Изобразительных иероглифов -- первобытную китайскую энциклопедию в рисунках.
Некоторые из этих рисунков-иероглифов с их предельно лаконической
Выразительностью, мудрой экономией линий и очаровательной изобретательностью
Являются незабываемыми шедеврами рисовального мастерства.
Посмотрите, например, на самую первую редакцию иероглифов женщины,
Дракона, лошади, хамелеона, телеги, рыбы, феникса и многих других. Голая
Широкобедрая женщина стоит, слегка расставив ноги, и с угловатой первобытной
Грацией прикрывает одной рукой низ живота. Может быть, русский академик
Марр, этот Велимир Хлебников от науки, когда-нибудь блистательно докажет,
Что поза Милосской Венеры взята от китайского иероглифа женщины, который
теперь читается "нюй" и смело ассонируется с французским словом "ню".
Посмотрите на эти иероглифы. Лошадь, яростно развевая по ветру гриву,
Встала на дыбы. Дракон, победоносно подняв голову, колыхая усищами и изогнув
Донельзя гигантское туловище, летит по сине-золотому небу. Рыба, похожая на
Ящера, с разинутой пастью и грузным хвостом. Феникс, трактованный
чрезвычайно дерзко: не видно ни головы, ни ног, -- зато показан зигзаг
Плавного величавого полета и узор пышных огромных перьев. Телега,
Нарисованная по всем правилам конструктивизма европейского XX века и как
Будто выкатившаяся из детской книжки, иллюстрированной В. Лебедевым, --
Здесь можно вас до вечера водить от одного иероглифа к другому, и вам не
Будет скучно.
Когда художники сделали свое дело и смогли уйти, пришли философы и
Начали, во-первых, осторожно упрощать эскизы художников, приспосабливать к
Жизни, а во-вторых, конструировать отвлеченные иероглифы -- создавать
Понятия, ибо философия всегда была поэзией понятий.
Появились, например, такие иероглифы: "смерч, вихрь" -- изображение
трех псов; "шалить, дразнить" -- двое мужчин тискают женщину; "покорность"
-- человек, а перед ним собака; "отдых" -- человек, прислонившийся к дереву;
"водопад" -- вода и буйство; "грохот" -- три телеги; "отчаянная борьба" --
тигр, а под ним кабан; "спокойствие, мир" -- женщина чинно сидит под крышей
Дома и др.
Вместе с изменением внешности иероглифы претерпевали интенсивную
Внутреннюю эволюцию -- меняли свое значение, сбрасывали с себя старые имена
и получали новые. Например, иероглиф "хамелеон" незаметно в беге веков
обронил где-то свое первое значение и стал означать "проворный, юркий";
иероглиф "облака или клубы пара, поднимающиеся вверх" стал означать
"говорить", а иероглиф "вяленые куски мяса" -- "старый, древний" и т. д.
Принципы рисовального мастерства Восточной Азии целиком построены на
Приемах иероглифописного искусства. Вот почему если на картинах наших
Мастеров рядом с извилистой горой и водопадом написано четверостишие, то
Этот пейзаж и эти письменные знаки взаимно дополняют друг друга, и зритель
Одновременно любуется живописью, внешним обликом иероглифов и смыслом
Начертанного.
Роман Ким, Ноги к змее. Ленинград, 1927
Цветы и чай
Помнится, слово "икэбана" не давало мне покоя, когда я готовил репортаж
о том, как жены погибших в забое горняков объявили голодовку на месте
подземной катастрофы. Профсоюз шахтеров Миике славится на всю Японию своими
боевыми традициями, причем значительная доля его славы принадлежит женщинам
из Союза осиротевших семей.
Вот эти-то горнячки, сутки за сутками бастовавшие в забое, ставшем
могилой их мужей, потрясли Японию своим героизмом. После того как я побывал
на месте стачки, ее участницы пригласили меня в контору профсоюза.
-- Не беседовать же в темноте!
Мы подошли к ветхому бараку, над которым развевался красный
забастовочный флаг. Я знал, что именно там отдыхали женщины, сменившиеся
после трех суток голодовки под землей. Но могло ли прийти мне в голову, что
я застану их за изучением искусства компоновать цветы? В увешанной лозунгами
конторе в разгар стачки
шло очередное занятие кружка икэбана.
-- Мы гордимся нашим кружком, -- сказали мне активистки. -- Он помог
нам встретить горе единой семьей. Именно занятия икэбана впервые сблизили
здешних горнячек, и примеру Миике следуют теперь другие профсоюзы, когда
создают у себя женские организации...
Я очень хотел описать эту сцену, но так и не нашел повода вставить ее в
корреспонденцию. Вроде бы при чем тут цветы, если речь идет о забастовочной
борьбе пролетариата? А упомянуть о кружке икэбана стоило. Ведь искать
красоту в сочетаниях тюльпанов и сосновых ветвей, чтобы почерпнуть в этом
силы после многодневной голодовки в мраке забоя, -- в этом воплотилась
типичная черта японского характера.
Или вот пример из совсем другой области жизни.
Японцы посмеиваются над американской привычкой судить об общественном
положении человека по его доходу. Однако порой и этот критерий кое о чем
говорит. Нет причин удивляться тому, что самым богатым человеком в Японии,
налогоплательщиком номер один из года в год оказывался глава концерна
"Националь" Коносукэ Мацусита -- человек, с именем которого связана
послевоенная электрификация японского быта.
Но если отрешиться от дельцов и политиков, от промышленников и
торговцев и обратиться к так называемым "лицам свободных профессий", то есть
представителям культуры, искусства, спорта, то здесь нас ждет сюрприз.
Окажется, что самые высокооплачиваемые люди в этой области -- мастера
компоновать цветы в вазе. Они опережают даже звезд кино- и телевизионного
экрана, даже прославленных игроков профессионального бейсбола, не говоря уже
о писателях, художниках, музыкантах.
Список налогоплательщиков среди лиц свободных профессий возглавляет
Софу Тэсигахара -- основоположник нового направления в искусстве икэбана.
Основанная им в 1926 году школа Согецу ("Травы и луна") имеет около миллиона
последователей и сотни кружков по всей Японии. Полушутя, полусерьезно японцы
говорят, что такого человека, как Тэсигахара, можно по влиятельности
сравнить с руководителем политической партии, ибо он вполне мог бы проводить
своих депутатов в парламент и, уж во всяком случае, набрал бы достаточно
голосов, чтобы попасть туда самому.
В центре Токио красуется здание, построенное архитектором Кэндзо Танге.
Это штаб-квартира школы Согецу. Сюда со всей страны текут конверты с зеленой
каймой -- денежные переводы. В Японии вряд ли найдешь город, где бы не
существовало кружка школы Согецу. Японка обычно проходит там двухлетний курс
и треть платы за каждое полугодие посылает самому Тэсигахаре.
Я встретился с основателем школы "Травы и луна" после его возвращения
из поездки в СССР. Мы долго беседовали тогда о философской основе икэбана.
Икэбана, по словам Тэсигахара, это самостоятельный вид изобразительного
искусства. Ближе всего к нему стоит, пожалуй, ваяние. Скульптор ваяет из
мрамора, глины, дерева. В данном же случае в руках ваятеля -- цветы,
ветки.
Цель икэбана -- выражать красоту природы, создавая композиции из
цветов, керамики и других предметов. Но икэбана -- это не только
украшательство, не только один из декоративных приемов. Это и средство
самовыражения. Даже используя одни и те же материалы, разные люди могут
вложить в них разные настроения. Подлинного мастера икэбана не может
удовлетворить лишь внешняя красота цветов. Он стремится заставить их
заговорить на понятном людям языке.
Когда в процессе подражания учителю ученик освоит приемы икэбана, он
сможет выражать в этом виде искусства собственные чувства и мысли.
Икэбана, повторил Тэсигахара, сродни ваянию. Когда скульптор хочет из
куска мрамора изваять человеческое лицо, он, по словам Чехова, должен
удалить с этого куска все, что не есть лицо. Такое ваяние можно условно
назвать вычитательным, скульптурой со знаком минус. Икэбана, напротив, --
это как бы скульптура со знаком плюс, или добавляющее ваяние. Исходное здесь
-- пустое пространство, которое человек начинает заполнять, насыщать
элементами красоты.
Для японского понятия "икэбана" в зарубежных языках до сих пор не
найдено точного перевода. Принятое на Западе выражение "аранжировка цветов",
так же как и русский термин "искусство составления букетов", не раскрывают
сути икэбана как одного из видов ваяния.
Иногда иероглифы икэ-бана дословно переводят как "живые цветы" или как
"цветы, которые живут". Но и это определение нельзя назвать исчерпывающим.
Ибо первый слог "икэ" не только означает "жить", но и является формой
глагола "икасу", который значит "оживлять", "выявлять" и противоположен по
смыслу глаголу "подавлять". Поэтому выражение "икэбана" можно перевести как
"помочь цветам проявить себя".
Есть притча о мастере чайной церемонии Рикю, сад которого славился на
всю Японию цветами повилики. Взглянуть на них решил даже сам сегун Хидееси.
Придя, однако, в назначенное утро в сад, он с удивлением обнаружил, что все
цветы срезаны. Уже начавший гневаться, повелитель вошел в комнату для чайной
церемонии и тут увидел икэбана из одного-единственного стебля повилики. Рикю
принес в жертву все цветы своего сада, чтобы подчеркнуть их красоту в одном,
самом лучшем.
Эту притчу рассказывают каждому японцу на первом же занятии икэбана.
Его приучают к тому, что выразительность скупа; что, хотя икэбана в целом --
это ваяние со знаком плюс, с каждой отдельной ветки с листьями и цветами
надо так же безжалостно удалять все лишнее, как скульптор скалывает с куска
мрамора все, что не есть лицо.
Икэбана -- порождение японского образа жизни. Этот вид искусства создан
нацией, которая веками воспитывала в себе умение обращаться к природе как к
неисчерпаемой сокровищнице прекрасного. Искусство икэбана горячо любимо
народом именно за его общедоступность, за то, что оно помогает человеку даже
в бедности чувствовать себя духовно богатым.
Помню, как в токийском пресс-клубе один заокеанский журналист,
оказавшийся в Японии проездом во Вьетнам, иронизировал по поводу своего
первого знакомства с чайной церемонией.
-- Представьте себе, что парикмахер и еще три или четыре человека,
ожидающих очереди побриться, уселись на полу совершенно пустой, полутемной
семиметровой комнаты. Действия парикмахера похожи на обычные: он насыпает в
чашку мыльный порошок, заливает его кипятком, взбивает пену кисточкой для
бритья. Но делается все это так, словно он верховный жрец, выполняющий
религиозный обряд. А все другие молча следят за этим священнодействием.
Попробуйте теперь мысленно заменить мыльный порошок растертым в пудру
зеленым чаем, который при заваривании взбивают бамбуковой метелочкой, очень
похожей на кисточку для бритья, и вы получите полную картину этого японского
чуда...
Для заезжего иностранца чайная церемония -- в самом деле не больше, чем
неправдоподобно затянутое чаепитие, сопровождаемое непонятным ритуалом.
Но чайный обряд -- это тоже ключ к национальному характеру, не менее
важный, чем бусидо (путь воина) -- моральный кодекс самурая, о котором на
Западе так много писали.
"Он умеет жить" -- это обывательское выражение имеет для японца
диаметрально противоположный смысл:
человек, умеющий жить, видит радости жизни там, где другие проходят
мимо них. Чайная церемония учит находить прекрасное в обыденном. Это
соединение искусства с буднями жизни.
Если страсти, бушующие в человеческой душе, порождают определенные
жесты, то, считают мастера чайной церемонии, есть и такие жесты, которые
способны воздействовать на душу, успокаивать ее. Строго определенными
движениями, их красотой и размеренностью чайная церемония создает покой
души, приводит ее в то состояние, при котором она особенно чутко отзывается
на вездесущую красоту природы.
В чайной церемонии участвует не больше пяти человек. Даже если дело
происходит днем, в комнате должен стоять полумрак. На каждом предмете лежит
печать времени. Есть только два исключения -- белоснежный льняной платок и
ковш, сделанный из спиленного куска бамбука, которые бывают подчеркнуто
свежими и новыми.
Комната для чайной церемонии оформляется с изысканной простотой,
воплощающей в себе классическое японское представление о прекрасном. Причем
эта подчеркнутая простота или даже изысканная бедность часто очень дорого
обходится хозяину, потому что какое-нибудь кряжистое бревно может быть
сделано из очень редкой породы дерева и к тому же иметь особую цену из-за
своих художественных достоинств.
Не только большинство японских женщин, но и многие мужчины доныне
изучают каждое движение чайной церемонии. Это показывает, насколько живучи в
Японии традиции.
Влияние чайной церемонии сказывается во многих областях японской
культуры. Именно отсюда берут начало такие понятия, как "ваби", "саби",
"сибуй". Порождением чайной церемонии явилось и искусство икэбана. Японская
керамика никогда не достигла бы таких вершин, если бы не этот ритуал,
который оказал также глубокое влияние и на правила поведения японцев.
Мост между искусством и природой, а также мост между искусством и
будничной жизнью -- ключевые характеристики японской культуры. В этой стране
никогда не существовало деления искусства на чистое и прикладное. Японцы
привыкли отождествлять прекрасное с целесообразным, и любой предмет их
домашней утвари сочетает в себе красоту и практичность.
У западных искусствоведов существует выражение, что японская культура
-- это цивилизация пустяков. Видимо, верно то, что японцы преуспели в
практических мелочах больше, чем в широких абстрактных идеях. В японском
языке есть термин "массе буммей" -- "цивилизация сосновой иглы" (под этим
имеется в виду умение наслаждаться красотой кончика сосновой хвоинки вместо
того, чтобы пытаться охватить взором целое дерево).
От японцев часто слышишь, что иностранцы, особенно американцы,
предпочитают прекрасное в огромных порциях. Красоты одной капли росы им
недостаточно -- нужны километры расписанного полотна, галереи картин,
уставленные скульптурой дворцы.
Японцы не любят оценивать искусство на бегу, приемля его лишь как часть
повседневной жизни. Чайная церемония, мастерство икэбана, стихосложение,
любование природой -- все это объединено у них названием "фурю", что можно
перевести несколько старомодным термином "изящные досуги". Человека, который
пренебрегает ими в жизни, считают ничтожеством.
Японцы, побывавшие в Соединенных Штатах, поражаются тому, как много там
людей -- и причем людей богатых -- не имеют никаких художественных
интересов. В противоположность этому у японцев, особенно в пожилом возрасте,
непременно есть излюбленные увлечения: живопись, выращивание хризантем,
коллекционирование керамики и т. д. "Изящные досуги" отнюдь не достояние
одних лишь эстетов или кучки богачей.
Хороший вкус в Японии вполне уживается с бедностью. Здесь сказалось,
во-первых, отсутствие деления искусства на чистое и прикладное, что привело
к высоким художественным требованиям ко всем без исключения предметам
домашнего обихода; а во-вторых, регламентация быта, которая доходила в
феодальной Японии до поразительных размеров.
Земледелец, собиравший в год сто кулей риса, мог строить себе дом не
длиннее чем в шестьдесят ступней и крыть его соломой, но не черепицей. Он не
имел права есть рис, посеянный и сжатый своими руками, как не имел права
носить шелк крестьянин, выращивавший шелковичных червей. Глина для его
посуды, бумага для его окон, гребень в волосах его жены и даже кукла у его
дочери -- все это было предписано и узаконено властями.
Именно в эпоху жесткой регламентации быта простейшая утварь вроде
чугунного чайника, бумажного фонаря или бамбуковой ширмы обрела своеобразную
прелесть, неведомую дешевой массовой продукции Запада.
Так умеренность и сдержанность превратились в национальную черту.
Строгий вкус стал как бы моральной нормой, а дурной вкус -- чем-то вроде
социального зла.
Услышав выражение "о вкусах не спорят", японец охотно согласится с ним,
хотя вкладывает в эти слова совсем другой смысл, чем мы. В Японии о вкусах
не спорят, но не потому, что у каждого человека может быть свой вкус, а
потому, что хороший вкус стал неписаным законом.
Культивируя и развивая в себе чувство прекрасного, японцы в то же время
четко предопределили его рамки. И здесь утонченный вкус мог идти лишь вглубь
вместо запретного стремления идти вширь, раздвигая эти рамки.
Утвердив в своем обществе вкус по указу, японцы издавна стремились
распространить свое представление о красоте и гармонии на область
человеческих взаимоотношений. Выражение "некрасивый поступок" приобретает в
Японии свой самый буквальный, первоначальный смысл.
