Москва, сентябрь 1994 года

 

У Столетова кольнуло под сердцем, когда он увидел стройную фигурку Насти, вынырнувшую из толпы пассажиров. Как всегда в этот час, на Белорусской людской водоворот переполнял вестибюль. Едва он рассасывался, кто вверх – к вокзалу, кто – на переход, как врывался новый поток измочаленных давкой и духотой пассажиров.

"С первых дней в прокуратуре талдычили, что наша работа требует полной самоотдачи, полного растворения в себе. Только тогда она идет, а ты – живешь.

Поверил, дурак! Не понял по молодости, что этого же требуют близкие – самоотдачи и полного растворения в них. Только тогда возможно счастье, потому что слиться с другим – это и есть любовь, без которой не жить. – Столетов тяжело вздохнул. – Вот теперь ты умный, да? Старый хрен ты у разбитого корыта!

Бывший «важняк» прокуратуры Союза, бывший муж красавицы‑жены. Все, что у тебя было и есть – эта вот сумасбродная пигалица. И уж коли это до тебя дошло, сумей раствориться в дочери, или ты погиб, старый. Попробуй жить ее проблемами, хоть раз в жизни попробуй", – сказал сам себе Столетов.

Настя озиралась по сторонам, отделенная от него стайкой иностранных туристов пенсионного возраста. Гид тыкал зонтиком в потолочные росписи, фарфоровые бабульки с сиреневыми волосами и жердеподобные мужики в клечатых штанах восхищенно цокали языками и щелкали фотоаппаратами.

«Как дети, ей‑богу! – подумал Столетов. – Неужели не догадываются, что наше метро уподобилось египетским пирамидам? Ветшающий памятник былого могущества. Вообще‑то показательно. У нас в таком возрасте мыкаются на пенсию или сигареты у метро продают. А у них только жить начинают. Разъезжают по всему миру, как по филиалу Национальной галереи. И еще наши спорят, кто выиграл в третьей стадии мировой войны».

– Пап, ну ты даешь! – Настя подлетела и, привстав на цыпочки, чмокнула в щеку едва успевшего подняться Столетова.

– Настюха, что люди подумают!

– А! Очень даже хорошо подумают. Про меня – что не дура и нашла себе спонсора. А про тебя – что, в отличие от избитой истины, и борозды не портишь, и пашешь глубоко. Иначе такую бы не удержал.

– Ох, языкатая ты, в маму, – вздохнул Столетов.

– Зато умная – в папу. – Она потерлась носом о его ухо, и у Столетова от этой сохранившейся у них с детства игры сладко заныло сердце. – Сядем?

– Давай, а то ноги не выдержат.

– Папуль, – Настя осмотрела вестибюль. – А почему именно здесь, почему не дома?

– Хм. Педагогический прием, – улыбнулся Столетов. – Учу жизни.

– Жалеешь, что я не родилась мальчишкой?

– Что ты! Я тебя сразу полюбил. Ты родилась красавицей. С гладкой белой кожей, а не сморщенным ободранным крольчонком, как большинство.

– А ты комплиментируй, комплиментируй, мне нравится. – Настя широко и по‑детски счастливо улыбнулась. Перевирать слова любила с детства, встревоженная мама даже к логопеду таскала. Столетов сообразил, что так наружу выходит скрываемая Настей застенчивость, и сам включился в эту игру. Дочка еще больше полюбила его, а он узнал, что жены ревнуют не только к другим бабам, но и к родным детям. – Красиво ухаживать сейчас уже не умеют, – вздохнула Настя.Раньше думала, что это от безденежья, а теперь убеждена – от врожденного плебейства. – Она распахнула плащ. – Ой, душно как.

– Потерпи пять минут. – Столетов придвинулся ближе, чтобы она расслышала его сквозь вой проносящихся мимо поездов. – Это место на языке профи называется «карман». Видишь, скамейка крайняя. Рядом никто специально подготовленный не подсядет. Записать разговор в таком бедламе практически невозможно. И главное, через десять минут в лицо запоминаешь всех, кто остался в вестибюле.

Профессионалы из наружного наблюдения боятся «карманов», как огня. Это же не парк, где человек может просидеть весь день рядом с тобой, не вызывая подозрений. Все свои встречи старайся проводить в таких вот местах, где «чужой» не имеет мотивов надолго задержаться. Приходи заранее. Если подозрительные личности замаячат после прихода твоего знакомого, – значит, привел он. Делай выводы.

– А вывод у меня всегда один. – Настя погладила его пальцы. – Люблю я тебя, пап, просто сил нет. Зачем ты мне это рассказываешь? Сколько себя помню, ты из меня пытался Мату Хари сделать.

– Глупышка, – Столетов накрыл ее ладонь своей. – Я из тебя человека делал.

Был бы врачом, заставлял бы через раз мыть руки. А я прокурорский, хоть и бывший. Извини, я людей всегда делил на тех, кто сядет, и тех, кто уже сидел.

Воспринимать жизнь в розовом свете позволительно только в детском саду. И то, если мама с папой есть. А ты уже должна была понять, что жизнь – это драка всех против всех. Думать иначе – сознательно обрекать себя на роль жертвы.

Цивилизация не отменила борьбу за существование, просто поменяла правила.

– Что‑то ты сегодня злой.

– И тебя кто‑то обидел, да?

– Не обидел, а предал, – тяжело вздохнула Настя.

– Серьезно?

– Кому как, для меня – да. – Настя прикусила губку. – Козел один. И винить не за что, если разобраться. Работали вместе. Фотограф из него вышел бы классный. А он тюха... Знаешь, кем решил стать? Не поверишь!

– Кем?

– Крупье! Представляешь, будет ходить в штанишках без карманчиков, чтобы хозяйские фишки не тырил. А мохнолапые будут ему от барской сытости «на чай» бросать!

– Может, ему деньги нужны?

– А кому они не нужны! Решил кем‑то быть, будь. А бабки сами придут. Если, конечно, не мечтаешь о миллионах.

– У тебя с ним было серьезно?

– Не‑а. – Она покачала опущенной головой. – Только работа.

– Ну‑ну. – Столетов посмотрел вслед удаляющейся группке туристов, пристроившихся за гидом, как утята за мамашей. – Это еще не предательство.

Научись прощать тех, кто по слабости не может идти за тобой.

– Меня не это встревожило. Я была у Виктора. В клинике на этом треклятом острове.

– Заволжск, известное место. Как он?

– А! – Она небрежно махнула рукой. – У всех свои тараканы в башке. Во‑от.

И мой бывший благоверный в точности предсказал, что Мишка меня предаст.

– К‑хм. – Столетов внимательно посмотрел ей в лицо. – Некоторым удается предвидеть события. В этом нет ни мистики, ни чертовщины. Но никогда, слышишь, мышонок, никогда не позволяй им подавить себя. А сейчас пойдем, дам урок номер два.

– За что люблю тебя, пап, так это за то, что ты учишь, не унижая. Кстати, большая редкость.

– Ладно, не подлизывайся. Фотографии с собой?

– Ага, вот!

– Зачем тебе этот мужик? – Столетов посмотрел на фото и по‑профессиональному быстро «считал» описание личности мужчины. Под хранящиеся в памяти словесные портреты известных деятелей преступного мира он не подходил.

«Уже слава богу», – с облегчением подумал он. Настя с детства имела тягу к поиску приключений. Причем, мерзкая девчонка, всегда их находила. А расхлебывать приходилось ему.

– Сенсация, я же говорила! – Глаза Насти азартно заблестели. – Я его у Виктора на острове нашла. Представляешь, новая «Железная маска»! Тайный узник психтюрьмы.

– Может быть, может быть. – Столетов еще раз посмотрел на фотографию и спрятал в карман. – Пойдем наводить справки, дочка. С гонорара поставишь папе бутылочку коньяка.

Он цепким взглядом обшарил вестибюль. Наружка, зачем‑то пасшая выводок туристов, исчезла. Остальные были чистыми.

Они прошли по Лесной улице и у роддома свернули в переулок. Столетов незаметно осмотрелся и толкнул дверь в полуподвал.

– Что здесь? – Настя наморщила носик от резкого запаха каленого металла и масла.

– Фирма «Золотой ключик». Ремонт сейфов и замков. Бывший «Металлоремонт».Он постучал в окошко с табличкой «Прием заказов». – Есть кто живой? – Столетов притянул Настю к себе и прошептал:

– Ничему не удивляйся. В разговор не лезь.

Правую руку держи в кармане.

– Горит, что ли? – раздалось из‑за окошка.

– Все, мужики, социализм кончился, работать пора! – Столетов подмигнул Насте.

– Чего у тебя? – В раскрывшееся окошко высунулась рука с синими от татуировок пальцами.

– Запасной сделать. – Столетов снял со связки плоский английский ключ.

– Посмотрим. – Рука приняла ключ и исчезла. За тонкой фанерной перегородкой скрипнул стул.

– Наверно, богатым буду. Если старые знакомые не узнают, точно – разбогатею. Казан, ты что не здороваешься?

– Закон не велит ментам ручку жать, – ответил из‑за перегородки прокуренный голос.

– А «здрасьте» сказать – язык отвалится?

– Ну здравствуй, гражданин начальник. Дальше что?

– Впустил бы, Казан, неудобно как‑то. Да и рожа в окошко не пролазит.

– Ничего. Скоро без прокурорских харчей отощаете. В самый раз будет.

– Сидишь в подвале, а новости знаешь. Так впустишь?

За перегородкой вздохнули, потом щелкнул замок, и дверь с окошком приоткрылась.

Настя из‑за спины отца разглядела сухого мужчину лет шестидесяти, с впалыми, как у туберкулезника, щеками и редкими седыми волосами, едва прикрывающими красную лысину. Весь подоконник занимал огромный, давно не чищенный аквариум. Свет, проходя сквозь мутную воду, заливал комнату призрачным зеленым свечением. Горела только настольная лампа, освещая стол и угол стены с портретом Сталина на грязных обоях.

– С чем пришел, начальник?

– Да вот узнал, что в моем районе прописался сам Казан, решил навестить.

По старой памяти.

– А я думал, по делу. – Человек закатал рукава клетчатой рубашки и стал прилаживать болванку в маленькие тиски.

– Ох, Казан, дела все в сейфе остались. У нас с тобой теперь только делишки.

– С тобой? – Казан кивнул на Настю.

– Со мной.

– Ну‑ну. – Он несколько раз провел надфилем по заготовке и остановился. – Ладно, Столетов, не томи душу. С чем пришел?

– Один вопрос. Получаю ответ и ухожу.

– А потом сыскарей своих пришлешь...

– Обещаю, нет. Ты знаешь. Казан, мое слово железное.

– А она?

– За нее я отвечу.

– Лады. Но учти, своих я не сдаю.

– А это чужой. Лох из политических. Ты же один раз «закосил дурку» и загремел с зоны по статье «антисоветская пропаганда». Было?

– Ха! Отдохнуть захотелось. Зона тогда «хозяйская» попалась. Никакой жизни. А тут еще «кум» выеживаться начал. В стукачи меня сватал. – Казан принялся скупыми точными движениями водить надфилем. – Вот я и выписал себе путевку по политической статье. Чалился с уважаемыми людьми, одних профессоров полбарака было!

Столетов прошел в комнату, сел за стол, заваленный инструментами и заготовками ключей. Руками трогать ничего не стал, знал, у русского мастера за видимым бардаком на рабочем месте скрывается раз и навсегда заведенный порядок.

Вытащил из кармана фотографию.

– На тебя не угодишь, Казан. А я тогда тебе зону хорошую сосватал, как обещал. Кто же знал, что ты с замом по режиму собачиться начнешь. А зона была – почти курорт!

– Ага, как меня конвою сдали, так прямо в Сочи и отправились. А я с этапом – в Читу. Здоровье на этом курорте поправлять. И с «кумом» лаяться.

– Вот человек. Нужно только имя. Или кличка. Остальное – мое дело.Столетов протянул фотографию. – Не бойся, не западло. Мужик из политических.

Казан на секунду прервал работу, посмотрел на фотографию и опустил голову.

– Ну?

– Не нукай, начальник, не запряг. – Он провел по заготовке, надфиль издал противный резкий писк. – Твою... Испортил болванку! – Он бросил на пол заготовку, принялся вставлять в тиски новую.

Настя заметила, как напряглось лицо отца.

– Казан, кто он?

– Не знаю.

– Знаешь!

– Своих сдавать уговора не было!

– Тэкс‑мэкс‑пэкс. Значит, не политический. – Столетов достал сигарету, щелкнул зажигалкой. Фотография осталась лежать на столе. – Дела в сейфах остались, а память у меня хорошая. Хочешь, и твою освещу? Напомнить, как я тебя расколол, и ты, слезами и поносом исходя, сдал мне своего учителя – дядю Колю, Скрипача? Глаза не прячь! – Настя вздрогнула, такого голоса у отца она никогда не слышала. Она и не догадывалась, что всегда мягкий и внимательный к ней отец может быть таким. – Ты мне вора в законе сдал. Казан. За это тебя давно на ремни порезать надо. А ты живой. Ручонками не шеруди, дурень! Напильник мне в горло не пристроишь, не надейся. Она, – Столетов кивнул на замершую у порога Настю, – завалит тебя с одного выстрела. А ты жизнь любишь. Казан. Это я еще тогда понял и на том взял. Кто это?

– На кой это тебе, начальник? – Казан расстегнул воротник рубашки. – Ты же, вроде, не при делах теперь.

– Надо. Что ты меньжуешься, как девка! Он же не из блатных, сразу видно.

– Один хрен, я жить хочу.

– За Скрипача тебе не отмолиться. Одним грехом больше, одним меньше. А я буду молчать, как молчал до сих пор.

– А почем мне знать?

– Дурень! Шепнул бы я хоть слово, прокуратура бы тебе сюда прямой телефон поставила. Стучал бы каждый день, как пионерский барабан. Я прав?

Казан лихорадочно завозил надфилем, время от времени бросая острый взгляд на лежащий рядом ключ Столетова.

– Казан, не валяй Ваньку. Кто это?

– Крот, – сказал тихо, так, что Настя еле расслышала сквозь писк надфиля.

– Крот... Кротов? Тот самый?

– Он, – кивнул Казан, не прекращая работы.

– Не может быть.

– И я говорю... Крот в прикиде лагерном! Быть того не может. Не та масть.

Тем более...

– Тем более, что кончили его в девяностом, – подсказал Столетов.

– В восемьдесят девятом, начальник. А фотка свежая. На том свете, видать, снимали.

– Тэк‑с! – Столетов повертел в руках фотографию, – прищурив глаза от дыма, стрельнул взглядом в Настю. – А чего ты испугался? Ваши дорожки никогда не пересекались, или нет?

– Господь с тобой, Валерий Иванович! Я медвежатник с нюхом, как лох, на первую кубышку не бросаюсь. А кротовскую даже «под вышкой» не стал бы колоть.

Себе дороже.

– Почему?. Мужик деловой был, кубышка имелась. Мог бы разок грохнуть.

– Потом меня грохнули бы. – Он вытащил готовый ключ, стал протирать масляной тряпочкой. – Такие дела, начальник. У Крота не убудет, да ты и сам дознаешься. Слушай, что верные люди говорили. Наехали на Крота один раз, давно еще. До паяльника в задницу дело не дошло. Просто развести попытались. – Он сунул в рот раскрошившуюся сигарету без фильтра, чиркнул спичкой. – Вот. А потом их всех порубали. Топорами, прикидываешь? Двенадцать человек. Без базаров, покромсали – и все. Один успел слинять. Добрался до Ростова‑папы, лег на грунт.

– И?

– Через два месяца его голову подбросили на ту хазу, где остальных порубали. Такие дела. Стоит за Кротом кто‑то. Хотя Крот, ты же знаешь, у «деловых» первым после бога был. Вот и думай, начальник. – Он протянул Столетову ключ. – Готова работа.

– Сколько с меня? – Столетов полез в карман.

– Обижаешь, начальник. Мы к тебе со всей душой, а ты бабки!

– Не гони, Казан. Я у вашего брата никогда не одалживался. Сколько?

– Как хочешь, начальник. – Казан протер руки ветошью. – Четыре штуки.

– Держи. – Столетов отсчитал деньги, сунул в карман фотографию и встал. – Не прощаюсь, Казан. Соседи мы теперь, зайду как‑нибудь на огонек.

– Угу, – тот кивнул. – Одна радость теперь – «важняк» Стольник свалил на пенсию. Отстрелялся, слава тебе господи. – Он небрежно бросил деньги в ящик, еще раз протер пальцы ветошью.

– Это для кого как. Казан. Заведу сейфик с «капустой», тебя позову, как дверь заклинит.

– Заведешь сейфик, я сам приду, начальник! – Казан улыбнулся, сверкнув рядом желтых «фикс».

Только вышли из подвала, Столетов рывком затащил Настю в подворотню.

– Не дыши!

– Ты чего, пап? – Она поморщилась, такой жесткой была сейчас его рука.

Из подвала вышел молодой парень в кожанке, посмотрел по сторонам и, неуверенно оглядываясь, пошел к Лесной улице.

– "Сосед мальчоночку прислал, он от щедрот меня позвал", – прошептал Столетов. – Видала? Старый хрен нам «хвоста» решил навесить.

– Что ты такой злой, папа?

– Я не злой, я работаю. – Он отпустил ее руку. Встал рядом, прижавшись спиной к шершавой стене.

– Это и был урок, да?

– Ага! – зло улыбнулся Столетов. – Хотел тебе преподать, а сам нарвался.

– И какой урок предназначался мне? – Настя зябко передернула плечами.

– В принципе, простой. Если хочешь получить информацию, вцепись в гордо и не отпускай, пока клиент не расколется или не сдохнет. Ухватись за его жизнь, как за ниточку, и периодически подергивай, давая понять, что в любой момент можешь ее порвать.

– Жестоко это, папа.

– А иначе нельзя, лапуль. И запомни второй урок: одна ошибка – и ты из охотника превращаешься в дичь. – Он осторожно выглянул на улицу. – Тэкс‑пэкс!

Малец возвращается. Сейчас доложит, что потерял нас, и получит в ухо. Подождем немного. Если старый хрен сам выползет, плохи наши дела. Значит, я просчитался, пойдет докладывать ворам, что Крот воскрес.

– А кто этот Казан?

– Очень крупный спец. Последний из старой школы медвежатников. Как видишь, точит ключи в подвале. Все старые дружки обросли фирмами, деньги моют. А брать нельзя, порежут. Сейчас же все «под крышей» сидят, замучаешься на разборки ходить. Да и зачем сейфы колоть, когда деловые сами по тридцать процентов в месяц откидывают. Да, пока не забыл. – Он достал из кармана два ключа и зашвырнул их подальше во двор.

– Зачем? – удивилась Настя.

– Я еще не впал в маразм, чтобы медвежатнику ключи от квартиры заказывать!

Милая, я же знаю Казана. Видела, как работал? На образец только посматривал, в тиски вместе с болванкой не зажимал. Этот леший отмычку к любому замку сделает, если ключ хоть раз видел. А если в руках держал, то и подавно. Даже через год тютелька в тютельку выточит. Мастер! Таких скоро не останется.

– Интересно.

– Дальше будет еще интереснее. – Он погладил Настю по щеке. – Вляпались мы, девочка. Тебя отговаривать, вижу, бестолку. Вон, уже бесенята в глазах запрыгали.

– Пап, это из‑за меня. Я думала, он из политических...

– Думала! А нюх зачем? Ладно, я тоже хорош, – махнул он рукой. – Казан будет молчать. Пока, во всяком случае. Не сможет он рассказать никому, не сдав себя. Это хорошо. Учись, дочка, пока я живой. Имей убийственный компромат на каждого, и ты будешь жить долго и счастливо. – Он опять выглянул на улицу. – Порядок!

– Чисто?

– Ага! Сейчас пойдем. – Он повернулся к ней. положил руку на плечо.Настюх, обещай не делать глупостей. Из этого дела надо выходить. Но осторожно.

Я на днях уеду. На неделю‑другую. Тебя перепоручу одному человеку. Ему можно доверять.

– Пап, сенсация пропадает! – простонала Настя.

– Глупая! – он сжал ее пальцы, и она невольно поморщилась. – Работать можно только под прикрытием, если хочешь остаться живой. Забудь о «четвертой власти», общественном мнении и прочей муре. В стране идет гражданская война. И вашу братию используют, как пушечное мясо. Информация – товар и оружие одновременно.

Либо ты ее продаешь, либо ею убиваешь... Решай сама, как ты ее используешь.

Потому что, не дай бог, за тебя решат другие.

– А ты не накручиваешь?

Он усмехнулся, это выражение она переняла у него.

– Нет, лапа. У меня нюх. – Он провел пальцем по ее носу. – А твой курносик только сопли гонять умеет. Выходишь из дела?

– Нет. – Она упрямо, как делала в детстве, покачала головой. Челка упала на глаза.

– Эх, пороли тебя мало. – Столетов провел пальцами по ее лицу, убирая волосы. Сердце опять зашлось от боли.

– Сам знаешь, совсем не пороли. – Она потерлась щекой о его ладонь. – Ты пальцем ни разу не тронул и матери не позволял.

– Правильно, девочек нельзя. У запуганных женщин рождаются уроды. А потом их ловим и сажаем.

– Хороший ты у меня, пап.

– Вот и не доводи любимого папу до могилы, – грустно усмехнулся он, убрав руку.

За углом что‑то шлепнуло по луже. Раз, потом еще. Будто кто‑то пробовал ботинком глубину, не решаясь ступить дальше.

Настя заметила, как разом закаменело и сделалось белым лицо отца. Он пошарил взглядом по подворотне. Из переполненного мусорного бака торчали какие‑то обломки досок. Между ним и Настей лежали несколько размокших кирпичей: кто‑то выложил дорожку через лужу, вода сошла, а грязь и кирпичи остались.

Столетов ногой потянул к себе ближний, приложил палец к губам, потом, как нырнул, быстро нагнулся и схватил кирпич.

В подворотню заглянула дворняга. Дальняя родственница немецкой овчарки постояла, переводя взгляд с Насти на Столетова, и потрусила дальше, отчаянно шлепая по лужам.

– До инфаркта доведешь! – Столетов укоризненно посмотрел на хихикнувшую Настю. Хотел еще что‑то сказать, но промолчал.

 

 

Глава восьмая

ПРИНУДИТЕЛЬНАЯ ВЕРБОВКА

 

В Питере, как всегда, с неба сыпалась мерзкая морось.

Арсений Степанович Яровой, дослужившийся до майорской звезды на милицейском погоне и пригретый за услуги, о которых не любил распространяться, в МИКБ на хлебной должности начальника службы безопасности, за все годы уяснил, что главное – солидность. Однако за последние сутки от тяжеловесной мины на его лице не осталось и следа, движения стали неловко‑суетливыми, как у сержанта постовой службы, попавшего «на ковер» к начальнику ГУВД.

Выбираясь из такси, попал ногой в выемку, до краев залитую мутной холодной водой. Не сдерживаясь, витиевато выматерился, поймав восхищенный взгляд таксиста в зеркальце заднего вида. Машина рванула с места, и по кейсу, которым успел прикрыть полы плаща Арсений Степанович, ударили грязевые дробинки, вырвавшиеся из‑под взвизгнувших на мокром асфальте колес.

– Японский городовой! – Яровой даже задохнулся от ярости.

Полоса невезения началась еще вчера со звонка давнего друга, сумевшего, несмотря на все пертурбации последних лет, удержаться в кресле начальника райотдела милиции. Из короткого разговора Яровой вычленил три основные фразы – «у твоего сына неприятности», «на меня давят», «решить можно только на месте».

Бросив все дела, Яровой успел на Лениградский вокзал прямо к отходу поезда.

Сверившись с адресом на листке, он свернул на улицу Марата. Найдя нужный дом, немного постоял на улице, проверяясь, потом бросил окурок под колеса ползущих мимо машин и вошел в подъезд.

Бывшая коммуналка была переоборудована под офис. В таких он бывал тысячи раз, с тех пор как правление банка повесило на его службу выколачивание долгов с нерадивых клиентов. Механизм был прост: приняв поступление на счет клиента‑должника, банк тут же отряжал к нему «отряд финансовой гвардии», как прозвал его Яровой. Чтобы акция не напоминала банальный рэкет, к группе прикреплялся мальчик‑финансист. Его задачей было внятно и грамотно растолковать клиенту суть кредитной политики банка. Остальные с мрачными лицами стояли над душой директора‑должника, как живые символы неотвратимости платежа.

Яровой потянул носом воздух. Пахло пылью и раскаленным на паяльнике припоем. Вдоль стен по всему коридору стояли штабеля пустых коробок с надписью «Самсунг».

«Компьютерщики», – подумал Яровой и, посмотрев на пустующее место охранника, хмыкнул: «Лохи непуганые».

За ближней дверью девица увлеченно трепалась по телефону. Яровой прошел по коридору. Лишь на одной двери висела табличка.

«Пассаж, ЛТД», – прочитал Яровой. – «Все, как сказал Мишка. Но какое отношение это имеет к Сергею?»

– Входите, – раздалось из‑за двери в ответ на его стук.

Своих Яровой вычислял моментально. В том, что сидевший за столом человек имел отношение, как сейчас выражаются, к «силовым ведомствам», сомнений не было. Умение и желание давить как каинова печать лежит на всех, кто больше трех лет имел отношение к «органам». Человек давил, намеренно затягивая паузу и пристально рассматривая Ярового.

Арсений Степанович мысленно примерил на хозяина кабинета погоны. Выходило, не меньше полковника. Хотя с такой комплекцией, тяжелым лицом с крупными чертами и властной складкой губ можно было носить и генеральский китель, смотрелся бы, и сомневаться нечего.

Дуэль взглядов можно было бы продолжать до бесконечности, Яровой умел смотреть не хуже противника. Но он вспомнил о Сергее – и моментально сломался.

«На хрен выделываться! У него все козыри», – вздохнул Яровой и расстегнул плащ.

– Я от Михаила, – сказал он, сознавая, что зря суетится, его здесь знают и ждали. Компьютерщики – лишь камуфляж. Кабинет, захламленный коробками, два стола, заваленные платами, и пыльные стопки компьютерных журналов никак не вязались с сидевшим спиной к окну человеком.

– Присаживайтесь, – человек сделал неопределенный жест рукой.

Яровой придвинул жесткий обшарпанный стул и сел в пол‑оборота к двери.

Человек положил на стол плоскую коробочку и щелкнул кнопкой.

– "Глушилка". Разговор у нас будет конфиденциальный.

– Я не против. – Яровой успел отметить, что никаких татуировок на толстых коротких пальцах нет. И еще заметил желтые никотиновые разводы на указательном пальце левой и характерный нарост на среднем пальце правой, появляющийся у много писавших людей. «Из оперов. Только чей? Поймай его на жаргоне, сразу узнаешь».

– Михаил, надеюсь, ввел вас в курс дела? – Человек открыл тяжелый портсигар и достал сигарету без фильтра.

– Да. – Яровой на глаз попытался определить марку сигарет. По качеству набивки (из отечественных табак крошится, как из худого кулька) и фирменной синей полоске понял – «Житан». «А до этого, естественно, смолил что‑то типа „Примы“».

– Ничего, если повторю? – Он прикурил сигарету. – Итак, вы решили позаботиться о будущем сына. Похвально. Должность начальника службы безопасности крупного банка дает ряд преимуществ. Во‑первых, материальные.

Во‑вторых, уже наработаны полезные контакты. Парня можно пристроить в хорошую фирму и «поступить» в нужный институт. Вы правильно рассчитали, карьера военного в наши дни – опасная глупость. Воевать он будет не за великую Родину, а за чей‑то интерес. Глупо, согласен. На какое число наметили свадьбу?

– Через две недели, – машинально ответил Яровой, ужаснувшись в душе их осведомленности.

– Тоже правильно. Семьями давно дружите. Девочку хорошо знаете. Проблем «свекровь – невестка» не возникнет. Женить парня в Москве – это вы тонко придумали. Разом обрубаются все питерские связи. Пришлось посуетиться, парня заставляли подписать контракт на пять лет. Пашка Грачев выживает из армии одних и берет в кабалу новых. Ошибкой было оставлять парня без присмотра в последние дни. Должны же были понять, после казармы у него голова пойдет кругом.

Возможно, решили, пусть покуролесит на прощание, чтобы дурь вышла, а?

– Возможно. – Яровой полез в карман пиджака за сигаретами, одновременно чуть сдвинул кобуру под правой подмышкой. Был левшой, как ни пытался" но научиться стрелять с правой не смог. Сейчас это было большим плюсом, он сидел левым боком к столу. Если противник и ждет подвоха, по привычке будет следить за правой рукой. «Информации у него – вагон. Не в Сереге дело... Подставили парня. Черт, а я, как дурак, попер в Питер без прикрытия!»

– Сережа погулял на славу. Устроил отвальную для близких друзей. Пили‑ели, смотрели на ресторанных шлюх. Все, как у людей. Дело кончилось, как на Руси принято, легким мордобоем.

– Я в курсе. – Яровой покосился на дверь. В коридоре, если не считать щебетания девицы, было тихо. – Прибыл наряд. Ребят передали в комендатуру. Вояки моего брать отказались, так как по документам он уже отчислен из училища.

Михаил мне все рассказал.

– Сергей допустил две ошибки. И дело не в том, что не стерпел и дал в рожу какому‑то Салману. Мальчишке‑чеченцу лет семнадцать, но гонору хоть отбавляй.

Откровенно говоря, он сам нарывался. Но зачем было поминать его маму? Сами знаете, у кавказцев наш классический русский посыл к соответствующей матери считается смертельным оскорблением. Это первая ошибка. Вторую он совершил, когда за обиженного встали взрослые дяди.

– Удар вилкой можно списать на необходимую самооборону. Это же не нож, вытащенный из кармана. Их было больше, все чисто. А пострадавший отделался глубокой царапиной.

– Нет. Проникающим ранением в брюшную полость, если быть точным.

Классифицируется, как телесное повреждение средней тяжести. Если бы все было чисто, вы бы приехали сюда с ящиком коньяка для друга Миши и ремнем для сына.

Что‑то тут не так, да, Арсений Степанович? Мент вы опытный, дело‑то закрыть – два пальца обдуть. Но ваш Миша на это не – пошел. Он сказал, почему?

– Он сказал, что вы можете уладить этот вопрос.

– Могу. – Человек затушил сигарету и придвинул к себе телефон. – С потерпевшим справиться не сложно. Как понимаете, на нем много висит. Попросим шума не поднимать и тихо слинять из больницы. С мальчиком труднее. Щенок оказался породистым. Папа встал на дыбы. Связан с крупными авторитетами, сами понимаете, простить такое не может. Потеряет лицо, как говорят японцы.

– У меня есть деньги. – Яровой напрягся, разговор входил в финальную стадию.

– Знаю. Недавно сыну купили квартирку в Москве. Подарок молодым. Ну, думаю, родной банк не откажет в срочной ссуде.

– Сколько он хочет? – «Раз, прокол! О квартире никто не знает. Только хозяин риэлтерской фирмы и я. Вот уже ниточка!»

– Не важно, Арсений Степанович, сколько он хочет. – Человек покачал головой. – Важно, что попрошу я.

– Так говорите, хватит мурыжить!

Человек погладил выпуклый бок телефонного аппарата.

– Один звонок – и ваш Сергей выйдет из камеры. Я понимаю вашу горячность.

Миша предупредил, что папа Салмана надавил на все кнопки? Жаждет, так сказать, крови. Пока делу не дали ход, парня еще можно изолировать от уголовников. Но что его ждет в общей камере, вы знаете. Сын мента не протянет до конца следствия. А чей он сын, узнают очень скоро, папа Салмана об этом позаботится.

– Гарантии?

– Мое честное слово плюс звонок от Миши, что сын на свободе. А позвонит он через пятнадцать минут в ваш номер в «Прибалтийской». Или сюда. Как пожелаете.

– Сколько? – Яровой ткнул сигарету в расплющенную банку из‑под «Колы», служившую пепельницей.

– Не сколько, а что. – Человек положил на стол блокнот. – Вот телефон, вот бумага. Я звоню отцу Салмана и даю отбой. Вы пишете коды банка в системе связи Центробанка.Отдельным столбиком коды связисфилиалами.

 

* * *

 

– С ума сошли! Я их просто не знаю.

– Знаете, Яровой. Начальник службы безопасности просто не может их не знать.

– Их знает только председатель.

– И вы. – Человек улыбнулся. – Сами себя выдали. Сначала дрогнули, а потом сыграли возмущение. А дрогнули потому, что доступ к интересующему меня товару у вас есть. И взять его легко, но страшно. О сыне подумайте, Арсений Степанович.

Салманов папаша у меня на крючке еще больше, чем вы.

– Он не может так просто дать отбой. Авторитет потеряет...

– А я ему денег пришлю. Пусть похвалится перед дружками. Потом незаметно переведет назад. И будут волки сыты и бараны целы. Баран в данном случае ваш Сергей. Звонить?

– Да. – «Пора кончать. Пусть возьмется за трубку». – Яровой сделал вид что полез за сигаретами. Как только почувствовал, что из подмышки выползла рукоятка пистолета его левая рука нырнула за пазуху.

Удар обрушился неожиданно. В затылке словно взорвалась яркая вспышка.

Второй удар, как раскаленный прут вошел выше левой лопатки. Рука сразу же онемела И пистолет так и остался в кобуре...

 

Искусство ближнего боя

 

Максимов успел подхватить безвольно завалившееся на бок тело Ярового.

– Не убий – Журавлев трясущимися пальцами пытался поднести зажигалку к кончику сигареты.

– Жить будет, – спокойно ответил Максимов. – Рукой дня два шевелить не сможет, но это ерунда.

– Как ты только успел? – выдохнул вместе с дымом Журавле?

– Я его с самого вокзала пасу. Успел заметить, что он левша, – А настрой очень легко по походке вычислить. Ой сюда входил, как на ринг. – Максимов положил на стол пистолет Ярового. Быстро пробежал руками по телу от воротника до ботинок. Сзади, за поясом у Ярового в специальном кожаном чехольчике был диктофон. Проводки через рукав шли к ремешку часов. – Фирма «Лансье», – определил Максимов и положил диктофон рядом с пистолетом. – Кассетки хватает на пять часов записи. Вместо ленты – тонкая проволока. Редкая штука.

Кучеряво они в банке живут!

– Про «глучлку», значит, не поверил. – Журавлев повертел в руках маленький плоский диктофон.

– А кто поверит коробке с лампочкой? Он же не собака Павлова – Это точно. Так... Раз запись на пять часов, иаверняка разговор с другом Мишей записал. Правильно думаю?

– Зачем думать? Можно кнопку нажать и проверить. Он еще минуты две не очухается.

Пока перематывалась пленка, Журавлев курил, искоса поглядывая на спокойно сидящего на стуле Максимова. Сам Журавлев лишь едва успел заметить, что Яровой сделал лишнее движение левой рукой. И все. Но как Максимов среагировал на это движение, находясь за дверью, он никак не мог понять, а спросить не решался.

Он работал без обратной связи с Орденом. Находясь под плотным контролем, нельзя выйти на контакт со связником, нельзя использовать «почтовый ящик». Был лишь вариант экстренной связи. Посланник снабдил его тремя передатчиками‑"малютками", закамуфлированными под пистолетные патроны. Сжав такую капсулу, ты включал передатчик, и он выстреливал в эфир длинный сигнал, достаточный, чтобы дежурный радист взял пеленг. Потом передатчик замолкал, экономя батарею, и отзывался только на сигнал радиста‑поисковика, находящегося в радиусе пятидесяти метров. Можно было быть уверенным, что тебя или оставленную тобой «посылку» найдут люди Ордена.

Капсул было ровно три. Он использовал одну, вернувшись из Питера.

Ровно через сорок четыре минуты после получения сигнала от Олафа бомж, одиноко шатающийся вдоль ларьков на площади у Ленинградского вокзала, с облегчением вздохнул, вытащил черные пуговки наушников и щелкнул клавишей плейера. «Посылка» лежала у его стоптанных ботинок – примятая с одного бока зеленая банка «Баварии». На дне, под датой годности, был нацарапан значок, похожий на наклонную английскую букву "ф". Это была руна «Анзус» – знак Посланника. Записка, лежащая в банке, должна была быть доставлена адресату в кратчайшие сроки и любой ценой.

 

Когти Орла

 

Экстренная связь Посланнику

Цель операции – МИКБ. Нами проведена принудительная вербовка начальника службы безопасности банка Ярового Арсения Степановича. От него получены коды банка в системе информации Центробанка и пароли доступа в компьютерную сеть банка.

Запросите данные на следующих лиц:

Журавлев Кирилл Алексеевич, проходил службу в Московском управлении КГБ, старший офицер запаса. Осуществляет оперативные мероприятия в рамках операции.

Кротов Савелий Игнатович, род занятий в прошлом неизвестен, был связан с «теневой экономикой». Используется Гавриловым для легендирования операции.

До настоящего времени активных действий не предпринимал.

Водопьянова Инга Петровна, около 30‑ти лет, вероятно, среднее медицинское образование, род занятий в прошлом неизвестен. По заданию Гаврилова осуществляет наблюдение за проживающими на «объекте».

Фирма‑прикрытие: «Многопрофильная фирма „Рус‑Ин“». На владельца данными не располагаю.

Работаю под плотным контролем.

Олаф

 

Норду

Агент «Бруно» привлечен Гавриловым к участию, в операции на объекте «Нора». Прошу разрешения на расшифровку Олафа перед Бруно для подстраховки первого в случае чрезвычайной ситуации.

Печора

 

Печоре

Расшифровку категорически запрещаю. Исключить использование Олафом канала связи, выделенного для Бруно.

 

 

Глава девятая

НЕДОСТАЮЩИЙ ЭЛЕМЕНТ

 

Неприкасаемые

 

Веранду заливал теплый полуденный свет. Солнце было уже по‑осеннему блеклым, едва пробивалось сквозь матовую дымку. Приятно пахло разогретым за день деревом, сквозь приоткрытое окно с улицы тянуло резким запахом горящей листвы.

Кротов, прищурясь, смотрел в окно, там за высоким забором гомонили галки, пытаясь прогнать ворону с разлапистой сосны.

– Все‑таки понятия мое и чужое лежат в первооснове нашего миропонимания.

Вон, даже галки безмозглые знают эту истину.

– И что тут странного? – поднял глаза от книги Максимов.

– Хм. Странно, что не все люди это понимают. Или не хотят понять, – вздохнул Кротов.

– Пессимизм. – Максимов улыбнулся. – Патологическое состояние русской интеллигенции.

– Это патология возраста, молодой человек. Больше понимаешь, но все меньше можешь... Русская интеллигенция стара душой, примите это как факт, не требующий доказательств. Я не говорю обо всех, но глубинная интеллигентность у русских идет не от университетских дипломов. Вечное богоискательство и вечное иконоборчество, вот откуда все идет. А душа от странствий в горних высях и мгле ада стареет быстро. А впрочем... – Он повернулся к дверям, ведущим в дом. – Инга Петровна, будьте любезны кофейку! Или вам чай, Максим?

– Кофе.

– Уже готов. – Женщина вошла в полосу света. Темно‑каштановые волосы вспыхнули огнем. Она улыбнулась, посмотрев на вставшего из плетеного кресла Кротова. – Сидите, Савелий Игнатович, я все сама сделаю.

– Нет, нет! Я помогу. – Он взял у нее поднос с кофейником и чашечками, на золотых ободках которых весело играли солнечные зайчики.

Максимов отметил, каким беспомощным на секунду стало лицо Кротова, когда он коснулся рук Инги. Знал – на даче утаить что‑либо сложно, – что с первого же дня они спят вместе. Не хотелось думать, что произошло это по заданию Гаврилова. Но где гарантии?

Максимов скользнул взглядом по туго обтянутым платьем широким бедрам, задержался на точеных щиколотках и вздохнул. Инга была красива ставшей теперь редкой спокойной женской красотой. За Кротова можно было порадоваться. Старик ему был симпатичен. И даже перехватив пару раз заинтересованный взгляд Инги, Максимов не решился нарушить – пусть и заданную – идиллию. Он отлично понимал, что люди живут иллюзиями, и великий грех разрушать их без надобности.

– Инга Петровна, вы само совершенство! Позвольте поблагодарить ручки, что приготовили нам вкуснейший обед и настоящий, уже чувствую по запаху, кофе. – Кротов чуть коснулся губами ее руки.

– Ох, Савелий Игнатович, бросьте вы. – Она улыбнулась своей спокойной улыбкой и вышла. Максимов отметил, что старомодные манеры Кротова ей нравятся и волнуют своей необычностью, хотя она и пытается это скрыть.

– Максим. – Кротов налил кофе в чашки. – Ох, какой запах! Открою вам тайну, – он посмотрел на дверь, за которой скрылась Инга. – Прежде чем установить, хм, тесные отношения с женщиной, попробуйте кофе, что она сама приготовила. Макияж, туалеты, украшения – это все для себя. Боевая раскраска индейца. А вот кофе – это, дорогой мой, для вас. Напиток тонкий. Требует интуитивного определения пропорций и чувства времени. Алхимический напиток, одним словом. Сделаете, глоток – и сразу все ясно. Если женщине не дана магия любви, выйдет перекипяченная бурда. Мой вам совет, ставьте чашку и бегите, не оглядываясь!

– Учту. – Максимов сделал глоток. Кофе действительно был хорош. Живой, тягучий. За сладким вкусом таилась легкая горчинка. Он закрыл глаза и отчетливо представил руки Инги. – Да, вы правы.

Кротов с довольным видом уселся в кресло, пристроив чашечку на колене.

– Ярового вы сломали надежно? – спросил он без всякого перехода.

– Думаю, да, – кивнул Максимов. – Он сразу же сделал ошибку. Причем осознал это еще в поезде, но почему‑то не решился исправить. Ничего не стоило телеграммой вызвать подкрепление. А он почувствовал себя обреченным и безвольно сунул голову в петлю. Последнюю попытку помахать перед Журавлевым стволом я в расчет не беру. Она вполне укладывается в модель.

– И почему же он пошел в капкан?

– Есть такие. Сумма накопленных грехов рано или поздно переваливает критический рубеж, и подобные типы склонны воспринимать крупную неприятность, как кару. Смиряются и покорно лезут на эшафот. Своеобразная форма самоубийства, распространенная среди слабаков.

– Близко к истине. – Кротов внимательно посмотрел на Максимова. – А вы намного старше, чем выглядите. Душа у вас старая. Поверьте, я это хорошо чувствую.

– Может быть. – Максимов сделал глоток и поставил чашку на стол. – Дальше что будет?

– О! С этими кодами, надеюсь, у Ярового не хватит духу их поменять, мы вскроем банк, как консервную банку.

– Я в этих делах ничего не понимаю.

– Думаете, я понимаю? – улыбнулся Кротов. – Я лишь знаю некоторые неизменные принципы, этого достаточно. Знаете, что в первооснове операции лежит банальный плагиат? Только не говорите. Гаврилову, не поймет.

– Обещаю.

– Видите ли... – Кротов налил себе еще кофе. Сделал глоток, как Максимов, закрыв глаза. – М‑да. В конце семидесятых было такое шумное дело. Группа молодых людей криминальных наклонностей решила подзаработать. Как всегда бывает в провинции, половина из них (было в деле человек шесть, если не изменяет память) уже отсидела по первому разу, другие только вернулись из армии. Один служил связистом. Кроме передачи военных секретов он регулярно трепался по телефону с телефонистками со всего Союза. Кто‑то из этих барышень разболтал ему коды подтверждения почтовых переводов. Дальше было просто. Компания села на машину и принялась объезжать провинциальные городки, регулярно получая переводы. Собрали изрядную по тем временам сумму. Им бы, дуракам, свернуть дело и отправиться в Сочи, но они решили снять последнюю тысячу. На чем и погорели. Их связист остался в родном городке. Сидел у самодельного аппарата в гараже и ждал запроса из очередного по графику города. Но он, сердечный, от нервного перенапряжения ушел в непредвиденный запой – и на последний сеанс связи не вышел. А девочка на почте оказалась умницей. Не получив подтверждения от узла связи отправителя, она предложила молодцам прийти утром, дескать, нет таких денег. Естественно, утром их повязали. А Кулибина взяли в гараже без единого выстрела. Он неделю не просыхал. В себя пришел только в камере. Дурак, еще долго требовал выпустить из этого вытрезвителя.

– Неплохо! И много взяли?

– Не помню. Но пришили им «особо крупные размеры». Больше всех дали Кулибину. Вот так! – Кротов встал, прошелся вдоль распахнутых окон. – У них я взял идею. Она проста. Любая система имеет пороки, как ни странно, сконцентрированные в системе защиты. Ребятки допустили две ошибки. Первое, оставили ключевое звено – Кулибина – без присмотра. Второе, потеряли чувство меры. Надеюсь, нам удастся этого избежать. Кто сказал, что на ошибках учатся: на своих – дураки, на чужих – умные?

– Бисмарк.

– Молодец! – Кротов повернулся лицом к Максимову. – А хотите, угадаю вашу любимую фразу Бисмарка?

– Попробуйте.

– "История пишется не пером и чернилами, но мечом и кровью", да?

– Хм, угадали.

– Нет, знал. – Кротов оглядел поджарую фигуру Максимова. Отметил, что тот, как всегда, сидит полностью расслабившись. Как большая кошка, готовая в любую секунду к прыжку. – Есть признаки, которые не удается спрятать, как ни пытайся.

За воротами загудел клаксон автомобиля. Сразу же залаял пес‑кавказец, вынырнувший из зарослей малины. Кротов проводил взглядом Стаса, побежавшего к воротам.

– Вот и недостающий элемент... Если мне не изменяет интуиция, Гаврилов привез нашего Кулибина. Вы, кстати, в технике разбираетесь, Максим?

– Только в той, что стреляет и взрывается, – не моргнув глазом соврал Максимов.

 

Искусство ближнего боя

 

Из двери пикапа сначала высунулся баул и плюхнулся на траву под ноги Максимову. Потом в кабине кто‑то завозился, показалась нога в разбитой кроссовке. Через секунду вся груда коробок, заполнившая салон до самого верха, пришла в движение. Максимов успел подхватить вылетевшую коробку с надписью «Паккард Белл», иначе одним монитором у Кулибина, похороненного под завалом, стало бы меньше. Нога в кроссовке дрогнула, и сдавленный голос произнес:

– Не бойтесь, я в порядке.

– Японский бог! – Гаврилов смачно сплюнул себе под ноги. – Короче, сил моих больше нет. Макс, доставай этого уникума, знакомься. Костик его зовут. А я в дом иду. Он у меня уже вот где! – Гаврилов провел ребром ладони по горлу и сделал такое лицо, будто действительно решил покончить жизнь самоубийством.

– Коробки куда? – спросил Максимов, опуская спасенный монитор на траву.

– Пока на крыльцо.

Инга ему комнату приготовила?

– Еще с утра.

– Вот пусть сам и покажет, куда что ставить. Он про магнитное излучение, наложение полей и прочую хренотень будет нести, а ты не слушай. Просто ставь, куда скажет. Будешь слушать, крыша поедет. – Гаврилов вытер платком раскрасневшееся лицо. – У, блин, жертва технического прогресса!

– Фима, не кричите на Моню, он единственный в нашем оркестре видел ноты.Максимов широко улыбнулся.

– Не понял? – удивился Гаврилов.

– Еврейский анекдот, – пояснил Максимов.

– Хм! – покачал головой Гаврилов и пошел к дому. Уже на крыльце он остановился и заржал в голос. Повернулся, вытирая слезы. – Макс, пять баллов?крикнул он, переступая через порог.

– Слава богу, допер, – проворчал Максимов. – Эй, ты там живой? – Он шлепнул по кроссовке.

– Ага! – отозвался голос. – Только выгружайте быстрее. У меня коробка с платами в руках, я пошевелиться не могу.

– Стас, хорош шланговать, работа подвалила! – крикнул Максимов маячившему у сторожки Стасу.

Вдвоем они быстро перебросали коробки на траву, освободив обладателя разбитых кроссовок.

– Ну? – Стас поиграл плечами, будто выгружал не коробки, а бетонные блоки.

– И где виновник торжества?

Из салона вылез тот, кого Гаврилов заочно представил как Костика.

– М‑да. – Других слов у Максимова не нашлось. Перед ним стоял худощавый юноша лет двадцати, по всем признакам – студент‑недоучка технического вуза.

Длинные волосы торчали вихрами во все стороны, клетчатая рубашка навыпуск доходила до колен. Взгляд был прямой и по‑детски ясный, такой бывает у слаборазвитых или чокнутых на своем ученых.

– Костик. – Он застенчиво улыбнулся и протянул тонкую узкую кисть. Два пальца были замотаны лейкопластырем.

– Максим. – Максимов осторожно пожал Костику руку. – А это – Стас.

Стас смерил Костика презрительным взглядом, но руку пожал.

– Тут я и буду жить? – Костик повернулся, осматривая дачу.

– Бог даст, будешь, – пробурчал себе под нос Стас. Судя по тону, он уже успел представить себе результаты проживания такого уникума на «объекте».

Обгорелый остов дачи с торчащей печной трубой, очевидно, была самой пасторальной из возможных картин.

– Ладно, не ворчи. – Максимов на правах старшего кивнул Стасу на коробки. – Начинай таскать. Пока ставь на крыльцо.

Костик отошел в сторону, уступая дорогу, и чуть не сел на стопку коробок.

– Ох, чуть не упал.

– В детстве ты упал. Башкой на асфальт, – бросил Стас через плечо.

– Чего это он? – Костя посмотрел на Максимова.

– Не обращай внимания. Служба у него такая. Лучше скажи, где тебя Гаврилов откопал?

– Это я его откопал, – усмехнулся Костик. – Я в его компьютерную сеть влез.

Пока не понял как, но меня накрыли. Сначала хотели оторвать голову, а потом предложили работать. Вот я и работаю. – Костик пожал узкими плечами. – А что оставалось делать? Он пообещал упечь меня в армию. В химвойска. Противогазы на себе испытывать, так он сказал.

– Понятно. – Максимов курил сигарету. – И давно работаешь?

– Официально – почти три месяца.

– Я не разбираюсь, но техника, наверное, дорогая. – Максимов слегка ткнул носком ботинка по одной из коробок.

– Не в цене дело. «Паккард Белл» – основной поставщик компьютеров для Пентагона. Надежная фирма!

– Ну, если Гаврила платит, – Максимов нагнулся за коробкой.

– Тут почти все куплено на мои деньги, – спокойно сказал Костик.

– Ни хрена себе! – Максимов выпрямился. – На какие, прости, шиши?

– За мою работу хорошо платят. – Костя скромно отвел глаза в сторону.

– Я так и буду один ишачить? – крикнул Стас с крыльца.

– Бери коробку, Костик. Хоть подкачаешься немного. – Максимов сплюнул недокуренную сигарету.

Он был натаскан автоматически, на уровне подсознания определять бойцовские качества любого, оказавшегося рядом, пусть даже случайного прохожего. За доли секунды снимал нужную информацию: степень тренированности, уровень координации движений, возможную тактику боя, предположительный болевой по рог. По тому, как гибко и легко нагнулся Костик, как цепко вжались тонкие пальцы в картон, Максимов понял что внешний вид – камуфляж.

"Парень тренирован. Причем очень хорошо. У таких, сухих, сила особенная, резкая. Десять Стасов нужно, чтобы завалить. – Он пропустил Костика вперед, чтобы лучше рассмотреть его тело в движении. – Все ясно – камуфляж чистой воды.

Идет легко, без рывков. Итого, мы имеем начсвязи, нач электронной разведки и еще одного особиста в одном лице. С пополнением тебя. Макс!"

 

 

Глава десятая

СЕРЫЕ БУДНИ

 

Случайности исключены

 

Белов шел по истертому ковру, а навстречу ему шагал, распахнув полы долгополой шинели, Феликс Дзержинский. Портрет рыцаря революции висел в самом конце коридора, ноги были вровень с полом, а серая фуражка – под самым потолком. Из‑за призрачного освещения казалось, что фигура оживала, и, приближаясь к портрету, Белов всякий раз мысленно чертыхался.

«Заикой остаться можно! Обзавелись собственным призраком. Скоро Лаврентий начнет из темноты золотым пенсне зыркать».

В Московском управлении КГБ Белов прошел путь от молодого опера до начальника отдела. Недавно, после всех проверок на лояльность и увольнений, из всех возможных вакансий ему, как исполнительному бойцу, барски вешают ефрейторские лычки, добавили приставку – «замначотделения». В тот день он по‑. нял – все, потолок. Никогда ему не подняться выше, откуда одним росчерком пера, а лучше вялым мановением пальца можно было бы отправить на свалку этот жуткий портрет.

Настроение с утра было поганым. Два часа на совещании лили из пустого в порожнее. А напоследок, чтобы служба медом не казалась, отодрали, как кошку в марте. Если было бы за что, Белов, может, и стерпел бы, но в так и не пришедшем в себя после кровавого октября Управлении вся работа практически застопорилась.

Затравленные постоянными чистками и кадровыми проверками, деморализованные непрекращающимся всю перестройку публичным поливанием грязью опера наплевали на все и почти демонстративно маялись от безделья. Хоть что‑то реально делал лишь отдел Белова, работавший по организованной преступности. Но уже который месяц ходили упорные слухи, что и это направление работы у ФСБ отберут, что, само собой, его операм энтузиазма не прибавляло.

Белов шел к себе в кабинет, куда уже должны были собраться подчиненные, получившие первичный сигнал по «коридорному радио», что «их шефа опять ни за фиг отымел Бородатый». Как всегда после разноса, в нем боролись два противоречивых желания: послать все к черту или плюнуть на всех и делать свое дело. Знал, что победит последнее, но на душе легче не становилось.

 

* * *

 

В кабинете яблоку негде было упасть. Судя по напряженной атмосфере, все ждали разноса. Процедура была привычной, каждый знал, что Белов, получив по шапке от руководства, имеет полное моральное право для снятия стресса накрутить хвост подчиненным. Как и все предыдущие разносы, очередной ничего нового не принесет, это тоже все отлично знали. Надо лишь набраться терпения, получить свою порцию и спокойно идти заниматься текущими делами.

Белов посмотрел на своих подчиненных, полукругом рассевшихся вокруг стола.

С каждым годом молодых становилось все меньше. А из ветеранов, умевших и любивших работать, остался один Барышников.

«Большая часть тягуны. Самая ненавистная категория. Ни инициативы, ни полета... Хмарь осенняя. Из молодых один Рожухин хорош. Есть в нем злость и азарт. Поберечь надо, спалят мальчишку раньше срока. Это у нас умеют... А Барышников напоминает старого Полкана. Сидит в будке, блох гоняет, а полезешь – загрызет, – подумал он и вздохнул. – Остальным хоть кол на голове теши, все равно ни хрена работать не будут. Что зря перед ними мордой трясти?»

– Ну, товарищи опера, когда работать начнете? Ответом было гробовое молчание.

– Хорошо. Повторю для тугодумов. – Он почувствовал, что начинает медленно закипать. – Вербовать, вербовать и еще раз – вербовать! Нам нужны источники информации. Ни один из вас не готов к внедрению в преступную среду. Значит, добывать информацию будете классическим способом – через стукачей.

– Стукачи есть...

– Информации нет! С гулькин член у вас информации! И того же качества.Белов встал. Знал, что его массивная широкоплечая фигура производит впечатление.

– А скоро даже следить не надо будет, – опять подал голос Семенов. – И так ящик включишь – а там Гога Осташвили. То речь толкает, то старушкам деньги выдает, то голым девкам призы вручает.

«У Семенова папа бывший пэгэушник. Не знаю, что там не срослось, но в разведку наследника не взяли. Родина лишилась очередного перебежчика, зато я приобрел лишний геморрой», – Белов тяжело посмотрел на несостоявшегося Гордиевского, и тот заткнулся.

– Какие еще мнения? – Белов побарабанил сильными пальцами по столу. – Барышников, скажи слово молодежи!

– А что им говорить. – Барышников прищурил хитрые глазки, став похожим на кота Матроскина. – Службы не знают. Их бы годков на десять назад перебросить. Когда все отделы с мылом между ног в конце квартала носились. План по вербовке выполняли. У меня, если память не изменяет, на контакте двадцать гавриков было. Во!

– И всех успевал окучивать? – ввернул Семенов.

– В порядке живой очереди, – ухмыльнулся Барышников. – Зато ты, как стрекозел, по всей Москве носишься, а информашки – ноль. А я, не выходя из кабинета, по телефону все узнаю. Потому что знаю, куда звонить и что спросить.

– Так, теперь Дмитрий. Что хотел сказать?

Рожухин сидел у стены. Ничего говорить не собирался, но все равно встал.

– Я думаю, Игорь Иванович, что налицо конкуренция спецслужб.

– Неплохо для начала! – Белов сел. – Продолжай.

Рожухин ему с каждым днем нравился все больше и больше. Сам Белов в молодости с увлечением играл в футбол и по опыту знал, самые ценные кадры в команде – вот такие. Злые. С ражем внутри. Всему наперекор: счету, судье, раскисшему полю, партнерам, плюнувшим на игру, они играют, сцепив зубы, бог его знает во что веря – и спасают самые безнадежные матчи.

– Очень просто. – Рожухин, как всегда, говорил спокойно и уверенно.Спецслужб много, преступность одна. Плохо это или хорошо, дело пятое. Но конкуренция всегда полезна. Выживет сильнейший, хитрейший и самый ловкий.

Остальные пойдут работать в охрану. В принципе, не уверенным в своих силах лучше это сделать сейчас. Пока рынок безработных оперов не перенасыщен. Потом хорошую работу не дадут. Будете стоять с дубинкой на морозе.

– Кх. – Белов не смог сдержать удовольствия.

– Это касаемо настроя. А о самой работе скажу... Не в стукачах дело. Имея представление о механизме мафийных операций, достаточно газетных статей. Или вечерком посмотреть телевизор... Для аналитической справки там информации – выше крыши. Можно за пять минут ее состряпать, а потом плевать в потолок. Но если мы хотим выжить в конкурентной борьбе, нужно иметь агентов, а не информаторов. Через агента нужно манипулировать средой. Он должен стать проводником нашей воли и интересов. Сбор информации – это не активное влияние и тем более не противодействие. Если хотим заниматься делом, нужно им заниматься.

А не слухи подшивать. Мы не агентство новостей, а контрразведка! И наша родная контора будет объектом для политической порки до тех пор, пока не займется делом. Только на моей памяти дважды переименовывали!

– Тебе бы, Рожухин, лекции в Высшей школе читать, – тихо, но так, чтобы все услышали, пробурчал Семенов.

«Пора играть большого босса, заклюют парня», – сообразил Белов и как мог спокойно сказал:

– Семенов, еще одно слово, и поедешь в Нарофоминск. Проверять дела в местном райотделе.

Удар он рассчитал точно. Еще месяц‑другой назад Семенов засветился бы от радости, узнав, что светит нехлопотная командировка с возможностью вволю попить вдали от бдительного ока начальства. Но неделю назад, как доложили Белову добровольные информаторы, Семенов затеял ремонт квартиры. Судя по буре чувств, отразившейся на лице Семенова, перспективу семейного скандала он представил себе отчетливо и в мелких подробностях.

– Садись, Рожухин. Что, орлы, притихли? – Белов встал. – Дмитрий, в принципе, сказал то, что хотел сказать я. Может быть, чересчур горячно, но это возраст... Для тех, кому, как Семенову, что‑то показалось заумным, я скажу проще. Через три дня жду от всех планы агентурной работы на следующий месяц.

Предупреждаю, бывших одноклассников и соседей по подъезду не вербовать. Я вам не партком, мне отчетность не нужна. Буду спрашивать за дело. Вопросы есть?

Опять тишина. Только скрипнули под самыми непоседливыми стулья.

– Свободны! – Белов сел, придвинул к себе пепельницу. – Барышников, Рожухин и Макаров остаются.

Белов чиркнул зажигалкой, затянулся два раза и раздавил сигарету в пепельнице.

– Зараза! Обещал себе бросить курить... Но с такими, как Семенов, начнешь одеколон хлестать на рабочем месте! Ну почему его папа не привез из загранки гандоны, а? Зажал, курва, валюту, а я мучайся...

– Ха, – хохотнул всегда всем довольный Барышников. – А может, и привез, да ЦРУ ему бракованные подсунуло. Генетическая диверсия против Советской власти!

Один такой ублюдок, пристроенный по блату в нужное место, навредит больше, чем все террористы вместе взятые.

– Ладно, замнем. – Белов бросил взгляд на расплющенный окурок и вздохнул. – Так, мужики. Дифирамбы петь не буду, но вы – костяк отдела. Надежда только на вас. Дима был прав: пока есть РУОП, СОБРы, Охрана Президента и прочая мелкая шваль, нас будут шпынять за Лаврентия Палыча и Юрия Владимировича все кому не лень. Нужно дело. Качественное и красивое.

– А по шапке? – Барышников сделал кислое лицо.

– Прикрою.

– Игорь Иванович, не мне вас учить, – Барышников сложил стопочкой полные ладони. – Власть – это слоеный пирог. Где‑то мягко, где‑то твердо. На одном уровне решают, на другом – нет. Одних можно, других – нельзя. Ошибешься уровнем – дадут по шапке. Тут Гогу поминали. Все знают, что он воровской авторитет, но трогать нельзя. Вроде бы авторитет, а вроде бы – меценат и политик. Как с такими работать, если не знаешь, за что по шапке дадут?

– Прикрою. И прикроют. Если будет за что. Начальство нам вынесло последнее китайское предупреждение. Не дадим результат – начнутся оргвыводы. С чем их едят, надеюсь, пояснять не надо. Короче, нужен результат. Не для отчетности, а нам самим нужен. Пока совсем не осоловели от имитации ударного труда. Скоро задницы к стулу прирастут... А из всей макулатуры, что в сейфах хранится, у нас лишь одна стоящая разработка – дело «Тропа». Его и берем в работу. Попробуем пощипать наркодилеров. Тут светят и шум до небес, и благодарность начальства.

Кстати, за наркоту ни один умный человек не вступится, не захочет замазаться.

Поэтому Макаров вас сейчас введет в курс – и подключайтесь. Тебя, Рожухин, давно пора на серьезном деле испытать. А ты, Семеныч, – он улыбнулся Барышникову, – ты мне нужен для баланса опыта и молодости. В Вышку не взяли лекции читать, поделишься опытом здесь. Готов?

– А мне что? Я почти на полную пенсию наработал, – ухмыльнулся Барышников.Можно сказать, пролетарий чекистского труда. Терять нечего... А победителем уйти хочется!

– Вот и ладно. Команда в сборе, можно начинать. Тихо пиликнул телефон.

– Начинается! – проворчал Белов, потянувшись к трубке. – Белов слушает.

Узнал... Арсений, тебя разве забудешь? Та‑ак! Если срочно, то через час. Нет, вру. – Он покосился на сидящих в кабинете. – Давай через два. Даже так? – Он машинально посмотрел на часы. – Успею. На старом месте. Все!

– Неужели войну объявили? – постарался разрядить напряженную тишину Барышников. Как ветерану отделения ему позволялось время от времени подкалывать начальника.

– Вроде того. – Белов тяжело вздохнул. Встал, отпер сейф, достал толстую папку. – Это дело «Тропа». Все, что удалось накопать. – Он взвесил, пухлую папку на ладони, потом шлепнул ее на стол. – Знакомьтесь с сутью. Макаров даст необходимые комментарии. Я вернусь через полчаса. Максимум – минут через сорок.

Приеду, будем стряпать план оперативных мероприятияй.

– У матросов нет вопросов, – первым отозвался Барышников, подтягивая папку поближе к себе. – Сидим тихо и учим уроки.

Последняя шутка была явным перебором, но Белов пропустил ее мимо ушей и быстро вышел из кабинета.

Звонок был странный. Арсений Яровой просил о срочной встрече. Белов чутко уловил нотки едва скрываемой истерики в его голосе.

«Если уж начальник службы безопасности банка молит о помощи... С его‑то деньжищами, связями и возможностями! Может, действительно война началась? – подумал Белов. – Опять бандиты Москву делят? Если верить оперсводкам, вроде бы не должны. Скорее всего, личные неприятности. Очень даже хорошо! Пора Арсения на крючок сажать».

Он уже год работал с Яровым на доверительных отношениях. Сошлись быстро, проблемы общие – бандиты, «крыши», разборки. Только разница в одном: Яровой жил в полукриминальном мире, обезумевшем от больших денег. А Белов, по идее, должен был с этим миром вести борьбу. Оба понимали, что никогда государство не даст Белову команду травить всю нечисть без разбора. А хозяева Ярового никогда не пойдут штурмовать Кремль. И если уж на таком высоком уровне заключено «водное перемирие», если решили не поминать, как кое‑кто пришел к власти и как кое‑кто сколотил капитал, то уж им, Белову с Яровым, сам бог велел жить в мире и согласии.

И жили. Время от времени встречались, обменивались информацией. Каждый тщательно сводил дебет‑кредит взаимных услуг. Летом Яровой сдал место «стрелки», куда его пригласили для разборов бандиты, наехавшие на банк. Белов лихо взял рэкетиров, за что получил благодарность в приказе. Какую премию выдали Яровому, не спрашивал, в чужой карман не заглядывают. Когда Белов попросил во временное пользование шикарный «шевроле», – по ходу одной операции потребовалось сыграть «крутых», – Яровой не отказал. Но, сволочь, заставил оплатить разбитый подфарник. С того дня Белов затаил обиду и решил прекратить эти рыночные отношения. Дал себе слово, что при первой же возможности, стоит лиш