится к истинно разумному и упражняет соответствующую способность души [способность созерцать - theorein. - В.К.] преимущественно перед всеми прочими, он, прикоснувшись к истине, обретает бессмертные и божественные мысли, а значит, обладает бессмертием в такой полноте, в какой его может вместить человеческая природа"[216].
Хайдеггер же считает, что "парменидовское estin gar einai до сих пор еще не продумано"[217], что на пути, пройденном европейской философией, бытие потерялось, а потому от камня с надписью Парменида нужно повернуть влево, и там найти мысль, истину и бытие[218] И не случайно путь человека к истинному познанию бытия у Хайдеггера оказался путем к смерти, жизнью под знаком смерти, что дает знание временности бытия, его историчности. Хайдеггер возвращается к истокам, чтобы заново осмыслить мысль и ее отношение к сущему и бытию. Именно этой проблеме посвящены две его небольшие, но емкие по содержанию работы последних лет - "Что значит мыслить?" и "Разговор на проселочной дороге".
Философской пружиной, двигающей рассуждение Хайдеггера, является установка Гуссерля об интенциональности сознания - сознание направлено на..., мысль всегда есть мысль о.... Но в отличие от Гуссерля, который интенциональность превращает в свойство сознания и мысли, которое обнаруживается благодаря феноменологической редукции и анализируется само по себе, анализируется его работа по конституции интенционального предмета, Хайдеггер ищет основание самой интенциональности. Он стремится найти то, что заставляет мысль быть мыслью о..., то, что больше всего требует осмысления, а тем самым стремится понять, как мысль возникает и о чем она.
Но указать на то, что требует больше всего осмысления и находится за границами самого сознания, нельзя, т.к. это будет удвоением мира. Если мы укажем, что вот то-то требует осмысления, значит, мы уже его помыслили, но мы ведь хотим это "помыслить" выяснить. Поэтому для философской мысли остается только одно, что уже показал Декарт - она не может выйти за пределы мысли. Мысль должна из самой себя выяснить то, что же требует осмысления и что побуждает мысль быть мыслью. Хайдеггер, повторяя ход рассуждения Декарта и размышляя над самим тезисом, что требующее осмысление рождает необходимость мысли, приходит к утверждению: "Требующее осмысления проявляет себя в том, что мы еще не мыслим".
Этот тезис становится лейтмотивом его речи "Что значит мыслить?". Тезис кажется странным и дерзким, ибо как так "не мыслим", если процветают науки. Но, утверждает Хайдеггер, наука не мыслит, так как она говорит только о том, что характеризует сущее, что объединяет сущее в классы, роды, виды, что существенно для всякого сущего данного рода и т.п., поэтому она уходит от того, что является "жизнью" данного сущего, что принадлежит собственно ему, уходит от его бытия, от того, без чего не было вообще ни этого сущего, ни рода, ни класса и т.п. Поэтому между наукой и мышлением пропасть. Эта-то пропасть и требует осмысления. Действительно, для мышления важно не то, что наука сказала о чем-то, а то, как она до этого додумалась. До - думалась! Мысль до... этого была, до высказывания, до положения, до тезиса, который нужно доказать.
Сущностью науки является "трансцендентально-горизонтальное представление" сущего[219], такая установка, по которой действительное выводится "из его потаенности способом поставления его как состоящего-в-наличии"[220] и результатом этого по-става становится современная техника, предметная сфера, в которой и поселяется наука. Здесь все ясно и определенно, здесь не надо думать, в мире по-става все предрешено, в этом мире сам человек превращается в придаток машины или машину, поэтому здесь теряется, уходит то подлинное, что и влечет мысль, уходит бытие состоящего-в-наличии, то, что открывает нам это состоящее-в-наличии, но и скрывается за ним. А бытие должно мыслиться.
Но как оно может мыслиться, если оно скрывается, удаляется, уходит? А потому может, говорит Хайдеггер, что уходящее влечет нас за собой. В уже помысленном нужно высматривать непомысленное, которое все еще скрыто внутри уже помысленного. Здесь, в том, что мы еще не мыслим, и находится то, что требует осмысления. Оно открывается в "тяготении ухода", и "раз мы втянуты в тяг к... тянущему нас, то и сущность наша уже отчеканена... через это «в тяге к...»"[221]. Поэтому мышление не может быть оторвано от сущности человека (а сущность не может быть сведена только к работе разума), от его жизненных проявлений и всех состояний его сознания (от чувства, от "мнения"), ибо через мышление "первоначально смертным была дарована боль"[222]. "Лишь тот, кто глубины помыслил, полюбит живое", - цитирует Хайдеггер строки Гельдерлинга. А тот, кто мыслит только состоящее-в-наличии, уничтожает живое, подлинное бытие, технизирует его, "встраивая Рейн в электростанцию". Путь мысли и путь истины, по Хайдеггеру, не в том, чтобы представить присутствие (наличное, то, что есть), представить предметы в их предметности, если выразить парменидовский завет языком Нового времени, а в том, чтобы помыслить царящую в бытии сущность времени и его открытость, то есть то, "на чем основано бытие сущего, когда оно является как присутствие"[223]. Мы должны мыслить бытие, которое всегда временно, т.е. всегда связывает есть и нет, которое всегда здесь-и-теперь, раскрытие этой явленности здесь-и-теперь требует усилия не только разума, а всей сущности человека, всей его индивидуальности, так как само бытие всегда бытие этого сущего. Мысль должна прикоснуться к бытию, чтобы вывести его из потаенности. "Мысль не относится ни к теории, ни к практике, - считает Хайдеггер. - Она имеет место прежде их различия... Принадлежащая бытию, ибо брошенная бытием на сбережение своей истины и требующаяся для нее, она осмысливает бытие"[224].
Но как же проникнуть в саму суть бытия, если она не тождественна присутствию сущего? Где она находится и как себя обнаруживает? Этому посвящен диалог "Из разговора на проселочной дороге о мышлении".
Бытие не может быть отождествлено с сущим, но и не может быть оторвано от него. Значит, оно есть сущее и в то же время не есть им, оно в нем и вне его, оно при нем и в то же время само по себе. Так появляется у Хайдеггера образ бытие как горизонта сущего. Горизонт нам дается как край, как открытый простор[225], поэтому бытие есть тот простор, в котором, с одной стороны, овеществляется вещь, становится вещью самой по себе, обретая свое бытие, а с другой, это призыв к человеку войти в этот простор, хотя человек всегда уже принадлежит бытию, уже есть в нем, в этом просторе бытия, но он должен ответить на его призыв, постигнув смысл бытия[226]. Бытие как горизонт, как "крайствование" простирается во времени, оно одновременно и простор и время, оно все собирает в себе, но и все открывает, отпускает[227]. Чтобы попасть в открытый простор, в "крайствование" - за край (данного сущего), но и никогда не перейти его (не покинуть сущее), т.е. чтобы ответить на призыв бытия - осмыслить его, помыслить его, нужно особое состояние - отрешенность и собранность. Мышление, понятое не как представление, выходит из отрешенности[228]. Отрешенность включает в себя отрешение от устоявшихся точек зрения, освобождение от "трасцендентально-горизонтального мышления", но не сводится к этому, ибо прежде всего отрешенность это напряженное ожидание, решимость открытости, особая выдержка, "которая основана просто на том, что отрешенности становится все яснее ее собственная сущность, и отрешенность, выдерживая ее, стоит на этом"[229]. Стояние-внутри отрешенности становится "истинной сущностью самопроизвольности мышления"[230]. Сущность мышления, понятая не через представление, а через отношение к сути бытия, может быть раскрыта, согласно Хайдеггеру, как "вхождение-в-близость", "впускание-в-близость", "близость дали"[231]. Мышление добивается тождества с бытием своей способностью "от-далять" даль, удалять даль, впускать в себя бытие. Мышление, по Хайдеггеру, не оперирование понятиями или представлениями (хотя вовсе не значит, что это не относится к мышлению), мышление есть особое состояние самого бытия человека, такое состояние, когда он реализует, обнаруживает (проживает, показывает, испытывает и т.д.) свою сущность. "Сущность человека передана в собственность истине, потому что истина нуждается в человеке", - утверждает Хайдеггер[232].
Истина нуждается в человеке, именно в человеке, а не в его разуме. Этот вывод Хайдеггера и открывает новый путь истины, который отличается от пути, некогда заповеданном Парменидом. Сам Хайдеггер считает, что он только возрождает подлинное учение основателя элейской школы, но, думается, что философ ХХ века решает великую проблему философии - проблему мышления и бытия на принципиально иных основаниях. Живая мысль человека вводит его в бытие, открывая его временность, историчность, а тем самым и место в этой историчности самого человека. Приобщение к вечности и бессмертию обретает совсем другой смысл у смертного человека[233].
Путь истины, пройденный Хайдеггером влево от "камня Парменида", пока только тропка, на которой видны только следы первооткрывателя и его немногочисленных последователей. Но, думается, недалеко то время, когда этот путь будет такой же проторенной дорогой, как и дорога "трансцендентально-горизонтального" постижения истины. Уверенность в этом придает та направленость развития знания, которая характерна для современной науки. В системе современной культуры явно растет спрос на знание гуманитарного типа, без которого становится бессмысленным даже накопление естественнонаучного знания, применение которого без ориентации на ценности человеческой жизни становится угрожающим для цивилизации, порожденной знанием естественнонаучного типа. Гуманитарное знание - это знание значимого бытия, того бытия, которое не может быть в принципе оторвано от человека, поэтому его познание и его истина требует совсем другого пути мышления. Методологию, архитектонику этого пути движения мысли и разрабатывает философия Мартина Хайдеггера.
1997 г.
ОТ "ЧТО ЕСТЬ ИСТИНА?" К "ЧТО ЕСТЬ КУЛЬТУРА?"
Когда Христос на допросе у Понтия Пилата заявил: "Я на то родился и на то пришел в мир, чтобы свидетельствовать о истине", то услышал в ответ: "А что есть истина?" Образованный представитель греко-римского мира, искушенный в делах политики, а, следовательно, и диалектики, Понтий Пилат знал, что это не простой вопрос, что уже много веков греческая философия и римские мыслители ищут на него ответ. Он знал, что есть разные ответы на этот вопрос, а тут какой-то провинциал (будем помнить, что Иудея была далекой провинцией для римлянина) вдруг заявляет, что он пришел свидетельствовать об Истине. Естественно, что Пилат спросил его: "А что есть истина?"
Под знаком этого вопроса родилась европейская философия. Под знаком этого вопроса она развивалась и развивается вот уже более двух с половиной тысяч лет. Ответы на этот вопрос определяли как тип философского мышления, так и тип действия, и жизнь европейского человека.
Знать истину - вот главное устремление разумного человека, вот главный смысл его жизни учила философия. Беспокойная совесть философии Сократ заявил на суде своим судьям, что если бы они отпустили его со словами: "Иди, Сократ, и больше не занимайся этими исследованиями, оставь философию, а если будешь еще раз в этом уличен, то должен будешь умереть", то он, Сократ, ответил бы им так: "Я вам предан, афиняне, и люблю вас, но слушаться буду скорее бога, чем вас, и, пока я дышу и остаюсь в силах, не перестану философствовать, уговаривать и убеждать всякого из вас, что надо об истине и о душе заботиться, а не о деньгах, славе и почестях" (Платон. Апология Сократа. 29d-30b). Так родилось мотто всей истории европейской философии: "Платон мне друг, но истина дороже!"
Благородная и бескорыстная преданность истине! За этой фразой - и сам Сократ, пьющий чашу с ядом во имя своих убеждений, и бесстрашие Дж. Бруно, идущего на костер ради истины, и мужество Пастера, прививающего себе культуру бактерий, и образ ученого, отрешившегося от всего ради истины. Но так ли уж благородна эта преданность? Может быть, стоит подумать о весе и значимости ценностей дружбы и научной истины для человека. Во всяком случае, в канун ХХI века выбор между истиной и другом не кажется столь однозначным и очевидным, хотя парадокс ситуации в том, что именно "друг Платон" сделал для утверждения власти истины больше, чем кто-нибудь другой.
Платон, продолжая и развивая линию Парменида, формирует онтологическую парадигму философского мышления, которая на многие века определила развитие европейской философии Бытие как бытие (on he on), а не то или иное конкретное сущее становится объектом рассуждения философии. Природу, свойства и характеристики бытия как бытия философия объявляет истиной, подлинным бытием. "В ком есть хоть немного ума считают познание бытия, подлинного и вечно тождественного по своей природе, - утверждал Платон, - гораздо более истинным", чем получение удовольствия от постоянно изменяющейся жизни (Платон. Филеб. 58а). Это всегда равное самому себе бытие и есть Истина. Философы в парадигме on he on будут величать это бытие по-разному - идея, атомы, Бог, Абсолют, Материя, Природа, но почти всегда с большой буквы, ибо это собственное имя бытия и истины.
Но если Истинное Бытие - это что-то, что доступно только теоретическому уму, тогда мое, твое, его бытие, наша жизнь не подлинное бытие, а что-то жалкое и недостойное. Эту жизнь можно бранить, проклинать, принижать, ею можно пренебрегать, ее можно третировать, разве не сказано: "Да будет проклята земля, и в поте лица ты будешь есть свой хлеб". Жизнь наша - юдоль печали и страданий. И она была такой. Она и остается для многих и многих все еще такой, не потому ли, что некую Истину мы поставили выше нашей собственной жизни. Жизнь, которой жил и живет обычный человек, его действительная жизнь, проходящая в постоянной заботе о своих нуждах, целях, интересах, жизнь, состоящая из множества случайных и преходящих событий, объявляется философией ничтожной, как выделяет курсивом в своей "Энциклопедии философских наук" Гегель[234]. "Все, что есть истинного, великого и божественного в жизни, становится таковым через идею", - говорит философия словами Гегеля[235]. И это утверждение не идеалиста, это убеждение всей философии от античности до наших дней. Ибо следовать Справедливости, Закону, Добру, интересам Класса, Государства, Нации и т.д. - это всеобщие утверждения, которые можно найти в любой философии. Это вечные истины жизни, которые провозглашались пророками и проповедниками, философами и политиками, внушались в школе, в семье, во всякой воспитывающей организации. И это верные истины! Но... Но эти же истины могли обернуться и ложью, когда разрушали саму действительную жизнь человека. И происходило это потому, что философия парадигмы on he on выносила истины бытия за границы бытия самого человека. Философия on he on не выделяла бытие человека и мир человека как особое бытие. Она знала только одно бытие, которое было сразу Истиной, Благом и Красотой.
Для древней и средневековой философии, где безраздельно господствовала онтологическая парадигма, бытие несло в себе ценностное содержание и потому было значимо для человека не только тем, что есть, но и тем, что требует от него должного действия. Говоря нашим современным языком, философия онтологизма не разделяла мир бытия и мир культуры, или отождествляла мир бытия (космическое бытие) и культурное бытие (ценностное, значимое бытие). Космос греков - это упорядоченное и прекрасное бытие. Бог средневековья - это абсолютное бытие, в котором сосредоточена вся истина, все благо и вся красота. Человек в своей жизни должен ориентироваться на требования абсолютного бытия, ибо истина его бытия - это то, другое подлинное бытие. Поэтому человек мог уйти от этого, человеческого мира ("отряхнуть его прах со своих ног") в пустыню, скит, монастырь. Конечно, подвижники и "рыцари веры", как назвал Кьеркегор Авраама, задавали высокий уровень нравственного наполнения человеческой жизни. Конечно, через них человек соприкасался с истиной бытия. Но в то же время жизнь подвижников не могла быть жизнью каждого, ибо тогда бы она просто прекратилась. Разве могут все стать схимниками? Разве могут все девушки стать Христовыми невестами? Тогда не только не восторжествует истинный мир, но исчезнет всякий человеческий мир. Вот почему игнорирование философией мира человеческого бытия как особого мира и полное подчинение его абсолютному бытию выводит подлинное бытие за рамки сегодняшнего дня в день завтрашний, или в вечность. Подлинная жизнь - "Царство Божие", "тысячелетний Рейх", "Коммунизм" - грядет, наступит. Она всегда грядет, всегда наступает! Вдумаемся в это словесное выражения постоянного будущего, "всегда" - это постоянное настоящее, а "грядут", "наступят" - форма будущего времени: и получается, что в настоящем есть только будущее, а будущего-то нет, оно еще только будет.
Философия Нового времени создает новую парадигму философского мышления. В центре внимания философии оказывается гносеологическая проблематика, вопросы о знании, его природе, его истоках, о путях к истине. Вместо бытия перед взором философии стоит cogito - "я мыслю" - то, где рождается истина, чистая мысль, чистый разум как сама способность познания. Философия Нового времени проделывает ту же работу, что и древняя философия, но только не по отношению к бытию, а по отношению к познанию. Древние отличили бытие подлинное от бытия мнимого, то бытие, которое всегда есть, от того, которое то есть, то нет, а потому не может и считаться бытием. Новые же философы отличили саму способность познания - чистый разум - от любого конкретного познания - математического, физического или философского. Они "очистили" познание от конкретного его содержания, тогда и осталось только познание как таковое, а именно, сама способность разума к познанию, способность cogito. Теперь уже эта способность человека стала для него основой и опорой его бытия. Человек разумный - Homo sapiens - так гордо назвал себя человек, отделяя себя от всего животного мира.
Бытие, как оно существует само по себе, лишилось в философии Нового времени всех своих ценностных характеристик, оно стало или просто протяженной субстанцией (res extensa), как считает Р.Декарт, или "вещью в себе", лишенной каких-либо характеристик, как считает И.Кант, или естественной природой, т.е. неодушевленным бытием, как считает наука. Именно в это время появляется и представление о том, что мир человеческий отличается от мира естественного, что и приводит к появлению понятия "культура", противопоставленного понятию "натура". Тот же самый Кант разделил эти два мира по тому принципу, что мир природы - это мир причин и следствий, а мир культуры - это мир целеполагания. Этот последний мир, считает философия Нового времени, должен быть обустроен разумным человеком, обустроен разумом на основе истины, а истина живет не в этом мире! И снова перед философией встал вопрос Пилата.
Эпоха Просвещения, получившая свое название от той роли, которую она придала разуму и результатам его деятельности, провозгласила пришествие царства разума, ибо только он знает истину. Эта истина - истина науки. Старая философия, вспомним ее еще раз, жертвовала жизнью человека ради вечного бытия, ибо "достигнуть чистого знания чего бы то ни было мы не можем, иначе как отрешившись от тела", утверждал Платон. Новое время, выйдя из Ренессанса, приняло всю значимость земной жизни для человека, более того, оно захотело как можно лучше обустроить эту жизнь здесь на Земле на основе познания законов природы, а не на основе каких-то отвлеченных от жизни абсолютов. Разум заявил о своей преданности истине самой жизни. А Кант, совершая свой коперниканский переворот в философии, даже заявил, что то подлинное бытие, о котором всегда говорила философия и к которому она стремилась, вообще недоступно для разума. Наука, разум имеют и должны иметь дело только с миром явлений, то есть тем бытием, которое та старая философия считала неистинным.
Познавая объективную действительность, наука преобразила всю нашу европейскую цивилизацию, весь уклад жизни на планете. Произошли гигантские изменения здесь, в этой жизни и в этом мире, а не где-то там. Но чем оказалось это царство разума и царство научной истины? Далеко не царством благополучия и комфорта, а местом экологических бедствий, атомной угрозы, отчуждения людей друг от друга, местом превращения человека в машину или в придаток машины - конвейера, автомобиля, государственного механизма и т.д. Почему? Почему, заботясь о человеке, наука и техника, весь рационально организованный уклад жизни вдруг обернулся против человека?
И снова здесь находим следы истины. Жрица истины - Наука - постигает истину этого мира, самого мира, мира как он существует сам по себе, вне Бога, вне человека, независимо от Бога, независимо от человека и без человека. Это истинное знание о "вне", "независимо" и "без" рождает технику, индустрию, нашу техническую цивилизацию, которая, хотя и создана для человека, но не считается с ним, не дает ему жить нормально, душит его, губит его тело, не учитывает человека как живую индивидуальность. Для науки истины - это вечные и без человека (бес[з]-человечные) существующие законы объективного мира. Это снова не тот мир, в котором мы живем, а абстракция этого мира, которая конструируется научным мышлением. Не удивительно поэтому, что мир, который на основе этой абстракции строится, абстрагируется от человека.
Великий Гегель, вспомним его еще раз, говоря о нашем обыденном мышлении, презрительно назвал его, пошлым мышлением: "Пошлое мышление не конструирует: здесь липа, а здесь ива и т.д., внизу идет корова. Оно не доказывает, но принимает свое напряжение за доказательство, скуку - за глубину, а утомление - за результат"[236]. Но именно умение констатировать, а не конструировать, и дает возможность увидеть, выделить и понять жизнь. Здесь липа, здесь ива - это прекрасно увидеть эту липу, эту иву, а не просто липу и иву, из которых можно напилить дрова, набить баклуши или навязать веники. Это не пошлое мышление, а мудрое проникновение в эту ситуацию, как у японского поэта Догэна:
Цветы - весной,
Кукушка - летом.
Осенью - луна.
Чистый и холодный снег -
Зимой.
Но поэзия, искусство вообще "умеют" проникать в ситуацию, такова специфика художественного воображения. А как помыслить конкретность ситуации в понятиях?
Философия конца прошлого столетия ставит этот вопрос, и тогда начинает формироваться новая парадигма философского мышления, которая получает наиболее яркое выражение в ХХ веке в концепции экзистенциализма и которая может быть названа парадигмой " Existenz ". Парадигма " Existenz " повернула философскую мысль к человеку, но в лице философии жизни и даже отчасти в лице экзистенциализма отказалась от поиска рациональных путей его постижения, ориентируясь на нерациональные методы. Однако традиция европейской философии это традиция рационализма, как справедливо отмечал Гуссерль, и вряд ли стоит от нее отказываться. Но если ни Истина с большой буквы, о которой говорила древняя философия, ни истины с маленькой буквы, которые плодит наука, не открывают нам истину этой, нашей конкретной жизни, то следует, вероятно, поискать другой путь к человеку, не путь истины.
Если мы хотим знать подлинный мир, то надо знать этот мир, который перед нами здесь и сейчас. Истина этого мира совпадает с ним самим. Ведь истина этого стола, этой чашки не в том, что это "стол" или это "чашка", хотя и подведение под понятие важно, но в том, что этот стол такой, какой есть, что с ним связана чья-то жизнь, что по каким-то его отметинам можно увидеть свое прошлое. И эта чашка тоже имеет свою судьбу, какой нет у других чашек, и у "чашки" как у понятия. Поэтому истина этого (Дунс Скот называл эту конкретность "этостью" - " haecceitas ") в том, что оно таково, каково есть, что оно есть в мире и само есть мир. Тогда вместо Пилатовского вопроса "Что есть истина?" должно прозвучать "Что есть мир твой?" А "мир твой" это не природный, не естественный, не абстрагированный от человека, а мир человека. Такой мир уже давно получил название культурного мира.
Так вместо вопроса "Что есть истина?" в философии встает вопрос "Что есть культура?"
Об актуальности этого вопроса говорит история ХХ века. Разве не кажется странным, что нация философов, поэтов, писателей, композиторов, нация, обогатившая мировую культуру такими шедеврами как "Фауст", "Критика чистого разума", "Героическая симфония", построила Освенцим, Бухенвальд, Майданек. Так, что же такое культура? И разве слова поборника Освенцима: "Когда я слышу слово "культура", рука моя тянется к револьверу", - не звучит как вопрос "А что есть культура?", как параллель нашего века словам римского наместника в Палестине.
А лагеря Гулага? Они возникли в стране, которая дала миру Достоевского и Толстого, олицетворение совести человеческой! Так, что же такое культура?!
Прав был Теодор Адорно, который писал, что вторая мировая война породила новый категорический императив - нужно мыслить и действовать так, чтобы не повторился Освенцим. Ибо "тот, кто ратует за сохранение этой во всем виновной и жалкой культуры, становится ее пособником, - пишет Т.Адорно, - а тот, кто выступает против нее, прямо способствует варварству, которым эта культура оказалась"[237]. Но как нужно мыслить? Вот здесь и раскрывается не просто содержательная актуальность вопроса "Что есть культура?", а парадигмальная актуальность этого вопроса для философии.
Это означает, что вопрос "Что есть культура?" ставит перед философией не просто задачу изучения культуры как еще одного объекта для познания, а задачу рассмотрения культуры как особого бытия, в котором человек по-особому действует и которое заставляет его по-особому мыслить. Познавая культуру как мир значимого для человека бытия, философия тем самым должна раскрыть саму логику постижения и освоения такого бытия. А это постижение и освоение бытия существенно отличается от абстрактного научного познания, так как оно включает в себя и познание, и действие, и оценку. Такое мышление и отвечает требованиям экологического, ценностного, целостного мышления, способного удовлетворить требованиям современного исторического развития, вывести его из того кризиса, о котором говорилось на протяжении всего заканчивающегося столетия.
Кончилась эра истины[238], которая началась жизненным подвигом Сократа, а завершилась тупиками технической цивилизации и крушением утопических проектов преобразования общества на основе Истины. Начинается эра культуры, эра культурного мышления. И как "пилатовский" вопрос дал пищу для двухтысячелетнего развития философии, науки и европейской цивилизации, так вопрос нашего времени "Что же такое культура?" начинает питать новое развитие человеческого духа. Настало время вслушаться не в вопрос Пилата, а в ответ его собеседника: "Я на то родился и на то пришел в мир, чтобы свидетельствовать об истине". Свидетельствовать об истине - быть ее представителем, провозглашать истину и утверждать ее своей жизнью. Человек культуры - это homo personans (лат. personare - оглашать, отсюда - персона, маска актера, через которую выходит звук, а затем личность), человек провоглашающий мир и отвечающий за него.
Человек всегда жил в культуре, но сейчас от него требуется, чтобы он обустроил свой мир культуры. А умение обустроить свою жизнь в культуре так, чтобы последняя не разрушала саму жизнь человека, требует от человека и особого действия, и особой работы сознания.
1994 г.
ИЗ КОМПЬЮТЕРНЫХ ЗАПИСОК
Появление компьютера изменило нашу работу. Записи, выписки, заметки, нужные для работы, стало возможно заносить в обозначенный тобой файл, а компьютер пометит дату и время, вплоть до секунд, проделанной тобой работы. Записки могут выстроиться в гипертекст, и тогда рождается совсем особая организация мысли. Этот гипертекст, к сожалению, не может быть передан в печатном тексте, но даты и время некоторых зметок можно сохранить.
