Политико-экономический фон региона к моменту распада СССР

Именно на фоне ослабления «военной тревоги» происходило ускоренное экономическое развитие АТР. В 1989-1993 гг. Япония, например, опережала все развитые страны мира по темпам прироста ВНП - 2,7%. ВНП США в эти же годы увеличивался на 1,7% (для сравнения: средний показатель для Франции за тот же период составил 1,5%, а для Великобритании - всего 0,3%; экономика Германии после объединения росла еще медленнее). В это же время ВНП Китая увеличивался в среднем на 8,6%, Южной Кореи - на 7,1, Тайваня - 6,5, стран АСЕАН - 6,7%².

В 1992 г. на долю только двух стран региона (США и Японии) приходилось 40% мирового ВНП³, 20,9% мирового экспорта и столько же мирового импорта⁴. Торговля Соединенных Штатов со странами АТР более чем на одну треть превышает торговлю с Европой. Товары, причем далеко не только сырьевые, японского, южнокорейского, китайского, тайваньского, гонконгского и асеановского производства превратились в стабильный компонент внутреннего рынка США. Американские компании импортируют из Восточной Азии больше, чем из любого другого района мира. Причем все страны региона за исключением Австралии и Брунея имеют в торговле с США положительное сальдо, во многом благодаря которому некоторые из них - прежде всего Япония и Тайвань - накопили огромные валютные резервы и превратились в ведущих мировых инвесторов и доноров для развивающихся стран⁵.

Как очевидно, опираясь на опережающие по отношению к другим странам темпы экономического роста, в хозяйственных процессах все более видную роль стали играть развивающиеся государства (четверка НИС - Южная Корея, Тайвань, Гонконг и Сингапур, - а затем и другие, кроме последнего, государства АСЕАН), заметно укрепившие свои позиции в экономической жизни Восточной Азии и мировой экономике в целом. По мере успехов в развитии молодые государства стали существенно иначе воспринимать как общую расстановку сил в региональной ситуации, так и свою собственную роль в ней.

Главный психологический итог 80-х годов в этом смысле состоял в том, что развивающиеся страны убедились в своей способности, не вступая в конфликт с лидерами, заставить их, включая США и Японию, считаться с мнениями и интересами малых государств при помощи методов «пассивного сопротивления» и не прибегая к резким дипломатическим или политическим шагам. Иными словами, малые и средние страны, тон среди которых задавали государства АСЕАН, не противопоставляя себя более сильным игрокам, одновременно посредством многократных, но деликатных по форме отказов строить региональное экономическое и политическое сотрудничество на американских или японских условиях в конце концов навязали лидерам свою логику консенсусного взаимодействия, которая при объективом неравенстве возможностей лидеров и «стран пространства» фактически означала уступки первых в пользу вторых. По сути дела, Соединенные Штаты впервые в послевоенные годы попытались «вписаться» в логику и структуру чисто «пространственных» отношений, фактически возникших и утвердившихся без участия и отчасти вопреки мнению Вашингтона.

На структурном уровне это был значимый сдвиг. К началу 90-х годов в АТР фактически существовали два взаимодействующих, но в значительной степени автономных комплекса межгосударственных отношений, основанных на принципе динамической стабильности. Первый представляло собой японо-американское партнерство. Вторым было сотрудничество стран АСЕАН. Причем отношения между двумя комплексами строились по логике существенно иной, чем отношения внутри каждого из них. Все сильнее завися друг от друга, США и Япония стремились найти путь к взаимным уступкам ради ускоренного соразвития. Аналогично, и государства АСЕАН, сознавая хрупкость позиций каждого из них в отдельности, пытались преодолевать свои нескончаемые споры и противоречия в рамках установки на сохранение солидарности и единства, даже если при этом ближайшие интересы отдельных стран не были реализованы в полной мере.

Однако отношения между обоими «очагами» динамической стабильности в регионе развивались все же по логике традиционного балансирования в духе «реальполитик» - тот, кто чувствовал себя сильнее, стремился навязать свое видение (пусть и не обязательно в грубой форме) тому, кто слабее. То, что Вашингтон, условно говоря, позволял делать Японии, от которой он в экономическом смысле сильно зависел, казалось непозволительным для восточно-азиатских НИС, роль которых для США не была столь значимой. Такая фактическая дискриминация была достаточно серьезным политико-психологическим препятствием для развития тихоокеанского сотрудничества. Согласившись с правилами игры, исходившими от развивающихся стран в 90-х годах, лидеры фактически открыли путь к соединению двух очагов динамической стабильности в более обширное пространственное поле, в рамках которого логика взаимодействия уже не могла оставаться чисто лидерской, поскольку своим существованием это новое интегрирующееся пространство было обязано вынужденному согласию США и Японии «преодолеть в себе» логику лидерского поведения.

Разумеется, процесс реорганизации региональной структуры по «пространственному» типу не однолинеен и не прост. Хотя бы потому, что как ни автономна восточно-азиатская подсистема международных отношений от европейской и центрально-евразийской, распространения дестабилизирующих тенденций на АТР, раз уже они стали нарастать во всем мире, исключать нельзя. В этом смысле, если и есть основания для сдержанного оптимизма, то их стоит связывать не с возможностью Восточной Азии изолироваться от деструктивных явлений, а, скорее, с ее способностью лучше к ним адаптироваться - в том числе и благодаря присущей ей гибкой, динамической структуре. Но в оценке региональных перспектив приходится исходить из многослойности и противоречивости региональной ситуации в том виде, как она складывается на фоне распада биполярности и кризиса миросистемного регулирования.

Экономизация международных отношений на глобальном и региональных уровнях в 70-х и 80-х годах была возможна сама по себе лишь на фоне высокого уровня международной стабильности, достигнутого и закрепленного благодаря биполярной конфронтации СССР и США. Хотя, как отмечалось в предыдущих главах, структура региона в 60-80-х годах во многом утратила черты биполярной в том, что касалось появления нового мощнейшего экономического центра в лице Японии и нарастания плюрализма политических ориентаций малых и средних стран, в военно-силовом отношении мир в целом оставался, безусловно, биполярным. Глобальная военно-силовая биполярность проецировалась на регион, обеспечивая ему, по выражению министра обороны Австралии Роберта Рэя, «некую данность» в виде общей рамки стабильности, внутри которой азиатско-тихоокеанские страны могли переориентировать свои ресурсы на экономическое развитие⁶, имея фактические (но не формальные) гарантии против возникновения общерегиональной войны, хотя и не будучи застрахованными от ограниченных локальных конфликтов.

Однако такая ситуация, в целом благоприятная для экономического развития региона, во многом должна была зависеть от сохранности опорной структуры стабильности, которой оставалась биполярность. Но это так же должно было означать, что разрушение биполярных опор могло закономерно результироваться в падение уровня региональной стабильности, рост конфликтности отношений между местными странами и своего рода де-экономизацию региональной политики в форме обратного переключения внимания стран АТР на вопросы обеспечения безопасности под влиянием растущих опасений внешних угроз. Однако этого не произошло. Ломка биполярной структуры мира не имела для АТР таких негативных последствий, как для Европы.

Думается, для этого было, как минимум, две основные причины. Первая связана с окраинным, периферийным положением Советского Союза и России в АТР. Будучи центральным элементом конфронтационной стабильности в Европе, СССР играл гораздо менее важную структурную роль в Восточной Азии. Сообразно тому и его разрушение, резко дестабилизировавшее обстановку на западе Евразийского массива, не оказало аналогичного воздействия на востоке. Второй причиной представляется устойчивость, которую обнаруживает пока Китай по отношению к идущей с запада волне национального самоопределения. Эта устойчивость во многом связана, конечно, с жестким авторитарным характером политической системы КНР, но одновременно и с продолжающимся в Китае экономическим подъемом, позволяющим государству сдерживать центробежные тенденции в своей стране еще и экономическими методами.

Более того, распад биполярности кое в чем был Восточной Азии даже полезен: с точки зрения долгосрочных перспектив произошло относительное упрочение конкурентных позиций АТР по отношению, например, к Западной Европе. Практически не ослабла тенденция к перемещению центра мировой экономической динамики из Атлантики в Пасифику. Скорее наоборот, объединение Германии, образование на востоке Европы конгломерата относительно слабых и неустойчивых государств, новый виток войн на Балканах возложили на западноевропейский центр дополнительное бремя экономической, политической и военно-стратегической адаптации к происходящему на востоке Европы. И хотя есть основания полагать, что в отдаленной перспективе освоение восточноевропейского хозяйственного пространства западноевропейскими державами принесет «Европе Сообществ» крупные выигрыши, в среднесрочном плане текущие затруднения, усугубленные как имеющимися очагами нестабильности, так и относительно малой предсказуемостью положения в европейских пост-советских государствах, могут существенно ограничивать конкурентоспособность Европы и евро-атлантических связей по отношению к Восточной Азии и транс-тихоокеанским отношениям.

Не менее важно и то, что самосознание и политическая философия правящих элит стран восточно-азиатского ареала (включая Японию, Китай, страны АСЕАН), современный политический облик которого в основных чертах сформировался в ходе третьей, предшествовавшей нынешней, волны национального самоопределения, к настоящему времени достигли уровня «зрелого», «насытившегося» национализма, тяготеющего к самореализации в относительно умеренных, реформистских формах. Эта черта восточно-азиатского культурного и политико-психологического ландшафта резко контрастирует с повсеместным подъемом «молодого» и радикального национализма в Восточной и Юго-Восточной Европе, с которым, в первую очередь, и связан столь заметный упадок региональной стабильности в западных районах Евразии. Соответственно, при всем имеющемся потенциале непредсказуемости, тихоокеанская Азия сегодня является более стабильной зоной, чем Восточная Европа, а также Ближний и Средний Восток, и имеет относительно лучшие шансы оставаться таковой в ближайшее десятилетие.

В пользу такого вектора развития будет работать устойчивая тенденция ускоренного экономического развития региона, распространившаяся в последние годы и на Китай. По некоторым оценкам Мирового Банка, приводимым в западной печати, именно Китай может обладать к 2010 г. крупнейшей экономикой в мире, хотя в отношении перспектив хозяйственного роста последнего в новейшей литературе высказываются и достаточно скептические мнения, некоторые из которых кажутся достаточно убедительными с экономической точки зрения⁷. Таким образом, в целом предпосылки для стабильного развития ситуации в АТР достаточно весомы. Вместе с тем, эта констатация не снимает вопроса о слабостях восточно-азиатской структуры и ее уязвимых звеньях.