Моральная мотивация, свобода и ответственность

 

Внешние (природные, социальные и т.п.) и внутренние (психиче­ские) условия совершения поступка мало или вовсе не зависят от сознательной воли действующего субъекта. Результаты поступка, осо­бенно отдаленные, став, так сказать, фактами объективной действи­тельности, тоже не находятся более во власти человека (вспомним крылатое изречение Гегеля о камне, выпущенном из руки). То един­ственное в поступке, что находится в его сознательной воле, – это субъ­ективные мотивы. Поэтому при моральной оценке поступка или поведе­ния главное значение имеют мотивы, их моральное качество, хотя эти мотивы и могут сочетаться с результатами и условиями деятельности. Человек ограничен в предвидении следствий и в выборе обстоятельств. Но он свободен в мотивации своих поступков, в выборе мотивов с уче­том объективной необходимости. За эти последние он несет полную ответственность. В этом пункте, конечно, вернее позиция И. Канта, чем последовательных консеквенциалистов, игнорирующих так назы­ваемый “субъек­тивный фактор”.

При оценке поступка, так сказать, “со стороны” нас прежде всего интере­суют его положительные или отрицательные последствия, а затем и в связи с этим – личность, совершившая поступок. Оценка поступка не самоцель, а лишь средство, путь к оценке личности и тех ее характери­стик, которые явились прямыми или косвенными причинами совершения поступка, т.е. субъективной мотивации. А с точки зрения самого посту­пившего, оценке подлежат только его субъективные побуждения, по­скольку за внешние условия и последствия он не несет ответственности: они не в его власти, Гегель был прав, когда писал, что субъективно че­ловек признает своим только то в своем поведении, “только то наличное бытие в действии, которое заключалось в его знании и воле, только то, что было его импульсом, было ему принадлежащим”1.

Все сказанное о первенствующем значении качества субъек­тивной мотивации поступков особенно важно помнить при выяснении моральной ценности поступка и его мотивов. Поэтому полезно остано­виться несколько подробнее на внутренней структуре мотивации, на тех элементах сознания, которые преимущественно выступают моральными мотивами поступков и поведения.

В повседневной своей жизнедеятельности люди побуждаются к действиям элементами сознания, которые сами по себе не относятся к среде морального сознания. Это прежде всего потребности и инте­ресы.

Различают потребности, во-первых, прирожденные физические, естественные, или “витальные”, без удовлетворения которых невозмож­на нормальная жизнедеятельность человеческого организма в окру­жающей среде: в пище, одежде, жилище-убежище, в движении, труде, получении необходимой информации из окружающей среды, в общении, в сексе и т.п. Эти потребности немногочисленны. Затем, во-вторых, формирующиеся в ходе жизни бесчисленные духовные потребности, свойственные людям: познавательные, художественно-эстетические, моральные, религиозные со всевозможными оттенками. Продолжитель­ная во времени, устойчивая концентрация сознания на какой-либо по­требности есть интерес. На почве доминирующих интересов формиру­ется весь мир представлений, ценностных ориентаций личности, доми­нирующие мотивы поведения. По-видимому, прав американский аксиолог Р.Б. Перри, который считает именно интересы первоценностью всех человеческих ценностей и ценностных ориентаций1. Но потребности, не выступающие мотивами конкретных поступков, приобретают моральное качество, как только они подвергаются оценке под углом зрения разли­чения доброго и злого, должного и недолжного. Всякое “нейтральное” само по себе побуждение может стать нравственным или безнрав­ственным в зависимости не только от качества результата и условий по­ступка, как об этом уже говорилось выше, но от некоторых его собствен­ных характеристик. Потребность в пище – не добро и не зло, а есте­ственная необходимость. Но она приобретает отрицательное моральное содержание, если превращается в жадное чревоугодие, в “грех”. Нор­мальный секс превращается в порок, в распутство, когда он становится чрезмерной страстью. Еще Аристотель подметил, что во всяком своем качестве человек добродетелен, если соблюдает разумную меру. Порок – это недостаток или чрезмерность в проявлении душевного качества. Мужество – добро, трусость – зло, как и безумная, безрассудная отвага. Таким образом, любой мотив может предстать и в его моральной цен­ности или антиценности, если его сопоставить с некой моральной нор­мой. Но норма – это достояние морального сознания. Побуждения к поступкам, какими бы они ни были, получают моральную квалификацию путем их сопоставления с некоторыми другими элементами морального сознания. В некоторых случаях эти элементы сами выступают в ка­честве прямых доминирующих мотивов непосредственно: “меня мой долг принуждает действовать так, а не иначе”; “мне совесть не позволя­ет делать это”. Здесь мы имеем дело уже с “чистой” (по Канту) моральной мотивацией.

Какие же элементы морального сознания преимущественно выступают прямыми или косвенными мотивами поступков?

В повседневном поведении и сознании людей, в их мотивации ве­лика роль положительных и отрицательных нравственных чувств. При­рожденные чувства стыда, совести, сострадания, любви и т.п. являются прямыми побудителями добрых поступков, часто вопреки другим, внеморальным соображениям целесообразности, выгоды, пользы и пр. Ис­кренняя гуманистическая, филантропическая деятельность может по­буждаться такими чисто моральными мотивами. С другой стороны, зло­вредные поступки могут побуждаться чувствами ненависти, злобы, за­висти и ревности, чрезмерного себялюбия, тщеславия, вопреки доводам рассудка и целесообразности.

Другую группу специфических моральных мотивов составляют морально-ценностные представления, установки и убеждения. Если кто-то считает, что благожелательность, честность, правдивость, справедливость, честь и достоинство и т.п. – истинные ценности его бытия и что следование им даже выгоднее, в конечном счете, для лучшего уст­ройства жизни, то такие высокие убеждения удержат его от дурных по­ступков и побудят к поведению положительному, даже героическому, поведению, исходящему только из моральных соображений.

Человек, который в реальной жизни сознательно и добровольно руководствовался бы такими высокими моральными принципами, за­служенно пользовался бы репутацией человека с безукоризненной иде­альной моралью. Но в реальной жизни таких людей не бывает. Высшие моральные ценности чаще всего выступают перед людьми не в виде по их собственной воле принимаемых мотивов повседневных поступков, а в виде основанных на этих представлениях внешних требований к ка­честву поведения, предъявляемых к нему со стороны внешнего соци­ального окружения, не в ходе рефлексии различения абстрактного добра и зла, а в виде различения должного и недолжного, которое в коллективном общественном сознании получает мыслительное и сло­весное оформление в виде специфических, моральных требований, предписаний, повелений, разрешений и запретов – норм.

Исторически нормы (моральные, правовые и т.п.) – достаточно позднее образование. Генетически (по происхождению) им предшество­вали ценностные представления о значении разных предметов, явле­ний для людей: опасных, полезных или вредных, приятных или неприят­ных. Ценностные представления возникали и закреплялись в сознании в повседневном опыте, очевидно, первоначально в виде проб и ошибок. Шло накопление ценностного опыта, и его результаты передавались но­вым поколениям. Установление значения (положительного или отрица­тельного) фиксировалось в сознании в виде простых суждений и пред­ложений, в которых оцениваемое явление подводилось (или не подво­дилось, исключалось) под общее ценностное понятие, включалось в класс определенных явлений с положительным или отрицательным значением, ценностей или антиценностей: мир – благо, добро, война – зло; лев красив, крокодил безобразен; сытость приятна, голод отврати­телен и т.п. Во всех подобных предложениях-оценках предикатами вы­ступают определенные общие, родовые представления, понятия о цен­ном и антиценном, положительном или отрицательном значении.

В ходе естественноисторического процесса некоторые представления о значениях, подтверждаясь каждодневно в общественном опыте, становились непререкаемым достоянием общественного сознания, а суждения, их выражающие, приобретали характер аксиом. Жизнь, здо­ровье, любовь, супружество, семья, труд, знание – великие ценности. А смерть, болезни, вражда, измена, лень, невежество – напротив, анти­ценности, кто в этом сомневается?

Уже в первобытном обществе многие распространенные представления о ценном (приятном, полезном и т.п.) и неценном, тем более антиценном (отвратительном, вредном и т.п.) значении превращались в соответствующие требования к поведению в виде предписаний, пове­лений и запретов, недолжных поступков, например табу, т.е. в виде определенных правил поведения, норм. В языке они фиксировались в виде повелительных предложений. Жизнь – ценность, отсюда норма: не убивай. Семья, супружеская верность, целомудрие – ценность, отсюда нормы: не прелюбодействуй, чти родителей. Правда-истина – ценность, и потому норма: не лги, не лжесвидетельствуй. Трудись, не ленись, учись, не завидуй, не злобствуй, потому что усердный труд, знания, доброжелательность, любовь – ценности жизни, абсолютно необходи­мые условия существования всякого коллективного человеческого об­щежития. Со временем подобные общие ценностные представления и соответствующие им моральные и другие нормы получали более обобщенное и абстрактное выражение в разных формулах так называемого “золотого правила нравственности”: не делай другим то, что ты не хотел бы, чтобы это делали тебе; не пожелай другому того, чего не желаешь себе; возлюби ближнего, как самого себя, и возлюблен будешь и т.п. Многие из моральных норм вошли в моральные кодексы священных пи­саний, например, в число заповедей Моисеевого Десятословия, Христовых Заповедей блаженства. Абстрактное (формальное) обоб­щение бесчисленные формулы “золотого правила” получили в определении категорического императива И. Канта: поступай так, чтобы способ твоего поведения мог стать всеобщим законом для всех; поступай так, чтобы человек как в лице другого, так и в твоем лице выступал только как цель и никогда как средство1. Последняя максима выражает сущ­ность гуманизма, ибо последовательный гуманизм есть, действительно, мировоззрение и соответствующее ему поведение, которые полагают человека и его благо высшей ценностью известного нам бытия.

Возникающие в повседневности эмоции и чувства, в том числе и нравственные, слишком относительны, т.е. многообразны, противоречи­вы и эгоистичны, чтобы они могли составить основу разумной мораль­ной мотивации, быть доминирующими мотивами высокоценных поступ­ков. То же самое можно сказать, хотя и в меньшей мере, о массе инди­видуальных ценностных представлений, где еще преобладает субъек­тивное суждение. Лишь небольшая группа распространенных, обще­принятых ценностей и соответствующих им моральных норм может быть положена в основание разумного, то есть продуманно-убеж­денного “нормального поведения”. Одной из главных целей нравственного про­свещения населения, духовного совершенствования личностей как раз должно быть формирование устойчивой способности к моральной реф­лексии, свободному и сознательному выбору поступков и их мотивов, соответствующих общепринятым моральным требованиям к поведению, понятиям доброго и злого, должного и недолжного. Конечно, для этого человеку необходимо моральные нормы, по меньшей мере, знать. Нравственная вменяемость, т.е. знание и усвоение моральных ценно­стей и норм, является одним из условий свободной и сознательной мо­тивации поступков. В конечном счете, мотивация поведения нормами морали представляется оптимальной как с точки зрения интересов об­щества, так и, в конечном счете, интересов личности.

Свободная сознательная моральная мотивация поступков пред­полагает комплекс необходимых и достаточных условий для ее реаль­ного осуществления. Субъективно человек несет ответственность прежде всего за моральное качество мотивов своих поступков. Мера от­ветственности находится в прямой зависимости от степени свободы вы­бора формы поведения и его мотивов. В плане этики свобода состоит в максимально возможной независимос­ти человека от гнетущих сил, во власти, господстве его над этими сила­ми: внешними – природными, социальными и внутренними – над собственными страстями и инстинктами. Для моральной свободы всего важнее господство разума над страстями, как это доказывали еще древние философы-стоики, а также Спиноза и другие философы Нового времени. Это – не свобода от внешних и внутренних условий выбора, а именно – свобода выбора в системе наличных данных условий. Для отдельного субъекта деятельности свобода такого выбора зависит от ряда обстоятельств. Во-первых, наличие объективной физической воз­можности выбора поступка и его мотива, т.е. наличие альтернативных вариантов для выбора и, следовательно, мотивации. Если инструкция “сверху”, приказ начальника однозначно детерминирует последующее действие исполнителя, то о какой свободе мотивации может идти речь? О каком выборе мотивов может идти речь относительно человека, вы­павшего из самолета без парашюта? Итак, внешняя физическая воз­можность выбора – необходимое условие моральной мотивации.

Во-вторых, субъективная, психическая способность человека к сознательному выбору. Младенцы, слабоумные душевнобольные не признаются морально (и юридически) ответственными за свои поступки, потому что они неспособны мотивировать свое поведение.

В-третьих, важным условием моральной вменяемости личности является знание принятых в обществе моральных требований.

Наконец, в-четвертых, при наличии перечисленных условий сво­бодной моральной мотивации возникает чувство удовлетворения от правильного поведения, вполне оправданного, по мнению деятеля, высокими мотивами. Конечно, поступок может оказаться правильным и мо­рально ценным и в том случае, если он был совершен по однозначному приказанию начальника, т.е. отсутствовала борьба мотивов, не было альтернативного выбора, т.е. не было первого условия для свободной мотивации. Но исполнитель приказания не получит того чувства удо­влетворения, которое возникает при действии по собственному реше­нию. Дисциплина – тоже полезный стимул, но действие по внешнему принуждению, без собственной свободной мотивации, не может принес­ти удовлетворения, тем более если поступок, его результат вызывает внутреннее неприятие. Понятно, что в таком случае исполнитель не мо­жет и не желает нести личную моральную ответственность за поступок.

Итак, свобода моральной мотивации состоит в объективной воз­можности выбора мотивов, субъективной способности сделать такой выбор, знании альтернатив, в частности соответствующих данному поступку моральных норм, и вытекающим из всего этого чувстве морального удовлетворения и готовности нести моральную и иную ответ­ственность за содеянное.

Мера ответственности прямо пропорциональна степени свободы. Обе вместе зависят от того, кто является субъектом действия и кто или что – его объектом, как уже об этом говорилось выше в связи с мораль­ной оценкой поступка в зависимости от условий его совершения. Ясно, например, что в качестве частного лица человек несет ответственность за все свои действия, а как лицо должностное он отвечает лишь за поступ­ки, связанные с его профессиональной деятельностью. Понятно, круг таких поступков уже, но мера ответственности за них несравненно вы­ше. Должностное лицо обязано знать моральные и юридические нормы, которые и должны выступать доминирующими мотивами его служебной деятельности. Иначе возникнет несоответствие с его социальной ролью руководителя, чиновника, юриста, учителя, врача и т.п. – основание для снятия с должности. С другой стороны, мера ответственности за мо­ральный выбор меняется в зависимости от объекта действия. Скажем, одно дело – убийство противника на войне или дуэли. Другое дело – убийство или даже просто жестокое обращение с беспомощным ребен­ком, стариком. Моральная ответственность во втором случае несрав­ненно возрастает, в частности и от того, что несравненно шире выбор мотивов, свобода мотивации. В бою или на дуэли – минимальный вы­бор “или-или”. Тем более что на войне выбор вообще невозможен: дей­ствия солдата однозначно предопределены уставом и приказом. В слу­чае со стариком, ребенком на передний план выдвигается субъективная личная мотивация, которая всей своей тяжестью увеличивает неизме­римо груз моральной, и именно моральной, ответственности, которая не может быть переложена на кого-то другого.

Таким образом, моральная свобода, свобода выбора мотивов и поступков – это не свобода от ответственности. Это свобода при максимальном осознании ответственности за выполнение общепринятых моральных требований, моральных норм поведения и его мотивации.

 

 

НОРМЫ МОРАЛИ

 

Нормы морали – это своеобразные первона­чальные “клеточки” нравственности, из которых складывается здание нравственной системы общества. Нравственность проявляется в виде определенных, постоянно воспроизводящихся в обществе правил поведения, или норм. Этика изучает нормы морали и как определенные образцы (стандарты) поведения людей в обществе, и как требования (предписания), регулирующие поведение людей. В этом смысле этика рассматривает поведение человека как нормативно заданное, предписанное теми или иными нравственными нормами. Этика описывает моральные нормы, проясняет их регулятивную природу, специфику, структуру и содержание. Ее интересуют также от­ношения между нормами и правила (принципы) образования нормативных суждений и умозаключений, законы нормативного мышления.

Всякая норма морали имеет внутреннюю структуру1. Во-первых, диспозицию – предписание определенного поведения (деяния или недеяния). Говоря иначе, любая норма морали содержит в себе определенное предписание или веление, выраженное, как пра­вило, в повелительном наклонении: “не убий”, “возьми”, “верни”, “наслаждайся”, “проживи жизнь незаметно”, “будь независим”, “подчиняйся только нравственному долгу” и т.п. Нормы морали не столько советуют, убеждают, просят, учат поступать известным об­разом, сколько велят, предписывают, требуют известного поведения.

Во-вторых, предписание, выраженное в норме, имеет область своего определения – круг лиц, к которым оно потенциально или ак­туально обращено. В этом смысле различаются единичные требования, особенные нормы (например, этика врача, юриста) и всеобщие (универ­сальные) нормы, обращенные к каждому человеку. В самой норме конкретный смысл или цель предписываемого действия могут быть не всегда четко выражены, но всегда так или иначе подразумеваются. Поскольку это так, то любая норма мо­рали поддается истолкованию и разъяснению. Толкование и разъяснение смысла нравственных норм составляют одну из основных за­дач этики как нормативной дисциплины.

Для целого ряда норм морали также характерным является та­кой структурный элемент, как гипотеза, т.е. указание на те ус­ловия, при которых должно исполнять предписанное нормой дейст­вие.

Ввиду такого структурного элемента, как гипотеза, нормы морали делятся на категорические (действительные при любых условиях) и нормы, сообразованные с возможностями людей и ситуацией. Безусловно категорическими являются нормы христианской морали: “не убий”, “не кради” и др.

Норма морали предполагает определенные меры воздействия, которые общество способно применять к нарушителю вы­раженного в норме веления. В нравственности санкции выступают, как правило, в виде осуждения, порицания, неприятия общественным мнением, совестью самого человека аморальных поступков, т.е. идеально.

Нормы морали различаются не только по содержанию предпи­сания, области своего определения, значения, дей­ствия, но также и по своему источнику. Источниками норм морали могут выступать обычай, традиция, этическая доктрина или авторитет (Будда, Сократ, Иисус Христос, Магомет и др.), об­щественное мнение, наконец сам человек, как говорил Кант, его са­мообязывающий разум. В этом отношении, кстати, Кант совершенно справедливо делил все нормы в зависимости от источника своего возникновения на два основных класса: гетерономные – устанавли­вающие человеку внешние обязанности, имеющие внешний источник своего долженствования, и автономные, представляющие собой, по сути, самопредписания, самовеления, имеющие источ­ником автономию воли.

В этике под источником моральных норм подразумеваются, во-первых, те исторические, объективные, материальные условия, которые вызвали к жизни те или иные нормы морали. В этом отношении этика говорит, что нормы морали формируются самой жизнью, что они возникают в прак­тике реальных социальных, нравственных отношений. Этика рассматривает, во-вторых, в качестве источника моральных норм нравственное сознание определенной исторической эпохи. Этика подчеркивает, что нормы формируются, артикулируют­ся, озвучиваются самосознанием определенного исторического вре­мени. В этом отношении источником нравственных норм выступают мифология, этические воззрения великих моралистов, общественное мнение. Наконец, норма может быть выведена из другой, более общей нормы как ее следствие, импликация.

Норма морали как прескрипция (предписание) отличается от дескрипции (описания, суждения о фактах). Норма выражает долженствование, а не описывает сущее. Относительно предписания, выраженного в норме, мы не можем сказать, какой реальности (фактам) оно соответствует. Очевидно, что суждение “нечто есть”, т.е. суждение, описывающее факт, существенно отличается от суждения о должном. Таким образом, этика проводит различие между бытием и долженствованием и подчеркивает, что норма морали имеет особый онтологический статус, отличный от онтологического статуса фактов.

В отличие от суждений факта, норма­тивные суждения, нормы “не являются ни истинными, ни ложны­ми”1, а обладают значением действительности или недействительно­сти, правомерности или неправомерности. Например, дескриптивное, или описательное, суждение может быть истинным или ложным. Относительно же прескриптивного, нормативного, суждения нельзя сказать, истинно ли оно или нет. Этику ин­тересует в данном случае другой вопрос: является ли требование или норма, выраженная в нормативном суждении, действительной или нет. Говоря иначе, ее интересует основание предписания, выраженного в нормативном суждении.

Норма (и выражающее ее нормативное суждение) может быть действительной или правомерной, если существует некая “более высокая” норма, из которой первая выводится как следствие, или если она постулируется как высшая норма определенного нрав­ственного, нормативного порядка.

Таким образом, основанием действительности одной нормы может быть лишь действительность другой нормы1. Норму, пред­ставляющую собой основание действительности другой нормы, об­разно называют высшей (т.е. “более высокой”) нормой по отноше­нию к этой другой норме, которую называют “низшей”. Правда, иногда возникает впечатление, будто действительность нормы можно обосновать тем фактом, что она установлена какой-либо вла­стной инстанцией: человеческой или надчеловеческой. Например, действительность Десяти заповедей в христианской этике обосновывают тем фактом, что их дал на горе Синай Бог Яхве, или что врагов должно любить потому, что Иисус, Сын Божий, предписал это в На­горной проповеди. Однако с деонтической точки зрения основанием действительности нормы служит не тот факт, что, например, Бог в определенное время и в определенном месте установил определен­ную норму, но молчаливо подразумеваемая норма, согласно кото­рой должно исполнять заповеди Бога2.

Поиск основания действительности нравственной нормы, от­вета на вопрос, почему я должен ее выполнять, не может продолжаться бесконечно, в отличие от поиска причины в цепи причин и следствий, он должен закончиться нормой, которая – как послед­няя и наивысшая – постулируется, говоря иначе, принимается как высший нравственный принцип.

В свою очередь, высшая нравственная норма или принцип является системообразующим началом некоей этической системы. Например, в рамках гедонистической этики такой нормой выступает требование “наслаждайся”, эпикурейской – “проживи незаметно” и т.п. Все нормы, которые можно вывести из одной и той же основной нормы, образуют определенную нормативную систему, которая ха­рактеризуется целым рядом существенных особенностей, и в частно­сти непротиворечивостью, неантиномичностью, связанностью норм, которые в нее входят, и др. Так, нормы: “не лги”, “не обманывай”, “не лжесвидетельствуй”, “исполняй данное обещание” можно вывести из нормы, предписывающей правдивость. Из нормы, предписывающей любить ближнего, можно вывести следующие нормы: “не должно причинять ближнему зло, в особенности уби­вать его”, “не должно причинять ближнему моральный или физи­ческий вред”, “если ближний попадет в беду, ему должно помо­гать”1 и т.п. Говоря иначе, норма или принцип “люби ближнего” задает такую нормативную систему, в рамках которой должно оказы­вать помощь ближним, не обманывать их и т.д.

Основу отношений между нормами составляет не только их сходство или различие по принадлежности к тому или иному норма­тивному порядку, но и различия по выраженному в них предписа­нию, области определения, значения (смысла), действительности во времени и пространстве. Поэтому нормы морали бывают сравнимые и несравнимые между собой. Сравнимые нормы имеют в сво­ем составе общий термин – область определения (субъект) или прескрипцию, несравнимые – нет. Например, несравнимыми будут нормы: “Все врачи должны исполнять клятву Гиппократа” и “Все родители должны заботиться о своих детях” и т.п..

Сравнимые нормы, в свою очередь, бывают совмести­мыми (связан­ными) и несовместимыми (несвязанными). Сов­местимыми называются такие нормы, которые выражают од­но и то же веление полностью или хотя бы в некоторой части. Несовместимыми будут нормы, выражающие противоположные, или противоречащие, веления.

Совместимые нормы делятся на равнозначащие и подчинен­ные. Равнозначащие, или эквивалентные, нормы выражают одно и то же веление в различной форме. Например: “Каждый человек имеет право на жизнь” и “Никто не обязан умирать”; “Ни один че­ловек не имеет права оскорблять другого” и “Ни одному человеку не разрешено оскорблять другого”. Это две пары равнозначащих, взаимозаменимых норм, каждая из которых имеет одно и то же деонтическое содержание, но их формальное построение раз­лично. Следует подчеркнуть, что если норма действительна и пра­вомерна, то эквивалентная ей норма также действительна и право­мерна.

Подчиненные нормы имеют общую прескрипцию, а об­ласть определения (субъект) одной нормы включает в себя область определения другой нормы. Здесь одна норма будет подчиняю­щей, а другая – подчиненной. Подчиненные нормы различаются своей областью определения, но одинаковы по зна­чению и смыслу выраженного в них предписания: подчиняющее нормативное суждение носит характер общей нормы, подчиненное суждение – конкретного требования. При действительности и правомерности общей нормы и частное требование будет действительным или правомерным.

Несовместимыми нормами являются нормы, которые пред­писывают одному и тому же лицу или группе лиц противоположные действия в одно и то же время, в одном и том же месте или отноше­нии. Таким образом, для того чтобы две нормы были несовмести­мыми, нужно учитывать целый ряд особенностей. Так, несовмести­мости, или противоречия, в широком смысле слова не будет в том случае, если что-либо предписывается одному и тому же лицу и то же самое отрицается, но в разное время. Точно так же не будет несо­вместимости или противоречия, если одна норма нечто предписыва­ет определенному лицу или группе лиц, а другая это отрицает, но в ином отношении. Например, требование уничтожить противника не противоречит требованию не трогать союзников и т.п.

Противоположными будут являться такие несовместимые нормы, которые одновременно не могут быть правомерными, но могут быть одновременно неправомерными.

Противоречащими же будут такие нормы, которые одновременно не могут быть ни правомерными, ни неправомерными. При правомерности одного веления, выраженного в норме, его отрица­ние будет неправомерным, а при неправомерности первого второе будет правомерным.

В сфере нормативного мышления тем не менее могут возникать ситуации, когда, несмотря на несовмести­мость и противоположность, оба нормативных суждения имеют зна­чение правомерности. Говоря иначе, для нормативного мышления не является исключением антитетика или антиномия норм, когда при правомерности одной нормы противоположная норма также является вполне правомерной и действительной.

Антитетичность, или парадоксальность, нормативного мышле­ния, так же как и его противоречивость, известна с древнейших вре­мен, хотя ее природа не была вполне осознана. Так, с давних пор из­вестен так называемый парадокс “брадобрея”1. Суть его сводится к следующему: совет одного селения издал указ, что деревенский брадобрей (предпо­лагается, что он единственный брадобрей в этой деревне) должен брить всех мужчин данного селения, которые не бреются сами, и только этих мужчин. Конкретизация этой нормы примени­тельно к самому брадобрею приводит к двум противоположным, но тем не менее правомерным, вытекающим из первоначальной общей нормы, нормативным суждениям: “брадобрей должен брить себя сам” и ”брадобрей не должен брить себя сам”. Вполне понятно, что наличие парадоксов, антитетики норм ставит под вопрос саму воз­можность этической аргументации, применения на практике норм морали, т.е. возможность из более общих норм выводить более частные.

Конечно, антитетика норм возможна не только в результате па­радоксов, неправильно сформулированных общих норм, приводящих к взаимоисключающим, но тем не менее одинаково правомерным нормативным выводам или решениям. Гораздо чаще антитетика норм возникает в силу их принадлежности к различным норматив­ным системам, в рамках которых каждая из норм является вполне правомерной и обоснованной. На такую возможность в свое время указывал И. Кант, который считал, что основная антино­мия нравственного сознания человека может возникать в силу про­тивоположности веления долга, добродетели, с одной стороны, и стремления человека к счастью, с другой1. Говоря иначе, Кант со­вершенно правильно определил, что могут существовать два вполне оправданных нормативных порядка, один из которых основан на принципе счастья, другой – на принципе долга или добродетели. Мето­дологическую основу разрешения антиномий практического разума сам Кант видел в разграничении “логики морали” и “логики чувств”, “логики долга” и “логики склонностей и влечений”.

Прояснение онтологического статуса норм, изучение характера и природы их отношений между собой важно и в связи с проблемой толкования норм морали и выяснения их специфики. Одна и та же норма морали может быть выражена в формально различных сужде­ниях. Если же не отделять норму от средств ее выражения, то может оказаться, что одна и та же норма будет устанавливать различные предписания. Но в та­ком случае было бы невозможно не только передавать нормы и пе­реводить их с одного языка на другой, но и применять их в практи­ческой жизни. Поэтому критики этой точки зрения, среди которых можно назвать таких выдающихся ученых, как Лейбниц, Гумбольдт и другие, считали, что норму следует рассматривать в абстракции, отвлечении от средств ее выражения. Одна и та же норма может формулироваться по-разному в различных языках и кодексах, но ее содержание и смысл можно рассматривать как некоторую абстрак­цию, взятую отдельно от ее языкового, знакового выражения. По­этому объектом этического толкования являются нормы морали, а предметом толкования – их содержание и смысл.

Уяснение этого содержания и смысла достигается различными способами. Способ этического толкования представляет собой отно­сительно самостоятельную совокупность приемов анализа норм. Выделяют грамматическое, логико-деонтологическое, систематиче­ское, историко-социологическое и телеологическое толкования.

Грамматическое толкование представляет собой набор прие­мов, направленных на уяснение морфологической и синтаксической структуры нормативного высказывания, выражающего норму, выявление значения отдельных слов и терминов, употребляемых союзов, предлогов, знаков препинания, грамматического смысла всего нор­мативного суждения.

Логико-деонтологическое толкование предполагает использо­вание законов и правил деонтической логики для уяснения подлин­ного смысла нравственной нормы, который не совпадает с ее бук­вальным изложением.

Систематическое толкование – это уяснение содержания и смысла моральной нормы исходя из ее места, которое она занимает в той или иной этической системе. Так, практически все этические воз­зрения включают в себя норму ненасилия, однако в различных эти­ческих системах она приобретает различные вес и значение.

Историко-социологическое толкование заключается в изуче­нии социально-исторических условий возникновения той или иной нормы морали. В этом плане весьма показательны исследования, проведенные Ницше, Монтескье, Вебером и др.

Телеологическое (целевое) толкование направлено прежде всего на установление подлинных целей, которые ставились при формулировании и обосновании тех или иных нравственных норм.

В зависимости от сферы действия норм морали различается толкование нормативное и казуистическое. Нормативное толкование изначально предназначено для распространения на неопределенный круг лиц и случаев. Оно имеет, как правило, абстрактный характер, т.е. не привязано к конкретной жизненной ситуации. Казуистическое толкование норм морали, напротив, вызывается вполне определенным случаем и рассчитано на рассмотрение именно данного кон­кретного дела.

В процессе толкования и разъяснения содержания и смысла нравственных норм вполне закономерно возникает вопрос об их специфике, отличии от других нормативных регуляторов – норм пра­ва, религиозных или организационных норм. В этом случае толкова­ние норм тесно связано с пониманием природы морали как таковой.

Специфика моральных норм вырисовывается в истории этической мысли через целую серию теоретических антиномий и противоречий1. С одной стороны, этика подчеркивает, что нормы мо­рали имеют объективное значение. По своему содержанию они не зависят от склонностей, предпочтений, произвола, субъективного мнения кого бы то ни было. Но с другой стороны, требования и предписания, выраженные в моральных нормах, не могут быть объ­ективными по самой своей природе. В силу особенностей норматив­ной регуляции они всегда являются выражением чьего-то веления (воли общества или социальных групп, как полагала этика Просве­щения, Бога или разума, как считали этики религиозного или идеа­листического толка). Кроме того, в сфере морали источником нормы выступают личные мотивы и самовеления личности, без которых нет собственно морали как сознательного действия. Говоря иначе, если выраженное в норме предписание выступает лишь в виде внешнего требования, только как внешняя необходимость или чужое повеление, то эта норма не будет нравственной в собственном смысле сло­ва. Подлинно моральной норма становится тогда, когда содержа­щееся в ней требование осознается самим человеком как внутреннее веление самому себе, как самовеление, субъективная необходи­мость.

С первой антитезой в понимании специфики норм морали свя­зана и вторая. Любые нравственные нормы, так как они проявляют­ся, фиксируются в истории, представляют собой выражение опреде­ленного образа жизни известной социальной общности. И в этом от­ношении нормы морали всегда выражают определенные обособлен­ные интересы тех или иных групп людей. Этот относительный ха­рактер всякой системы нравственных норм является общепризнан­ным фактом европейской науки, как только она перешла к изучению исторически изменчивых нравов. Но в то же время всякая собствен­но нравственная норма всегда выражается в общеобязательной, об­щечеловеческой форме. Как обосновывает это положение Кант, вся­кая особая, партикулярная норма, правило поведения могут быть признаны подлинно моральными в том лишь случае, если они выдер­живают проверку на общезначимость, на всеобщее, всечеловеческое применение.

Следующая альтернатива в понимании специфики норм мора­ли связана с проблемой соотношения их практической значимости и нравственной безусловности. С одной стороны, в этической мысли прошлого было достаточно осознанно и отчетливо выражено практи­ческое назначение норм морали. С этой точки зрения нормы морали – это метод и средство достижения общественного и личного блага. Но, с другой стороны, подлинные нормы морали, требования, зало­женные в них, не имеют ничего общего с практическим расчетом, социальной полезностью, “благоразумием”, с достижением жела­тельных результатов. Как подчеркивал Кант, если мы наблюдаем ис­тинно нравственный поступок, совершенный “с непоколебимым духом” и “без всякого намерения извлечь какую-нибудь выгоду в этом мире или на том свете”, то такой поступок оказывается для нас го­раздо более привлекательным, нежели такое же действие, но совер­шенное из интереса1. Нормы морали, считал Кант, нельзя рассматривать лишь как способ достижения какого-то результата, определенной цели. Напротив, именно цели и практические резуль­таты, к коим стремится человек, должны быть соотнесены, согласо­ваны с нравственными нормами.

Нормы создаются людьми, но в процессе их жизнедеятельности объективируются, отчуждаются, начинают высту­пать как нечто существующее независимо от человека; и каждое по­следующее поколение должно вновь распредметить эти нормы, сде­лать их внутренним мотивом своего поведения. Поэтому нормы мо­рали, рассмотренные на различных ступенях и стадиях этого про­цесса, могут выступать в теоретическом сознании в виде взаимоис­ключающих дефиниций и определений.

Суммируя взгляды на специфику норм морали, можно сказать следующее. Во-первых, нормы морали, в отличие от других регуляторов поведения, побуждают человека к совершенству, в широком смысле слова доб­ру. Во-вторых, нормы морали возникают как результат свободной, волевой активности человека, а не как результат известного рода ес­тественной причинности. В-третьих, нормы морали не утилитарны, не являются средством достижения какого-либо полезного результата. Словом, не полезность определяет выбор нравственных норм, а, напротив, нормы морали определяют, какие практические цели че­ловек должен ставить перед собой. В этом отношении нормы морали носят безусловный характер. В-четвертых, нормы морали побужда­ют, обязывают человека жить сообща с другими людьми согласно “золотому правилу” нравственности, они также очерчивают для чело­века сферу безусловно запретного поведения. Наконец, в-пятых, нормы морали носят автономный, а не гетерономный характер, в от­личие от других видов норм. Говоря другими словами, моральные нормы в своем обязующем значении являются самообязательствами человека, моральные нормы не допускают разведения субъекта и объекта нравственных требований. Общность или отдельные инди­виды, устанавливающие и санкционирующие нравственную норму, как правило и являются той общностью и теми индивидами, кото­рые эту норму исполняют.