Р. Никсон: советско-американские отношения в 70-х годах 257

вообще говоря, неплохо водил автомашины, но это была незнакомая ему модель с мощным мотором. Хотя я его предупредил об этом, но ему очень уж не терпелось, и он с ходу дал полный газ. Машина рванулась. Нас всех сильно качнуло; президент Никсон перенервничал, когда он чуть было не ударился головой о ветровое стекло после того, как Брежневу пришлось метров через сто резко затормозить из-за крутого поворота (дорожки Кэмп-Дэвида явно не приспособлены для скоростной езды, там передвига­ются на электрокарах).

Потрясенный Никсон все же нашел в себе силы, чтобы дипломатично сказать: „Господин Генеральный секретарь, Вы хорошо водите автомаши­ну." Впрочем, Брежнев воспринял это как должное.

Из протокольных мероприятий впечатляющими были церемонии подписания совместных документов и официальный обед в честь советского лидера. Все было сделано со вкусом и с большим тактом, особенно если учесть, что это были первые мероприятия такого рода в Белом доме за всю историю советско-американских отношений, да еще в период „холодной войны".

Запомнился в этой связи по-своему исторический момент, когда мажордом громко объявил собравшимся о появлении Брежнева, приглашая тем самым всех встать: „Дамы и господа! Генеральный секретарь Комму­нистической партии Советского Союза!" Такое впервые прозвучало под сводами Белого дома. Брежнев, да и сопровождающие его сотрудники, как и все присутствовавшие, почувствовали необычность ситуации. Кто же знал в тот момент, что через двадцать лет в СССР вообще не будет больше такой правящей партии, которая долгое время в глазах многих американцев была символом „империи зла", да и сам СССР перестанет существовать.

Брежнев устроил в посольстве ответный обед в честь Никсона (все продукты были доставлены спецсамолетом из Москвы). Русская кухня была представлена обильно и со вкусом. Поднятию настроения помогали водка и кавказские вина.

На обеде в „золотом зале" посольства было около 100 гостей во главе с президентом и его супругой. Киссинджер, в то время холостяк, пришел на обед с известной кинозвездой и непринужденно попросил - в нарушение всех протоколов - посадить ее рядом с собой, что и было сделано. Надо сказать, что об этой привычке Киссинджера Никсон знал давно. Еще в 1971 году его помощник Халдеман прислал Киссинджеру и устроителям обедов в Белом доме полушутливый меморандум со ссылкой на Никсона: „При рассадке на государственных обедах Киссинджер, как полагает президент, не должен обязательно всегда сидеть рядом с наиболее эффектной женщиной".

Брежнев остался доволен обедом в нашем посольстве. После обеда он захотел посмотреть, „где живет посол". Втроем - к нам присоединилась жена - мы поднялись на третий этаж, где находилась небольшая квартира посла. Присели. Гость находился в хорошем настроении. Он стал расспра­шивать о нашем житье-бытье. Завязался обычный житейский разговор. В это время появился встревоженный начальник охраны и начал делать мне знаки, как бы приглашая меня выйти. Брежнев заметил это и сказал: „Нечего наушничать. Говорите - тут все свои".

Помявшись, начальник охраны сказал, что только что был анонимный звонок в посольство, будто в. нем заложена бомба, и что лучше Брежневу срочно вернуться в „Блэйр хаус".

СУГУБО

258 доверительно

Я поддержал его (как говорится, „береженого и Бог бережет").

„А ты что будешь делать?" - спросил меня Брежнев. Моя жена тут же ответила, что такие звонки бывают довольно часто, и так как нам идти некуда, то мы обычно продолжаем заниматься своими делами.

Брежнев заявил, что он тоже „не будет паниковать" и посидит с нами еще полчасика. Что он и сделал, несмотря на уговоры сразу уехать. Было уже около 12 часов ночи. Все обошлось благополучно, хотя мне и пришлось понервничать: ведь посол отвечает за все.

Весьма своеобразным был второй этап поездки Брежнева, когда он вместе с Никсоном на президентском самолете отправился в Калифорнию, в Сан-Клементе, где находился собственный дом президента. Там он по приглашению Никсона и остановился. Дом и личные апартаменты прези­дента были вполне скромными - одноэтажный дом с внутренним двориком, окруженным самим зданием.

На местном аэродроме „игра в телефон" продолжалась. Поскольку эта часть визита не предусматривала никаких официальных церемоний, в том, месте, где должен был остановиться самолет, были лишь охрана и обслужи­вающий персонал. Однако рядом на поле одиноко стояла тумбочка с телефоном прямой связи с Москвой на случай, если Генеральному секре­тарю „понадобится" такая срочная связь (на этом настояла советская сторо­на; тут опять сыграли свою роль скорее ложно понимаемые престижные соображения, чем реальная потребность).

Вечером Никсон устроил во дворе дома вокруг бассейна прием в честь Брежнева. Присутствовала калифорнийская знать, среди которой выделя­лись голливудские звезды. В их числе был и Рональд Рейган. Надо сказать, что Брежнев любил американское кино, но в основном лишь ковбойского жанра. Эти картины он часто смотрел дома и знал актеров. На приеме он уделял основное внимание актерам ковбойских фильмов, чем, видимо, несколько обидел других „звезд". Особенно ему понравился Чак О'Коннер, который привез ему в подарок ковбойский пояс с двумя пистолетами (Брежнев не без гордости показывал эти пистолеты в Москве своим коллегам, а при полете из США домой надел этот пояс и „демонстрировал" ковбойские приемы с пистолетами, которые он видел когда-то в кино).

После приема Никсон устроил для Брежнева ужин, на котором при­сутствовали также Киссинджер, Роджерс, Громыко и я. Так получилось, что после ужина Никсон с Брежневым несколько задержались, обсуждая что-то (я действовал в качестве переводчика). Вначале разговаривали стоя, затем присели. Никсон предложил вина и виски. Брежнев предпочитал „чистые" виски (чтобы „не портить их водой") и быстро захмелел. Разговор с общеполитических и международных тем перешел на сетования Брежнева о том, как нелегко быть Генеральным секретарем, как ему приходится в отличие от президента США выслушивать „всякие глупости" от других членов Политбюро и учитывать все-таки их общее мнение. Он стал жаловаться, называя конкретные фамилии (Косыгина, Подгорного), что некоторые из его коллег „подкапываются" под него и что ему все время приходится быть начеку.

Никсон явно чувствовал себя не в своей тарелке, слушая - хотя и не без интереса - все эти „откровения" подвыпившего Брежнева. Мне же при переводе приходилось всячески выкручиваться, обходить наиболее дели­катные детали взаимоотношений членов кремлевского руководства, о которых я и сам порой не все знал.

Р.НИКСОН:

СОВЕТСКО-АМЕРИКАНСКИЕ ОТНОШЕНИЯ В 70-х ГОДАХ 259

В конце концов, мне, не без помощи Никсона, удалось увести сильно захмелевшего Брежнева в отведенную ему комнату. На другой день он меня спросил: „Анатолий! Много я наговорил вчера лишнего?" Ответил ему, что было такое дело, хотя я старался не все переводить. „Это ты правильно сделал, - заметил он. - Черт меня попутал с этим виски, я к нему не привык и соответственно не рассчитал свою дозу".

Больше таких срывов у него не было. Они с Никсоном продолжили обмен мнениями по разным вопросам (наиболее активно использовали свое время в Сан-Клементе для отдельных неофициальных, но интенсивных переговоров Киссинджер и Громыко).

Той же ночью произошло одно необычное событие. Комнаты президен­та находились - через дворик - напротив спальни Брежнева. У его двери дежурил сотрудник его личной охраны Медведев. Около двух часов ночи открылась дверь одной из комнат напротив и оттуда вышла во дворик жена президента Патриция. В длинной ночной рубашке, босиком она стала медленно переходить дворик, причем глаза ее были устремлены куда-то ввысь. Она была в каком-то трансе. Когда она дошла до нашего охранника, то остановилась, но на его вопросы никак не реагировала. Его попытки повернуть ее и отвести обратно не увенчались успехом. Она стояла как вко­панная. После некоторых колебаний он взял жену президента на руки, отнес в ее спальню и уложил в постель. В это время подбежали два сотрудника американской охраны, которые куда-то отходили, и, выразив благодарность, снова встали на свой пост. Наш охранник, мягко говоря, был потрясен: ведь не каждый же день он носил на руках первую леди США.

В последний день пребывания в „калифорнийском Белом доме" намечалось обсуждение ближневосточных проблем. Было решено, что это можно будет сделать после обеда, часов в пять, так как Брежнев днем после обеда обычно ложился отдыхать часа на два.

Когда время стало приближаться к пяти, а Брежнев все еще не выходил, я предложил Громыко, чтобы он зашел к нему и напомнил о встрече. Однако Громыко отказался, сказав, что Леонид Ильич нуждается в отдыхе, его нельзя будить и что Никсон, находясь у себя дома, может и подождать. Я несколько раз напоминал об этом, но Громыко был упрям, хотя и Киссинджер стал интересоваться. Наконец, часов в девять вечера раздражен­ный Киссинджер заявил, что если встреча не начнется скоро, то ее придется отменить, ибо Никсон привык рано ложиться спать. Громыко заколебался, а я, уже не спрашивая его, пришел к спальне Брежнева, где и сказал начальнику охраны, что мне нужно срочно переговорить с Брежневым. Последний, услышав мой голос, сразу же позвал меня к себе. „Чего же ты меня сразу не разбудил?" Минут через десять все, наконец, уладилось, и он отправился к Никсону.

На беседе с Никсоном были также Киссинджер, Громыко и я. Проходила она в домашнем кабинете президента и, начавшись часов в 10 вечера, затя­нулась на несколько часов. Брежнев, который хорошо выспался, чувствовал себя в боевой форме. Никсон же, привыкший рано ложиться спать, наоборот, был неактивен, утомлен и к концу беседы несколько раз подкладывал под голову подушки. Да и тематика беседы - ближневосточное урегулирование - не вызывала у него интереса, поскольку было ясно, что на данном этапе ни о чем путном по этому вопросу нельзя было договориться. Это понимали все присутствующие, кроме, пожалуй, самого Брежнева, который, видимо, считал, что он защищает правое дело, что ему удастся, в

сугубо
260 доверительно

конце концов, своим красноречием убедить Никсона. Наоборот, своей настойчивостью он создал у Никсона впечатление об особой заинтере­сованности советского руководства договориться негласно с ним по ближне­восточным делам. Это лишь насторожило его. К тому же изложенная ему позиция по урегулированию, как и прежде, была проарабской.

Разошлись мы глубокой ночью, часа в два или три, с обычной в таких случаях ссылкой на то, что весь этот вопрос будет в дальнейшем обсуж­даться на уровне министров.

И все-таки в высказывания Брежнева по Ближнему Востоку был один важный элемент, заслуживающий внимания Никсона. Однако ни он, ни Киссинджер, по моим наблюдениям, не придали ему большого значения. Дело в том, что на заседании Политбюро Брежневу было поручено обратить внимание президента США на растущую угрозу новой арабо-израильской войны и на то, что Советскому Союзу становится непросто сдерживать своих арабских союзников. Соответственно возникала необходимость более тесного советско-американского взаимодействия. Обо всем этом Брежнев и говорил Никсону, правда, в навязчивой, но не очень убедительной форме. Последний воспринял это, как видно из его мемуаров, лишь как нажимную тактику своего собеседника. А зря. Буквально через несколько месяцев, в октябре, разразилась новая война.

После ночных переговоров мы с Громыко пошли провожать Брежнева до его комнаты. Когда мы пришли, он неожиданно вспомнил, что в Москве перед его отлетом в США ему поручили на Политбюро договориться с Никсоном о продаже нам нескольких миллионов тонн зерна. Поскольку больше официальных встреч с Никсоном уже не было запланировано, а мы вылетали рано утром домой (Никсон оставался в Сан-Клементе), возникла необычная ситуация: как же договориться о зерне.

Громыко предложил мне поехать к Киссинджеру (он временно жил вне усадьбы Никсона). По мнению Громыко, Киссинджер найдет способ связаться с Никсоном, хотя и была поздняя ночь, и получить от него согласие на продажу зерна.

Я сказал Громыко, что Киссинджер наверняка уже лег спать, и мое вторжение в три часа ночи было бы просто неуместным. Однако Брежнев поддержал Громыко, отметив, что я могу сослаться на его личную просьбу к нему и что „Генри поймет и поможет". Брежневу явно не хотелось уезжать, не выполнив важное поручение Политбюро.

Разумеется, Киссинджер был, мягко говоря, удивлен, когда я заявился к нему домой с такой просьбой. Он сказал, что будить президента в такой час, конечно, не будет. С другой стороны, ему не хотелось и отказать Брежневу, когда тот обращался прямо к нему с личной просьбой. Порассуждав вслух о том, что зерно у них действительно есть для продажи и что президент, судя по всему, дал бы согласие на это, Киссинджер предложил следующий вариант: передать Брежневу в принципе положительный ответ, который, однако, давался в общей форме, т. е. не было прямых ссылок на согласие самого президента, но оно вместе с тем как бы подразумевалось.

Киссинджер предупредил меня, что он с самого утра доложит обо всем этом президенту и надеется на его одобрение. Тогда Брежнев, без дополни­тельных разъяснений, улетает как бы с переданной ему ночью санкцией президента на зерновую сделку. Если же президент не согласится, то Кис­синджер сразу же позвонит мне и тогда придется все объяснить Брежневу. Но все обошлось благополучно, и ему ничего не пришлось дополнительно

Р.НИКСОН:
СОВЕТСКО-АМЕРИКАНСКИЕ ОТНОШЕНИЯ В 70-х ГОДАХ 261

объяснять. Брежнев же был признателен Никсону и Киссинджеру за то, что срочное решение по его запоздалой просьбе было принято, как он думал, глубокой ночью накануне его отъезда из Калифорнии.

Брежнев был доволен и даже горд результатами своего визита. С борта самолета он послал телеграмму Никсону с благодарностью за оказанный радушный прием в США.

Перед отлетом Брежнев великодушно предложил мне оставить в посольстве прямую спутниковую телефонную связь с Москвой, хотя и оговорился, что ее содержание будет стоить дорого. Я поблагодарил его, но, сославшись на дороговизну и необходимость держать в посольстве допол­нительный технический персонал для обслуживания такой связи, отклонил это предложение, заявив, что посольство располагает бесперебойной телеграфной связью с Москвой.

Действительная же причина моего отказа была иная. Этот телефон спутниковой связи был установлен в посольстве за неделю до приезда Брежнева. И вся эта неделя была для меня практически бессонной. И Брежнев, и Громыко, и другие руководители хотели лично опробовать эту новую тогда для них связь с Вашингтоном и звонили мне по каждому поводу и без повода („какая погода в Вашингтоне?")- При этом они не очень думали, что из-за 8-часовой разницы во времени между обеими столицами их звонки, как правило, приходились на глубокую ночь в американской столице. Так что я возненавидел этот телефон и не хотел, чтобы он оста­вался у меня дальше. Брежнев же оценил мой отказ как заботу об экономии государственных средств.

Визит Брежнева ознаменовал собой успешное развитие того активного политического, дипломатического и межгосударственного сотрудничества, которое началось после первого визита Никсона в Москву в 1972 году. Личные отношения руководителей обеих стран заметно укреплялись. Казалось, что наступает новый период в отношениях между СССР и США. К сожалению, он был недолговечен, как и надежды советского руководства на необратимость разрядки.

После вашингтонского саммита все же остались фактически нерешен­ными проблемы торгово-экономических отношений между обеими стра­нами, так как эти вопросы, включая предоставление СССР режима наи­большего благоприятствования в торговле, тесно увязывались в конгрессе с решением проблемы свободной эмиграции из СССР. Об этом Никсон подробно говорил Брежневу. Президент обещал со своей стороны оказать содействие в решении этого вопроса, но ясно дал понять, что решающее слово тут остается за конгрессом. „Уотергейт" начинал все сильнее подрывать его собственные позиции. 29 июня Киссинджер позвонил мне из Сан-Клементе и сообщил, что специальный помощник президента по экономическим вопросам передаст мне предложенную Белым домом формулировку, которая предусматривает смягчение поправки сенатора Джексона к законопроекту о предоставлении СССР режима наибольшего благоприятствования в торговле. Текст, предложенный Белым домом, улучшал поправку Джексона, но он все же был неприемлем для Москвы, где всю эту шумиху вокруг вопроса об эмиграции из СССР рассматривали как надуманное и „недопустимое вмешательство" во внутренние дела страны. Этот вопрос оставался источником постоянного раздражения в отношениях между двумя странами, хотя предпринимались взаимные попытки на правительственном уровне как-то его приглушить.

сугубо
262 доверительно

В начале июля я сообщил Киссинджеру, по поручению Брежнева (который обещал Никсону сделать это), некоторые непубликовавшиеся ранее цифры об эмиграции из СССР. Расчет был на то, что эти данные могут как-то ослабить оппозицию еврейского лобби в конгрессе.

Эти цифры предварялись общим заявлением Брежнева о том, что так называемого „еврейского вопроса" в СССР не существует. Сами цифры сводились, в частности, к следующему: в 1970 году в СССР проживало 2 млн. 151 тыс. граждан еврейской национальности. Всего на 1 июня 1973 года из СССР выехало 68 тыс. человек. С января 1968 года по июнь 1973 года была рассмотрена 61 тыс. 500 заявлений евреев о выезде. Из них получили разре­шение на выезд 60 тыс. 200 человек, что составляет 97 процентов всех поже­лавших выехать; в том числе в течение пяти месяцев 1973 года было рассмотрено 11 тыс. 400 заявлений, причем удовлетворено 10 тыс. 100. В целом цифры демонстрировали значительный прогресс с эмиграцией по сравнению с предшествовавшими годами, но они лишь разожгли често­любивые устремления сенатора Джексона и поддерживавших его кругов. Эти круги, по существу, добивались невозможного в тот период: публичной капитуляции Москвы. Тихая дипломатия администрации и Москвы их не устраивала, хотя она и могла дать неплохие практические результаты. Пока­зательно, что примерно за неделю до приезда в США Брежнева Джексон выступил с требованием вообще отменить визит.

Китай недоволен „просоветским" поведением Белого дома. Прогресс в Европе

По возвращении с президентом в Вашингтон Киссинджер снова затро­нул китайскую тему. Сославшись на доверительный разговор Брежнева с Никсоном в Сан-Клементе по этому вопросу, Киссинджер сказал, что президент, действуя в духе этой беседы, поручил ему строго конфиден­циально проинформировать Генерального секретаря о секретном послании правительства Китая, которое вручил ему в Сан-Клементе китайский посол. Пекин жаловался, как сказал Киссинджер, на просоветское поведение Белого дома, учитывая итоги визита Брежнева в США, и особенно критиковал советско-американское соглашение о предотвращении ядер­ной войны.

Текст послания был примерно такого содержания: правительство КНР не может не выразить своего глубокого сожаления по поводу ядерного соглашения, которое недавно было подписано США и СССР, ибо оно вновь подтверждает линию на установление мировой гегемонии двух дер­жав. Китай никогда с этим не согласится и отвергает такую попытку. Правительство Китая в свете новых отношений, складывающихся между Китаем и США, хотело бы вместе с тем откровенно высказать прези­денту свое искреннее удивление по поводу того, что правительство США до сих пор не разгадало, что скрывается за нынешним „мирным наступлением СССР", ибо советским руководителям совсем нельзя ве­рить на слово.

Разве, например, не понятны цели, которые преследует ныне Советский Союз в Европе. Вряд ли США хотят видеть всю Западную Европу, построенную по образцу Финляндии или поставленную перед ситуацией,

Р.НИКСОН:
СОВЕТСКО-АМЕРИКАНСКИЕ ОТНОШЕНИЯ В 70-х ГОДАХ 263

когда ее единственная надежда вновь будет заключаться лишь в помощи со стороны США. К счастью, в Европе есть немало дальновидных людей, которые точно разбираются в советских намерениях.

Или вопрос о торговле. После получения от США всего того, что он хочет получить, Советский Союз развяжет беспощадную торговую вой­ну с США.

Есть немаловажный аспект, связанный и с определенным проникно­вением влияния СССР в самих США и подрыва тем самым решимости американского народа сохранять свою военную мощь на должном уровне. Это могло бы иметь опасные последствия для сохранения мира во всем мире, учитывая честолюбивые устремления советского руководства. Китай не боится этих устремлений, но хотел бы обратить внимание на это обстоя­тельство.

Правительство Китая высоко ценит принципы Шанхайского коммюнике (подписанного в дни визита Никсона в Китай. - А.Д.) и будет твердо ими руководствоваться в своих отношениях с США, которые оно желает развивать и дальше.

Вместе с тем правительство Китая оставляет за собой право выступить в соответствующий момент со своей должной оценкой соглашения, которое было недавно заключено между СССР и США.

Таково было содержание китайского послания, с которым меня ознако­мил Киссинджер с согласия Никсона.

По словам Киссинджера, Никсон обратил внимание китайского посла на основную мысль, что соглашение о предотвращении ядерной войны не направлено против „третьих стран", в том числе и против Китая.

Впоследствии в процессе обсуждения вопроса об очередной поездке помощнника президента в Пекин по приглашению Чжоу Эньлая китай­цы, как он сам рассказал мне, дали понять Белому дому, что они были бы готовы рассмотреть вопрос о заключении с США подобного согла­шения о предотвращении ядерной войны, если американская сто­рона сама проявит инициативу в этом деле. Однако президент, памя­туя свою беседу с Брежневым, не проявил интереса к намекам китай­цев.

Успех второй встречи Никсон-Брежнев оказал благоприятное воздей­ствие и на европейские дела. В июне после пяти месяцев предварительных переговоров в Вене, страны НАТО и Варшавского договора договорились начать в Вене 30 октября переговоры о взаимном сокращении вооруженных сил и вооружений в Центральной Европе. Тем временем в Хельсинки собрались 35 министров иностранных дел (европейских, а также США и Канады), чтобы начать подготовку к совещанию по безопасности и сотруд­ничеству в Европе. Тема созыва такого совещания уже давно была пред­метом обсуждения между соответствующими правительствами. Было реше­но созвать его в Женеве 18 сентября.

Таким образом, после многолетней „торговли" и споров Советский Союз и его союзники добились согласия Запада на созыв такого совещания, а США и их союзники - начала переговоров по сокращению вооруженных сил в Центральной Европе, хотя всем сторонам и пришлось пойти на определенные взаимные уступки. Начинались новые важные европейские переговорные процессы, которые, несмотря на их длительность и сложность привели в конечном счете к далекоидущим результатам, приближая окончание „холодной войны".

сугубо
264 доверительно

Никсон: „уотергейт" и советско-американские отношения

В середине июля Киссинджер, сославшись на доверительное поручение Никсона, поднял в беседе со мной вопрос об „уотергейте" и о личной позиции президента в этой связи. Заметив, что я, несомненно, обратил внимание на новую волну спекуляций о возможной отставке президента, Киссинджер сказал, что Никсон „ни при каких обстоятельствах" (он дважды повторил это) не подаст в отставку и что в Москве не должны верить этим и другим спекуляциям в будущем на этот счет. Не имеют под собой серьезных оснований и разговоры об „импичменте", отметил мой собеседник. Несмотря на имеющиеся трудности, президент твердо исходит из факта своего пребывания в Белом доме до конца срока, т. е. до 1977 года. Он намерен, однако, не просто отсиживаться, а продолжать активно вести дела, в частности в области внешней политики. Это нужно для страны. Это же лучший ответ всем критиканам.

Сейчас, по мнению президента, можно говорить не только об успешном переходе в советско-американских отношениях от конфронтации к мирному сосуществованию, но и к развитию действительного сотрудничества по ряду направлений. Вот почему Никсон придает большое значение новой советско-американской встрече в Москве в следующем году и ее заблаго­временной тщательной подготовке, как это имело место при двух других встречах.

Хочу подчеркнуть, сказал в заключение Киссинджер, что Генеральный секретарь - единственный иностранный лидер, к которому президент счел нужным обратиться по этому делу, чтобы откровенно и доверительно разъяснить ситуацию, связанную с чисто внутренними, проблемами. Этим определяется и особый характер отношений с СССР, и особая конфиден­циальность всего сказанного.

Общее улучшение советско-американских отношений стало сказываться благоприятным образом и на переговорах по ОСВ. В конце июля я передал президенту через Киссинджера официальное согласие Москвы в рамках общего вопроса об ограничении стратегических наступательных вооруже­ний рассмотреть и вопрос об ограничении численности ракет с РГЧ, с учетом предложения американской стороны (в августе Шлесинджер объявил об успешном испытании в СССР межконтинентальной баллистической ракеты с РГЧ, и Вашингтон стал проявлять интерес к этому вопросу).

Помощник президента выразил свое удовлетворение по поводу этого сообщения, заметив, что главная трудность будет, видимо, связана с проб­лемой контроля.

Здесь нельзя не отметить такой курьез наших отношений с США, когда с годами наши позиции по тем или иным вопросам диаметрально менялись. Так, в 1967 году, когда президент Джонсон предлагал нам не строить системы ПРО, мы решительно возражали, однако через несколько лет мы уже сами стали горячими поклонниками ограничения ПРО. Но тут уж высту­пил президент Рейган со своим проектом ПРО космического базирования. В результате до сих пор не полностью еще решен вопрос о ПРО.

Так случилось и с ракетами с разделяющимися головными частями. Как только такие ракеты появились у США, я предложил Киссинджеру догово­риться об отказе от таких ракет, ибо они дестабилизировали обстановку. Киссинджер отделался лишь шуткой: как. же можно запрещать то, чего все

Р.НИКСОН:
СОВЕТСКО-АМЕРИКАНСКИЕ ОТНОШЕНИЯ В 70-х ГОДАХ 265

равно нет у СССР. Однако, как показал опыт, технологическое превос­ходство в военной области ни одной стороне не удавалось долго удерживать. А появление таких ракет у обеих сторон действительно сильно дестаби­лизировало общую стратегически) обстановку и вопросы контроля приобре­ли дополнительную сложность. Вот почему обе стороны начали искать компромиссные решения в ходе переговоров по ОСВ. Мы С Киссинджером по конфиденциальному каналу продолжали активно обсуждать этот вопрос.

В начале августа в США с визитом находился японский премьер Танаки. В ходе переговоров он просил Никсона помочь убедить советское руко­водство согласиться на возвращение Японии 4 островов. Никсон ответил, как рассказал мне Киссинджер, что не хотел бы быть посредником между СССР и Японией в чисто двустороннем вопросе. Это поставило бы его в сложное положение. Киссинджер вместе с тем заметил, что, по мнению Белого дома, вообще какое-то урегулирование вопроса с островами могло бы послужить значительным импульсом для конструктивного процесса в отношениях между Японией и СССР. У них сложилось именно такое впечатление от бесед с японским премьером.

Однако это отнюдь не означает, отметил Киссинджер, что Белый дом собирается поддерживать претензии Японии на „северные территории". Об этом президент хотел бы информировать Брежнева и других советских руководителей.

Впоследствии, как известно, эта позиция США перестала быть нейтраль­ной и качнулась в пользу претензий Японии.

Киссинджер становится госсекретарем

22 августа Киссинджер позвонил мне из Сан-Клементе и сообщил, что президент решил назначить его государственным секретарем, сохранив за ним нынешнюю должность по Белому дому. Об этом будет объявлено вече­ром. Он сказал также, что мои с ним контакты (включая еженедельные ланчи или обеды) сохраняются на той же конфиденциальной основе, как это было до сих пор. Роджерс уходит в отставку с 3 сентября.

Таким образом завершился затянувшийся период различных догадок и спекуляций вокруг Киссинджера-Роджерса. Как и следовало ожидать, победителем закулисного соперничества вышел Киссинджер. Он стал пер­вым в истории США госсекретарем, который не являлся американцем по рождению (он родился в Германии и эмигрировал в США вместе с родителями).

По словам Киссинджера, недовольство Никсона Роджерсом заметно усилилось после того, как тот отказался занять пост министра юстиции, чтобы принять необходимые меры в защиту репутации администрации в связи с „уотергейтом" (Роджерс при Эйзенхауэре был первым заместителем министра юстиции и неплохо справлялся со своими обязанностями).

В целом же с точки зрения советско-американских отношений замена Роджерса Киссинджером имела положительное значение, хотя бы потому, что тем самым было покончено с запутанной в неопределенной ситуацией, когда все решалось в Белом Доме, а госсекретарь и госдепартамент многого не знали. Проще стало добиваться практического претворения в жизнь -через дипломатический аппарат госдепартамента - договоренностей, которые были достигнуты по конфиденциальному каналу.

СУГУБО
266 ДОВЕРИТЕЛЬНО

Каждый свой рабочий день, как сказал мне Киссинджер, он будет, как и прежде, начинать со встречи с президентом в Белом доме (между 8 и 9 часами утра) и обсуждать с ним основные текущие внешнеполитические проблемы. Будет также участвовать в ежедневных кратких утренних сове­щаниях основных помощников президента: это даст возможность постоянно быть в курсе не только внешних, но и внутренних дел, обсуждаемых в Белом доме. Часов с 11-12 дня он будет заниматься делами в госдепартаменте. Разумеется, будет участвовать во всех заседаниях Совета национальной безопасности, которые проходят в Белом доме под председательством президента. Причем, как помощник президента по национальной безо­пасности, он остается исполнительным секретарем Совета. В этом же качестве он будет - как и раньше - проводить встречи и совещания с руково­дителями ЦРУ и Пентагона, и делать это он будет в Белом доме, а не в госдепартаменте, что имело свое значение в системе федеральной бюрокра­тии; эти должностные лица не подчинены госсекретарю, но обязаны, по указанию президента, считаться с помощником президента по национальной безопасности. Киссинджер надеялся, что назначение его одновременно и госсекретарем усилит контроль Белого дома над всей громоздкой дипло­матической машиной США, сделает ее более оперативной. Жалованье его теперь достигло 60 000 долл. в год (повышение на 17 500 долл.).

На следующий же день я передал Киссинджеру поздравления от Брежнева и Громыко в связи с назначением его на пост госсекретаря. Попутно сообщил, что Москва не может дать согласия на публикацию части переписки между Хрущевым и Кеннеди во время кубинского кризиса (октябрь 1962 года), поскольку прошел еще сравнительно небольшой срок со времени этих событий. На самом деле Москва не хотела возможного нового всплеска антисоветских эмоций в США. По взаимному согласию, достиг­нутому значительно позже, эти документы были опубликованы лишь в 1992 году.

Тем временем, в августе американский судья Сирика вынес решение, обязывавшее Никсона предоставить все магнитофонные записи Белого дома, в которых содержались конфиденциальные разговоры президента с участниками „уотергейтского" скандала. С этого момента Никсон все боль­ше запутывался в этом деле, внимание президента постепенно переклю­чалось на внутренние события.

В связи с этим решением судьи Сирика мне вспомнился доверительный рассказ одного крупного американского бизнесмена из числа близких друзей Никсона.

Никсон попросил его съездить на ранчо к бывшему президенту Джон­сону, чтобы посоветоваться по каким-то вопросам, связанным с вьетнамской войной. Джонсон пожаловался гостю на трудности работы над мемуарами, так как у него не было подробных записей многих его бесед в Белом доме. Он отметил, что исключение составляет последний год его пребывания на посту президента, когда в Овальном кабинете был установлен тайный магнитофон, который он сам, нажатием дистанционной кнопки, включал и выключал. Записи бесед за этот период у него сохранились, и они пригодились для работы над мемуарами.

Никсон заинтересовался этим рассказом Джонсона и дал указание поставить такую же систему в президентском кабинете, поскольку также собирался писать мемуары. Однако его помощники перестарались. Зная нелюбовь и неумение Никсона обращаться с любой техникой, они не стали

Р.НИКСОН:
СОВЕТСКО-АМЕРИКАНСКИЕ ОТНОШЕНИЯ В 70-х ГОДАХ 267

делать кнопку для включения системы самим президентом, а поставили ее на автоматический режим: она сама включалась „на голос". В результате запи­сывались все беседы, в том числе и по „уотергейту", которые сам Никсон вряд ли бы стал записывать.

Надо сказать, что президент Кеннеди пользовался такой же системой скрытой записи, как и Джонсон. Это было его большой тайной. На научной конференции, состоявшейся в Москве в сентябре 1994 года, один из амери­канских участников продемонстрировал краткий отрывок записи, сделанной в Белом доме во время кубинского кризиса 1962 года. Никто из членов кабинета не знал тогда, что Кеннеди периодически вел такую запись.

6. ОКТЯБРЬ 1973 ГОДА: БЛИЖНЕВОСТОЧНЫЙ КРИЗИС

Начало войны

6 октября внезапно началась новая арабо-израильская война, которая продолжалась до 25 октября. Обе великие державы, США и СССР, оказались вовлеченными в этот конфликт одновременно и как партнеры по быстрейшему прекращению этого конфликта, и как соперники, снабжавшие оружием своих старых „клиентов".

Здесь нет нужды подробно повторять весь ход войны, он достаточно хо­рошо известен. Остановимся поэтому в хронологическом порядке на основ­ных событиях, в которых отчетливо проявилось противоречивое взаимо­действие между Вашингтоном и Москвой в тот период.

Рано утром 6 октября мне позвонил из Нью-Йорка Киссинджер и, сославшись на опасное развитие событий на Ближнем Востоке, попросил передать в Москву прямо по телефону следующее: от имени президента он просит заверить советское руководство в том, что США, как и СССР, в равной степени заинтересованы в предупреждении новой крупной военной вспышки на Ближнем Востоке, и что США не ведут какой-либо игры с нами, а исходят из необходимости кардинальных действий, чтобы ситуация на Ближнем Востоке не вышла из-под контроля.

Спустя несколько часов он снова позвонил и сообщил, что начались военные действия Египта и Сирии против Израиля по всей линии перемирия 1967 года на Суэце и на Голанских высотах. В связи с предполагаемым созывом Совета Безопасности ООН Киссинджер, со ссылкой на Никсона, обратился с предложением дать срочные указания представителю СССР в ООН занять в Совете Безопасности пока сдержанную позицию, не становясь целиком, как обычно, на сторону „своих клиентов". США, которые посту­пают также, имеют в виду предложить там проект резолюции, призыва­ющей к прекращению огня и к восстановлению линии перемирия, а также предусматривающей создание комиссии по установлению фактов.

Москва ответила быстро. „Советское правительство, - говорилось в ответе, - получило сообщение о начале военных действий на Ближнем Востоке одновременно с Вами. Принимаем все возможные меры к выясне-

СУГУБО
268 ДОВЕРИТЕЛЬНО

нию действительного положения в этом районе, поскольку поступающие сведения носят крайне противоречивый характер... Мы обдумываем сейчас, как и Вы, возможные шаги, которые следует предпринять. В скором вре­мени надеемся вновь связаться с Вами на предмет возможного согласования действий".

Примерно одновременно информация о начале военных действий посту­пила в Москву из Каира и Дамаска с той, однако, разницей, что в ней утверж­далось, будто военные действия начаты Израилем.

В течение двух дней - с 6 по 8 октября - происходил интенсивный обмен мнениями между Брежневым и Никсоном по конфиденциальному каналу. Брежнев, по существу, уходил от созыва Совета Безопасности, делая упор на том, что агрессором в принципе давно является Израиль, удерживающий много лет захваченные им арабские земли. „В этой связи, - писал Брежнев Никсону 7 октября, - на наш взгляд, было бы весьма важным, если бы со стороны Израиля последовало ясное, без всяких оговорок, заявление о его готовности уйти с оккупированных им арабских территорий, имея в виду, что одновременно гарантировалась бы безопасность Израиля, как и других стран региона. Что здесь может быть неприемлемым для Израиля?" Брежнев отвергал также отвод войск на линию перемирия 1967 года, так как арабские страны не могут, дескать, опять отдавать Израилю вновь отвоеванные у него арабские территории.

Надо сказать, что в первые дни конфликта Москва находилась под сильным нажимом Каира и Дамаска, выступивших против передачи дела в ООН, ибо они надеялись на успех в военных действиях. Брежнев фактически шел у них на поводу. Показательно, что именно в этот момент Никсон выразил в письме Брежневу надежду, что возникший конфликт „не разру­шит многое из того, что с такими взаимными усилиями достигнуто в советско-американских отношениях". Видимо, президент не был еще тогда уверен в окончательном и быстром исходе войны в пользу Израиля.

Усилия США были вначале направлены на то, чтобы не допустить военного поражения Израиля, а затем, когда ход военных действий повер­нулся в пользу Израиля, закрепить этот успех и обеспечить себе руково­дящую роль в ближневосточных делах.

В конце концов, была достигнута договоренность о созыве Совета Безопасности, но пока без внесения какой-либо резолюции, лишь одни дебаты. 10 октября Брежнев сообщил Никсону, что после консультаций с руководителями Египта и Сирии он не возражает против принятия Советом Безопасности резолюции о прекращении огня.

Дело в том, что к этому времени на фронте боевых действий израильская армия в основном остановила наступление арабских войск (а советские военные эксперты стали склоняться в своих оценках в пользу Израиля). Поэтому советское руководство убеждало Садата пойти на прекращение огня и постараться удержать за собой те территории, которые арабам удалось отвоевать у израильтян. Садат то соглашался, то был против, настаивая на большем. С учетом этих колебаний и общей нестабильности в поведении египетского лидера Брежнев, выступая в пользу прекращения огня избегал в то же время вопроса о взаимном отводе войск на линию перемирия, подменяя его призывом добиться общего урегулирования „на основе освобождения всех арабских земель".

В последующие дни продолжался оживленный диалог между Москвой и Вашингтоном по конфиденциальному каналу. От имени президента

Р.НИКСОН:
СОВЕТСКО-АМЕРИКАНСКИЕ ОТНОШЕНИЯ В 70-х ГОДАХ 269

Киссинджер заявил 12 октября для передачи в Москву, что США не будут посылать свои войска на Ближний Восток, если и СССР не сделает этого. В ответ на наш запрос Киссинджер отрицал сообщения о резко усилива­ющихся в последние дни военных поставках США Израилю.

Одновременно между Москвой и Вашингтоном шла дискуссия насчет резолюции Совета Безопасности. 13 октября Киссинджер сообщил мне, что Садат, по только что полученной ими информации, „решительно против простой резолюции о прекращении огня". Он утверждает, что никогда не давал русским согласия на такую резолюцию. В этих условиях президент считает, сказал Киссинджер, что США не будут больше предпринимать каких-либо усилий по линии Совета Безопасности. Пусть события развива­ются своим чередом. С учетом этого президент вынужден пересмотреть обязательство проявить сдержанность в отношении американских военных поставок Израилю и действовать в зависимости от фактического состояния и темпов советских военных поставок арабам.

Поздно вечером Киссинджер позвонил мне по конфиденциальному теле­фону и сказал: „Белый дом по-прежнему поддерживает прекращение огня на фактически занимаемых позициях (к этому времени кое-где израильтяне потеснили арабов. - А.Д.). Возможна в крайнем случае дополнительная ссылка в проекте резолюции на последующий вывод войск в соответствии с резолюцией 242 Совета Безопасности. На другое, а именно на ссылку на границы 1967 года мы не пойдем, даже если это будет означать столкновение с арабами и с Советским Союзом".

Надо сказать, что Садат допустил грубейшую политическую и стратеги­ческую ошибку, не согласившись на прекращение огня, ибо это обернулось для него через несколько дней военной катастрофой.

На другой день в Белом доме после окончания церемонии провозгла­шения Форда вице-президентом Никсон отвел меня в сторону и сказал следующее: „Прошу передать Брежневу, что нас провоцируют в США, чтобы сорвать разрядку. Многие хотели бы видеть именно такой исход. Но нам нельзя поддаваться на такие провокации, ибо от этого зависит слишком многое, что важно для судеб наших двух народов. Передайте Генеральному секретарю, что я не поддамся этому нажиму и выполню свою часть обязательств, взятых перед советским руководством".

В эти же дни сенатор Фулбрайт, сторонник хороших отношений с СССР, известный своими проарабскими симпатиями, сообщил мне, сославшись на закрытый брифинг в Белом доме для лидеров конгресса, что, по оценкам Пентагона, очень скоро Израиль, получив большие поставки оружия из США, начнет свое контрнаступление и, несомненно, отбросит арабов в считанные дни опять за Суэцкий канал. (По„воздушному мосту", который срочно организовали США, в Израиль было переброшено военной техники и боеприпасов на сумму в 2,2 млрд. долл.)

Фулбрайт считал необходимым убедить „недалекого Садата" принять резолюцию Совета Безопасности о прекращении огня и о последующих переговорах. Это позволило бы США и СССР выступить совместно, что, в свою очередь, способствовало бы признанию мирового значения разрядки в советско-американских отношениях, а не подрыву ее, как сейчас стремятся всеми силами это сделать произраильская агентура и все антисоветские круги в США.

Киссинджер информировал нас о начале воздушной переброски амери­канского оружия Израилю, которая будет возрастать по мере продолжения

СУГУБО
270 ДОВЕРИТЕЛЬНО

войны. Белый дом будет готов полностью прекратить все поставки оружия после прекращения огня, если советская сторона поступит также (администрация США, как видно, ужесточала свои условия).

Москва в ответ призвала не предпринимать пока таких шагов или по крайней мере не предавать их широкой огласке. Одновременно продолжался советско-американский диалог относительно возможного содержания резо­люции Совета Безопасности.

С учетом того, что события вступали в решающую фазу, в том числе и в наших переговорах с Вашингтоном, я послал в Москву предложение (с одоб­рения Киссинджера): срочно пригласить Киссинджера в Москву для обсуж­дения всего комплекса вопросов и для совместного поиска выхода из создавшейся опасной ситуации. На другой же день Брежнев прислал такое приглашение.

20 октября Никсон сообщил Брежневу, что „Киссинджер полностью уполномочен мною вести переговоры и обязательства, которые он может дать в ходе бесед с Вами, целиком мною поддерживаются".

Как видно из мемуаров Киссинджера, это был тот редкий случай, когда он не хотел иметь таких полных полномочий, ибо это мешало ему маневри­ровать и тянуть время в переговорах в Москве в ожидании дальнейших успехов Израиля в боях с арабами.

Киссинджер прилетел в Москву 20 октября (я сопровождал его). В ходе его однодневного визита была достигнута договоренность выступить с совместным проектом резолюции Совета Безопасности ООН, которая призвала бы к немедленному прекращению огня и выполнению резолюции 242 от 1967 года.

Как позже стало известно, когда Киссинджер уже находился в Москве, он неожиданно получил указание Никсона устно сообщить Брежневу, что пре­зидент готов к тому, чтобы они лично как лидеры двух великих держав вме­шались с целью совместно определить соответствующий курс действий, ко­торый привел бы к справедливому урегулированию конфликта. Киссинджер фактически не выполнил этого важного распоряжения президента, ограни­чившись согласованием текста проекта резолюции Совета Безопасности.

Перед вылетом из Москвы Киссинджер пообещал Брежневу постараться убедить израильтян согласиться с быстрым прекращением огня. Чего не знал Брежнев, так это того, что при прямом попустительстве администрации США (это признается в мемуарах Киссинджера) Израиль отнюдь не торо­пился выполнять резолюцию Совета Безопасности о прекращении огня, по­скольку хотел завершить окружение одной из египетских армий. Фактичес­ки речь шла о преднамеренном нарушении этого соглашения в самом его начале. Известный американский историк Р.Гартхофф, используя свиде­тельства самого Киссинджера, приходит к выводу, что его поведение было -.приглашением к нарушению" соглашения о прекращении огня. Сам Киссинджер впоследствии одобрительно отзывался о действиях израильтян. Неясно только, был ли президент Никсон в курсе всех этих маневров своего госсекретаря.

На базе договоренностей с Киссинджером в Москве Совет Безопасности 22 октября принял известную резолюцию № 338. Она призывала „все сто­роны, участвующие в нынешних боевых действиях, прекратить всякий огонь, а также прекратить все военные действия немедленно, не позже, чем в течение 12 часов с момента принятия настоящего решения, с оставлением войск на занимаемых ими сейчас позициях; начать немедленно после прекра-

Р.НИКСОН:
СОВЕТСКО-АМЕРИКАНСКИЕ ОТНОШЕНИЯ В 70-х ГОДАХ 271

щения огня практическое выполнение резолюции 242 Совета Безопасности от 22 ноября 1967 года во всех ее частях".

Последним пунктом Совет постановил „начать немедленно и одновре­менно с прекращением огня переговоры между заинтересованными сторонами под соответствующей эгидой, направленные на установление справедливого и прочного мира на Ближнем Востоке". (В конфиденциаль­ном документе, парафированном Киссинджером и Громыко, „под эгидой" подразумевалось активное участие СССР и США в начале и в ходе пере­говоров.)

В тот же день стороны, вовлеченные в конфликт, заявили о намерении прекратить огонь в заранее намеченное время (о соответствующем наме­рении Садата, которое он сообщил нам, мы информировали Белый дом).

Киссинджер ведет двойную игру

Казалось, что все идет к мирному завершению. Однако пик кризиса еще был впереди. Ретроспективно следует признать, что в этом кризисе сыграла неблаговидную роль личная дипломатия Киссинджера, который вел свою собственную сложную игру.

Цель этой игры, впрочем, вскоре стала ясна: помочь Израилю, а также убедить арабов, что только США смогли приостановить победное наступление Израиля, а значит, только США могут стать естественным единоличным спонсором необходимых арабо-израильских переговоров. Влияние же Советского Союза на Ближнем Востоке при этом серьезно подрывалось. США приобретали доминирующие позиции в ближневосточ­ной дипломатии, причем фактически признавалась ключевая роль во всем этом самого госсекретаря США.

Вопреки резолюции Совета Безопасности и обязательствам о немедлен­ном прекращении огня израильские войска вышли к Суэцкому каналу в расчете полностью уничтожить Третий египетский корпус, который еще находился на восточном берегу канала.

Ситуация достигла такого накала, что 23 октября по линии прямой связи Брежнев с возмущением сообщил Никсону: „Г-н президент! Израиль грубо нарушил решение Совета Безопасности о прекращении огня на Ближнем Востоке. Мы в Москве поражены, что договоренность, которая была достиг­нута всего лишь два дня тому назад, фактически взорвана этой акцией израильских руководителей. Почему Израилем допущено вероломство -Вам виднее. Мы видим единственную возможность исправить положение и выполнить договоренность - заставить Израиль немедленно подчиниться решению Совета Безопасности... Слишком многое поставлено на карту - не только на Ближнем Востоке, но и в наших отношениях".

В тот же день Никсон ответил, что они берут „на себя полную ответст­венность за то, чтобы осуществить полное прекращение военных действий со стороны Израиля". Однако, по его информации, ответственность за имев­шее место нарушение огня лежит на египтянах. Он призвал взаимно воздей­ствовать и на израильтян, и на египтян. „Мы с Вами достигли исторического урегулирования... и мы не позволим, чтобы оно было взорвано".

В течение всего дня 23 октября проводились срочные советско-амери­канские консультации, чтобы добиться сближения позиций на вновь созы­ваемом заседании Совета Безопасности. В тот же день Брежнев вторично

СУГУБО 272 ДОВЕРИТЕЛЬНО

обратился к Никсону с предложением добиться немедленного прекращения военных действий Израилем. Египет готов это полностью сделать со своей стороны, подчеркивал он.

В эти дни Садат находился в полной растерянности. Я был в Москве, участвовал в заседаниях Политбюро, посвященных этому кризису, и был свидетелем того, как Садат по специальному телефону буквально умолял Брежнева сделать все, чтобы „спасти его и египетскую столицу, которую уже окружают израильские танки". Когда же Брежнев связался по прямому проводу с нашим главным военным советником в Каире, то тот ответил, что Садат „совсем потерял голову", когда узнал, что несколько израильских танков перешли Суэцкий канал, которые, однако, вскоре ушли обратно. Короче, непосредственно Каиру угрозы не было. Но создалось действитель­но тяжелое положение с одним из корпусов египетской армии, который был окружен израильтянами в районе Суэцкого канала и находился под угрозой полного уничтожения, если бы соглашение о прекращении огня не стало выполняться. Именно вокруг этого и развернулись основные события.

Совет Безопасности - при поддержке и СССР, и США - принял 23 октяб­ря резолюцию № 339, которая, в частности, подтверждала „свое решение о немедленном прекращении всякого огня и всех военных действий" и требовала, чтобы „войска сторон были возвращены на те позиции, которые они занимали в момент, когда прекращение огня вступило в силу"...

Однако Израиль продолжал свои военные операции. Брежнев в новом обращении к Никсону подчеркивал, что израильские войска продолжают боевые действия на западном и восточном берегах Суэцкого канала, „спустя лишь несколько часов после второй резолюции Совета Безопасности о немедленном прекращении огня". Выражалась уверенность, что у президен­та есть возможность воздействовать на Израиль, чтобы он прекратил нарушение новой резолюции Совета. По существу же, у советского руко­водства осталось не так уж много реальных возможностей, чтобы повлиять на ход событий. Это, конечно, подхлестывало эмоции.

В ответ Никсон в общей форме сообщал о принятых мерах воздействия на Израиль и получении официальных заверений из Тель-Авива.

Советское правительство 24 октября предупредило Израиль „о самых тяжелых последствиях, которые повлечет продолжение его агрессивных действий против Египта и Сирии".

В тот же день вечером Брежнев после бурного заседания Политбюро направил новое послание Никсону, в котором подчеркивалось, что Израиль продолжает игнорировать решения Совета Безопасности о прекращении огня и что его войска ворвались в Суэц. „Тем самым он нагло бросает вызов и СССР, и США, поскольку именно на нашей с Вами договоренности зиждятся решения Совета Безопасности... Мы вносим конкретное предложе­ние - давайте вместе, СССР и США, срочно направим в Египет советские и американские воинские контингенты для обеспечения решений Совета Безопасности... Скажу прямо, если бы Вы не сочли возможным действовать совместно с нами в этом вопросе, то мы были бы поставлены перед необ­ходимостью срочно рассмотреть вопрос о принятии нами соответствующих шагов в.одностороннем порядке. Допустить произвол со стороны Израиля мы не можем. У нас есть с Вами договоренность, которую мы высоко це­ним, - действовать сообща. Давайте реализуем эту договоренность на конкретном примере в сложной ситуации. Это будет хороший образец наших согласованных действий в интересах мира".