Уничтожение сцепления, удельного веса:
«... дух и душа по природе Из исключительно мелких семян состоят несомненно, Ибо они, уходя, ничего не уносят из ееса. Но вместе с тем невозможно считать, что проста их природа. Тонкое некое вон дуновенье при смерти исходит С жаром в смешеньп, а жар за собой увлекает и воздух; И никакого тепла без примеси воздуха нету»
(ст. 228 и ел.).
«Значит, нашли мы уже, что тройственна духа природа. Но для создания чувств всего зтого все-таки мало, Ибо нельзя допустить, что из этого могут возникнуть Чувства движения в нас...
Вследствие этого нам четвертую некую сущность Надо прибавить еще. Никакого ей нету названья, Тоньше ее ничего и подвижнее нету в природе, И элементов ни в чем нет более мелких и гладких»
(ст. 237 и ел.).
«Впрочем, обычно предел у поверхности тела поставлен Этим движеньям, и жизнь удержать мы поэтому можем»
(ст. 256 и ел).
«[Ясно, что нам ничего не может быть страшного в смерти], Что невозможно тому, кого нет, оказаться несчастным, Что для него все равно, хоть совсем бы на свет не родиться, Ежели смертная жизнь отнимается смертью бессмертной»
(ст. 867 и ел).
Можно сказать, что в эпикурейской философии бессмертным началом является смерть. Атом, пустота, случай, произвол, соединение носят в себе смерть.
«Ибо, как горестно быть после смерти раздробленным пастью Диких зверей, почему не ужасно — понять не могу я — В пламени жарком гореть, на костре погребальном пылая, Или положенным в лед задыхаться и мерзнуть от стужи, Ежели труп распростерт на холодных каменьях гробницы Или могильной землей засыпан и тяжко раздавлен»
(ст. 388 и ел).
«Если бы люди могли настолько же, как они, видно, Чувствуют бремя, их дух давящее гнетом тяжелым, Также сознать и причины его, и откуда такая, Камнем гнетущая грудь, появилась страданий громада, Жизни бы так не вели, как обычно ведут ее нынче, Не сознавая, чего они сами хотят, постоянно К мест перемене стремясь, чтоб избавиться этим от гнета»
(ст. 1053 и ел.).
Конец третьей книги.
ТЕТРАДЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Известно, что у эпикурейцев господствующей категорией является случай. Необходимым следствием этого является то, что идея рассматривается лишь как состояние; состояние есть само по себе случайное существование. Поэтому сокровеннейшая категория мира, атом, его связи и т. д. отодвигаются вдаль, рассматриваются как прошедшее состояние. То же самое мы находим у пиетистов и супернатуралистов. Сотворение мира, наследственный грех, искупление — все это и все их благочестивые определения, как, например, рай и т. п., являются не вечным имманентным определением идеи, не приуроченным ни к какому времени, а являются состоянием. Подобно тому, как Эпикур переносит идеальность своего мира, пустоту, в сотворение мира, так супернатуралист воплощает свободу от предпосылок, идею мира — в раю.
/Тетрадь пятая/
(ЛУКРЕЦИЙ. «О ПРИРОДЕ ВЕЩЕЙ»138
КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
«[Есть у вещей то, что мы за] образы их [почитаем]; Тонкой подобно плеве, от поверхности тел отделяясь, В воздухе реют они, летая во всех наиравленьях»
(ст. 30 и ел.).
«Ибо и форму и вид хранят отражения эти Тел, из которых они выделяясь, блуждают повсюду»
(ст. 52 и ел.).
«Значит, подобным путем непременно и призраки могут Неизмеримую даль пробегать во мгновение ока, Прежде всего потому, что довольно ничтожной причины, Что бы их сзади толкнув, далеко уносила и гнала...
И, наконец, потому, что их редкая ткань при полете Без затрудненья пройти сквозь любые способна преграды И просочиться везде, где угодно, в пространстве воздушном»
(ст. 191 и ел.).
«... неизбежно признать вылетанье Телец, которые бьют по глазам, вызывая в них зренье. Запахи также всегда от известных вещей истекают, Так же, как холод от рек, зной от солнца, прибой от соленых Моря валов, что кругом изъедает прибрежные стены; Разные звуки летят постоянно по воздуху всюду; Часто нам в рот, наконец, попадает соленая влага, Если вдоль моря идем; а когда наблюдаем, как рядом С нами полынный настой растворяют, мы чувствуем горечь. Так ото всяких вещей непрестанным потоком струятся Всякие вещи, везде растекаясь, по всем направленьям; Без остановки идет и без отдыха это теченье, Раз непрерывно у нас возбуждается чувство, и можем Все мы увидеть всегда, обонять и услышать звучащим»
(ст. 216 и ел.).
ТЕТРАДЬ ПЯТАЯ
«Дальше, раз ощупью мы, осязая любую фигуру, Можем признать в темноте ее тою же самой, что видим Мы среди белого дня, в освещении ярком, то, значит, Сходным путем возбуждаются в нас осязанье и зренье»
(ст. 230 и ел.).
«Видим из этого мы, что причиною зрения служат Образы нам, и без них ничего мы не можем увидеть»
(ст. 237 и ел.).
«Так происходит, что мы различаем, насколько далеко Каждая вещь отстоит. И чем гонится воздуха больше, Чем протяженней струя, что наши глаза задевает, Тем отдаленнее нам представляются разные вещи. Надо сказать, что идет это все с быстротой чрезвычайной, Так что мы сразу и вещь п ее расстояние видим»
(ст. 251 и ел.).
«Так же и образ: когда отразится от зеркала, тотчас К нашему взору идя, пред собой он толкает и гонит Воздух, который меж ним и глазами у нас расположен, Делая так, что его целиком ощущаем скорее, Нежели зеркало, мы. Но, лишь только мы зеркало видим, Тотчас приходит от нас до него доносящийся образ И, отраженный, опять до наших глаз достигает, И перед собою струю он нового воздуха гонит, Делая так, что его мы до образа видим; и это Вид&ть нам образ дает в расстояньи от зеркала должном»
(ст. 279 и ел.).
КНИГА ПЯТАЯ
«... стоявшая долгие годы Рухнет громада тогда, и погибнет строение мира»
(ст. 95 и ел.).
«И не на деле уж лучше уверимся мы, а рассудком, Что уничтожиться все с ужасающим грохотом может»
(ст. 108 и ел.).
«Ибо, коль мы о частях или членах чего-нибудь знаем, Что и начала имели тела их и формы их смертны, Мы заключаем тогда, что и в целом предмет этот смертен, Как и рожден вместе с тем. [И если огромные мира Члены и части, — я вижу, — погибнув, опять возникают, Ясно, что] было когда-то начальное некое время И для небес и земли, и что им предстоит разрушенье»
(ст. 240 и ел.).
«Иль, наконец, ты не видишь...
Храмы ветшают богов и кумиры приходят в упадок, А божество неспособно продлить роковые пределы И побороть непреложный закон и порядок природы»
(ст. 306 и ел.).
S M. и Э., т. 40
108 ' ТЕТРАДИ ПО ЭПИКУРЕЙСКОЙ ФИЛОСОФИИ
«Кроме того, все то, что вечным должно оставаться, Или, по плотности тела, должно, отражая удары, Не допускать, чтобы что-нибудь внутрь проникало и связи Тесные разъединяло частей, — таковая природа Есть у материи тел, на что я указывал раньше, — Или же может оно потому сохраняться вовеки, Что не подвержено вовсе толчкам, — пустоты это свойство: Неосязаема вовсе она и ударов не терпит; Или еще потому, что кругом нет места, куда бы Все это будто бы врозь могло разойтись и растаять, — Вечное все таково мироздание в целом, и нету Вне его места, чтоб врозь разлететься, и тел нет, какие Пасть на него бы могли и толчком его мощным расторгнуть»
(ст. 351 и ел.).
«Смерти не замкнута дверь ни для свода небес, ни для солнца, Ни для земли, пи для вод на равнинах глубокого моря, — Настежь отверста она и зияет огромною пастью»
(ст. 373 и ел.).
«Дело ведь в том, что тогда, в старину, поколениям смертных Дивные лики богов случалось, и бодрствуя, видеть, Иль еще чаще во сне изумляться их мощному стану. Чувства тогда приписали богам, потому что, казалось, Толодвиженья они совершали и гордые речи, Шедшие к их красоте лучезарной и силе, вещали. Вечной считалась их жизнь, потому что. всегда неизменным Лик оставался у них и все тем же являлся их образ; Главным же образом мощь почиталась их столь непомерной, Что одолеть никакой невозможно, казалось, их силой. И потому несравненным богов полагали блаженство, Что не тревожит из них ни единого страх перед смертью. И в сновиденьях еще представлялось людям, что боги Много великих чудес совершают без всяких усилий»
(ст. 1169 и ел.).
КНИГА ШЕСТАЯ '•-
Точно так же, как voû;* Анаксагора проявляется у софистов (у них vouî становится realiter ** небытием мира) и это непосредственное демоническое движение как таковое становится объективным в демоне Сократа, — так сократовское практическое движение вновь становится общим и идеальным у Платона, и voû; развертывается в царство идей. У Аристотеля этот процесс опять охватывает единичное, которое, однако, теперь действительно оказывается единичностью, выражаемой в понятиях.
Подобно тому, как в истории философии существуют узловые пункты, которые возвышают философию в самой себе до конк-
* — ум. Ред. •• — реально, в действительности. Рев.
ТЕТРАДЬ ПЯТАЯ
ретности, объединяют абстрактные принципы в единое целое и таким образом прерывают прямолинейное движение, — так существуют и такие моменты, в которые философия обращает свой взор на внешний мир, уже не ради постижения; выступая как действующее лицо, она, так сказать, завязывает интриги с миром, выходит из прозрачного царства Амента и бросается в объятия мирской сирене. Это карнавал философии; тогда она принимает собачий облик, как киник, рядится в одежду жреца, как александриец, или в душистое весеннее одеяние, как эпикуреец. Для нее существенно теперь то, что она надевает на себя характерные маски. Как, по преданию, Девкалион бросал при сотворении людей камни через плечо, так философия, решившись создать мир, устремляет свой взор назад (светящимися глазами выделяются там останки ее матери); но как Прометей, похитивший с неба огонь, начинает строить дома и водворяться на земле, так философия, охватившая целый мир, восстает против мира явлений. Такова в настоящее время гегелевская философия.
В то время как философия замкнулась в завершенный, целостный мир, определенность этой целостности оказалась обусловленной ее развитием вообще; этим развитием обусловлена и та форма, которую принимает превращение философии в практическое отношение к действительности. Таким образом, целостность мира вообще оказывается внутренне разделенной, и притом это разделение доведено до крайности, так как духовное существование стало свободным, обогатилось до всеобщности, биение сердца создало различие внутри себя — в той конкретной форме, которой является целостный организм. Разделение мира только тогда может быть цельным, когда его стороны являются целостными. Следовательно, мир, который противостоит целостной в себе философии, — это расколовшийся мир. Тем самым и проявления активности этой философии раскалываются, становятся противоречивыми; объективная всеобщность философии превращается в субъективные формы отдельного сознания, в которых проявляется ее жизнь. Но не нужно приходить в смятение перед лицом этой бури, которая следует за великой, мировой философией. Обыкновенные арфы звучат в любой руке; эоловы арфы — лишь тогда, когда по их струнам ударяет буря.
Тот, кто не понимает этой исторической необходимости, должен, будучи последовательным, отрицать, что вообще после целостной философии еще могут существовать люди, или же он должен признать диалектику меры, как таковую, высшей категорией сознающего себя духа и утверждать вместе с
б*
HO
