О сословных комиссиях в Пруссии. Шийства дворянских поместий и медиатизированных владе­ний106, — насколько они свободны от государственных повин­ностей и независимы в своем частном

шийства дворянских поместий и медиатизированных владе­ний¹⁰⁶, — насколько они свободны от государственных повин­ностей и независимы в своем частном пользовании. Во Франции и в Англии, — системам которых мы, впрочем, отнюдь не сим­патизируем, — право представительства вытекает не из того, что имеет субъект, а из того, что он имеет в интересах государ­ства, не из владения, а как бы из государственной функции, выполняемой владением.

Автор пытается далее доказать, что крупная земельная собственность представлена соразмерно с мелкой земельной собственностью. По этому вопросу, а также по затронутому выше пункту, мы отсылаем к сочинению «О сословном строе в Пруссии» (Штутгарт и Тюбинген, издательство Котта) и к сочинению Людвига Буля о прусских провинциальных со­словных собраниях ¹⁰⁷. Но, — оставляя в стороне различие между крупной и мелкой земельной собственностью, — следую­щие примеры могут наглядно показать, как неправильно рас­пределено представительство. Земельная собственность города Берлина оценивается в 100 миллионов талеров, а площадь дворянских поместий Бранденбургской марки только в 90 миллионов талеров, между тем Берлин посылает лишь трех депутатов, а владельцы упомянутых поместий выбирают из своей среды 20 депутатов. Даже между городами распределение не проведено в строгом соответствии с размерами землевладения. Потсдам посылает в ландтаг одного депутата, хотя стоимость земельных участков Потсдама вряд ли достигает десятой части стоимости земельных участков Берлина. В Потсдаме один депу­тат приходится на 30 000 жителей, а в Берлине — на 100 000. Еще более резкий контраст получается, если сравнить со столи­цей мелкие города, которым предоставлено было, в силу истори­ческих причин, право вирильного голоса ¹⁰⁸.

Чтобы правильно определить, кроме того, соотношение между представительством интеллигенции и сословным пред­ставительством земельной собственности, мы вернемся еще раз к классическому основному положению, к правильно отме­ченному нашим автором странному явлению, что

«в интеллигенции видят особый, наряду с промышленностью и зе­мельной Собственностью, элемент, нуждающийся в сословном предста­вительстве».

Автор поступает правильно, когда он ищет корень провин­циальных сословных собраний не в государственной необходи­мости и когда видит в них не государственную потребность, а потребность особых интересов, противостоящую государству. Не органическим разумом государства, а голой потребностью

288 о сословных комиссиях в пруссия

частных интересов создан сословный строй; интеллигентность же не есть ищущий удовлетворения эгоистический интерес, это — всеобщий интерес. Следовательно, представительство ин­теллигенции в сословном собрании есть противоречивое, бес­смысленное требование. Мы, впрочем, обратим внимание нашего автора на те последствия, которые вытекают из того, что слепая потребность принимается за принцип народного представитель­ства. Эти последствия столь неизбежны, что автор на мгновение сам пугается их и отвергает не только определенные требования со стороны представительства особых интересов, но отвергает также и требование самого этого представительства.

В самом деле: или потребность действительна, и тогда недействительно государство, так как оно сохраняет особые элементы, которые не находят в нем надлежащего удовлетворе­ния своих интересов и вынуждены поэтому конституироваться ря­дом с ним в особую организацию, вступающую с ним в договор­ные отношения, — или же потребность получает в государстве свое действительное удовлетворение, и, значит, представитель­ство ее, противостоящее государству, иллюзорно или опасно. Автор на одно мгновение становится на точку зрения иллюзорно­сти. По поводу промышленности он замечает, что если бы даже она не была достаточно представлена в ландтагах, то у нее остает­ся еще немало путей, чтобы добиваться признания своих инте­ресов в государстве и перед правительством. Он утверждает, сле­довательно, что сословное представительство, представительство по принципу слепой потребности — иллюзия, ибо сама эта потре­бность иллюзорна. Действительно, то, что сказано о промышлен­ном сословии, относится ко всем сословиям; к сословию же земель-? них собственников это относится еще в большей степени, чем к промышленности, так как это сословие представлено в таких вполне сложившихся государственных органах, как ландрат, окружные сословные собрания и т. д.

Из всего сказанного само собой следует, что мы совсем не можем присоединиться к хору недовольных тем, что функции, предоставляемые комиссиям, подверглись ограничению; наоборот, мы готовы решительно протестовать против всякого расширения этих функций, считая, что такое расширение противоречит интересам государства. Превратной является также точка зрения либерализма, мечтающего о представительстве интел­лигенции в ландтаге. Интеллигентность не только не есть особый элемент представительства, она вообще не элемент, она — принцип, который не может принимать участия ни в какой организации, составленной из элементов, — она может лишь создать иа самой себя некоторое расчленение. Об интеллигент-

о сосло&ны* комиссиях в пруссий

äöW

йости речь может идти не как о части, входящей в состав целого, а как об организующем начале. Дело идет здесь не о дополнении, а о противоположении. Вопрос ставится так: «представительство интеллигентности» или же «представительство сословности»? Вопрос в том, должны ли особые интересы представлять полити­ческую интеллигентность или же политическая интеллигент­ность должна представлять особые интересы. Политическая интеллигентность будет, например, регулировать земельную собственность согласно государственным принципам, а не государственные принципы — согласно земельной собственно­сти; она будет принимать в расчет земельную собственность не по ее частному эгоизму, а по ее государственной природе; она будет определять сущность целого не по этой особой сущности, а, наоборот, эту особую сущность будет определять в соответ­ствии с целым. Наоборот, земельная собственность как прин­цип представительства сообразуется не с интеллигентностью, а сообразует интеллигентность с собой, будучи похожей в этом отношении на часовщика, который хотел бы не часы поставить по солнцу, а солнце поставить по своим часам. Вопрос резюми­руется в немногих словах: кто кого должен подвергнуть кри­тике, кто кого должен подчинить себе — земельная собственность политическую интеллигентность или же политическая интелли­гентность земельную собственность?

Для интеллигентности нет ничего внешнего, ибо она есть внутреннее определяющее начало всего, между тем как, нао­борот, для какого-нибудь определенного элемента (например, для земельной собственности) все, что не есть он сам, является чем-то внешним. Поэтому йе только состав ландтага, но и его Действий механичны, ибо он Должен относиться ко всякого рода всеобщим интересам, и даже к отличным от него особым инте­ресам, как к чему-то постороннему, чуждому. Все особое — например, земельная собственность — само по себе является ограниченным. Следовательно, особое, как нечто ограниченное, должно подчиняться стоящей над ним всеобщей силе, но невоз­можно, чтобы оно подчинило себе эту всеобщую силу И приспо­собило ее к своим потребностям.

Ландтаги, в силу своего специфического состава, представ­ляют собой не что иное, как объединение особых Интересов, имеющих йрйвйлегию противопоставлять государству то, что ограничивает их как нечто особое; они являются, стало быть, узаконенной самоорганизацией негосударственных элемейтой * государстве. Следовательно, по сЁоему существу они враждебно настроены против государства, ибо особое, в своей йаойировай-йой Деятельности, всегда враг целого, так как йМенйо это целое