Победа Искандера над Дарием и смерть Дария

 

Круговой своей чаши, о кравчий, огнем

Дай сиянье всему. Я мечтаю о нем:

 

Этот пламень сжигает в рубиновой чаше

Все печали, что в сердце мы приняли наше.

 

* * *

 

Хоть на этой земле нам отраден привал,

К торопливости все же нас кто-то призвал.

 

Две калитки в саду, столь отрадном для взора,

Но железного нет на калитках затвора.

 

Ты, в калитку войдя, оглядись. Впереди

Есть другая калитка. Побудь - и уйди.

Не безмерно люби ароматную розу,

Неизбежной разлуки припомни угрозу.

 

Береги свой счастливый, свой нынешний день.

Все былое - ничто. Все грядущее - тень.

 

Этот путь не для радости нам назначали,

А, быть может, для горести и для печали.

 

Пригласили на свадебку ослика - он

И воды натаскал и мешком нагружен.

 

* * *

 

Вот что этому вслед стихотворцем радивым

Было явлено всем в его слове правдивом:

 

Светлый день отснял и покровом густым

Скрыл его полыханье полуночный дым,

 

И луною, чтоб радовать смертные очи,

Приукрасился сумрак спустившейся ночи.

 

На переднем краю всех частей войсковых

До утра были зорки глаза часовых.

 

Караулы кружили, как жерновы. В скалах

Куропатки кричали. Немало усталых,

 

В тяжкой дреме узрев боевого слона,

Застонав, пробуждались от страшного сна.

 

Отдыхало бойца распростертое тело,

Но забвенье к нему все ж прийти не хотело.

 

И молились в тиши все войска, чтоб текла,

Бесконечно текла полуночная мгла,

 

Чтобы день заслонила она им собою,

Чтобы долго не звал он их к новому бою.

 

А цари размышляли, томительный гнев

Друг на друга в безмолвии преодолев:

 

"День взойдет, о своем вспомнив светлом начале,

Чтоб от черного белое мы отличали, -

 

И мы рядом поедем.. На кратком пути

К примерению путь мы сумеем найти.

 

Повод к поводу, между войсками по лугу

Проезжая, мы дружбу изъявим друг другу".

 

Но советники Дарию дали совет,

Угасивший благого намеренья свет.

 

Не воспринял никто столь возможного блага.

Царь услышал: "Сражайся! Победна отвага!

 

Ведь румиец поранен. В борении с ним

Превосходство бесспорное мы сохраним.

 

Выйдем завтра на бой. И в сраженье упорном

Всех уложим румийцев на поле просторном".

 

Так сказали одни, а другие мужи

Предлагали дорогу уловок и лжи.

 

Два злодея за битву свой подали голос:

"Не падет ни один с повелителя волос!"

 

Но и царь Искендер под луной, в тишине,

По-иному подумал о завтрашнем дне.

 

Может статься, что двух полководцев дорога

Его храбрости - все ж неплохая помога.

 

И открыл он соратникам душу свою:

"День взойдет, и мы завтра в Мосульском краю,

 

Вновь приступим к достойному славному бою,

Мышцы нашей души укрепляя борьбою.

 

Если мы победим - мы над миром царим.

Если Дарий - то царство возглавится им.

 

Судный день всем живущим неведом грядущий,

Все ж на завтра его нам назначил всесущий",

 

И лежали бойцы, видя страшные сны,

Предвещаньем и ужасом темным полны.

 

Двери света раскрылись над ближней горою,

И блеснула вселенная новой игрою:

 

Просо звезд замесив, мир украсивши наш,

Испекла она в небе горячий лаваш.

 

И войска задрожали, что тяжкие горы,

И в смятенье пришли все земные просторы.

 

Царь из рода Бахмана, восстав ото сна,

Чтоб удача была ему в руки дана,

 

Чтоб для боя ни в чем не сыскалось помехи, -

Осмотрел все колчаны, щиты и доспехи.

 

Сотни гор из булата воздвиг он, и клад

Он решил сохранить между этих оград.

 

Кончив с правым крылом, озаботился левым:

И оно для врага станет смерти посевом.

Крылья в землю вросли. Был придержан их пыл.

Недвижим был железный, незыблемый тыл.

 

Царин стал в сердцевине отряда, и, вся,

Возвышалось над ним знамя древнего Кея.

 

Искендер взял на бой свой нетронутый меч;

К смертной схватке сумел он его приберечь.

 

Всем храбрейшим, овеянным воинской славой,

Приказал он идти у руки своей правой.

 

Многим лучникам, левой стрелявшим рукой,

Быть он слева велел. И порядок такой

 

Он назначил для тех, кто и службой примерной

И всей силой - охраною был ему верной:

 

Вкруг него встать стеною, - не то, что вчера.

Был он - словно булат, был он - словно гора

 

Огласился простор несмолкаемым криком.

Небеса возвестили о гневе великом.

 

Зарычала труба, как встревоженный лев.

Смелый змей заплясал. И заплакал напев

 

Исступленно вопящего тюркского ная,

Все сердца страшной дрожью дрожать заставляя.

 

На слонах загремели литавры, - и в Нил

Не один, ужаснувшись, нырнул крокодил.

 

Завопила труба, - и у лучников многих

На бегу подкосились от ужаса ноги.

 

Грозный треск от пустых барабанов пошел,

И качнулись все горы, зазыблился дол.

 

Копья были в жару, - и, как будто в недуге,

Чтобы воздух глотнуть, пробивали кольчуги.

 

Ливень стрел стал неистов и был он таков,

Что про дождь свой забыла гряда облаков.

 

Два кровавые моря взыграли. Повсюду

Видел воин тюльпанов багряную груду.

 

О циновке своей многоцветной земля

Позабыла, по ветру ее распыля.

 

Ртуть мечей засверкала в клубящейся мути,

Разбегались бойцы с торопливостью ртути.

 

Столько копий булатных вонзилось в тела,

Что в горах за скалою дрожала скала.

Так, врубаясь, мечи скрежетали от злости,

Что рассыпались гор загремевшие кости.

 

Столько стрел в колесо небосвода вошло,

Что оно быть поспешным уже не могло.

 

Так стремились к устам остроклювые дроты,

Что устам и дышать уж не стало охоты.

 

Стали копья шипами запретных оград.

А щиты - словно тесный тюльпановый сад.

 

Всех настиг Судный день, страшный День воскресенья!

И не стало исхода, не стало спасенья.

 

Столько всадники яростных бросили стрел,

Что швыряли колчан: он уже опустел.

 

И тела громоздились потомков Адама,

И работала смерть, и быстра и упряма.

 

О себе на побоище каждый радел.

Кто подумал о том, сколько брошенных тел!

 

Кто в одежде печали готовится к бою?

Только синий кафтан под кольчугой иною.

 

Речь прекрасная, помню, была мне слышна, -

Кто-то мудрый сказал: "Смерть на людях красна".

 

Смерть убьет одного, а заплачет весь город.

Разорвет на себе он в отчаянье ворот.

 

А весь город умрет где-то там вдалеке, -

И никто не заплачет в глубокой тоске.

 

Столько мертвых простерлось на горестном лоне,

Что пред страшной преградою пятились кони.

 

И на Тигре кровавом, как желтый цветок,

Отраженного солнца качался челнок.

 

Но румийские копья в сраженье сверкали

Горячей, чем заката багряные дали.

 

Меч иранский, сражаясь, так жарко сверкал,

Что согрел сердцевину насупленных скал.

 

Так враги развернули меж грома и гула

Судный день на прекрасной равнине Мосула!

 

Рассыпались отряды иранцев, и прах

Всю равнину покрыл. Был один шахиншах.

 

 

Позабыло о нем его войско. Упорно

Продолжалась борьба. В поле стало просторно.

 

Нелюбим был придворными Дарий - и он

Их заботою не был в бою окружен.

 

И внезапно, мечами ударив с размаху,

Нанесли двое низких ранение шаху.

 

Наземь Дарий повергся. Его не спасут,

Над смятенной землей Страшный начался суд.

 

Сотрясая простор, пало дерево Кея.

Тело, корчась, лежало, в крови багровея.

 

Тело мучилось в горе, в нежданной беде.

Светоч с ветром не в дружбе, - они во вражде.

 

Поспешили убийцы к царю Искендеру

И сказали: "Мы приняли должную меру.

 

Мы зажгли наше пламя, не хмурь свою бровь,

Для тебя мы властителя пролили кровь.

 

Лишь удар нанесли, - и прошло его время.

Он целует теперь твое царское стремя.

 

На него погляди, больше нет в нем огня,

Омочи его кровью копыта коня.

 

Мы исполнили все, что тебе обещали,

Ты нам повода также не дай для печали:

 

Передай в наши руки обещанный клад,

Мы стоим в ожидании щедрых наград".

 

Искендер, увидав, что два эти злодея

На убийство владыки пошли, не робея,

 

Что при них и ему безопасности нет, -

Пожалел, что он дал им свой царский обет.

 

Каждый мощный, узрев, что с ним равный во прахе,

Неизбежно пребудет в печали и в страхе.

 

И спросил Искендер: "Изнемогший от ран,

Где простерт покровитель народов и стран?"

 

И злодеи туда привели государя,

Где ударом злодейским повержен был Дарий.

 

Искендер не увидел, взглянувши вокруг,

Ни толпы царедворцев, ни стражи, ни слуг.

 

 

Что пришел шахиншаху конец, - он увидел,

Что во прахе был кейский венец, - он увидел.

 

Муравьем был великий убит Соломон!

Перед мошкой простерся поверженный слои!

 

Стал подвластен Бахман змея гибельным чарам.

Мрак над медным раскинулся Исфендиаром.

 

Феридуна весна и Джемшида цветник

Уничтожены: ветер осенний возник!

 

Где наследная грамота, род Кей-Кобада!

Лист летит за листом, - нету с бурею слада!

 

И спешит Искендер,: вмиг покинув,седло,

К исполину во прахе и хмурит чело,

 

И кричит он толпе подбежавших придворных:

"Заточить полководцев, предателей черных,

 

Нечестивцев, кичливых приспешников зла,

Поразивших венчанного из-за угла!"

 

И склонился к царю, как склоняются к другу,

Расстегнул он его боевую кольчугу,

 

Головы его мрак на колен своих свет

Положил, - и такому участью в ответ

 

Молвил Дарий, открыть своих глаз уж не в силах:

"Встань из крови и праха. Не чувствую в жилах

 

Животворного пламени. Пробил мой час.

Весь огонь мой иссяк. Мой светильник погас.

 

Так ударил мне в бок свод небесный недобрый,

Что глубоко вдавил и разбил мои ребра.

 

О неведомый витязь, свой бок отстрани

От кровавого бока. Ушли мои? дни,

 

И разодран мой бок наподобие тучи"

Все ж припомни мой меч смертоносный, могучий...

 

Ты властителя голову трогать не смей

И не смейся: судьба: насмеялась над ней.

 

Чья рука протянулась, дотронуться смея,

До венца, - до наследья великого Кея?

 

Береги свою длань. Еще светится день,

Погляди: это - Дарий... не призрак, не тень.

 

 

Небосвод мой померк, день мой бледный недолог,

Так набрось на меня ты лазоревый полог.

 

Не гляди: кипарис распростертый ослаб.

Не взирай на царя, - он бессильней, чем раб.

 

Не томи состраданьем: я в узах. Я пленный.

Лишь в молитве меня поминай неизменной.

 

Я - венец всей земли. Смертной муки не множь:

Если я задрожу, - мир повергнется в дрожь.

 

Уходи! И, заснув, я все связи нарушу.

Праху - тело отдам, небесам - свою душу.

 

Смерть близка. Не снимай меня с трона, - взревет

Страшной бурей вращающийся небосвод.

 

Истекает мой день... Уходи! Хоть мгновенье

Одиночества дай... Мне желанно забвенье.

 

Если вздумал венец мой, себе на беду,

Ты похитить, - помедли! Ведь я отойду.

 

А когда отрешусь я от мира, - ну что же!

Унесешь мой венец, мою голову - тоже".

 

Искендер застонал: "О великий! О шах!

Близ тебя - Искендер. Пал зачем ты во прах?

 

Почему к твоему я припал изголовью

И забрызган твой лик твоей царскою кровью?

 

Но к чему эти жалобы? Все свершено!

Что стенанье? Тебе не поможет оно!

 

Если б к звездам поднялся челом ты венчанным,

Я служеньем служил бы тебе неустанным.

 

Но у моря - ко мне снисходительным будь! -

Я стою в волнах крови, в крови моя грудь.

 

Если б я заблудился иль было б разбито

На пути роковом Вороного копыто, -

 

Может статься, твой вздох не терзал бы меня.

И такого не знал бы я страшного дня...

 

Я клянусь! Я творцу открывал свою душу.

Я сказал, что я смерть на тебя не обрушу.

 

Но ведь камень внезапный упал на стекло.

Нет ключа от спасенья. Несчастье пришло.

 

Ведь остался из отпрысков Исфендиара

Ты один! О, когда бы мгновенна и яра

Смерть меня сокрушила, и я бы притих

С побледневшим челом на коленях твоих!

 

Но напрасны моления! Ранее срока

Мы не вымолим смерти у грозного Рока.

 

Каждый волос главы наклоненной твоей

Сотен тысяч венцов мне милей и ценней.

 

Если б снадобье было от гибельной раны,

Я нашел бы его, - все объехал бы страны.

 

Да исчезнут все царства! Да меркнет их свет,

Если Дария больше над царствами нет!

 

В кровь себя истерзай над престолом, который

Опустел, над венцом, что не радует взоры!

 

Да исчезнет навек смертоносный цветник!

Весь в шипах садовод. Он в крови, он поник!

 

Грозен мир. Ниспровергнут безжалостно Дарий

Подавая нам дар, яд скрывает он в даре.

 

Нету силы помочь кипарису. И плач

Я вздымаю. Заплачь, мое сердце, заплачь!

 

В чем желанье твое? Подними ко мне вежды.

Что пугает тебя? Что дарует надежды?

 

Прикажи мне любое! Обет я даю,

Что с покорностью выполню волю твою".

 

Слышал стон этот сладостный тот, кто навеки

Уходил, и просительно поднял он веки

 

И промолвил: "О ты, чей так сладок удел,

О преемник благой моих царственных дел!

 

Что отвечу? Ведь я уже в мире угрюмом,

Я безвольнее розы, несомой самумом.

 

Ждал от мира шербета со льдом, - но в ответ

Он на тающем льду написал про шербет.

 

От бесславья горит моя грудь. И в покрове

Я простерт. Но покров мой - из пурпурной крови.

 

И у молний, укрытых обильным дождем,

Иссыхают уста и пылают огнем.

 

Ведь сосуд наш из глины. Сломался, - жалеем,

Но ни воском его не починим, ни клеем.

 

Все бесчинствует мир. Он еще не притих.

Он приносит одних и уносит других.

Он опасен живущим своею игрою,

Но и спасшихся прах он тревожит порою.

 

Видишь день мой последний... Вглядись: Впереди

День такой же ты встретишь. Так правду блюди!

 

Если будешь ей верен всегда, то в пучину

Не падешь и отрадную встретишь кончину.

 

Я подобен Бахману: сдавил его змей

Так, что он и не вскрикнул пред смертью своей.

 

Я - ничто перед силою Исфендиара,

А постигла его столь же лютая кара.

 

Все в роду моем были убиты. О чем

Горевать? Утвержден я в наследстве мечом.

 

Царствуй радостно! Горькой покорствуя доле,

Я не думаю больше о царском престоле.

 

Но желаешь ты ведать, чего б я хотел,

Если плач надо мной мне пошлется в удел?

 

Три имею желанья. Простер свою длань я

К миродержцу. Так выполни эти желанья!

 

За невинную кровь - вот желанье одно -

Быть возмездью вели. Да свершится оно!

 

Сев на кейский престол - вот желанье второе, -

Милосердье яви в государственном строе.

 

Семя гнева из царской исторгнув груди,

Мое семя, сынов моих, ты пощади.

 

Слушай третье: будь хладным и сдержанным с теми,

Что мой тешили взор в моем царском гареме.

 

Но прекрасную дочь мою Роушенек,

Мной взращенную нежно для счастья и нег,

 

Ты возвысь, осчастливь своим царственным ложем.

Мы услады пиров нежноликими множим.

 

В ее имени светлом - сиянья печать;

Надо Солнцу со Светом себя сочетать".

 

Внял словам Искендер. Все сказал говоривший.

Встал внимавший. Навек засыпал говоривший...

 

Мрак покрыл небосвод, покоривший Багдад,

Скрывший царский дворец и весь царственный.сад,

Сбивший плод с древа Кеев и сшивший для дара

Синий саван - огромнее Исфендиара.

 

День отвел от земли свой приветливый взгляд.

Стал невидим рубин. Появился агат, -

 

И всю ночь Искендер сокрушался, взирая

На того, кто был славен от края до края.

 

Он взирал на царя, но рыдал о себе:

Тот же выпьет он яд, шел он к той же судьбе.

 

И рассвет на коне своем пегом встревожил

Все вокруг и коня разнуздал и стреножил.

 

Приказал Искендер, чтоб обряжен был шах,

Чтобы прах опустили в родной ему прах,

 

И под каменным сводом к его новоселью

Чтоб воздвигли дворец с золотой колыбелью.

 

И когда сей чертог был усопшему дан,

Мир забыл, кто виновник бесчисленных ран.

 

Обладателей тел почитают, покуда

В их телах есть душа, что чудеснее чуда.

 

Но когда их тела покидает душа,

Все отводят свой взор, удалиться спеша.

 

Если светоч погас, - безразлично для ока,

На земле он стоял иль висел он высоко.

 

По земле ты бродил иль витал в небесах,

Если сам ты из праха, сойдешь ты во прах.

 

Много рыб, что расстались с волнами родными,

Поедаются вмиг муравьями земными.

 

Вот обычай земли! На поспешном пути

Все идут, чтобы идти и куда-то уйти.

 

Одному в должный срок он стоянку укажет,

А другому "вставай" раньше времени скажет.

 

Ты под синим ковром, кратким счастьем горя,

Не ликуй, хоть весь мир - яркий блеск янтаря.

 

Как янтарь, станет желтым твой лик. И пустыней

Станет мир. И пойдешь за одеждою синей.

 

Если в львином урочище бродит олень,

Его срок предуказан, мелькнет его день.

 

Словно птица, сбирайся в отлет свой отрадный,

Не пленяйся вином в этой пристани смрадной.

Жги, как молния, мир! Не жалей ничего!

Мир избавь от себя! А себя - от него!

 

Мотылек - легкокрыл. Саламандра - хромая,

Все ж их манит огонь, чтобы сжечь, обнимая.

 

Будь владыки слугой иль владыкою будь, -

Это горесть в пути, или горести путь.

 

Вечный кружится прах. И, охвачены страхом,

Мы не знаем, что скрыто крутящимся прахом.

 

Это старый кошель, полный складок, и он

Затаил свои клады; не слышен их звон.

 

Только новый кошель будет звонок. А влага

Зашипит, если с влагой впервые баклага.

 

Кто б узнать в этой "Башне молчанья" сумел

Всю былую чреду злых и праведных дел?

 

Столько мудрых томил в своих тленных пределах

Этот мир! Умертвил столько воинов смелых!

 

Свод небесный - двухцветен. Кляня и любя,

Он двойною каймою коснулся тебя:

 

То ты ангелом станешь всем людям на диво,

То тебя он придавит, как злобного дива.

 

Он, что хлеба тебе дать под вечер не смог,

Утром в небо поднимет свой круглый пирог.

 

Для чего в звездной мельнице, нам на потребу

Давшей это ничто, - быть признательным небу?

 

Ключ живой обретя, пост воспримешь легко.

Будь, как Хызр. Что нам финики и молоко!

 

Уходи от того, в ком есть сходство со зверем,

Люди - дивы, а дивам мы души не вверим.

 

Мчатся в страхе онагры, - их короток век:

Человечность свою позабыл человек.

 

От людей и олень, перепуган без меры,

Мчится в горы, на скалы, в глухие пещеры.

 

В темной роще, листву с легким шумом задев,

Вероломства людей опасается лев.

 

Благородства расколот сверкающий камень!

Человек! Человечности где же твой пламень?

 

"Человек" или "смерть"? Ты на буквы взгляни, -

И поймешь: эти двое друг другу сродни.

 

Мрачен дух человека и в злобе упорен,

Как зрачок человека, он сделался черен.

 

Но молчи и значенье молчанья пойми!

Говорить о сокрытом нельзя, Низами!

 

Ты меж спящих иль нет! Мертвецов они глуше!

Ты усни иль заткни хлопком тотчас же уши.

 

У лазурного свода учись: небосклон

С желтым - желт, с красным - красным становится он.

 

По ночам, когда звезды сплетают узоры,

Многоцветным сияньем он радует взоры;

 

Светлым днем, когда светит великий алмаз,

Он приятен всем людям, хоть он - одноглаз.