На смену родовому обществу приходит рабовладельческий строй, вырабатывающий свои нравственные устои. Рабство выступает как форма социальной связи, где угнетение и отношение господства и подчинения выступают в открытой, непосредственной и жестокой форме. Само рабство рассматривается как естественное, вечное и необходимое для улучшения жизни явление. Соответственно и нравственность рабовладельческого общества призвана обосновать и утвердить сложившийся порядок общественных отношений.
Родоплеменные обычаи и традиции постепенно разрушаются, пересматриваются, перерождаются и наполняются совершенно новым содержанием, чтобы обслуживать отношения крайней формы социального неравенства, каковой и является рабство.
Усиливается процесс формирования морального сознания, обособления его от реальной практики поведения в качестве особой формы идеального долженствования, призванного подкрепить и оправдать социально организованное насилие господствующего меньшинства над большинством населения посредством государства и его институтов. Наиболее существенные и фундаментальные требования к организации общественной жизни находят свое выражение в политических и правовых установлениях, непосредственно опирающихся на принуждение. Однако для того, чтобы сохранить при таком положении видимость цивилизованной благопристойности, представление о единстве человеческого общества и его гармоничном, естественном устройстве, как и для того, чтобы удержать рабов в их положении, внушить им сознание покорности и смирения перед непреложной судьбой, такой порядок нуждается в освящении его моральными и религиозными целями.
Из среды представителей господствующего класса выделяются лица, призванные заниматься духовной деятельностью по обработке сознания людей, — жречество. Позднее в условиях осознания множественности и противоречивости ценностных мировоззренческих установок возникает этика — первая попытка теоретического, философского осмысления процессов нравственной жизни и их обоснования. Этика в качестве учения о морали начинает активно участвовать в становлении морального сознания, в выработке вербальных форм выражения присущего ему ценностного и повелительного отношения к действительности.
Нравственность родового общества, утрачивая свой общезначимый в его рамках характер и приобретая классово окрашенную ориентацию, тем не менее восстанавливает эту свою общезначимость и общеобязательность, но уже не в реальности, а в религиозных теориях и философско-этических концепциях, способствуя этим превращению морали господствующего класса в господствующую мораль.
Поэтому речь в основном можно вести только о морали и нравах господствующего класса, так как о нравственности рабов известно немного и только в изложении тех, кто самих рабов зачастую рассматривал в качестве «полезных вещей» или «одушевленных орудий».
В рабовладельческом обществе культивировалась идея естественности, вечности и незыблемости рабства. Благородные нравы, связанные с признанием ценности человеческой личности, наличия у нее высоких и искусных способностей и качеств — добродетелей мудрости, мужества, щедрости, гостеприимства, любви к родине и заветам предков, почитания богов, знания меры во всем, — приписывались исключительно представителям господствующего класса. Благородный, свободнорожденный муж, освобожденный за счет использования рабского труда от необходимости самому заниматься тяжелым физическим трудом, мог посвятить себя воинской деятельности, управлению делами государства, путешествиям, искусствам и ремеслам, наконец, занятию философией как наиболее свободным из всех видов деятельности. В то же время мораль господствующего класса рассматривает труд — удел рабов — как наказание, ниспосланное судьбой. Самый авторитетный знаток добродетелей и нравов античного общества Аристотель, описав и проанализировав несколько десятков добродетелей, присущих бедному человеку, не нашел среди них места ни трудолюбию, ни производным от него качествам. Ведь трудолюбие — это добродетель черни.
Гражданские добродетели представителей рабовладельческого класса — воинская отвага и доблесть, мужество и храбрость, стойкость в своих убеждениях и верность своей родине и народу — легко уживались с презрением к мирному труду и тем, кто обречен им заниматься, жестокостью в битвах и при наказании провинившегося раба, с междоусобной борьбой в угоду своему ненасытному властолюбию и честолюбию.
Рабовладельцы в силу объективных условий своего господствующего положения стремились для его сохранения превратить раба в покорное и безропотное существо, вся жизнь которого занята только работой, приемом пищи и сном. Малейшие проявления у рабов непочтительности, недовольства своим положением, претензии на чувство собственного достоинства расценивались как неуважение к господину, вызов ему и сурово наказывались. Рабов можно было продать, разлучив его с близкими родственниками, заставлять выполнять любую работу, наказывать и даже убивать, не неся никакой ответственности. Раба можно было не стыдиться, — так, римские матроны в период упадка древнеримской цивилизации и разложения нравов не стеснялись раздеваться перед рабами и заниматься при них любовными утехами.
Понятно, что жизнь в таких условиях вырабатывала у рабов унизительную покорность, приниженность, чувство бесперспективности и бессмысленности существования, воспитывала мелочные интересы и низменные страсти, готовность угождать и пресмыкаться.
В то же время она не могла не вызывать в глубине души страстного протеста против своего унизительного существования, глубоко запрятанной ненависти и злости по отношению к господам, которые, накапливаясь и созревая, прорывались в стихийных бунтах и восстаниях рабов, в отвращении к труду, в порче орудий труда, инвентаря, скота и любого другого имущества хозяина, когда это можно было совершить безнаказанно. Именно поэтому рабский труд был весьма неэффективен и применим лишь в ограниченных исторических пределах — в условиях применения самых грубых орудий труда и использования самого раба исключительно в качестве источника физической силы. Никакие усовершенствования, предполагающие бережное и заинтересованное отношение к орудиям труда и самому процессу, не могли прижиться в этом обществе.
Представители господствующего класса для обеспечения собственной безопасности и выгод своего положения усиливали репрессии, умножали количество надсмотрщиков, сурово расправлялись с участниками бунтов и стихийных выступлений, но изменить сами основы и причины такого положения дел не могли. Одной из этических максим того времени, можно считать высказывание одного римского императора: «Пусть ненавидят, лишь бы боялись!» Оно отражало суровую действительность рабовладельческого общества, но не могло обеспечить гарантии безопасности. Конечно, разобщенность и подавленность рабов, их этническая, религиозная, языковая разноголосица мешали их объединению и превращению в реальную силу, противостоящую господствующему классу. Кроме этого сами рабы не видели перспектив в своей борьбе и не имели направленных в будущее идеалов, стремясь лишь к восстановлению утраченного общинно-родового уклада.
Однако сама логика противостояния и борьбы с угнетением и насилием, принижением пробуждающего у рабов сознания своей принадлежности к человеческому роду и чувства достоинства от этого, способствовала их консолидации, росту товарищеских чувств, укреплению мужества и твердости духа, осознанию себя не «вещью», а человеком.
Все это обеспечивало появление и развитие личностей не только среди привилегированного класса, но и среди рабов, наиболее известными из которых были Спартак, раб-философ Эпиктет, да и сам великий Платон попробовал рабской доли в свое время.
В то же время среди представителей господствующего класса нравственная порча пустила глубокие корни. Праздность и паразитическое существование, жажда богатства, собственности, власти порождали среди них алчность и жадность, взаимное недоброжелательство и недоверие, зависть и подлость, ложь и лицемерие. Охваченный этими пороками человек утрачивал свободу духа и достоинство и превращался в раба своих страстей.
Все эти процессы способствовали становлению в моральном сознании представлений о независимости достоинства, ценности, моральной значимости человека от его социального положения. Представления о ценности всякого человека начинают постепенно распространяться на всех людей, что находит свое классическое выражение в философии стоиков, говоривших о равенстве людей перед нравственным законом, о величии или недостойности человека в зависимости от его мыслей и поступков, а не социального положения. «Раб есть человек, равный по натуре другим людям; в душе раба заложены те же начала гордости, чести, мужества, великодушия, какие дарованы и другим человеческим существам, каково бы ни было их общественное положение», — пишет Сенека. Далее он говорит, что и любой свободный человек может быть рабом — похоти, честолюбия, жажды удовольствий, жадности, и «нет рабства более позорного, чем рабство добровольное».
В другом месте он провозглашает суть гуманистических нравственных представлений о человеке, его назначении и ценности: «человек — предмет для другого человека священнейший», которые формируются уже в рамках нравственной жизни рабовладельческого общества.
Характерно, что к такому же выводу о моральном равенстве всех людей приходит зародившаяся среди рабов и самих угнетенных и униженных людей христианская религия и мораль. Различие же здесь заключается в том, что философия утверждает равенство всех людей в нравственном величии и достоинстве, а религиозная мораль — в греховности и рабстве перед лицом Бога.
