Как представляется, задачи американской политики в том, что касается защиты интересов безопасности в АТР, сводятся к сдерживанию в этой части мира экспансии любой державы, будь то Китай, Россия - в случае восстановления ее возможностей - или Япония, окажись она вне рамок союза с Вашингтоном. США заинтересованы в консервировании нынешнего регионального статус-кво, поскольку он является для них исключительно благоприятным: впервые за долгие десятилетия в этой части мира нет военно-политических соперников, способных реально угрожать или даже всерьез конкурировать с американским преобладанием.
Множество более или менее алармистских публикаций о «китайском вызове» или возможности поворота Японии к самостоятельной силовой игре не могут заслонить того обстоятельства, что за первую половину 90-х годов Соединенные Штаты фактически стали «невольным гегемоном» азиатско-тихоокеанского района в военно-политическом отношении. Своеобразие ситуации при этом состояло в том, что господствующее положение оказалось не столько результатом наращивания военно-политических усилий, сколько следствием неспособности (возможно, временной) потенциальных соперников Вашингтона реально уравновесить американское могущество.
Очевидно при этом, что «невольный гегемонизм» США отличается от, так сказать, классического, как минимум, в том, что они - по контрасту с Россией после Венского конгресса или Францией при Наполеоне III - не озабочены расширением сферы своего прямого контроля в регионе под влиянием «комплекса реванша» за потери прежних лет. Скорее, напротив, экономя на военных расходах, Вашингтон стремится избежать необходимости проводить энергичный военно-политический курс, пытаясь закрепить позиции в регионе через дипломатическую активность, распределение среди партнеров части своих прежних стратегических обязательств, а также использование регионального экономического сотрудничества для нейтрализации или сдерживания потенциальных антиамериканских устремлений местных стран - прежде всего КНР.
Ничто из сказанного не означает, что Соединенные Штаты согласились или обнаруживают признаки готовности в обозримой перспективе согласиться с отказом от принципа обеспечения своего силового превосходства в азиатско-тихоокеанском районе. Этот принцип, насколько можно судить, остается для американской политики основополагающим. Однако он, по-видимому, перестал быть самодостаточным. Силовое преобладание начинает рассматриваться Вашингтоном в более обширном контексте - как одно из важнейших, но не самое главное и не самое рациональное средство обеспечения американских интересов.
Как показывает многолетняя практика, резко возросшие за 80-е и 90-е годы экономические интересы США в Восточной Азии достаточно надежно обеспечиваются в целом высокой конкурентоспособностью американского бизнеса по отношению к японскому, южнокорейскому, тайваньскому и западноевропейскому. Военная сила в этих условиях необходима, скорее, как гарантия против гипотетических угроз со стороны региональных «дебютантов» - КНР, а может быть, в перспективе и России - для выгодной Соединенным Штатам системы свободной экономической конкуренции, медленно, но неуклонно развивающейся в мощный азиатско-тихоокеанский интеграционный комплекс.
«Макро-смысл», который угадывается в региональной политике США, по сути дела, состоит в стремлении активизировать тихоокеанский театр своей экономической активности таким образом, чтобы сомкнуть, если удастся, североамериканскую и азиатско-тихоокеанскую сферы хозяйственного сотрудничества в сквозную гигантскую оболочку повышенной экономической проницаемости для американских интересов. Такая оболочка была бы способна стать «тыловой» опорной структурой для США в конкуренции с западноевропейским интеграционным центром, который с неменьшим старанием, но с меньшим успехом пытается выстроить для себя аналогичную «тыловую» конструкцию для более успешного экономического противостояния США посредством «втягивания» в себя стран Центральной и Восточной Европы. На руинах прежней, военно-силовой, биполярности в международной системе, возможно, начинают формироваться предпосылки биполярности новой - на этот раз складывающейся по геоэкономическому принципу. Эта новая структура, однако, если ей суждено будет возникнуть, точнее, ее формирование может быть связано с дестабилизацией региональных отношений.
В самом деле, движущей силой реструктуризации, по-видимому, выступают и будут выступать экономико-политические мотивации - стремление к хозяйственной интеграции, интеграционные тенденции. Очевидно, новыми глобальными полюсами могут быть два крупных ареала - европейский, расширенный, возможно, до границ бывшего СССР, с одной стороны, и тихоокеанский, с другой. Однако, оба эти ареала не смогут вместить в себя все страны мира и даже все государства Евразии. Внешние контуры обеих зон будут, скорее всего, определяться тем, какие именно территории окажутся способными включиться в одну из них. Но может оказаться, что какие-то части мира не войдут ни в одну.
Судя по тому, как волны интеграции распространяются сегодня - а в Восточной Азии они ограничены только прибрежно-островным поясом - можно предположить, что огромное континентальное пространство Восточной Евразии, обрамленное материковым Китаем, Россией, Индией и странами Среднего Востока может оказаться «невостребованным», то есть неспособным интегрироваться ни в один из геоэкономических полюсов. Дело усугубляется тем, что границы геоэкономических полюсов не обязательно будут совпадать с государственными границами. Естественные геоэкономические тяготения, вступая в противоречие с территориальной целостностью государств, могут повлечь серьезные испытания на выживаемость.
В Северной Америке «микро-срез» этой потенциально серьезнейшей с позиций государственного суверенитета проблемы представляет собой экономически заданный сепаратизм западных канадских провинций, отражавший их «вертикальные» экономические тяготения к северо-западным штатам США в ущерб «горизонтальным» связям с восточными частями самой Канады1. Применительно к Восточной Азии проблематика естественных экономических зон в последние годы разрабатывалась целым рядом специалистов, тон среди которых, кажется, и на этот раз задал Р.Скалапино2.
Вопрос о трансграничных геоэкономических тяготениях в Восточной Азии затрагивает ряд стран - в том числе Россию, Китай, Вьетнам и др. По-видимому, во всех случаях он сопряжен с потенциальным напряжением как на национально-государственном, так и на межгосударственном уровнях. Однако общерегиональные последствия такого рода напряженности, как и вероятность самого ее роста до неприемлемого уровня в отдельных странах, могут быть не одинаковыми.
Скажем, очевидно, что неустойчивость России может иметь для региональной стабильности фатальные последствия, как минимум, по двум причинам. Во-первых, в свете необходимости сохранять эффективный контроль над стратегическим ядерным оружием дислоцированных на Тихом океане российских подводных лодок. Во-вторых, с учетом того обстоятельства, что разрушение России почти автоматически дало бы колоссальное приращение возможностей Китая, который оказался бы в наилучшем по сравнению с любой другой страной мира положении для того, чтобы подчинить своему влиянию заведомо слабое государственное образование, которое могло бы возникнуть на российской дальневосточной периферии.
Представляется, что серьезным источником напряженности может оказаться и сопряженная с региональной интеграцией внутренняя межрайонная экономическая и связанная с ней политико-психологическая дифференциация в Китае, способная стать дестабилизирующей силой, возможно, более опасной, чем даже гипотетическое нарастание наступательности во внешней политике КНР в результате неблагоприятного развития кадровой ситуации в китайском руководстве в период «после Дэна». Этот процесс будет, по-видимому, и наиболее сложным для регулирования, поскольку разнонаправленность тяготений будет обостряться по мере интенсификации экономического развития прибрежной зоны страны, а само развитие этой зоны остается локомотивом экономического роста и в этом смысле - национальным приоритетом КНР.
Сложность выбора оптимальной линии для США определяется тем обстоятельством, что американская стратегия исходит из наличия в регионе потенциально сильных соперников, которых необходимо сдерживать, в то время как источником дестабилизации в среднесрочной перспективе может оказаться их «обвальное ослабление». Препятствование усилению Китая и даже его ослабление отвечает интересам США в такой же мере, как им отвечает нынешние отступление России от активной региональной роли, на которую претендовал Советский Союз. Однако Соединенные Штаты желали бы медленного, так сказать, контролируемого вымывания факторов российского и китайского вызовов из региональной структуры; ослабления или хотя бы видоизменения лидерских амбиций Китая и России, аналогичного тому, что претерпели японские; мирной и необратимой эволюции российской и китайской политических систем в сторону либерализации, протекающей параллельно с «увязанием» КНР и Российской Федерации в выгодном им обеим региональном экономическом сотрудничестве; превращения Китая и России, наряду с Японией, а также взаимно скоординированной подгруппой малых стран, в неотъемлемые компоненты региональной среды, роль «демократического» (то есть разумно самоограничивающегося или ограниченного необходимостью считаться с другими странами) лидера которой Соединенные Штаты, несомненно, хотели бы оставить все-таки за собой.
Сообразно тому, и практическая политика США в существенной мере ориентирована, во-первых, на сохранение возможности, в том числе контр-силовой, предупредить развитие Китая и/или России в направлении, противоположном желанному - то есть в сторону приобретения способности к традиционному лидерскому соперничеству с США с позиции равных или примерно равных; во-вторых, на разработку новой концепции лидерства таким образом, чтобы не ставя под вопрос свое преобладание в регионе, обеспечить ему максимальную политическую, психологическую и иную совместимость с возрастающими самооценками Японии и малых и средних стран региона, равно как и с собственным стремлением к рационализации военных затрат.
