Это обращение Брежнева последовало за докладом главного советского военного советника из Египта о том, что израильтяне окружили Третий корпус египетской армии и что корпусу грозит полное уничтожение, если не последует прекращение огня. Вызывающее поведение Израиля быстро воскресило забытые было у нас в Москве подозрения насчет Никсона и особенно Киссинджера и свойственной им, дескать, „двойной игры" в отношениях с СССР, особенно в ближневосточных делах, ибо никто в советском руководстве не верил, что Израиль может „ослушаться Вашингтона". Короче, в Кремле забушевали страсти, и было решено проверить искренность обещаний Никсона „действовать совместно". Одновременно было решено провести маневры с участием авиации в Закавказье. Однако всерьез об односторонней интервенции советских войск в Москве и не думали, так как наша масштабная операция неизбежно вызвала бы серьезный конфликт с США, да она потребовала бы и большой подготовки. Конечно, никто в Москве не планировал такой сценарий, а надеялись поднажать на США в пользу совместных действий по прекращению конфликта.
Любопытный момент. Как рассказал мне впоследствии ВТрубяков, помощник министра, сопровождавший Громыко на это заседание Политбюро, наиболее агрессивную позицию занимал министр обороны Гречко. Он настаивал даже на какой-то „символической демонстрации присутствия" наших войск в Египте. Против этого категорически возражал Косыгин. Его поддержал Громыко. Брежнев, который вообще занимал осторожную позицию в этом конфликте, также выступил против какой-либо вовлеченности наших войск в сам конфликт.
На этом и порешили. Было подготовлено и одобрено упомянутое выше обращение Брежнева к Никсону, но в нем не было фразы „о возможном принятии нами мер в одностороннем порядке". Как и когда она появилась -до сих пор мне точно неизвестно, ибо основных участников заседания сейчас нет в живых. Возможно, это было результатом отчаянного обращения Садата к Брежневу в последний момент.
Киссинджер нервозно воспринял это послание, которое я передал ему (я к тому времени вернулся из Москвы). Через пару часов после вручения этого послания Киссинджер позвонил мне и сказал, что Никсон приказал срочно созвать в Белом доме совещание. Президент надеется, сказал он, что Генеральный секретарь подождет его ответа, который будет дан после совещания, и что до этого СССР не предпримет шагов в одностороннем порядке, ибо в противном случае могла бы возникнуть весьма серьезная ситуация, которую обе стороны, несомненно, хотят избежать.
Утром 25 октября Никсон ответил: „...Я согласен с Вами, что наша договоренность действовать совместно в пользу мира имеет величайшее значение и что нам надо осуществлять эту договоренность в сложной обстановке. Должен Вам сказать, однако, что Ваше предложение в отношении специфичного характера совместных действий, а именно о посылке советских и американских воинских контингентов в Египет является неподходящим в нынешних условиях.
У нас нет информации о том, что прекращение огня сейчас существенно нарушается. При этих обстоятельствах мы должны рассматривать Ваше заявление об односторонних действиях как вызывающее серьезнейшую озабоченность и могущее вызвать непредсказуемые последствия... Я готов совместно с Вами немедленно увеличить нынешние силы по наблюдению за перемирием. Я был бы готов пойти на то, чтобы в указанные группы по
СУГУБО 274 ДОВЕРИТЕЛЬНО
наблюдению за перемирием было включено какое-то количество американского и советского персонала, однако, не в виде боевых сил. Если это то, что Вы имеете в виду под контингентами, то мы можем это рассмотреть".
В войсках США введена повышенная боеготовность
Вскоре после вручения нам этого послания президента по американскому радио стали передавать сообщения со ссылкой на правительственные источники (но это не было прямое официальное сообщение правительства США) о введении в войсках повышенной боевой готовности. Сначала ссылок на нас не делалось, но потом стали сообщать, что Москва грозилась послать в район конфликта свои войска для навязывания перемирия, если даже США и не присоединятся к такому шагу. Сообщалось о перемещениях советской авиации. Подчеркивалось в этой связи, что Белый дом отказался уступить советскому нажиму, и именно поэтому был отдан приказ о повышении боеготовности американских войск. Тема относительно „твердости" Белого дома подавалась в контексте принятия мер по сдерживанию советского военного вмешательства в ближневосточный конфликт.
Должен откровенно сказать, что у меня эти сообщения - в отличие от кубинских событий 1962 года - вызвали не тревогу, а, скорее, негодование. Поэтому я позвонил Киссинджеру по прямому телефону и в резком тоне (необычном для наших личных отношений) стал настаивать на объяснениях, тем более, что в наших с ним беседах он не делал даже намеков на возможность такой акции со стороны США. Я подчеркнул, что поведение Белого дома явно противоречит духу переговоров, которые сам Киссинджер недавно вел в Москве, и что мне непонятно, зачем они создают впечатление, будто возник опасный военный кризис между США и СССР. Ведь сам же президент только что предлагал Брежневу совместно рассмотреть ситуацию.
Киссинджер оправдывался, утверждал, что „Москве не следует воспринимать" распоряжение о повышенной готовности вооруженных сил в качестве враждебного акта американского правительства, и что оно в основном определяется внутренними соображениями. Завтра же, заверил он, это распоряжение будет отменено. Больше того, об этом мне можно от его имени уже сейчас срочно сообщить лично Брежневу (действительно, распоряжение было 26 октября отменено).
Госсекретарь не уточнял, что он имел в виду под „внутренними соображениями".
Примерно такой же довольно напряженный разговор повторился и вечером того же дня, когда мы с Киссинджером случайно встретились на какой-то премьере в Центре искусств имени Д.Кеннеди (и это во время „тревоги"!). Невольным свидетелем этого разговора стал Дон Кендалл, президент компании „Пепси-кола", которого мы оба хорошо знали*.
Бывший заместитель госсекретаря Иглбергер, близкий к Киссинджеру человек, дал недавно такое толкование его поведению. Администрация Никсона к этому времени из-за "Уотергейта" потеряла почти все свое влияние в конгрессе и стране. Поэтому, указывает Иглбергер, Белый дом не мог рассчитывать на какую-либо поддержку идеи о посылке американских войск на Ближний Восток в случае обострения обстановки вокруг арабо-израильского конфликта. Киссинджер и решил сблефовать с объявлением о приведении американских вооруженных сил в состояние повышенной готовности. Киссинджер и Иглбергер считают, что это предотвратило посылку советских войск в этот район.
