1) Место кровопролитной битвы.
РУССКАЯ МАТЬ. 379
божной рукой на иныхъ могилахъ это неувядающiе букеты, посвященные останкамъ покойниковъ.
Устремивъ глаза на огоньки равнины, я думалъ о техъ, которые остались во рвахъ, позабытые победителями и побежденными, о техъ, которыхъ не виделъ ничей глазъ, когда на лице ихъ уже лежало мрачное величiе смерти,— о техъ, одежды которыхъ не касалась никакая рука, чтобы по какому либо знаку или сохранившихся въ нихъ вещахъ узнать ихъ; потомъ я думалъ о матеряхъ, сестрахъ, невестахъ, которыя ждали недели, месяцы и которыя прочли, наконецъ, въ газете: „такой-то убитъ или пропалъ безъ вести".
Убитъ! Пропалъ безъ вести! И немыя слезы, горькiя слезы отчаянiя или теплыя слезы преданности воле Божiей, смотря по характеру, проливались въ тиши ночей на горячее изголовье, — проливались отъ того, что убитые преданы земле, какъ другiе, и не известна священная могила, которая сокрыла ихъ останки.
Не я одинъ предавался такимъ грустнымъ размыш-ленiямъ, потому что голосъ, указывавшiй Шампиньи, снова прошепталъ:
„Тамъ схоронено много такихъ, которые никемъ не были узнаны... Какъ въ Крыму“...
Стало уже холодно; вошли въ гостиную, где въ камине весело пылалъ большой огонь. Говорившiй былъ отставной французскiй полковникъ, летъ шестидесяти, худощавый.
— Вы были въ Крыму, полковникъ? — обратился я къ нему.
— Да, — отвечалъ онъ, грея свои руки, — и виделъ страхи! Сколько осталось тамъ этихъ бедныхъ людей въ траншеяхъ!
— Французовъ?
— И русскихъ. После одного сраженiя — я командовалъ тогда батальономъ въ...—я нашелъ одного убитаго лежащимъ на спине: бедному мальчику не было, можетъ быть, и двадцати летъ; белые волосы, совершенно белая
380 РУССКАЯ МАТЬ.
шея, почти безъ бороды... онъ былъ такъ милъ, что не могъ не возбудить состраданiя въ самомъ закаленномъ воине— такомъ, какъ я. Мне стало жаль его.
— Офицеръ?
— Нетъ, простой солдатъ, въ серой шинели. Пуля попала ему въ грудь: служба его продолжалась не долго. Судьба не сберегла его, — попади пуля полувершкомъ выше, она встретила бы металлическую икону, которая бы защитила его.
— Металлическую икону?
— Да, въ роде медали, образъ святого... это вещь, стоющая вниманiя, я привезъ ее во Францiю. Я его тебе далъ,— вспомнилъ полковникъ, обращаясь къ сыну домохозяина.— Сохранилъ ты ее?
— Она наверху, — отвечалъ юноша.
Онъ вышелъ и минуту спустя вернулся съ маленькимъ цветнымъ ситцевымъ мешечкомъ въ рукахъ (такiе мешечки носятъ на груди) и подалъ его мне.
Съ благоговейнымъ чувствомъ открылъ я эти бедные останки, похолодевшiе на груди молодого русскаго солдата. Более двадцати летъ, какъ они сняты съ шеи своего владельца, и ни разу, наверно, не попадали въ такiя руки, которыя бы отнеслись къ нимъ, какъ къ святыне.
Мешечекъ представлялъ родъ маленькой сумки, очень искусно сделанной. Русскiя крестьянки сшиваютъ ихъ изъ мелкихъ лоскутковъ, чтобы хранить въ нихъ деньги. Въ этой сумке лежалъ квадратный образокъ св. Николая Чудотворца, медный, потемневшiй отъ сырости и времени, но прекрасно сохранившийся.
Икона возбудила любопытство и стала ходить по рукамъ, вызывая вопросы, на которые я отвечалъ, какъ могъ. Когда я клалъ ее обратно въ мешечекъ, я ощутилъ подъ пальцами сложенную бумагу и вынулъ ее.
— Это письмо, — сказалъ полковникъ. Я не знаю, что оно содержитъ. Прочтите его. Вы знаете русскiй языкъ
РУССКАЯ МАТЬ. 381
Я бережно развернулъ пожелтевшую бумагу, — это была простая бумага маленькаго формата; выцветшiя чернила были скорее рыжими, чемъ черными; четыре страницы были все исписаны, однако, письмо было не очень длинно. Неровный почеркъ, хотя и твердый, и неправильная орфографiя обнаруживали руку, не привыкшую къ письменной работе. Я началъ медленно переводить, съ трудомъ разбирая кривыя строчки; но дошедши до половины страницы, я остановился, ссылаясь на трудность читать при огне неявственный почеркъ.
Я разбиралъ отлично, но я не хотелъ предъ равнодушными продолжать чтенiе этого письма, которое меня трогало за сердце. Это писала мать своему нежно-любимому сыну, — мать-патрiотка, воспламененная геройскимъ мужествомъ, и въ то же время христiанка, преданная воле Всевышняго, горячо верующая. Трогательная вера этой простой женщины могла, пожалуй, возбудить насмешливую улыбку у присутствующихъ, — я предпочелъ сохранить благочестивое излiянiе этой простой души для себя и для своихъ старыхъ друзей, способныхъ ее понять и удивляться ей. Я попросилъ позволенiя взять письмо съ собою, чтобы перевесть на досуге, и получилъ его безъ затрудненiя.
Много говорили о матеряхъ древнихъ временъ; выставляли въ примеръ лакедемонянку, которая радовалась смерти своего сына, павшаго со славою за отечество... Эта не радовалась, — каждый день повергала она предъ Господомъ свои слезы и вместе съ темъ свои молитвы.
Безъ сомненiя, бедная мать никогда не узнала, где ея сынъ встретилъ смерть, которой она наказывала ему не страшиться.
Вотъ письмо въ томъ виде, какъ оно было написано, безъ всякаго измененiя:
„Любезный мой сынъ Игнатiй Миньевичъ (не разборчиво)! Я получила твое письмо въ Николинъ день 1)
1) 9 мая.
382 РУССКАЯ МАТЬ.
и не знала, какъ выразить свою радость, узнавъ, что ты живъ и здоровъ. Посылаю тебе свое горячее материнское благословенiе, навеки нерушимое, да будетъ надъ тобою воля Всевышняго. Служи верно нашему Батюшке Царю, проливай за Него кровь и не изменяй Ему; Богъ за то тебя не оставитъ, а я буду со слезами молиться за тебя. Господь милосердъ. Онъ приметъ тебя подъ Свою защиту и охранитъ тебя отъ вражескихъ пуль. Но прежде всего не будь трусомъ и иди грудью впередъ. Я слышала отъ добрыхъ людей, что при крещенiи священникъ делаетъ крестъ на груди, помазуя ее святымъ миромъ, чего не делаетъ на спине. Говорятъ, что поэтому пули басурмановъ отскакиваютъ отъ груди и падаютъ въ сторону, но мы, женщины, мы — не ученые, и ты, милое дитя мое, знаешь больше, чемъ я. Итакъ, да научитъ тебя Богъ служить нашему Батюшке Царю. Сокровищу нашему много горя и заботъ; хоть вы, по крайней мере, радуйте Его своей верной службой. Я получила твое письмо, дорогое мое дитя, и много плакала, думая объ огне, о техъ опасностяхъ, которымъ ты подвергаешься, а ты, несмотря на это, не только не забылъ написать своей плачущей матери, а еще послалъ ей рубль. Ты бы лучше оставилъ его себе, милое дитя мое: деньги тебе нужнее, чемъ намъ. Все читали твое письмо, и господа читали и осыпали тебя похвалами, и я чуть не потеряла головы отъ радости. Все твои сестры здоровы и посылаютъ тебе каждая по низкому поклону. На Троицу меня посетила Наталiя; она пришла изъ Питера на лето, а потомъ опять вернется. Анна вышла замужъ за одного изъ слугъ — Ксенофонта Михайлыча; зять мой шлетъ тебе свой низкiй поклонъ. Онъ работникомъ и хорошаго нраву. Живутъ они, благодаренiе Богу, согласно. Варвара поступила къ господамъ горничной, а я была недавно больна, но, слава Богу, теперь мне лучше. Все Корковскiе здоровы и посылаютъ тебе низкiй поклонъ. Мы читали твое письмо вместе, и все плакали. Живъ ли ты еще теперь, мое дорогое дитя?
РУССКАЯ МАТЬ. 383
Я все думаю, что злодеи убили тебя, и отъ этой мысли сердце мое разрывается. Я посылаю тебе письмо заказное, чтобы оно вернее дошло. Если у тебя есть 10 копеекъ, напиши намъ и успокой насъ известiемъ, что находишься въ добромъ здравiи. Зачемъ пришли къ намъ эти проклятые басурманы! Разве у нихъ не стало хлеба? Бейте ихъ хорошенько и прогоните ихъ, чтобы и впредь это проклятое племя не посмело идти войною на христiанъ! Ужъ не колдуны ли они? Нужно во что бы то ни стало ихъ прогнать, мое дитятко, нужно, помолясь, разбить ихъ, какъ следуетъ. Прощай, мой милый сынокъ, крепко целую тебя, прижимаю къ груди своей и молю Создателя бдеть надъ тобой. Мы все здоровы, и господа ни въ чемъ не притесняютъ насъ. Вся прислуга тебе кланяется.
Мать твоя
30-го iюля. Марiя Семенова“.
Бедная мать! Ея сынъ, несколько дней спустя после полученiя письма, съ трепещущимъ сердцемъ, укрепивъ себя молитвою, пошелъ въ сраженiе грудью впередъ, какъ наказывала ему мать, и жестокая, неразумная пуля наповалъ убила его, полнаго жизненныхъ силъ и патрiотическаго мужества. Сколько времени прошло, прежде чемъ Марiя Семенова получила известiе объ его смерти? Можетъ быть, целые месяцы! Не посылала ли она умоляющихъ, отчаянныхъ писемъ, не получая ответа отъ своего нежно любимаго сына? Она откладывала копейку за копейкой изъ своихъ бедныхъ средствъ, чтобы собрать и послать ему рубль для того, чтобы онъ могъ отправить ей письмо по почте. Пока что, она цеплялась за последнюю надежду: „у него нетъ денегъ заплатить за письмо, и потому онъ не пишетъ", думала она. И когда она узнала, что ея сынъ, ея единственный сынъ, —потому что она не упоминаетъ ни о какомъ другомъ мужчине въ своей семье,— ея единственный, ею взлелеянный, сынъ убитъ пораженный пулей басурмановъ, она поспешила къ своимъ роднымъ и знакомымъ не съ радостью, какъ прежде, пока-
384 ЧУВСТВА МАТЕРИ ХРИСТIАНКИ.
зывая имъ присланное отъ добраго сына письмо и рубль, добытый ценою тысячи лишенiй, но съ глубокой скорбiю, чтобы показать имъ роковую бумагу, свидетельствующую о томъ, что ея сынъ переселился въ другой мiръ. Безъ словъ, безъ слезъ, въ тоске и отчаянiи она падаетъ на скамью среди родныхъ, онемелыхъ отъ ужаса. Она пробуетъ повторить слова Писанiя: Богъ далъ, Богъ и взялъ, да будетъ благословенно Его имя... но ея голосъ прерывается рыданiями; она сжимаетъ свои похолодевшiя руки на исхудалой груди, которою вскормила погибшаго сына и проклинаетъ нечестивыхъ, убившихъ ея сына, проклинаетъ войны, ненавистныя матерямъ, войны роковыя, жестокiя... и неизбежныя.
Чувства матери христiанки
при смерти детей.
Рахиль, плачущися чадъ своихъ, не хотяше утешитися. Матф. 2, 18; Iер. 31. 5.
Тяжело материнскому сердцу видеть предъ собою безжизненный трупъ своего дитяти и опускать его въ холодную могилу,—особенно, если дитя уже вышло изъ младенческаго возраста, а еще более — если мать — вдова и умершее дитя единственный сынъ ея, надежда, отрада и подпора ея старости. Тяжело даже со стороны видеть слезы такой матери. Тутъ слышится и плачъ вдовства, и вопль сиротства, и голосъ той безграничной материнской любви, выше которой нетъ другой любви на свете, которую и Самъ Господь уподобляетъ Своей высочайшей безконечной любви къ людямъ (Ис. 49, 15).
Вникните въ этотъ материнскiй вопль, который раздается съ такою горечью надъ гробомъ почившаго дитяти; вслушайтесь въ эти речи, которыми окружающiе несчастную мать хотятъ выразить ей свое сочувствiе, или утешить ее
ЧУВСТВА МАТЕРИ ХРИСТIАНКИ. 385
въ ея горе,—и вы найдете тамъ много назидательнаго. Вотъ предъ нами несчастная мать надъ гробомъ своего дитяти. Она готова была бы сама лечь на его место: она не можетъ оторваться отъ дорогого ей, холоднаго трупа; она покрываетъ его самыми жаркими поцелуями и называетъ дитя свое, какъ будто бы живое, самыми нежными именами; а слезы такъ и льются горячими потоками изъ очей ея... О чемъ она плачетъ? Она и сама не можетъ дать себе отчета въ томъ: это слезы — не вольныя; это голосъ самой природы; это болезненный вопль человека о плачевныхъ последствiяхъ греха. Это те слезы, которыя привлекли милосердiе Господа на мать Наинскаго юноши, которыя и Самъ Онъ проливалъ надъ Лазаремъ (Iоан. 11, 33—36). Пусть скорбь ея будетъ преувеличена; пусть потеря ея не до такой степени тяжка для нея, и время скоро излечитъ рану ея; но кто будетъ такъ жестокъ, чтобы сталъ осуждать ее за ея неудержимыя слезы?!
Но вотъ, сквозь вопли и рыданiя до вашего слуха долетаютъ жалобныя „причитанiя", въ которыхъ несчастная мать выражаетъ скорбь свою и, вместе со скорбiю, вы-сказываетъ предъ вами вслухъ тайну своего сердца: за что именно она любила свое дитя и чего лишилась въ немъ. О чемъ же скорбитъ она? „О томъ, что дитя ея такъ рано оставило светъ, что она лишилась въ немъ своей утехи и подпоры подъ старость". Но что же дитя ея оставило на этомъ свете? Не те ли же скорби и слезы, которыя разрываютъ сердце ея матери? Не значитъ ли это плакать о томъ, что дитя ея такъ мало страдало на земле, что оно не успело еще узнать ни житейской суеты, ни нравственнаго растленiя, и рано переселилось въ безпечальный и блаженный мiръ? А это что за жалобы, что она лишилась въ своемъ дитяти утехи и подпоры? Неужели она любила свое дитя только для себя самой и желала бы продолжить дни его въ нашемъ мiре греха и скорбей только для того одного, чтобы себе иметь въ немъ утеху и подпору? Да и уверена ли она въ томъ, что дитя ея
386 ЧУВСТВА МАТЕРИ ХРИСТIАНКИ.
действительно было бы для нея утехою и подпорою? Не могло ли, напротивъ, его существованiе на земле послужить только источникомъ новыхъ заботъ и скорбей и для него и для нея? Какъ ни глубоко мы уважаемъ скорбь матери надъ гробомъ ея дитяти; но можно ли назвать такiя жалобы материнскими, христiанскими? Не такъ ли плакали и плачутъ надъ своими детьми и матери-язычницы, не имущiя упованiя (1 Сол. 4, 13)? Видно, что такiя матери не имеютъ истиннаго понятiя ни о жизни, ни о смерти детей, что они не понимаютъ ни того, что оне имеютъ въ лице своихъ детей, ни того, чего оне лишаются въ нихъ.
Какъ некогда къ Iову, приближаются къ рыдающей матери и ея ближнiе и друзья съ своими утешенiями и говорятъ ей: „не плачь! будь мужественна! слезами горю не поможешь; воля Божiя" и т. п. Добрые, но холодные друзья! Неискусные утешители! Ужъ если не можете сказать ничего более успокоительнаго, лучше ничего не говорите! Своимъ безмолвнымъ сочувствiемъ вы более доставите отрады скорбному сердцу матери. Не требуйте отъ нея невозможнаго. Возможное ли дело, чтобы мать не плакала—надъ безжизненнымъ, безмолвнымъ, холоднымъ, предающимся земле и тленiю, трупомъ своего дитяти? Кто упрекнетъ царя Давида въ малодушiи, или въ недостатке преданности Промыслу Божiю? А, припомните, какъ и онъ безутешно плакалъ о смерти своего возлюбленнаго, хотя и преступнаго, сына Авессалома (2 Цар. 18. 33)! Припомните, какъ Самъ Спаситель нашъ, глубоко сочуствующiй скорбямъ человеческимъ, плакалъ надъ Лазаремъ, какое участiе оказалъ онъ къ плачу Наинской вдовы,—и не безпокойте своими холодными, избитыми советами удрученнаго скорбiю сердца матери, или будьте более внимательны къ ея состоянiю и более разсудительны въ своихъ утешенiяхъ!...
„Да о чемъ же плакать? продолжаютъ друзья. Ты еще молода; у тебя будутъ другiя дети; будешь радоваться,
ЧУВСТВА МАТЕРИ ХРИСТIАНКИ. 387
что не все живы". „Нетъ, никогда, никогда не забуду тебя, милое дитя мое", твердитъ про себя печальная мать и дивится бездушiю и жестокости друзей своихъ. Но проходитъ несколько летъ,—и та, которую мы видели прежде у гроба въ такомъ отчаянiи, является опытною утешительницею другой матери, пораженной смертiю его дитяти. „Не плачьте, говоритъ она; я сама, когда была молода, плакала и предавалась отчаянiю, когда умирали дети, а теперь, какъ подумаю, такъ и благодарю Бога. Ну, что бы я стала делать съ ними со всеми? Знаете, какъ, по нынешнему времени, трудно воспитать и пристроить детей!" Жалкiе советники и жалкiе матери! Какъ мало въ васъ материнскаго чувства, какъ мало въ васъ истинно-человеческаго, христiанскаго понятiя о детяхъ и о своихъ обязанностяхъ къ нимъ! Какъ изменились и извратились ныне понятiя родителей о детяхъ! Прежде многочадiе считалось особеннымъ благословенiемъ Божiемъ, а ныне оно считается почти наказанiемъ. Жена, какъ лоза плодовитая (Псал. 127, 3), наводитъ ныне ужасъ на мужа, да и сами жены тяготятся, какъ несчастiемъ, своею плодовитостiю. Ныне не мало найдется такихъ родителей, которые, после первыхъ минутъ скорби,—невольной дани природе, почти радуются смерти своихъ детей. „Жалко, говорятъ они, а, впрочемъ, — Богъ съ ними! Остались лишь еще! И съ этими заботъ много". Такъ жалкое себялюбiе, непониманiе своего дела и крайнее оскуденiе христiанской преданности промыслу Божiю заступаютъ место священной родительской любви и сушатъ родительскiя слезы надъ гробами детей!
Вотъ еще одно, весьма обычное утешенiе, повидимому, въ истинно-христiанскомъ духе. „Не плачьте, говорятъ матерямъ, детямъ вашимъ лучше тамъ, чемъ было бы здесь. Богъ одинъ знаетъ, какова была бы судьба ихъ; сколько, быть можетъ, нужды и скорбей испытали бы они, и съумели ли бы сохранить себя среди искушенiй нашего времени въ чистоте и невинности! А теперь они, по своей
388 ЧУВСТВА МАТЕРИ ХРИСТIАНКИ.
невинности, блаженствуютъ съ Ангелами въ царствiи небесномъ и за васъ молятся Богу!" „Ахъ,—говорятъ при этомъ не редко и взрослые,—зачемъ мы не умерли въ детстве? Мы были бы тогда святыми". Да, почившiе въ детстве несравненно счастливее насъ. Они не знали ни скорбей, ни искушенiй, и между темъ по чистоте своей какъ бы, въ заменъ ранняго лишенiя благъ земныхъ, наслаждаются такимъ блаженствомъ на небесахъ, какого намъ, грешникамъ, никогда не достигнуть. „Ихъ степень, по ученiю Отцевъ Церкви, и прекраснее, нежели девственниковъ и святыхъ: они—чада Божiи, питомцы Духа Святаго" (Тв. Св. Отц. ч. 6, стр. 107). Но можемъ ли мы, однако, поэтому радоваться ранней кончине нашихъ детей и жалеть о томъ, что сами не умерли въ детстве? Нетъ, для христiанина есть нечто более вожделенное, чемъ умереть невиннымъ въ младенчестве; это—умереть доброде-тельнымъ, послуживши Богу, и получить венецъ правды (2 Тим. 4, 8). Конечно, для грешниковъ, упорныхъ про-тивниковъ воле Божiей, было бы гораздо лучше умереть въ детстве, и даже вовсе не родиться (Матф. 26, 24; Еккл. 4, 2, 3). Но для угодившихъ Богу гораздо лучше, такъ сказать, почетнее умереть въ зреломъ возрасте, или въ маститой старости, хотя бы степень ихъ въ царстве небесномъ была и ниже младенческой. Если бы Авраамъ, Iовъ, Моисей, Самуилъ, Давидъ, Илiя, Iоаннъ Креститель, Ап. Павелъ, все пророки, апостолы, вселенскiе учители, мученики и преподобные подвижники, оставили землю въ детстве, они, конечно, были бы блаженными; но тогда венцы ихъ не сiяли бы такою дивною славою. И въ особенности для самихъ родителей должно быть вожделенно, чтобы дети ихъ украшались не только венцомъ невинности, но и венцомъ добродетели,—чтобы они переходили въ загробный мiръ мужами совершенными въ вере и добродетели (Еф. 4, 13), или, по меньшей мере, после того, какъ усвоятъ отъ родителей своихъ первые уроки благочестiя. Только въ такомъ случае небесная почесть детей
ЧУВСТВА МАТЕРИ ХРИСТIАНКИ. 389
будетъ простираться и на родителей ихъ, и только въ такомъ случае родители могутъ иметь утешенiе въ своей совести, что они, хоть несколько, исполнили свой долгъ въ отношенiи къ детямъ и Богу.
Дети получаютъ жизнь отъ родителей; но не случайно и не по произволу родителей они являются на светъ. Господь, Творецъ мiра, создавый родъ человечь и всехъ изобретый рожденiе (2 Макк. 7, 22—23), даетъ ихъ родителямъ для того, чтобы они, воспитавши ихъ въ вере и благочестiи, возрастили въ лице ихъ новыхъ слугъ своему Создателю, для прославленiя Его всесвятаго имени, и, вместе съ темъ, сами имели чрезъ то возможность и случай засвидетельствовать свою любовь и преданность Богу и благоговенiе къ святости брака. Это — таланты, которые даются родителямъ, по мере ихъ силъ, для того, чтобы они умножили сребро господина своего и возвратили его съ лихвою. И потому родители должны смотреть на себя не иначе, какъ на приставниковъ по отношенiю къ своимъ детямъ, которыхъ они должны воспитывать для Бога. Живутъ ли ихъ дети, — они живутъ для Бога; умираютъ ли,—и умираютъ для Бога; и живые и мертвые они—дети Господни (Римл. 14, 8)!
Если такъ мы будемъ смотреть и на жизнь и на смерть нашихъ детей, тогда мы верно будемъ понимать: съ какими чувствами мы должны опускать ихъ въ могилу. Мы не будемъ тогда ни предаваться безразсуднымъ сетованiямъ при кончине нашихъ детей, ни утешать себя и другихъ безразсудными утешенiями. Въ христiанскомъ взгляде и на жизнь и на смерть детей мы найдемъ для себя новый, истинный источникъ и слезъ и утешенiй.
Смерть—тяжелое, неестественное явленiе, противное и природе человеческой и целямъ Творца. Богъ смерти не сотворилъ (Прем. 1, 13), и не для того Онъ образуетъ младенца въ утробе матери, чтобы онъ погибалъ въ самой утробе, или умиралъ вскоре по рожденiи. Какъ же матери-христiанке не плакать надъ гробомъ своего мла-
390 ЧУВСТВА МАТЕРИ ХРИСТIАНКИ.
денца, когда онъ „какъ колосъ несовершенный, прежде прозябенiя, пожатъ безжалостно смертiю“,—какъ птенецъ неоперившiйся вылетелъ изъ гнезда своего, изъ подъ крыльевъ своей матери (Чин. погреб. млад.)? Но она плачетъ, не какъ едина отъ безумныхъ женъ (Iов. 2, 10) и не имущая упованiя (1 Сол. 4, 13); плачетъ не потому только, что ей жалко своего дитяти, что сама природа побуждаетъ ее плакать. Она плачетъ разумно, съ сознанiемъ, какъ следуетъ человеку и христiанке. Она плачетъ не столько о томъ, что лишилась своего дитяти, что рушились ея привязанности и надежды, сколько о томъ, что не стало человека въ мiре (Iоан. 16, 21); что человекъ этотъ былъ ей порученъ на возращенiе во славу Творца своего, и теперь опять взятъ отъ нея, прежде, чемъ она успела возрастить его въ мужа совершенна, въ меру возраста Христова (Еф. 4, 13). Пусть онъ чистъ и невиненъ возвратился къ Творцу своему: но какого же воздаянiя она можетъ ожидать отъ Господа, когда возвратила Ему только то, что получила отъ Него? Не получитъ ли она осужденiя вместе съ лукавымъ и ленивымъ рабомъ, зарывшимъ талантъ свой въ землю, тотчасъ по полученiи, и возвратившимъ его безъ всякаго роста? Не потому ли онъ и взятъ отъ нея преждевременно, что она оказалась недостойною его,—не способною возвратить его съ лихвою (Матф. 25, 24 — 30)? Не по ея ли вине, или нераденiю, дитя ея такъ рано и оставило светъ, — не была ли она какимъ-нибудь образомъ, прямою или косвенною, причиною его преждевременной смерти?... И совершенно ли чисто и невинно оно возвратилось къ Творцу своему? Не успело ли оно преждевременно запятнать себя какими-нибудь дурными навыками, и научилось ли, по своему возрасту и своимъ силамъ, хоть чему-нибудь доброму? Такъ размышляетъ мать-христiанка надъ гробомъ своего дитяти! И какъ ей не плакать при такихъ размышленiяхъ?
Но она не предается неумеренному плачу, малодушiю,
ЧУВСТВА МАТЕРИ ХРИСТIАНКИ. 391
отчаянiю и, среди самыхъ горькихъ слезъ, находитъ себе утешенiе въ своей совести, въ обетованiяхъ веры и въ преданности Промыслу Божiю. Совесть говоритъ ей, что она, по мере, своихъ силъ и уменья, исполняла свой долгъ добросовестно. Съ самаго появленiя на светъ своего дитяти, она усыновила его Богу въ таинствахъ крещенiя и миропомазанiя и во все дни его жизни питала его Теломъ и Кровiю Христовою; съ перваго раскрытiя сознанiя, она научила его познанiю Бога, учила его молитве, сама молилась съ нимъ, и въ храме Божiемъ и дома предъ святыми иконами, и постоянно внушала ему уроки доброй нравственности. Можетъ быть, она и не совсемъ безукоризненно исполняла свой долгъ? Но она исповедуется въ томъ предъ Господомъ, проситъ себе слезно прощенiя и поручаетъ благости Божiей и себя и дитя свое. Она помнитъ, что потеря ея—невозвратимая, что, сколько бы она ни плакала надъ гробомъ своего дитяти, она не вызоветъ его изъ гроба; помнитъ, что есть другой, загробный мiръ, где она снова можетъ свидеться съ нимъ, — и говоритъ вместе съ царемъ Давидомъ: къ чему теперь плакать и сетовать: егда возмогу возвратити е ктому? Азъ имамъ ити къ нему, тое же не возвратится ко мне (2 Цар. 12, 23). Она знаетъ, что и жизнiю и смертiю управляетъ Господь, что младенцы пользуются особенно любовiю Его (Матф. 18, 10; 19, 13—15), что безъ воли Его ни волосъ съ головы нашей, ни малая птица не падаютъ на землю (Матф. 10, 29—31), и безъ ропота и безъ суетныхъ сетованiй покаряется Промыслу Божiю. Подобно праотцу Аврааму, она отдаетъ дитя свое, какъ бы въ жертву Богу (Быт. 22, 1—12), и говоритъ вместе съ Iовомъ: Господь даде, Господь отъятъ; яко Господеви изволися, тако бысть; буди имя Господне благословенно во веки (1, 21)! Она твердо веритъ обетованiямъ православной веры, что младенцевъ ожидаетъ несомненное и высокое блаженство въ загробной жизни; она внемлетъ загробному голосу самого дитяти, которое, устами церкви, взываетъ къ своимъ родителямъ:
392 ЧУВСТВА МАТЕРИ ХРИСТIАНКИ.
,,о мне не рыдайте, несмь бо плачевный: младенцемъ бо определися праведный всехъ радость" (Чин. погреб. млад.); она сравниваетъ то, что дитя ея оставило здесь, на земле, съ темъ, что ожидаетъ его за гробомъ; смотритъ на свою собственную жизнь, со всеми ея мимолетными радостями и постоянными лишенiями, болезнями и трудами;—и радуется за дитя свое, что оно избегло суеты, греха и печалей нашего мiра, и что оно призвано къ такой высокой почести въ царстве небесномъ, —подобно тому, какъ радуются матери, когда дети ихъ бываютъ приближены къ престолу земнаго царя: она видитъ въ своемъ дитяти своего ближайшаго молитвенника предъ престоломъ Господнимъ, и, въ благоговейномъ умиленiи, благословляетъ Господа и за его и за себя. Ей, какъ и всякой матери, тяжела разлука съ нимъ; но она думаетъ про себя: не за то ли Господь и взялъ его отъ меня, что я ужъ слишкомъ много любила его и много надеждъ возлагала на него? Не хотелъ ли Господь его смертiю очистить мое сердце, испытать и возвысить мою любовь и преданность Ему? Ей легче было бы перенести свою потерю, если бы дитя ея умерло раньше, въ младенческомъ возрасте, чемъ теперь, когда оно уже подавало большiя надежды, когда уже такъ много было потрачено заботъ и трудовъ на его воспитанiе... Но она не сетуетъ на это, напротивъ, она благодаритъ Бога, что Онъ именно теперь благоволилъ призвать къ Себе дитя ея, когда оно, хоть сколько-нибудь, успело уже еще здесь, на земле, узнать Творца своего и научилось, подъ ея руководствомъ, любить и почитать Его и, между темъ, не успело еще пристраститься къ греху; когда оно и самую жизнь нашу узнало еще только съ светлой стороны ея и не успело еще ознакомиться съ темною стороною ея. Она съ особенною отрадою приводитъ себе на память его детскiе успехи въ урокахъ благочестiя,—его нравственную чистоту и просто-сердечiе, его детскiя молитвы, его любовь и благоговенiе къ ученiю веры и наконецъ, христiанскую кончину. А съ
ЧУВСТВА МАТЕРИ ХРИСТIАНКИ. 393
другой стороны, разсматриваетъ въ умъ своемъ те недостатки и опущенiя, какiя допущены были или могли быть допущены при его воспитанiи; спрашиваетъ самое-себя: такъ ли она воспитывала его? Къ чему приготовляла его? — И видитъ при этомъ въ представленiи своего дитяти особенную любовь и милость Творца своего и къ нему и къ себе, и утешается о немъ словами Премудраго: благоугоденъ Богови бывъ, возлюбленъ бысть и живый посреде грешныхъ поставленъ бысть; восхищенъ бысть, да не злоба изменитъ разумъ его, или лесть прельститъ душу его... Угодна бе Господеви душа его; сего ради потщася отъ среды лукавствiя (Прем. Сол, 4, 10—14). У нея есть еще и другiя дети, — и она на нихъ переноситъ свою материнскую заботливость о нихъ и на нихъ старается исполнить то, чего не успела исполнить на умершемъ дитяти. Но она не забываетъ и умершаго, какъ делаютъ это другiя матери, и старается, съ своей стороны, поддерживать постоянный союзъ съ нимъ живою верою, теплой молитвою и благочестивой жизнiю. У нея нетъ более детей; умершiй былъ единственный сынъ ея. Но сколько есть другихъ детей вокругъ нея; сколько есть сиротъ безъ отца, безъ матери,—и она смотритъ на нихъ, какъ на своихъ собственныхъ детей, какъ на детей Божiихъ, и старается во всемъ, и словомъ и деломъ, оказывать имъ свою истинно-материнскую любовь. У нея нетъ никакой надежды и подпоры на время старости, внегда оскудевати крепости ея (Пс. 70, 9); но она не унываетъ и не боится за вдовство и сиротство свое. Она знаетъ, что Господь Богъ, Отецъ сирыхъ и Судiя вдовицъ (Пс. 67, 6), никогда не оставитъ ее, на Него возлагаетъ всю печаль свою (Пс. 54, 23), предаетъ себя святой воле Его и, съ горячими слезами, но слезами смиренiя, веры и упованiя, въ теплой молитве, обращается къ Нему за помощiю и утешенiями. И Господь, милостиво призревшiй на слезы Наинской вдовы, не презритъ и ея смиренныхъ и святыхъ слезъ, не презритъ молитвъ Церкви Своей и самаго
394 ОДНА.
почившаго младенца, — „облегчитъ печаль и болезнь ея лютую". (Чинъ погреб. младен.), прольетъ небесную отраду на ея скорбную душу и слышимо для ея сердца возгласитъ: не плачь!
Одна.
(Изъ „Степныхъ думъ").
Лёнка, Лёночка, дочка родная моя! где ты, где ты? Куда жъ ты ушла отъ меня?
Боже Ты мой, какъ хорошо сегодня! Какъ хорошо въ степи! Весною веетъ, весною запахло всюду.
Любила я всегда эти вешнiе дни. Любо глядеть, бывало, какъ готовитъ твой батько плугъ и борону, какъ веетъ передъ хатой зерна на посевъ. И не стало твоего батька, а и съ тобой были радостны вешнiе дни. Солнышко светитъ ближе, теплое, ласковое. И ты, какъ солнышко, вся разгоришься, веселая, радостная, бегаешь целый день, возишься со своей старой мамой на огороде...
Боже Ты мой, какъ сладко перекликаются жаворо-ночки,—чрезъ все сердце такъ и переливаются ихъ голоски! Молодость въ сердце вспоминается, ласки чьей-то, милыхъ словъ чьихъ-то хочется.
Переливаются жавороночки, только отчего же среди нихъ не слыхать твоего голоса? Где ты, где ты? Куда жъ ты ушла отъ меня, Лёнка, Лёночка, птичка степная моя?
Вернулись изъ-за моря, запели милыя пташки, заструились звонкiя воды по ярамъ степнымъ. А я положила тебя въ сырую землю, крестъ надъ тобой белый поставила! Отчего не взяла ты меня съ собой? Зачемъ оставила старую мать одну горевать?
Звенятъ веселыя воды по ярамъ степнымъ, перекликаются дети на улице, идутъ люди — на весну глядятъ,
одна. 395
говорятъ веселей, въ поле скоро ехать готовятся... А я вернусь одна въ хатинку, въ опустелую хатинку мою... И со всехъ угловъ ты будто на меня выглядываешь... Вотъ и чоботки твои, и свитиночка 1) твоя, и юпочка 2), и шарафанчикъ 3) виситъ... Стану я все целовать и слезами обливать.
