Сидней Кларк, Все о Японии. Нью-Йорк. 1961

 

 

Островное положение способствует долговечности национальных традиций: в

этом смысле Японию часто сравнивают с Англией. Однако Корейский пролив,

отделяющий Страну восходящего солнца от Азиатского материка, примерно в

шесть раз шире, чем Ла-Манш. Для древних завоевателей это была куда более

серьезная преграда. Защищенная ею, Япония никогда не подвергалась успешному

вторжению чужеземных войск.

Вскоре после походов Чингисхана в Европу его преемник Хубилай,

монгольский правитель Китая, в 1274 году попытался захватить Японию, но был

отбит.

В 1281 году Хубилай снова предпринял поход. На этот раз он, по

свидетельству летописцев, задумал поставить поперек Корейского пролива

десять тысяч судов, чтобы соединить их деревянным настилом и пустить по

этому мосту монгольскую конницу. Однако этот гигантский флот был уничтожен

внезапно налетевшим тайфуном, который получил в японской истории название

Божественного ветра -- Камикадзе.

Стране восходящего солнца долгое время удавалось быть в стороне от

походов завоевателей и знать лишь междоусобные войны. Впрочем, нашествие

из-за морей все же произошло -- за четырнадцать веков до американской

оккупации и за семь веков до попыток Хубилая навести через пролив плавучий

мост для своей конницы. Правда, это было нашествие идей, а не войск; причем

мостом, по которому на Японские острова устремилась цивилизация Индии и

Китая, послужил буддизм. Среди даров, присланных правителем Кореи в 552

году, в Японию впервые попали изображения Будды. Буддийские сутры стали для

японцев первыми учебниками иероглифической письменности; книгами, которые

приобщали их к древнейшим цивилизациям Востока.

Новая религия требовала углубленного изучения чрезвычайно сложных

текстов. Именно этим занимались в ту пору многие выдающиеся умы Индии и

Китая. Однако сама по себе грамотность была для японцев делом новым. Лишь

немногие из них могли в ту пору посвятить себя изучению философской стороны

буддизма с его теорией круга причинности, утверждающей, что день сегодняшний

является следствием дня вчерашнего и причиной дня завтрашнего; с его

концепцией перевоплощения душ (если человек несчастлив, стало быть, он

расплачивается за грехи, совершенные в своем предыдущем существовании).

В основе учения Будды лежат четыре истины. Первая: жизнь полна

страданий. Вторая: причиной их служат неосуществленные желания. Третья:

чтобы избежать страданий, надо подавлять в себе желания. Четвертая: достичь

этого можно, если идти по пути из восьми шагов, то есть сделать праведными

свои воззрения, намерения, речь, поступки, быт, стремления, мысли, волю.

Лишь тот, кто пройдет эти восемь шагов, достигнет просветления, или нирваны,

и вырвется из бесконечного круга перевоплощений.

Буддизм прижился на японской земле как религия знати, в то время как

синто оставался религией простолюдинов. Сказания синто были куда понятнее

народу, чем буддизм с его туманными рассуждениями о круге причинности и

переселении души. Средний японец воспринял лишь поверхностный слой

буддийской философии, прежде всего идею непостоянства и недолговечности

всего сущего (стихийные бедствия, которым подвержена островная страна,

способствовали подобному мировоззрению).

Синто и буддизм -- трудно представить себе более разительный контраст.

С одной стороны, примитивный языческий культ обожествления природы и

почитания предков; с другой -- вполне сложившееся вероучение с глубокой

философией. Казалось бы, между ними неизбежна непримиримейшая борьба, в

которой чужеродная сила либо должна целиком подавить местную, либо,

наоборот, быть отвергнутой именно вследствие своей сложности.

Не случилось, однако, ни того, ни другого. Япония, как ни

парадоксально, распахнула свои двери перед буддизмом. Две столь несхожие

религии мирно ужились и продолжают сосуществовать. Проповедники буддизма

сумели поладить с восемью миллионами местных святых, объявив их воплощениями

Будды. А для синто, который одушевляет и наделяет святостью все, что есть в

природе, было еще легче назвать Будду одним из бесчисленных проявлений

вездесущего божества.

Вместо религиозных войн, взаимных проклятий и обвинений в ереси

сложилось нечто похожее на союз двух религий. У сельских общин вошло в

традицию строить синтоистские и буддийские храмы в одном и том же месте --

считалось, что боги синто надежнее всего защитят Будду от местных злых

духов.

Подобное соседство приводит в недоумение, а то и вовсе сбивает с толку

иностранных туристов: какую же религию в конце концов предпочитают японцы и

как отличить синтоистский храм от буддийского?

Внешние приметы перечислить нетрудно. Для синтоистского храма главная

из них -- торий; для буддийского --- статуи. Подобно тому как в

мусульманских мечетях не увидишь ничего, кроме орнаментов, в храмах синто

нет изображений Аматерасу. Про легенду о ней напоминает лишь символический

насест для петуха. Буддизм же впервые возвеличил в Японии искусство

скульптуры.

Другой приметой могут служить сами подступы к святыне. Дорога к

синтоистскому храму всегда усыпана мелким щебнем, в котором вязнет нога.

Экскурсанты часто удивляются: неужели аллеи парка Мэйдзи нельзя было

заасфальтировать? Но столь неудобный для пешехода грунт имеет свое

религиозное значение. Заставляя человека волей-неволей думать лишь о том,

что у него под ногами, щебень этот как бы изгоняет из сознания верующего все

прочие мысли, готовит его к общению с божеством. К буддийскому же храму

обычно ведут извилистые дорожки из плоских каменных плит.

О религии можно, наконец, судить по поведению самих молящихся. Если,

встав перед храмом, они хлопают в ладоши, они хотят привлечь внимание богов

синто. Если же, подобно индийцам, они молча склоняют голову к соединенным

перед грудью ладоням, -- это обращение к Будде.

Когда приезжий, постепенно разобравшись в этих различиях, задает

наконец вопрос, сколько же в Японии синтоистов и сколько буддистов, он

слышит в ответ весьма странные цифры. Судя по ним, получается, что общее

число верующих в стране вдвое превышает численность населения. Это означает,

что каждый японец причисляет себя и к синтоистам и к буддистам, участвует в

ритуалах обеих религий.

Чем объяснить такое сосуществование богов? Как могли они найти место в

душе каждого японца, чтобы мирно ужиться между собой? Ответить на это можно

так: благодаря своеобразному разделению труда. Синто оставил за собой все

радостные события в человеческой жизни, уступив буддизму события печальные.

Если рождение ребенка или свадьба отмечаются синтоистскими церемониями, то

похороны и поминание предков проводятся по буддийским обрядам.

Новорожденного японца первым делом несут в синтоистский храм, чтобы

представить его местному божеству. По истечении определенного срока, когда

считается, что опасность детской смертности уже миновала, ребенка снова

приводят туда уже как существо, окончательно вступившее в жизнь. Обряд этот

сохранился до наших дней как праздник "Семь-пять-три". 15 ноября каждого

года семилетних, пятилетних и трехлетних детей всей Японии наряжают как

кукол в яркие кимоно (девочкам к тому же румянят щеки и делают высокие

старинные прически) и дарят им леденцы в виде стрел, символизирующих долгую

жизнь.

Бракосочетания также монополия синто. Весной и осенью, особенно в так

называемые счастливые дни, у каждого синтоистского храма непременно увидишь

молодоженов, сватов и родственников. Обычай обмахивать новобрачных зеленой

ветвью, девять глотков сакэ, которые по очереди пьют жених и невеста, -- все

это очень древний ритуал.

Синто оставил за собой и все местные общинные празднества, связанные с

явлениями природы, а также церемонии, которыми полагается начинать

какое-либо важное дело: например, пахоту или жатву, а в наше время --

закладку здания или спуск на воду судна.

События и ритуалы, связанные со смертью, -- это, так сказать,

компетенция буддизма. Похороны, поминки, уход за кладбищами -- вот источники

дохода для буддийских храмов, если не считать платы, которую они взимают с

экскурсантов, и случайные приношения.

Единственный народный праздник, связанный с буддизмом, это бон -- день

поминовения усопших. Его отмечают в середине лета, на седьмое полнолуние,

причем отмечают весело, чтобы порадовать предков, духи которых, по преданию,

возвращаются тогда на побывку к родственникам. Существует обычай поминать

каждого умершего свечкой, которую пускают в плавучем бумажном фонарике вниз

по течению реки.

На фоне мирного сосуществования богов, присущей японцам религиозной

терпимости, проповедники христианства предстали в весьма неприглядном виде.

Сама идея о том, что обрести спасение и обеспечить себе загробную жизнь в

человеческом образе можно лишь взамен за отказ от всякой другой веры в

пользу учения Иисуса Христа, -- сама эта, идея казалась японцам торгашеской

и унизительной. Когда миссионеры втолковывали японцам, что их предки

обречены вечно гореть в огне лишь за то, что умерли некрещеными, такие

доводы скорее отталкивали, чем привлекали.

К тому же люди, от которых местные жители впервые услышали о грехе,

сами показали себя далеко не безгрешными. Миссионеры, сопровождавшие

европейских первооткрывателей Японии в 1540-х годах, рвались к богатствам

неведомого "острова Чипингу".