Модели реформирования посткоммунистических стран

 

Современная теория транзита базируется на противопостав­лении двух основных моделей политического и экономического реформирования посткоммунистических обществ. Первая из них – либеральная – предполагает сравнительно быстрый и всеобъемлющий переход к формальным демократическим институтам и процедурам, в рамках которых на­чинается проведение долгосрочных экономических реформ. Имен­но по этому пути пошло большинство стран Центрально-Восточной Европы, включая государства Балтии.

Хотя реформы в этих государствах идут по-разному (неодинаковы темпы преобразований, очередность решаемых за­дач, различны силы и степень сопротивления переменам), тем не менее явно просматриваются три основных этапа посттоталитар­ной трансформации:

1) политическое реформирование высших структур власти и первоначальная экономическая стабилизация;

2) поиски более широкой политической стабилизации и уг­лубление экономических преобразований;

3) политическая консолидация и устойчивый социально-экономический подъем.

Первая фаза, следующая сразу же за падением коммуни­стического режима, является наиболее трудной и критической. На этом этапе усилия новой правящей элиты обычно сводятся к тому, чтобы ликвидировать партийную политическую систему, устранить тотальный государственный диктат, обеспечить свободу средствам массовой информации, модернизировать центральные институты государственной власти, ввести основы разделения властей и дру­гих формальных демократических процедур, положить начало об­разованию коалиции политических сил, ориентированных на рыночно-демократические реформы. Первоначальная экономическая стабилизация («шоковая терапия») предполагает либерализацию цен, отмену дотаций неэффективным и бесперспективным пред­приятиям, быстрое проведение малой приватизации, стабилизацию национальной валюты. Эта стадия сопряжена с коренной ломкой всей системы привычных общественно-экономических отношений и может вызвать достаточно серьезную дестабилизацию в обществе, поставить под вопрос реализацию необходимых целей, привести к попятным политическим процессам. Поэтому она требует от ре­форматорски настроенных правящих структур смелости и твердо­сти.

Только при условии более или менее успешного завершения первого этапа может быть создана необходимая стартовая пло­щадка для второго этапа, на котором углубляются институ­циональ­ные политические реформы и осуществляется структурная пере­стройка экономики. Этот этап обычно включает в себя принятие новой Конституции и новой избирательной системы, проведение свободных выборов, утверждение местного самоуправления, скла­дывание стабильной демократической коалиции, нацеленной на реструктуризацию экономики. Последняя, в частности, заключается в проведении демонополизации, средней приватизации, создании развитой финансовой инфраструктуры, благоприятного инвестици­онного климата и широком привлечении иностранного капитала.

Успешное завершение второй фазы открывает, в свою оче­редь, возможность перехода к третьему этапу, на котором рыночно-демократические процессы приобретают устойчивый и необрати­мый характер. В результате проведения на этом этапе крупномас­штабной приватизации расцветает частный конкурентный бизнес, общество структурируется в социальные группы с четко выражен­ными и политически оформленными интересами, формируется многочисленный средний класс, складывается устойчивый политический рынок, появляются многообразные и влиятельные группы интересов, обеспечивающие процесс самоорганизации массового и сбалансированного гражданского общества.

К настоящему времени большинство посткоммунистических стран Центральной и Восточной Европы благополучно миновали первую, критическую фазу, а многие из них (например, Польша, Чехия, Венгрия, Эстония, Латвия, Литва, Словения) завершают третий этап реформ. Опыт преоб­разований в этих странах показывает, что решающую роль в успехе играет приход к власти демократически ориентированной элиты и формирование политической системы, адекватной условиям пере­ходного общества. Иными словами, политическая реформа оказы­вается необходимым первичным условием проведения эффектив­ной экономической реформы. В этом заключается один из парадок­сов посттоталитарной трансформации европейских стран. Если в Западной Европе сначала возникла рыночная экономика, а демо­кратия обозначилась лишь на второй фазе развития капитализма, то во многих государствах посткоммунистической Европы демократия предшествует экономическим преобразованиям. В то же самое время сам процесс политических преобразований не является сплошным – это целый ряд последовательных и строго определен­ных этапов. Переход от одного политического этапа к другому ста­новится возможным только тогда, когда для него созревают все необходимые объективные и субъективные условия.

Другая модель, получившая название политики «прогрес­сивного (нового) авторитаризма», состоит в сохранении практи­чески неограниченной исполнительной власти и ее активном ис­пользовании для проведения более медленных и постепенных ры­ночных преобразований.

Главный тезис «новых авторитаристов» заключается в том, что невозможно прямо перейти от тоталитарного режима к демократии, минуя стадию авторитаризма. Чтобы провести экономиче­скую реформу и упрочить новые социальные отношения, должна быть сильная авторитарная власть. Поскольку во многих из посткоммунистических стран (это в основном бывшие советские рес­публики, исключая страны Балтии) отсутствуют необходимые предпосылки демократии, то любые попытки быстрой реализации либеральной модели рефор­мирования неизбежно ведут к тяжелым, разрушительным послед­ствиям: криминализации экономики, ослаблению государства и его коррумпированности, к общественной анархии и хаосу, росту пре­ступности, падению уровня жизни подавляющего большинства на­селения, в конечном итоге – к дестабилизации и распаду всего об­щества. Авторитарные же режимы, напротив, обладают сравни­тельно высокой способностью обеспечить политическую стабиль­ность и общественный порядок, мобилизовать общественные ре­сурсы на достижение определенных целей, концентрировать ог­ромные усилия на ключевых направлениях. Поэтому ориентирую­щаяся на демократию сильная, авторитарная власть может ока­заться наиболее эффективным средством слома тоталитарных структур и проведения радикальных общественных реформ. Только после того, как будет создана либерально-рыночная экономика, разовьются институты и сформируются культурные обычаи граж­данского общества, могут быть установлены институты развитой демократии. Иными словами, необходимо в первую очередь соз­дать рыночную экономику, а уж потом возможна демократия. При этом, как правило, в качестве примера называется целый ряд авто­ритарных государств (Южная Корея, Чили, Тайвань, Сингапур и др.), осуществивших успешную экономическую модернизацию и подготовивших тем самым почву для перехода к демократии.

Однако, на наш взгляд, подобные аналогии не совсем кор­ректны. Во-первых, приверженцы позитивного авторитарно-рыночного опыта упускают из виду весьма важный момент, а именно, преобразова­ния, пережитые в свое время будущими новыми индустриальными странами и которые теперь коснулись стран бывшего СССР, начинались там и тут на диаметрально противополож­ных хозяйственно-экономических основах. Восточно-азиатским «драконам» и Чили не пришлось решать проблему создания эф­фективной рыночной экономики с нуля, как это происходит в постсоветских государствах. В новых индустриальных странах к началу пре­образований уже существовала частная собственность и рыночные отношения. Поэтому прошедшие в них трансформационные про­цессы качественно отличаются от системной перестройки, которую приходится осуществлять странам, столкнувшимся с губительными последствиями многолетнего коммунистического эксперимента. Если первые развивались в условиях перехода от капитализма ме­нее развитого ккапитализму более развитому, то вторые соверша­ют прежде всего переход к рыночно-капиталистическому хозяйст­ву как таковому от бестоварной экономики монопольно-госу­дарственного социализма, наследуя тем самым антирыночные, консервативно-советские традиции уходящей системы.

Данное обстоятельство накладывает уродующий отпечаток на всю политику посткоммунистических авторитарных государств, официально декларирующих свою приверженность рыночно-демократическому курсу. В частности, экономическую политику та­ких режимов отличает ограничение хозяйственной свободы и ини­циативы, бесконечные изменения в правилах игры, неспособность к эффективному макроэкономическому регулированию, нерешитель­ность в проведении структурных реформ, низкая восприимчивость к инновациям. Почти всякий раз попытки углубить рыночные инсти­туциональные преобразования толкают реформаторов к привыч­ным природе их власти административным рычагам. В итоге эко­номическая ситуация в этих странах остается по-прежнему очень тяжелой.

Во-вторых, постсоветский авторитаризм является скорее следствием преобладания в массовом сознании населения бывшего СССР норм и ценностей патриархально-подданической, этатистской куль­туры, тяготеющей к патронажу государства, сильному харизматиче­скому лидеру («отцу нации») и легитимирующей всевластие непод­контрольных чиновников, нежели результатом сознательного стремления правящей элиты к созданию таких властных механиз­мов, которые бы максимально содействовали развитию рыночных и демократических институтов. В свою очередь, столь ограниченные по своему происхождению авторитарные формы организации вла­сти обеспечивают дальнейшее воспроизводство и, следовательно, консервацию укоренившихся архетипов прежнего, советского менталитета. Все это серьезно препятствует утверждению в пере­ходном обществе ценностей индивидуальной свободы, конкурен­ции, предприимчивости, ответственности, – не говоря уже о процеду­рах и институтах либерально-плюралистической демократии.

В-третьих, вызывает сомнение сам тезис о том, что «чистый» авторитаризм может быть инструментом прогрессивного реформирования общества. Ведь неограниченность власти, ее не­подот­четность народу ставят политику в полную зависимость от позиций одной персоны или олигархии. Это делает поведение ав­тократических лидеров весьма непредсказуемым. Резко увеличи­вается опасность ошибок, неизбежных при принятии политических решений, поскольку допущенная центром ошибка спускается свер­ху вниз по властной вертикали и мультиплицируется в масштабах всего общества. Отсутствие разделения властей, ограниченность институтов артикуляций общественных интересов исключают воз­можность защиты граждан от политических авантюр или произвола. Таким образом, проблема заключается в том, как контролировать авторитарную власть и где гарантия, что эта власть на деле будет занята реформированием, а не впадет в коррупцию и не выродится во власть ради самой власти.

Просвещенный авторитаризм, содействующий развитию ры­ночной экономики, представляет собой случайный продукт истори­ческого процесса. Такие режимы являются не правилом, а скорее исключением. Лишь немногие диктатуры, на которые обыч­но любят ссылаться теоретики авторитарной рыночной системы, продемонстрировали свою экономическую и социальную эффек­тивность. Остальные же, как свидетельствует послевоенная исто­рия Латинской Америки, Азии и Африки, поддерживали «дикий» и криминальный рынок либо насаждали в экономике государственный социализм советского образца, «Большинство диктаторов, – спра­ведливо отмечает французский политолог Ги Сорман, – настроены против капитализма, они завладели предприятиями, разорили государства и общества. Да и диктатура капиталистического типа является нестабильной фор­мой, при которой политический авторитаризм вступает в конфликт с либерализмом в экономике, что обычно приводит к концу одного или другого».

Вместе с тем следует признать, что в странах без многолет­них традиций рыночной экономики и индивидуалистической культу­ры все же существуют объективные позитивные основания для усиления авторитаристских тенденций. В таких государствах порой только сильная исполнительная власть во главе с популярным ха­ризматическим лидером, опирающимся на народную поддержку, способна успешно начать «непопулярные» в народе рыночные ре­формы и последовательно пройти все этапы необходимых измене­ний. Причем сильная харизматическая власть наиболее важна на первой фазе преобразования, поскольку ее реализация требует больших социальных жертв.

И если для определенной группы посткоммунистических стран авторитаризм оказывается необходимым переходным этапом от тоталитаризма к демократии, то столь же необходимым является одновременный переход к формальным либерально-демо­кратическим институтам и процедурам (представительная власть, парламентская оппозиция, независимый суд, свободные СМИ, консенсусные технологии и т.д.), которые бы сдерживали и ограничи­вали авторитарные проявления исполнительной власти, делали ее относительно подконтрольной гражданам. Адекватной формой вы­ражения подобного политического режима являются системы прав­ления президентского или президентско-парламентского типа, воплощающие в себе некоторые эле­менты суперпрезиденциализма. Скажем, президент имеет право издавать временные декреты, имеющие силу закона, а демократически избранный парламент – право их отклонять квалифицированным большинством голосов. Сегодня такая, на­зовем условно, – либерально-авторитарная – модель реформирования в той или иной мере может быть реализована в России, Украине и Армении. Она представляет собой своеобразный симбиоз авторитарных и демократических элементов и теоретически способна стать эф­фективным средством проведения необходимых реформ. «Чистый» же авторитаризм, не опирающийся на массо­вую поддержку и демократические институты, неизбежно дегради­рует в коррумпированный режим олигархической или персоналистской диктатуры, едва ли менее разрушительный, чем тоталитаризм.

 

5. Особенности перехода Беларуси к демократии

 

После обретения государственной независимости в 1991 г. Республика Беларусь начала медленный и очень непоследовательный дрейф к демократии через реформы сверху (трансформацию). Но в силу слабости политических элит и неготовности общества идти на неизбежные социальные издержки, это движение было остановлено в середине 90-х годов установлением авторитарного персоналистского режима социал-популистской и антирыночной направленности. Поэтому применительно к нашей стране можно говорить о том, что моделью будущего демократического транзита может быть либо «вторая попытка» (A–d–A–D), либо в худшем случае «циклический переход» (a–d–a–d–a–d…).

Переход к демократии в любой стране зависит от характера диктаторского режима, который следует преодолеть демократическим силам, степени зрелости предпосылок народовластия, соотношения сил между властью и оппозицией, реформаторами и консерваторами в структурах власти, умеренными и радикалами в структурах оппозиции.

Влияние политического режима. Диктатура личной власти в Беларуси с ее ориентацией на высшее должностное лицо в государстве, отсутствием четких правовых ограничений полномочий президента, непредсказуемостью политического курса создает большие проблемы для открытого формирования предпосылок демократии. С другой стороны, политический режим выступает своеобразным раздражителем, стимулирующим ответную реакцию наиболее продвинутых в своем развитии групп общества, создавая объективные условия для их консолидации. Многие социальные процессы, содействующие демократическому транзиту, развиваются в этих условиях более быстрыми темпами, чем это происходит при олигархическом, военном или однопартийном вариантах авторитаризма. Однако, как правило, данные процессы носят латентный характер.

Наличие государственности. По Конституции 1994 г., Беларусь является суверенной, унитарной, демократической республикой. Независимость Беларусь получила после распада СССР в 1991 г. Однако, в отличие от подавляющего большинства стран, которые возникли после распада Советского Союза, Республика Беларусь с трудом может претендовать на статус национального государства. Национальная государственность – это наиболее распространенная форма существования независимых государств, характерная для Западной Европы и Северной Америки, начиная с конца XVIII в., а для остального мира – с начала ХХ в. Она возникает как политическое оформление самореализации определенных этнокультурных формирований, которые превращаются таким путем в нации. Государственность используется ими для защиты и развития культуры титульной нации, экономического и социального прогресса всего населения, защиты его гражданских, политических, социальных и культурных прав, в том числе и прав национальных меньшинств.

Опыт Беларуси опровергает тезис Линца и Степана о трудной совместимости тенденций к демократизации и формированию национальной государственности. Наоборот, несмотря на относительную этнокультурную однородность (около 80% населения страны – белорусы), низкий уровень национального самосознания (менее 20% свободно владеют белорусским языком), что является результатом 200-летней русификации, привел к формированию здесь уникального государственного образования, которое не только не защищает культуру титульной нации, но делает почти все, чтобы уничтожить ее окончательно. В результате национальная идея в ее классическом виде не смогла стать в Беларуси тем консолидирующим общество фактором, который позволил бы ему осуществить смену власти, привести к управлению страной новую, демократически ориентированную элиту, способную осуществить глубокие преобразования политической и экономической системы. Поэтому белорусское общество остается резко поляризованным на сторонников и противников независимости, приверженцев и оппонентов нынешнего политического курса, адептов европейской и российской интеграции и т.д. В обществе господствует полная неопределенность относительно дальнейшей судьбы Беларуси как суверенного государства, которое следствие одновекторной политики властей оказалось в полной зависимости от восточного соседа.

Нарушение национальных прав представителей титульной нации негативно влияет и на права национальных меньшинств, за исключением русского, которое составляет 13% населения. В стране сокращается количество польских, литовских, украинских школ. Резко сократились тиражи нерусскоязычных периодических изданий. Наблюдается попустительство антисемитизму и другим проявлениям ксенофобии и национальной нетерпимости.

Естественно, что все перечисленные выше факторы не могут восприниматься как содействующие демократизации. В то же время в стране сохраняются возможности для превращения Беларуси в «нормальное» национальное государство. Даже тот формальный суверенитет, который был достигнут в 1991 г., резко изменил ситуацию в лучшую сторону, дал возможность миллионам белорусов почувствовать себя отдельной нацией. Растут новые поколения людей, которые хотят жить в независимом европейском государстве. Приверженцы суверенитета составляют большинство среди молодых людей и людей среднего возраста, среди жителей крупных городов и лиц, имеющих высшее и специальное образование. Совершенно очевидным является то, что путь Беларуси к демократии возможен только в случае сохранения государственной независимости. Поэтому задачи борьбы за государственный суверенитет имеют приоритетное значение по сравнению с другими задачами, стоящими перед демократическими силами страны на современном этапе.

Развитие гражданского общества (см. подробнее Тему 8). Современное гражданское общество начало формироваться в Беларуси еще в годы коммунистического господства и прошло несколько этапов в своем развитии. Первый этап датируется второй половиной 60-х – 1991 гг. Для него характерно возникновение элементов относительно автономного от государства общества в виде «теневой экономики» и нонконформистской национальной культуры, а также первых неправительственных организаций, которые в годы либерализации, в эпоху перестройки и гласности смогли превратиться в достаточно мощное неформальное движение интеллигенции и молодежи. Второй этап начинается с достижения Беларусью независимости в 1991 г. и продолжается до государственного переворота в ноябре 1996 г. Это было противоречивое время, когда, с одной стороны, наблюдались процессы укрепления независимого государства, быстро развивалась национальная культура и образование, шел количественный рост неправительственных организаций, устанавливались партнерские отношения между государством и негосударственным сектором, а, с другой, власть сохранялась в руках старой коммунистической номенклатуры, которая торпедировала необходимые экономические и политические реформы. Третий (современный) этап начинается с 1996 г., с утверждения режима личной власти. Элементы гражданского общества, которые появились в Беларуси на предшествующих стадиях развития, оказались в сложной ситуации. Как и в коммунистические времена, на первый план вышли конфронтационные формы взаимодействия между самоорганизованными общественными структурами и государством. Это, в свою очередь, привело к кристаллизации аутентичного гражданского общества, состоящего из неправительственных организаций, негосударственных профсоюзов, независимых СМИ, политических партий. Степень и формы сопротивления диктатуре могут варьироваться, но факт остается фактом: «колхозный бонапартизм» руководителя государства не может не вызывать естественной реакции неприятия и отторжения у всех самостоятельно мыслящих и действующих граждан.

Несмотря на попытки консолидации гражданского общества в Беларуси, самой известной из которых является создание Ассамблеи демократических неправительственных организаций в 1997 г. (эта коалиция объединяет сейчас 500 НПО из 2000 зарегистрированных в стране), оно пока что остается элитарным, параллельным официальному, изолированным от широких слоев населения, со своей культурой, прессой, организациями, образом жизни. Гражданское общество может рассматриваться в качестве предпосылки демократизации в Беларуси больше потенциально, чем реально. Для того чтобы актуализировать этот потенциал, нужно обеспечить солидарность его участников, с одной стороны, и найти формы работы, которые позволили бы привлечь к деятельности демократических структур неангажированных граждан, – с другой.

Политическое общество. Значительно хуже выглядит ситуация с формированием политического общества. Части белорусской оппозиции, особенно ее национал-демократическому крылу, свойственна недооценка политики, как и их соратникам из Центрально-Восточной Европы, разработавшим в эпоху коммунистического господства теории «неполитической политики» и «экзистенциальной революции». В Беларуси похожие идеи нашли свое воплощение в концепции «культурничества». Согласно ей, приход демократов к власти в нашей стране возможен только после долгого периода просветительской деятельности, направленной на формирование национального самосознания народа. Авторами этой концепции не принимается во внимание тот факт, что в условиях, когда государственная система образования и государственные СМИ работают в противоположном направлении, организовать эффективную политическую ресоциализацию (перевоспитание) населения силами энтузиастов из числа активистов политических партий и неправительственных организаций невозможно. С помощью политики «культурничества» можно только репродуцировать загнанную в гетто белорусскую национальную субкультуру, укреплять «параллельное общество», но никак не изменить массовое сознание.

Масштабная ресоциализация возможна только после прихода демократов к власти. Поэтому политические задачи в современной Беларуси являются приоритетными по отношению к культурно-просветительским. Политика «культурничества» может быть эффективной только в том случае, когда она предусматривает выход на широкие группы общества и на их вовлечение в политический процесс. Неправительственные организации, профсоюзы, предпринимательские ассоциации могут расширить арсенал средств, которые применяются демократическими силами, используя неполитические приемы и методы работы с населением. С их помощью можно действовать более гибко и эффективно. Но это не означает, что они являются самодостаточными. Силы гражданского общества, используя неполитические методы, должны работать над расширением социальной базы всего демократического движения, которое актуализирует себя в политическом обществе, ведущем борьбу за власть в Беларуси.

Еще одна проблема белорусского политического общества – его неоправданная фрагментация. Непредубежденному наблюдателю бросаются в глаза два противоположных процесса. С середины 90-х ощущалось все более и более отчетливое сползания властей Беларуси на позиции достаточно жесткого консервативного авторитаризма, несовместимого ни с какой многопартийностью. Параллельно и как бы по инерции продолжался процесс партийного строительства и размежевания. Политические партии демократической ориентации, которые вышли из массового национально-демократического движения БНФ «Адраджэньне» в первой половине 90-х годов, оказались в новой ситуации. Они создавались как институт демократии, как современные партии парламентского типа, как организации, которые используют классические европейские идеологии, как структуры, которые могли бы при изменении избирательного законодательства и введении элементов пропорциональной системы рассчитывать на неплохое представительство в парламенте. Постноябрьская политическая система лишила их той среды, к деятельности в которой они готовились, а новая стратегия борьбы в условиях жесткого авторитаризма так и не была разработана.

Слабость современного политического общества Беларуси является очевидной. Вместе с тем ситуация в этой сфере может быть быстро поправлена, потому что она здесь больше чем в других областях зависит от субъективного фактора: знаний и воли к переменам.

Правовая культура. Ситуация с правовой культурой в Республике Беларусь является сложной и противоречивой. С одной стороны, в нашей стране существуют глубокие правовые традиции, которые восходят своими корнями в историию Великого Княжества Литовского и Речи Посполитой. С другой стороны, эти традиции сознательно выкорчевывались на протяжении последних 200 лет господства российского царизма и большевизма. Государственный переворот 1996 г. отбросил нашу страну далеко назад в неправовое и негражданское поле. Это оказывает крайне негативное воздействие на правовое сознание миллионов людей. Однако тот факт, что демократические силы Беларуси в качестве основных аргументов в своей политической борьбе избрали право и Конституцию 1994 г., свидетельствует об их огромных моральных преимуществах перед нынешней властью. Гражданам Беларуси и всему миру продемонстрировано, что оппозиция выступает за восстановление норм закона и за возвращение нашей страны на цивилизованный путь развития, без чего нереальными являются и материальное благосостояние, и духовный прогресс.

Функциональная бюрократия. Если сравнивать описанные в разделе три идеальные черты функциональной бюрократии, выделенные М. Вебером, с характеристиками современного белорусского чиновничества, то бросается в глаза больше отличий, чем сходств. В лукашенковской Беларуси преобладает бюрократия советского типа, которая характеризуется следующими чертами: во-первых, ее методы управления не являются неизменными, а находятся в непосредственной зависимости от воли конкретного политического руководства. Приспособленчество – это важнейшая отличительная черта чиновничества данного типа. Во-вторых, компетенция каждого функционера является расплывчатой и неопределенной, что позволяет ему чинить произвол в отношении граждан, быть безответственным перед ними и полностью бесправным перед высшим руководством. В-третьих, место чиновиков в иерархии власти определяется не их профессионализмом и компетентностью, а личной преданностью президенту (раньше – руководству КПСС). Ответственность и инициатива заменяются угодничеством и бездеятельностью. Это ведет к быстрой деградации всей административной системы, которая действует с большими перебоями. В-четвертых, бюрократия, имея отношение к распределению, но не являясь собственником средств производства, заинтересована в легитимации своего положения и постепенном приобретении права владения ими, распоряжения и использования. Тем самым ее объективные интересы как социальной группы находятся в противоречии с официальным политическим курсом, направленным на поддержание на плаву системы монопольно-государственной собствености.

Таким образом, в Беларуси отсутствует функциональная бюрократия, необходимая для осуществления рыночно-демократических преобразований, но существует социальная группа чиновничества, объективно заинтересованная в смене официальной политики и в повышении своего социального статуса. В случае обострения социально-экономических проблем и перерастания экономического кризиса в политический она может сыграть очень важную роль в замене формы авторитарного режима (с персоналистской на олигархическую). В то же время в Беларуси существует и большое количество профессионалов-управленцев, которые не смогли реализовать себя в нынешней системе и в большинстве своем оказались выброшенными из системы после смены власти в 1994 г. Они могли бы стать ядром функциональной бюрократии, необходимой для обеспечения демократического транзита. Другими словами, мы должны констатировать наличие потенциальных возможностей для деятельности этой группы в Беларуси.

Экономическое общество. По всем основным экономическим параметрам (за исключением рыночной экономики) Республика Беларусь относится к числу стран, в которых демократические преобразования могут произойти с высокой долей вероятности. Имея, по данным Всемирного Банка, ВВП порядка $1500 на душу населения, наша страна попадает в транзитный коридор, определенный С. Хантингтоном. Беларусь является индустриальным, урбанизированным обществом. Около 70% белорусов живет в городах. По уровню развития высшего образования наша страна не отстает от других государств Центрально-Восточной Европы.

Таким образом, существуют как факторы, содействующие началу демократического транзита в Республике Беларусь (независимость государства, наличие экономического общества), потенциальные предпосылки, которые могут быть актуализированы (гражданское общество, функциональная бюрократия, правовая культура), так и факторы, ему препятствующие (неразвитое политическое общество). К этому следует добавить относительно благоприятный внешний климат. В случае успеха демократических сил на президентских выборах в Украине в 2004 г. это может сыграть роль «демонстрационного эффекта» для Беларуси, которая остается последней диктатурой в Восточной Европе. В такой ситуации крайне важную роль может сыграть выбор эффективной стратегии демократической оппозицией, что, в свою очередь, зависит от оптимального выбора формы перехода к демократии.

Как известно, форма демократического транзита зависит от соотношения сил между властью и оппозицией в обществе, консерваторами и реформаторами в структурах власти, умеренными и радикалами в структурах оппозиции, а также от влияния политического режима. Различные сочетания этих условий дают нам три формы перехода к демократии: трансформацию, замещение и смешанную форму. Рассмотрим вероятность их проявления в нынешней социально-экономической и политической ситуации в Республике Беларусь.

Трансформация (transformation). В современной Беларуси присутствуют два условия, необходимые для трансформации: власть значительно сильнее оппозиции, а умеренные сторонники демократии доминируют над недемократическими радикалами в слабой и раздробленной оппозиции. Однако отсутствует ключевой фактор, без которого реформы сверху невозможны по определению: белорусские власти и, прежде всего, президент не хотят проводить демократизацию. Сложившаяся в Беларуси система абсолютного господства руководителя государства над политикой и экономикой не поддается реформированию сверху. Лукашенко сам никогда не пойдет на разрушение созданной им «белорусской модели», демократизация которой неизбежно повлекла бы за собой формирование автономных от личной власти президента субъектов экономики и политики, создание конкурентной среды, смертельно опасной для нынешней политической системы. В силу персоналистского характера этого режима невозможно себе представить и закрепление в команде президента реформаторски ориентированных политиков, которые бы положительным образом влияли на его политический курс. Даже от умеренных реформаторов белорусский режим быстро избавляется, о чем свидетельствует судьба бывших премьеров – М. Чигиря и В. Ермошина.

Однако отсутствие реформаторского потенциала у нынешней белорусской власти может быть компенсировано воздействием внешних факторов. Белорусская экономика носит открытый характер, наши предприятия нуждаются в поставках сырья и сбыте продукции в другие страны и прежде всего в Россию. Позиция последней по отношению к Беларуси существенно изменилась после прихода к власти националиста и прагматика В. Путина. За экономические уступки Кремль требует участия российского капитала в приватизации наиболее прибыльных белорусских предприятий, введения российского рубля в качестве платежного средства на территории Беларуси и даже включения Беларуси (страной или областями) в состав России в качестве субъекта Российской Федерации. Под влиянием России нынешний белорусский режим рано или поздно пойдет на экономическую либерализацию, которая может проходить и в условиях политического авторитаризма (Чили при Пиночете или Южная Корея при Ро Де У). Таким образом, изменится направленность авторитарного режима: из консервативного он превратится в радикальный, ориентированный на рыночную модернизацию. В свою очередь, либерализация неизбежно повлечет за собой негативные социальные последствия, которые пока что удается минимизировать: закроется ряд неэффективных предприятий, вырастет безработица, резко подорожают коммунальные услуги и т.д.

Следствием этого могут стать стихийные выступления и забастовки на белорусских предприятиях. Если к этому времени в стране сформируются влиятельные экономические и политические группы интересов пророссийской ориентации, то они могут взять на себя руководство стихийными протестами населения при активной информационной и финансовой помощи извне. Смена политической власти станет делом техники. Другими словами, «трансформация» без активного участия в этом процессе организованных сил белорусского общества, при сохранении слабой и раздробленной оппозиции может привести к инкорпорации Беларуси в состав России под лозунгом оказания помощи братскому белорусскому народу, «измученному диктаторским правлением». На деле это будет господством нового авторитарного режима в рамках российской метрополии. В случае, если протестные настроения населения удастся возглавить окрепшим демократическим силам, трансформация белорусского режима перерастет в замещение либо в смешанную форму транзита.

Замещение (replacement). В настоящее время в Беларуси присутсвует только один фактор, содействующий замещению: консерваторы полностью контролируют структуры власти. Последняя преобладает над очень слабой оппозицией, в которой отсутствует единство, хотя и преобладают умеренные демократы над радикальными противниками народовластия. Тем не менее именно замещение, несмотря на всю кажущуюся фантастичность такого сценария, является, на наш взгляд, наиболее вероятной формой преодоления персоналистского режима. Это объясняется следующими причинами.

Во-первых, персоналистские диктатуры, как правило, преодолеваются с помощью замещения. (см. § 2).

Во-вторых, изменение баланса сил в обществе – это скрытый от глаз наблюдателей процесс в условиях любого персоналистского режима, и особенно достаточно жесткого – лукашенковского. В белорусском обществе, по данным независимых социологичсеких служб, за 2002 г. прожективный электоральный рейтинг действующего президента снизился в два раза. В случае проведения референдума о продлении его полномочий весной 2003 г., 47% избирателей голосовали бы «против». Учитывая неизбежность негативных социальных последствий будущей авторитарной либерализации, антиправительственные настроения в общественном сознании будут только нарастать.

В-третьих, несмотря на низкий рейтинг политических партий, пока еще существует шанс улучшить имидж оппозиции в целом. Как уже говорилось выше, консолидация оппозиции и выдвижение ею привлекательной альтернативы – это задача, зависящая от знаний и воли, то есть, относящаяся к сфере субъективного, а не объективного. Она побуждает демократов к активности, а не к выжиданию и приспособлению к условиям, которые задает авторитарная власть.

В-четвертых, опыт ряда стран показывает, что даже слабая политическая опозиция в случае ее единства может возглавить стихийное народное движение против диктатуры и добиться победы (Чехословакия, 1989 г.). Многое зависит от внешних условий, ошибок режима, усталости людей от диктатуры, отказа силовых структур подавлять безоружный народ.

В-пятых, консолидация оппозиции и укрепление ее позиций в обществе, что является решающим условием «замещения», жизненно необходимы и для реализации других сценариев. Без этого трансформация в Беларуси может стать инкорпорацией, а смешанная форма будет невозможной.

Смешанная форма (transplacement). В Беларуси отсутствуют как паритет сил власти и оппозиции, побуждающий стороны к началу переговорного процесса, так и «договороспособность» правительства. Поэтому данная форма, пока власть находится в руках нынешнего президента, а оппозиция является слабой и расколотой, наименее вероятна. Но она может быть востребована в случае номенклатурного переворота и смены формы авторитаризма. Новая власть может сесть за стол переговоров с демократической оппозицией, если та будет представлять собой реальную политическую силу, способную влиять на общество и сдерживать правительство.

Таким образом, анализ возможных форм перехода к демократии приводит нас к выводу, что наиболее вероятной формой является замещение, а наименее вероятной – «transplacement». Процесс перехода к демократии, тем не менее, скорее всего начнется с трансформации под влиянием внешнего фактора. Данный процесс в силу специфики белорусской ситуации приведет не к демократии, а к экономической либерализации и смене формы авторитарного режима, возрастанию угрозы утраты Беларусью государственной независимости. Только в случае превращения трансформации в замещение или в смешанную форму возникают шансы для подлинной демократизации: дополнения экономических реформ радикальным преобразованием политической системы. Исходя из этого можно сделать вывод, что любая, претендующая на эффективность стратегия оппозиции должна предполагать достижение единства демократических сил. Лидерам которых всегда нужно помнить, что искусство политики заключается в умении заключать соглашения и достигать компромисса. Наибольших успехов достигает тот, кто обеспечивает себе наибольшую поддержку самых разных групп общества за счет создания широкой коалиции.

 

 

6. Материалы для практических занятий1

6.1. Тема «Идентификация моделей и форм демократического транзита»

 

Цели:

• закрепление знаний о предпосылках демократии, моделях и формах перехода к демократии;

• обучение навыкам сравнительного анализа;

• обучение навыкам работы с текстами;

• обучение навыкам совместной работы в группе.

 

Метод:

Разделить участников на три подгруппы, каждая из которых получает текст с описанием процесса перехода к демократии в конкретном государстве Центральной и Восточной Европы. Задание подгруппам: ознакомившись с текстом, определить какой модели и форме транзита соответствует процесс перехода к демократии в данной стране и обосновать свой выбор. В ходе последующих презентаций в большой группы и дискуссии необходимо отметить не только типичные черты модели и формы транзита, но и те, которые не укладываются в существующую теоретическую схему.

 

Материалы:

Тексты с описанием, ватманы, маркеры, скотч

 

Время проведения:

1 час 20 мин.

 

 

Приложение. Процессы перехода к демократии в Польше, Чехословакии и Венгрии

 

Польша

В отличие от других стран Восточной Европы, переход Польши к демократии осуществлялся не от пост-тоталитарного, а от авторитарного режима. В ПНР коммунистам так и не удалось утвердить тоталитарную диктатуру. Несмотря на все попытки правительства, особенно интенсивные в 1949-1953 гг., в польском обществе всегда существовали элементы социального плюрализма. Он, в свою очередь, давал силы структурам гражданского общества противостоять коммунистической идеологии и попыткам партии-государства осуществлять интенсивную мобилизацию массовой поддержки своей власти. Это не могло не сказаться на стиле управления страной.

Один из известнейших специалистов в области тоталитарных режимов, югославский диссидент и ученый Милован Джилас писал, что «применительно к Польше не будет неправильным утверждение, что она никогда не была тоталитарным государством и только лишь потому, что определенная форма духовной жизни, которая концентрировалась в католической церкви, сохраняла возможность для автономии. Также тот факт, что крестьяне сохранили свои земельные наделы, позволил существовать частной собственности. Но еще важнее было то, что благодаря Варшавскому восстанию 1944 г. и вооруженному сопротивлению в первые послевоенные годы, значительное большинство поляков воспринимали и новый режим, и контроль со стороны СССР без всяких иллюзий насчет «советских освободителей».

Не похожим на тоталитаризм было и лидерство в PZPR (Поль­ской объединенной рабочей партии) и государстве, которое эволюционировало от мини-сталинизма Болеслава Берута (1947-1953) к относительной толерантности и национализму Владислава Гомулки (1956-1970), экспериментам с зарубежными инвестициями Эдварда Герека (1971-1980) и, наконец, к военной диктатуре Войцеха Ярузельского (1981-1989). Польше был не свойственен ярко выраженный культ личности, столь часто проявляющийся у тоталитарных диктаторов.

Вместе с тем не следует приуменьшать негативных последствий господства коммунистического авторитаризма в этой стране. Частное сельское хозяйство парадоксальным образом соседствовало здесь с государственным сектором в промышленности и сфере услуг. Сформировались многочисленные группы интересов, связанные материально и профессионально с «реальным социализмом» и всецело зависящие от патерналистской политики властей. Власти PZPR противостояли граждане, а не политические организации, существование которых не допускалось режимом.

Главную роль в противодействии диктатуре играло польское гражданское общество, состоящее из либеральной университетской и научной интеллигенции, с одной стороны и независимого рабочего движения, с другой. Моральным фундаментом гражданского сопротивления была католическая церковь, которая благодаря своему колоссальному авторитету в стране и широким международным связям на деле содействовало становлению самого развитого в Восточной Европе «параллельного общества». Принадлежащие к нему люди, по выражению А.Михника, «действовали, жили и думали, так как будто они являются свободными».

После неудачи вооруженного сопротивления коммунистическому режиму в 1945-1947 гг. и подавления войсками познаньского восстания в 1956 г., новый подъем гражданской активности в Польше пришелся на конец 60-х–начало 70-х годов. Первоначально главные силы гражданского общества действовали порознь. Выступления студентов и интеллигенции в 1968 г, протестовавших против ввода советских войск в Чехословакию не были поддержаны рабочими, а забастовки рабочих Гданьска, Варшавы и Радома в первой половине 70-х годов не нашли отклика у интеллектуалов. Это приводило к пораженческим настроениям, разочарованию и отчаянию многих людей.

Ситуация изменилась в 1976 г., когда группой интеллектуалов был создан KOR (Комитет защиты рабочих) и начался процесс соединения рабочего движения и правозащитной борьбы. Результатом данного процесса стало формирование первого в Восточной Европе независимого профсоюза «Солидарность», возникшего в августе 1980 г. на судоверфи им. Ленина в Гданьске.

Забастовочное движение 1980-1981 гг. коренным образом изменило ситуацию в стране. В «Солидарность» вступило 10 млн. человек, представлявших большинство трудящихся Польши. Коммунисты потеряли право монопольного представительства интересов рабочих. По данным социологических исследований, в ноябре 1981 г. около 70% граждан страны поддерживали деятельность этого профобъединения. Другими словами, польское гражданское общество в лице «Солидарности» смогло завоевать «моральную гегемонию» в стране, без обладания политической властью.

Все это не могло не пугать коммунистическое руководство. 13 декабря 1981 г. оно совершило государственный переворот, к власти пришло военное правительство, которое ввело на всей территории страны военное положение, запретило деятельность профсоюза «Солидарность» и других оппозиционных организаций, а их лидеров интернировало. Начался новый этап развития польского авторитаризма, когда он из однопартийной диктатуры превратился в военный режим, очень похожий на хунты Латинской Америки. Во главе государства оказалась уже не партия, как таковая, а партийные генералы, вошедшие в состав знаменитого WRONа (Военного совета национального спасения). Режим стремился быть менее идеологизированным, опираться не столько на партийные кадры, сколько на бюрократию и военных.

После военного переворота в стране сложилась новая расстановка сил: армия и партийные функционеры, с одной стороны; «Солидарность» (действовавшая в подполье) и католическая церковь с другой. Поскольку новый режим фактически не смог решить ни одной важной экономической и социальной задачи, его положение с каждым днем становилось все менее прочным. Единственным выходом из этой ситуации могли быть переговоры между умеренной частью оппозиции и умеренными представителями властей при посредничестве костела.

В 1987-1988 гг. авторитарный режим Ярузельского переживал период острого экономического и политического кризиса. Показателем этого явилась первая в истории Восточной Европы удачная попытка оппозиции организовать в ноябре 1987 г. бойкот референдума по вопросам экономической реформы. Весной следующего года по стране прокатилась волна мощных рабочих забастовок, в которых принимало участие молодое поколение оппозиционеров, разделяющее более радикальную точку зрения, чем их старшие товарищи из «Солидарности». Одновременно усилилось и давление на Ярузельского со стороны воинственно настроенных коммунистов-ортодоксов.

Все это подтолкнуло умеренных представителей власти и оппозиции искать почву для компромисса. В августе 1988 г. по стране прокатилась новая волна забастовок. Она побудила стороны начать переговоры «за круглым столом» между делегацией «Солидарности» во главе с Л. Валенсой и правительственной делегацией во главе с В. Ярузельским. Подписанное в результате их соглашение представляло собой три взаимосвязанных компромисса.

1. «Солидарность» отказывалась от бойкота парламентских выборов 1989 г., а PZPR соглашалась на то, чтобы 35% мест в Сейме, на то время единственной палате парламента, избирались с помощью свободных соревновательных выборов.

2.По предложению коммунистов вводилась верхняя палата парламента – Сенат, выборы в который должны были быть по настоянию «Солидарности» свободными.

3. Коммунисты настояли на введение поста президента, который должен был избираться косвенным путем высшим законодательным органом на шестилетний срок. Президент получал широкие полномочия: он становился верховным главнокомандующим и руководителем Комитета национальной обороны, представителем страны в международных отношениях; президент получал право представлять кандидатуру премьер-министра депутатам Сейма и отправлять его в отставку, вводить режим чрезвычайного положения на период до трех месяцев.

Эти условия должны были вступить в силу в недельный срок после принятия Сеймом соответствующих поправок к Конституции. Компромисс был явно в пользу правительства, сохранявшего за собой основные рычаги контроля над властью. Однако «Солидарность» сознательно шла на уступки, которые давали ей возможность легализировать себя и, используя антикоммунистические настроения в стране, расширить свое влияние в обществе. Практика показала, что эти расчеты полностью оправдались.

На парламентских выборах в июне 1989 г., первых за 40 послевоенных лет относительно свободных выборах в Восточной Европе, коммунисты потерпели сокрушительное поражение. «Солидарность» получила полный контроль над верхней палатой парламента. Через месяц она сформировала некоммунистическое правительство во главе с Т. Мазовецким. В январе 1990 г. произошел распад PZPR. Воспользовавшись новой ситуацией, Лех Валенса добился изменения порядка избрания президента и выдвинул свою кандидатуру на этот пост. «Солидарность», несмотря на то, что она раскололась на сторонников Мазовецкого и Валенсы, смогла еще раз одержать убедительную победу. Тем не менее ситуация в стране была крайне сложной. Она характеризовалась политической фрагментацией, острыми противоречиями между политическим и гражданским обществом, ростом социальных проблем, обострившихся вследствие осуществления радикальных рыночных преобразований.

Выборы в парламент, состоявшиеся в октябре 1991 г, не смогли выявить явного победителя. Первое место на них получила Unija Demokratyczna (Союз демократии), собравшая 12,31% голосов и сформировавшая в 460-местном Сейме фракцию из 62 депутатов. Всего же в Сейм попали представители 30 партий и политических группировок, что чрезвычайно затруднило работу парламента и сделало невозможным сформировать стабильное правительство, которое бы опиралось на прочное большинство в Сейме. В результате этого Польша получила министерскую чехарду: в течение очень непродолжительного отрезка времени друг друга сменило три правительства во главе с премьер-министрами Яном Ольшевским, Вальдемаром Павляком и Ханной Сухоцкой. Я. Ольшевский назвал эту ситуацию «параличом государственной власти, вызванным хаосом в системе публичной администрации и неспособностью решать основные стоящие перед ней задачи». Нестабильность правительства и чехарда в руководстве исполнительной власти сочеталась с отсутствием ясных политических ориентиров.

Процесс консолидации демократической политической системы Польши потребовал больших усилий по преодолению политической фрагментации, установлению партнерских отношений между гражданским и политическим обществами, проведению радикальной реформы системы государственного управления

 

Чехословакия

 

Чехословакия до ее оккупации нацистами в 1939 г. представляла собой демократическую страну с процветающей индустриальной экономикой и высокообразованным населением. Чешские земли, будучи в свое время частью империи Габсбургов, обладали наиболее развитыми среди стран Восточной Европы традициями правового государства. Это демократическое наследие, а также тот факт, что Прага находится западнее Вены, географически и культурно тяготеет к политическим центрам Европы, создавали здесь хорошие предпосылки для быстрого и успешного перехода к демократии от тоталитаризма, экспортированного в страну после второй мировой войны из СССР.

Однако этого не случилось. В ноябре 1989 г. после десяти дней массовых манифестаций протеста коммунистический режим рухнул. Это событие вошло в историю под названием «бархатной революции». Пришедшее к власти переходное правительство, имея сильные «антиполитические» тенденции, не инициировало процесс формирования сильных общенациональных партий. Оно также не пошло на внесение конституционных поправок, которые могли бы изменить сохранившуюся с коммунистических времен советскую модель федерализма. Когда же правительство попыталось это сделать, было уже поздно: Чехословакия распалась на два самостоятельных государства–Чешскую Республику и Словацкую Республику. Наконец, депутаты чехословацкого парламента проголосовали за самый жесткий в Восточной Европе Закон о люстрациях и осуществили кампанию широкомасштабных чисток среди бывшей номенклатуры. Другими словами, бескровная и мирная антикоммунистическая революция в Чехословакии не привела к «бархатному переходу» к консолидированной демократии. Чтобы понять причины этого, следует сказать несколько слов о взаимоотношениях власти и гражданского общества, сложившихся в этой стране с 1948 по 1989 гг.

После прихода коммунистов к власти в Чехословакии утвердился один из самых жестких вариантов тоталитаризма. Политика «десталинизации», ставшая во второй половине 50-х годов нормой для большинства коммунистических партий, рассматривалась в Чехословакии как синоним слабости и отступления перед силами реакции. Более жестким преследованиям, чем в других странах подвергалась католическая и протестантская церкви. В 1968 г. по инициативе нового руководителя КПЧ Александра Дубчека и при первоначальном согласии Москвы начался процесс либерализации в партии и государстве. Очень скоро, однако, он вышел из-под советского контроля и превратился в попытку демократизации страны сверху. В ответ на «Пражскую весну» Чехословакия подверглась агрессии стран Варшавского договора. Дубчек был отправлен в отставку и заменен ортодоксальным коммунистическим лидером – Густавом Гусаком. Начался процесс так называемой «нормализации», сопровождавшийся репрессиями по всей стране. По сведениям Яна Урбана, одного из лидеров чешской революции 1989 г., после «Пражской весны» полмиллиона членов КПЧ были исключены из партии, а 800 000 лишились работы. После этой чистки реформаторское течение в КПЧ было полностью уничтожено.

За сорок лет коммунистического правления в стране не проводилось никаких экономических реформ. Отсутствие внешней задолженности не создавало в Чехословакии, в отличие от Польши и Венгрии, какого либо внешнего давления, побуждающего режим быть более либеральным. В университетах было задушено всякое проявление инакомыслия и диссидентства. Несмотря на то, что правительство Гусака поставило свою подпись под Заключительным актом Хельсинкской конференции по безопасности и сотрудничеству в Европе, предусматривавшего свободу деятельности правозащитных групп, в Чехословакии вплоть до 1989 г. борцов за права человека бросали в тюрьмы и изгоняли из страны.

Таким образом, после событий 1968 г. в Чехословакии сложился «замороженный» посттоталитарный режим – зрелая разновидность посттоталитаризма, неспособного к какой-либо эволюции, выходящей за рамки системы. В отличие от реального тоталитаризма, сущностью которого является мобилизация энтузиазма масс, пост-тоталитарный режим Гусака мог смело претендовать на роль демобилизатора массовой активности. Как писал известный чешский писатель Милан Кундера, «забвение является ключевым словом характеризующим политику нормализации… Режим говорит народу: забудьте о 1968 годе; забудьте ваши демократические традиции; забудьте, что вы были когда-то гражданами, наделенными правами и обязанностями; забудьте политику. Взамен мы дадим вам обустроенную жизнь… Мы не просим вас верить в нашу фантастическую идеологию. Единственное чего мы от вас добиваемся–это то, чтобы вы были откровенными и публичными конформистами».

Оппозиция режиму Гусака носила ярко выраженный правозащитный характер. Наиболее известной диссидентской группой была «Хартия-77», созданная видными интеллектуалами, выступавшими против нарушений прав человека. В то время, когда за год до прихода М. Горбачева к власти в СССР сотни тысяч польских борцов с военной диктатурой действовали в подпольных структурах «Солидарности», в Чехословакии, по словам Вацлава Гавела, «сотни, возможно тысячи самых разных людей–молодых и старых, талантливых и не очень, верующих и неверующих –объединились под зонтиком «параллельной культуры». Их привело туда исключительное тупоумие режима, который не может терпимо относиться практически ни к чему на свете».

С одной стороны, идея осуществления экзистенциальной революции вместо политической, создания параллельного общества граждан «живущих не во лжи» и противостоящих официальному и аморальному миру сыграла, несомненно, положительную роль, поскольку демонстрировала остальным гражданам образец для подражания. Но, с другой стороны, эти же идеи препятствовали политизации диссидентского движения в Чехословакии, создавали иллюзию того, что можно без политической борьбы, опираясь только на моральное сопротивление небольшой группы активистов-правозащитников, осуществить коренную перестройку общественного сознания. В результате гражданское общество Чехословакии представляло собой к концу 80-х годов конгломерат маленьких плохо организованных групп интеллигенции, выступающих против ведения политической борьбы и почти не связанных с рабочим классом и студенчеством.

Во второй половине ноября 1989 г. в Чехословакии под влиянием событий в соседних странах начались акции протеста. Взрыв массового негодования был спровоцирован разгоном мирной студенческой демонстрации в Праге силами полиции и убийством одного из манифестантов. 21 ноября, несмотря на угрозы властей, в столице Чехословакии состоялась новая массовая демонстрация. На митинге со своей первой речью, адресованной народу, выступил Вацлав Гавел, призвавший ко всеобщей политической забастовке. На следующий день выступления протеста продолжились, а полиция стала отказываться выполнять приказы по их разгону. Одновременно манифестанты принудили показать по государственному телевидению фильм об избиении мирного шествия студентов. Демонстрантов поддержали рабочие, которые отказались следовать призыву Пражского горкома КПЧ создавать дружины для борьбы с «контрреволюционерами». Командующий армии генерал Вацлавик, выступая по телевидению, заявил, что солдаты не будут стрелять по безоружному народу.

24 ноября, за три дня до намеченной забастовки, подал в отставку генеральный секретарь КПЧ. 24 ноября депутаты парламента, являющиеся поголовно членами коммунистической партии, проголосовали за кандидатуру Вацлава Гавела как президента страны. 4 декабря Гусак сложил с себя полномочия президента Чехословакии. Мирная демократическая революция одержала полную победу.

 

Венгрия

 

Процесс эволюции венгерского правящего режима начался в 1956 г, сразу же после подавления советской армией антикоммунистической народной революции в этой стране. Правительство Яноша Кадара, пришедшее на смену репрессированному кабинету министров Имре Надя, с одной стороны, было марионеточным и диктаторским, но, с другой, оно извлекло уроки из революционных событий и делало все возможное, чтобы не допустить их повторения.

Первой сферой, где были подорваны устои тоталитаризма, была идеология. Кадар на пленуме ЦК ВСРП в 1962 г. резко осудил сталинизм и его сторонников в Венгрии. Он стремился к проведению прагматичной политики, основанной не столько на коммунистических догмах, сколько на интересах правящей группировки, которая осознавала, что стабилизация ее положения зависит от нахождения разумного баланса сил в обществе.

Второй важный шаг по пути детоталитаризации режима был сделан в области экономической политики. В 1968 г. был введен в действие так называемый Новый экономический механизм, который предполагал внедрение в «народное хозяйство» определенных элементов рыночных отношений и квазичастной собственности. Венгерский вариант реформирования социалистической экономики представлял собой, пожалуй, самый радикальный в Восточной Европе эксперимент, давший несомненные позитивные результаты. Например, разрешение рабочим на законных основаниях часть времени работать на небольших частных предприятиях ликвидировало монополию государства как главного работодателя, насытило рынок товаров и услуг, увеличило доходы граждан. В результате этого, 3/4 населения Венгрии оказалось вовлеченным во «вторую экономику», доходы от которой составляли 2/3 доходов, получаемых гражданами в «первой экономике». Сложился рынок частного жилья. К 1984 г. 55% новых домов строились в стране частными фирмами и были доступными для купли и продажи.

Определенные подвижки происходили и в сфере правовых отношений. В 1982 г. было принято новое законодательство, которое легализировало частную собственность и сферу «второй экономики». Это решение имело двоякое значение. С одной стороны, оно сужало возможности контроля партии-государства над гражданами, открывало перспективы для развития правовых отношений. Однако, с другой стороны, оно создавало колоссальные возможности для злоупотреблений в среде правящей коммунистической номенклатуры, которая стремилась к упрочению своего положения через приобщение к теневой экономике и превращению власти в собственность.

Таким образом, если в соседних странах наблюдался процесс постепенной деградации и гибели коммунистической системы, то в Венгрии происходила попытка адаптации этой системы к изменяющимся условиям существования. Ключевую роль в данном процессе играла «вторая экономика» и «номенклатурный капитализм», постепенно вытесняющие социалистические общественные отношения. Политический переход к демократии начался в Венгрии только в 1989 г., экономический же транзит к рынку почти на десять лет опередил его.

Эта особенность венгерского варианта системных преобразований объясняет и еще один интересный феномен: до 1987 г. в стране фактически отсутствовала организованная политическая оппозиция режиму Кадара. Слабым было и автономное от властей гражданское общество. Тем не менее, к середине 80-х годов попытки решать экономические проблемы страны с помощью полумер оказались несостоятельными. Резко обострилась проблема внешнего долга. Венгрия вышла на первое место в мире по такому показателю, как отношение внешней задолженности к валовому национальному продукту.

В свою очередь, экономические трудности повлияли на политическую стабильность. Внутри ВСРП укрепилось реформаторское течение во главе с Имре Пожгаи, которое выступало за дополнение экономических реформ радикальными политическими преобразованиями. Осенью 1987 г. при поддержке реформаторов ВСРП в стране сформировалось первое оппозиционное движение: «Венгерский демократический форум». Эта организация занимала консервативно-националистические позиции. Через год возникло более либеральное течение, которое получило название «Федерация молодых демократов», а осенью 1988 г. либеральные журналисты, экономисты и интеллектуалы объединились в «Союз свободных демократов». Эти политически ориентированные организации были новыми партиями, возникшими в условиях зрелого пост-тоталитаризма. Под их влиянием в Венгрии был принят Закон об общественных объединениях, который впервые в послевоенной Восточной Европе легализировал многопартийную систему. Данным законом воспользовались традиционные политические партии (Мелких частных хозяев, Христианско-демократическая и Социал-демократическая), возобновившие свою деятельность в стране после долгих лет перерыва.

Во второй половине 80-х годов в Венгрии зародились и организационно оформились элементы гражданского общества, выступающего против коммунистической монополии на власть. Прежде всего, следует назвать ряд экологических организаций, организовавших кампанию протеста против строительства плотины на Дунае. Большую роль играли многочисленные клубы интеллигенции, проводившие дискуссии и издававшие нелегальные книги и журналы. Объединение независимых юристов готовило экспертные заключения по законодательству и законопроекты для будущего демократического парламента. Независимые профсоюзы, несмотря на их малочисленность и слабость, пытались помогать стать на ноги рабочему движению, действуя по примеру польской «Солидарности».

Таким образом, к концу 80-х годов социально-политическая ситуация в Венгрии изменилась коренным образом:

Во-первых, произошли фундаментальные геостратегические перемены. Стало очевидным, что Советский Союз в новых условиях уже не в силах повторить агрессию, которую он совершил против Венгрии в 1956 г.

Во-вторых, в стране сложился класс «номенклатурной буржуазии», стремившейся к правовому закреплению своих экономических позиций.

В-третьих, возникло и окрепло гражданское общество и политическое общество, которые видели выход из экономического кризиса в радикальных демократических р