В теоретическом смысле это означало, что классификацию войн на общую и региональные требовалось уточнить, выделив среди последних особую группу потенциальных конфликтов, сопряженных с высокой вероятностью перерастания в общемировое столкновение. Советско-китайский конфликт был из числа таких. После 1969 г. стало ясно, что он должен быть отнесен к числу «условно табуированных», то есть таких, эскалация которых может прямо затрагивать безопасность главного стратегического соперника Москвы - Соединенных Штатов, по крайней мере, в той степени, в которой американские политики считали жизненно важным для интересов США сохранение устойчивости соотношения сил в Евразии.
Сама по себе «условная табуированность» ничего принципиально нового не несла: фактически еще с Берлинского кризиса 1948 г. стал «запретным» потенциальный конфликт СССР со странами Западной Европы. Новым в восточно-азиатской ситуации стало то, что США, перспектива столкновения с которыми и являлась для Советского Союза главной сдерживающей силой, не были связаны с КНР какими-то формальными обязательствами, хотя бы отдаленно напоминающими те, что существовали между Вашингтоном и его западноевропейскими союзниками, и несмотря на это администрация Р.Никсона допускала возможность ограниченного взаимодействия с Пекином.
К концу 60-х годов Китай освободился не только от роли, но и от репутации элемента той части регионального пространства, доминирование в которой по инерции приписывалось СССР. Американская дипломатия была достаточно гибкой, чтобы признать новую функциональную роль КНР, не пытаясь снова низвести ее до уровня пространственной составляющей, только теперь уже в пределах части среды, подконтрольной Соединенным Штатам. Такой подход позволил создать достаточно мощный политико-психологический стимул для китайско-американского сближения.
Не будучи прямо направленным против Советского Союза, оно, тем не менее, структурно означало согласие американской стороны на демонтаж региональной биполярной структуры, несмотря на то, что глобальной основой конфронтационной стабильности (1962-1991 гг.) и разрядки (1969-1978 гг.), оставалась биполярность. Создавалось структурное противоречие, на которое наложились не только разочарование СССР отходом США от импонировавшей советскому руководству логики биполярного мышления, но и оказавшиеся в основном оправданными опасения по поводу «окружения» Советского Союза с восточного фланга силами КНР, США и американских союзников в регионе.
Доктрина Р.Никсона, построенная на перераспределении военной ответственности в сдерживании коммунизма между США и поддерживаемыми ими правительствами, выражала понимание невозможности жертвовать интересами Соединенных Штатов ради задач, построенных на уходящих еще в конец 40-х годов представлениях о преимуществах США и их способности к успешному вмешательству в любой точке планеты. Она вобрала в себя новое понимание мировых реалий - военно-стратегического паритета СССР и США, бессмысленности нерегулируемой гонки вооружений, возможности перевести конкуренцию за мировое преобладание из области стратегического противостояния в сферу политических переговоров, экономического соперничества и культурного общения, открывающего путь к состязанию жизненных ценностей западного и коммунистического миров за симпатии простых людей. Такова была логика разрядки.
Но разрядка отражала и (присущее прежде всего Г.Киссинджеру) осознание нереальности сохранения установки если не на продолжение гегемонического доминирования США в мире (с 50-х годов его наличие казалось спорным), то на его восстановление. Вьетнамская война слишком ослабила потенциал и политико-моральную однородность американского общества, чтобы курс на единоличное лидерство стоило сохранять - по крайней мере, в качестве текущей политической задачи. Но американская элита не могла допустить и перехода роли гегемонического лидера к Советскому Союзу. Тем логичнее казался отказ если не от биполярности в принципе, то от классической ее формы, состоявшей в «одиночном» противостоянии США и СССР и «сопутствующих им пространств» (НАТО и ОВД).
В американской литературе высказывалось мнение о том, что США в послевоенный период добивались укрепления биполярности посредством проведения так называемой стратегии смазки (smoothing strategy), выливавшейся в поддержку экономики Западной Европы и Японии и создание максимально благоприятных условий для союзников в интересах укрепления американского влияния на них. Эта точка зрения энергично отстаивается известным американским японоведом Чалмерсом Джонсоном, сходные взгляды высказывает и эксперт по европейским проблемам Алан Тонелсон1. Она заслуживает комментария.
Многополярность, дававшая большие возможности для объединения ресурсов нескольких слабеющих партнеров против одного, набирающего силу, не могла не привлекать Соединенные Штаты, которые, хотя и не были слабеющим игроком, таковым себя считали. Но поскольку переход от биполярности к многополярности не мог быть мгновенным, да и баланс положительных и отрицательных последствий разрушения биполярности было трудно просчитать, разрядка в интерпретации Г.Киссинджера приняла форму причудливого и раздражающего Советский Союз сочетания приоритетности советско-американского взаимопонимания на глобальном уровне и в европейских делах с жесткой линией Вашингтона на поддержку «антибиполярных» тенденций в Восточной Азии. Эта линия материализовывалась не только в сотрудничестве США с Китаем, но именно в сближении с ним она проявлялась наиболее ярко.
Начало 70-х годов было временем быстрого нарастания взаимного интереса КНР и США. Мотивы американской стороны определялись сочетанием нескольких соображений. Во-первых, Вашингтону было важно использовать нормализацию отношений с КНР, чтобы ограничить попытки СССР заполнить силовой вакуум в случае свертывания американского присутствия в регионе, которое после провозглашения «доктрины Никсона«казалось вопросом времени. Во-вторых, сближение с Китаем, так же, как и улучшение отношений с Москвой, позволяло Соединенным Штатам рассчитывать на более благоприятные для них условия урегулирования ситуации во Вьетнаме. В-третьих, трехполярная структура отношений в АТР могла уменьшить зависимость США от СССР в вопросах обеспечения региональной стабильности и создать лучшие возможности для восстановления влияния Соединенных Штатов в дальнейшем.
Оценивая ретроспективу, можно сказать, что, сделав ставку на содействие разрушению региональной биполярности в конце 60-х - начале 70-х годов, американская дипломатия сумела лучше встроить свои национальные интересы в базисную тенденцию развития подсистемы, а Советский Союз, твердо придерживаясь линии сохранения биполярности, этой тенденции себя противопоставил. Выступая в 70-х годах в качестве державы статус-кво, СССР стал утрачивать инициативу, которая была перехвачена Соединенными Штатами, Китаем, а затем, в меньшей мере, и Японией.
Внутри китайского руководства вопрос о нормализации отношений с США вызвал разногласия2. Но понимание неспособности КНР самостоятельно выйти из экономического хаоса и социального кризиса, вызванного «культурной революцией», вынуждало обращаться к улучшению отношений с той частью мира, которая по своим возможностям была в состоянии оказать реальное содействие Китаю. В этом смысле индустриальные страны Запада и Япония были более привлекательными партнерами, чем СССР и социалистические страны. Кроме того, между СССР и КНР, хотя они разделяли общую идеологию, существовали различия, обусловленные временем свершения их революций, уровнями экономического развития и военной мощью. «Эти различия неизбежно порождали разные интерпретации того, какая именно внешняя или внутренняя политика соответствует национальным интересам - в том виде, конечно, как они понимались политико-военными элитами обеих стран»3. Более того, сотрудничество с СССР было скомпрометировано тяжелыми последствиями, которые имело для КНР прекращение Советским Союзом помощи Китаю в начале 60-х годов. Поэтому вопрос о советской угрозе, обсуждавшийся в китайских средствах массовой информации и высшем руководстве, служил прежде всего обоснованию необходимости поворота к Западу как шага вынужденного и предпринимаемого перед лицом опасности со стороны «советского социал-империализма».
В таком русле в 1970-1974 гг. в Китае была доработана «теория трех миров» (сверхдержавы - США и СССР; промышленно развитые капиталистические и социалистические страны; развивающийся мир, включая КНР), в рамках которой Советский Союз и Соединенные Штаты были поставлены на один уровень4. Хотя эта теория была во многом конфронтационной, противопоставляя КНР сверхдержавам, она кое в чем оказалась созвучной идее мирного сосуществования в том смысле, что актуализировала вопросы развития и перестройки международных отношений, тем самым косвенно отодвигая на второй план вопрос о классовой борьбе, солидарности и поддержке революций в других странах.
В июле 1971 г. государственный секретарь США Г.Киссинджер в ходе секретного визита в Пекин согласовал с китайским руководством основные условия нормализации американо-китайских отношений. В августе 1971 г. США выступили с идеей передачи КНР места Китая в Совете Безопасности ООН при сохранении за Тайванем статуса члена ООН и права участвовать в ее Генеральных Ассамблеях. Это предложение не было принято, но в октябре 1971 г. КНР все же была принята в ООН одновременно с «добровольным» выходом из ее состава Тайваня, стремившегося таким образом избежать процедуры исключения.
Условия американо-китайской нормализации были закреплены в подписанном 27 февраля 1972 г. в Шанхае коммюнике. С общеполитической точки зрения главным в этом документе было указание на отказ обеих держав от попыток установить свою гегемонию в Восточной Азии и о выступлении каждой из них против попыток любой державы установить такую гегемонию. Иными словами, США подтвердили намерение поддержать КНР в случае нарастания угрозы со стороны СССР, а Китай обещал продолжить линию дистанцирования от Москвы. По сути дела, речь шла об отказе Соединенных Штатов от «двойного сдерживания» одновременно СССР и КНР в пользу сдерживания одного только Советского Союза, в том числе и путем параллельных акций с Китаем.
Шанхайское коммюнике не устранило всех проблем американо-китайских отношений. Между двумя странами не были установлены дипломатические отношения, поскольку таковые существовали между США и Тайванем. По этому поводу в коммюнике было сказано, что «все китайцы по обе стороны Тайваньского пролива считают, что существует только один Китай, и Тайвань является частью Китая». Но американская сторона обязалась эвакуировать с острова свои военные объекты, прекратить в будущем дипотношения с Тайбэем, денонсировать американо-тайваньский договор и поддержать КНР по вопросу о передаче ей права представлять Китай в Совете Безопасности ООН. Уступив Пекину по основным проблемам в принципе, американская сторона зарезервировала за собой отсрочку, необходимую для перевода отношений с Тайванем в неофициальное русло.
«Шок Никсона«, которым печать назвала реакцию американских союзников на принятое без консультаций с ними решение о нормализации отношений с КНР, стимулировал активность Японии. Подобно тому, как в 50-х годах от роли элемента пространства стал энергично и конфликтно эмансипироваться Китай, в 70-х заявки на роль лидера стала делать Япония. Хозяйственные успехи вывели ее в число экономических лидеров мира. Восстановление прав на Окинаву в 1971 г. символизировало ликвидацию реликтов оккупационного статуса и подталкивало Токио к «окончательному подведению итогов второй мировой войны», элементом которого было и урегулирование отношений с КНР и Советским Союзом. Эта потребность вытекала из направленности японской внешней политики на восстановление перворазрядного положения страны в мировом сообществе. «Шок Никсона«придал действиям японского правительства оттенок более выраженного автономизма. Обобщенным выражением этой тенденции была выдвинутая правительством Какуэя Танака концепция «многополюсной дипломатии». В ней можно выделить три основных компонента - новый курс Токио в отношении Китая, СССР, а также стран Ближнего Востока5.
Стремясь оказаться на полшага впереди США, японское правительство во второй половине 1972 г. тоже нормализовало отношения с КНР. Однако, в отличие от США, оно сразу же установило полные дипломатические отношения с Пекином, разорвав официальные связи с Тайванем и признав правительство КНР «единственным законным правительством Китая», а сам Тайвань - «неотъемлемой частью КНР».
В 1973 г. премьер-министр Японии Какуэй Танака прибыл в Москву, где он вел переговоры с Л.И.Брежневым и А.Н.Косыгиным относительно окончательной нормализации советско-японских отношений. Идея японской стороны состояла в том, чтобы вернуться к условиям Совместной декларации 1956 г., предусматривавшей заключение мирного договора и передачу Токио двух из четырех островов южной части Курильской гряды. Со своей стороны японское правительство было готово к резкому расширению экономического сотрудничества с СССР в освоении сырьевых ресурсов Дальнего Востока и Сибири. Обсуждались планы, включавшие, помимо прочего, проект совместной эксплуатации тюменских нефтяных месторождений с последующей поставкой нефти в Японию по нефтепроводу, который специально для этой цели планировалось построить на средства кредитов японской стороны6. Токио предполагал, что Москва так или иначе дезавуирует свое заявление 1960 г. об одностороннем отказе от выполнения условий Совместной декларации 1956 г. в связи с перезаключением в 1960 г. нового японо-американского договора безопасности7.
Как представляется, принятие предложения Токио было бы правильным решением, поскольку это могло не только компенсировать потери, связанные с поворотом КНР и США к сдерживанию СССР на основе параллельных усилий, но и снизить шансы дипломатической изоляции Москвы в обстановке, когда в Пекине настойчиво повторялось о необходимости выступления против гегемонии некой державы, под которой понимался СССР. Советское руководство упустило этот шанс. Предложения К.Танака были отклонены. Неудача не прошла бесследно для судьбы правительства К.Танака и способствовала росту влияния сил, считавших более перспективным направлением японской внешней политики китайское, а не советское.
Вслед за тем, в сентябре 1976 г., произошел инцидент с угоном в Японию советского военного самолета МИГ-23. Советский военный летчик-перебежчик во время тренировочного полета приземлился на одном из аэродромов в Японии и попросил политического убежища в США. Убежище ему было предоставлено, но предметом особого раздражения СССР оказалось не данное обстоятельство, а то, что оснащенный новейшей секретной аппаратурой самолет был возвращен Советскому Союзу только через два месяца, после того как он был разобран и изучен японскими и американскими специалистами. Спустя несколько недель после угона СССР официально заявил, что не намерен возвращаться к вопросу о декларации 1956 г. даже в связи с обсуждением выдвигаемого самим Советским Союзом проекта советско-японского мирного договора. Начавшиеся с 1977 г. трения по вопросам рыболовства в связи с введением Советским Союзом (в феврале 1977 г.) 200-мильной зоны территориальных вод еще более осложнили советско-японские отношения8.
Вашингтон не был в восторге от автономистских устремлений Токио. Но он был терпим к ним, довольствуясь контролем над японской военной политикой. В долгосрочном плане США было важно не допустить преобразования экономических возможностей Японии в мощный и независимый оборонный потенциал. Линия Вашингтона состояла в том, чтобы «приветствовать и поощрять преимущественно отрицательное отношение Японии к значительному увеличению ее вооруженных сил и не воспринимать его с кривой улыбкой как нежелательное бремя на плечах Соединенных Штатов»9. Вытеснение амбиций японской элиты в сферу дипломатического маневрирования воспринималось как наименьшее зло из возможных, тем более что в целом «многополюсная дипломатия» не уводила Японию за рамки общей ориентации на «следование за США».
