Переписка святителя Игнатия с оптинскими старцами

Переписка святителя Игнатия с игуменом Иларием

Письма святителя Игнатия к преосвященному Леониду (Краснопевкову)

Письмо святителя Игнатия к художнику К.П. Брюллову

 

От составителя

«Отечник» — первая книга святителя Игнатия, вышедшая в свет сразу же после его кончины. С той поры этот труд украшает сокровищницу Православия и с большой пользой назидает как монашествующих, так и мирян. Собственно «Отечник» содержит драгоценный духовный жемчуг, низанный свя­тыми Отцами и подвижниками Божиими — этими вдохновенными мудрецами первых веков Христианства. Страху Божиему, умной, внимательной молитве, сердечному безмолвию и преданности вере Православной учили они не одних монаше­ствующих, но и мирян, простых людей, мужественных и вели­кодушных. Святоотеческое учение назидало: будем совершать земное странствование наше в страхе Божием, в трепете. Отцы говорили: свет, войдя в темный дом, изгоняет из него тьму и освещает его, так и страх Господень, вошедши в сердце челове­ческое, разгоняет мрак его, наполняет человека добродетелями и премудростью. Они учили смирению и простоте. В них по­коится Святой Дух, ведь с Богом мы соединяемся смирением и сердечным плачем, очищающим нас от грехов. Пустынножи­тели, лишенные душепагубных мыслей, стяжавшие истинное сердечное безмолвие, молитвенно входили в слезы умиления. Им было ведомо, что при свете благодати Святого Духа ум молится словами, а сердце — плачем. Памятование смерти, постоянное исповедование грехов, природная основательность ума — всё это необходимо для спасения души, и драгоценные изречения святых Отцов, приведенные епископом Игнатием в «Отечнике», дают основные о том понятия.

Крупным вкладом в изучение творений самого Святителя явится публикуемая в этом томе обширная переписка его с известными деятелями Русской Православной Церкви и отечественной культуры. «Приложение» открывается перепис­кой владыки Игнатия с Оптинскими старцами. Подготовлены письма к печати Ольгой Ивановной Шафрановой, известным исследователем бессмертных творений Владыки; в ее разыс­каниях много новых текстов. Собранные воедино материалы эти показывают исключительно прочную духовную связь под­вижника Божия Игнатия с набиравшей спасительной силы про­славленной обителью.

Особенно близка была Святителю деятельность Оптинских монахов по возрождению на Руси старчества, возобнов­лению которого начало положил достопамятный носитель монашеского идеала Паисий Величковскии. Его письменные труды — славянский текст Добротолюбия, а также наставле­ния о душевном устроении и совершенствовании духовного разума — неисчерпаемая криница иноческого молитвенного делания. Переписка архимандрита Игнатия с иеромонахом Макарием как раз во многом и касается издательской дея­тельности Оптиной Пустыни, взявшейся за выпуск в свет образ­цовых переводов святоотеческих творений. Сам Архимандрит тогда же перевел знаменитую учительную книгу Иоанна Лествичника, назвав ее «Святая Лествица» (не опубликована), а несколько ранее переписывался с видным религиозным поэтом, князем Сергеем Александровичем Ширинским-Шихматовым, в монашестве Аникитой (скончался внезапно в 1837 года в Афинах). Князь помогал Архимандриту подбирать житийные тексты с поучениями подвижников Святой Горы Афонской.

Когда архимандрит Игнатий приезжал в Оптину, то его уже у самого перевоза через Жиздру торжественно встречал старец Макарий с братией: так здесь любили отца Настоятеля. В своем давнем письме к иеромонаху Макарию (20 авгус­та 1843 г.) он признавался: «Благословенная Оптина Пусты­ня не выходит из моей памяти. Приглянулась она мне, и Скит с его вдохновленною тишиною. Шум сосен, когда ветер нач­нет ходить по их вершинам, для меня приятнее, чем шум разъя­ренных волн, препирающихся с вихрями». Так поэтично, по-сыновнему, тепло и взволнованно вспоминал архимандрит Игнатий близкую его сердцу обитель. Обладая огромным вку­сом и знаниями, он наравне с великими Оптинцами ревностно исполнял заветное служение — подавать русскому монаше­ству духовный жемчуг святоотеческого спасительного учения. Святитель Игнатий весьма высоко ставил монашеский подвиг отца Макария, и когда старец скончался (7 сентября 1860 г.), то заметил: «Оптина лишилась души своей».

Как родного встречали архимандрита Игнатия и в Угреш­ском монастыре, что уединился невдалеке от Москвы и со вре­менем пришел в великое запустение. Поднимать его приве­лось игумену из простецов, трудолюбивому, предприимчивому и преданному православному делу Петру Дмитриевичу Мясникову, в монашестве Пимену, и его предместнику Иларию. С ними-то переписывался и встречался великий подвижник Игнатий — помогал им выправлять обитель, утешал в невзго­дах. Они же платили ему искренней привязанностью и скром­ным сыновним послушанием. Кому как ни строителю Сергиевой пустыни Игнатию поверять было помыслы и разнообраз­ные настоятельские планы? Угрештцы, не выступая из его воли, поверяли их своему наставнику чистосердечно. А Святи­тель обращался по поводу этих просьб к великому Архипас­тырю Московскому Филарету, к другим важным лицам, чтобы пособить «Угреше», как богомольцы называют этот их монас­тырь: старинное слово «угреша» от согревать — согревает души. Вскоре полуразрушенная обитель окрепла, похорошела, возвысилась храмами и монастырскими стенами с башнями. Здесь полюбили церковную живопись, знали в ней толк, и ар­химандрит Игнатий именно угрешским отцам поручал выбрать и приобретал для Сергиевой пустыни храмовые иконы и финифтяные образки. Раздел «Угреша» содержателен под­робностями, существенно дополняющими известные жизнеописания святителя Игнатия.

Долгие годы Владыка поддерживал духовные связи с вы­дающимся церковным деятелем Преосвященным Леонидом (Краснопевковым), обладателем утонченного литературного вкуса и обширных познаний как в сфере светской культуры, так и в части богословских дисциплин. К тому же он в совер­шенстве владел древними классическими языками, что позво­лило ему изучать творения святых Отцов в оригинале, а это было так близко Брянчанинову. К тому же Преосвященный Леонид всем своим духовным возрастанием во многом обязан святителю Игнатию: с младенчества бывал в Сергиевой пус­тыни, когда там настоятельствовал архимандрит Игнатий, а в годы юные, уже будучи блестящим флотским офицером, он решил идти по стопам своего идеала — Епископа Брянчанинова, сменившего видимую инженерную карьеру на тесную тропу молитвенного устроения и ставшего умудренным и утон­ченным богословом. Лев Васильевич Краснопевков, впослед­ствии Преосвященный Леонид, по своему характеру и воспи­танию во многом был похож на Преосвященного Игнатия, по­тому-то так дружественно встречались они и беседовали. В одну из таких встреч еще в 1847 году архимандрит Игнатий сказал отцу Леониду: «Идите своим путем, на время уединяй­тесь, чтоб не дойти до рассеянности; потом выходите, да не одолеет Вас гордость и уныние». И верный его последователь достиг спасительным путем высоких вершин в духовном со­вершенствовании. В настоящем томе впервые публикуется несколько важных свидетельств о взаимоотношении этих двух выдающихся, благороднейших и талантливейших людей, двух родственных душ.

В конце своей жизни Архиепископ Ярославский и Ростов­ский Леонид (Краснопевков) вспоминал в Николо-Бабаевском монастыре: «Преосвященный Игнатий первый познакомил меня с монашеством, первый преподал мне начала и правила иноческой жизни, руководил меня к ней и утвердил в решимо­сти оставить служение миру... Может быть, не все его советы исполнил я в точности и потому пришел сюда, чтобы испро­сить у него прощение». В этом же монастыре, вблизи могилы своего учителя, Преосвященный Леонид и скончался, как о том и мечтал. И покрыли его мертвое тело мантией Епископа Иг­натия.

На последних страницах «Приложения» даны письма свя­тителя Игнатия разным лицам. Среди них Обер-прокурор Святейшего Синода граф Александр Петрович Толстой, покровитель Н. В. Гоголя, М. П. Погодина и всех тех, кто от души потрудился на ниве православной культуры. Насиль­ственно отторгнутый от исторической памяти Отечества, он ныне усилиями национально-мыслящих исследователей снова ставится в ряд замечательных личностей. И письма к нему Владыки подчеркивают значимость личности благочестивого Обер-прокурора, оставившего по себе самые теплые воспоми­нания боголюбцев.

Отмечены новизной и разыскания, посвященные взаимоотно­шениям святителя Игнатия с покровителем науки и просвеще­ния Авраамом Сергеевичем Норовым. Письма Святителя во многом являются продолжением его богословских творений.

А. Н. Стрижев

Ольга Шафранова

Святитель Игнатий Брянчанинов и благословенная Оптина Пустынь

Святитель Игнатий, в миру Дмитрий Александрович Брян­чанинов, еще в раннем детстве полюбил проводить время в уединении, в ближайшем соприкосновении с природой, «вну­шавшей ему высокие стремления, какими бывает полна жизнь пустынная». Его религиозное настроение замечали даже по­сторонние люди. Много позже, в 1839 г., уже будучи архиман­дритом Троице-Сергиевои Пустыни, он вспоминал в письме к старинному другу своего отца, в то время архиепископу Херсон­скому и Таврическому Гавриилу[1940]: «Из детей я старший, Ди­митрий, который пользовался особенным Вашим расположе­нием, о котором Вы говаривали Александру Семеновичу: усту­пите его в монашество!»

Прошли годы. В конце лета 1822 г., когда Дмитрию Алек­сандровичу пошел шестнадцатый год, отец привез его в Санкт-Петербург для определения в Главное инженерное училище, куда он и поступил, пройдя первым по конкурсу. «Вступил я в военную службу и вместе ученую службу не по своему из­бранию и желанию. Тогда я не смел, — не умел желать ниче­го. Протекли почти два года в занятиях земных: родилась и уже возросла в душе моей какая-то страшная пустота, явился голод, явилась тоска невыносимая по Боге. Я начал оплаки­вать то нерадение мое, оплакивать то забвение, которому я предал веру, оплакивать сладостную тишину, которую я поте­рял, оплакивать ту пустоту, которую я приобрел»[1941].

Не найдя сочувствия и понимания своего состояния у зако­ноучителя и духовника училища, Дмитрий Александрович вместе со своим другом, Михаилом Васильевичем Чихачевым, обратились к инокам Валаамского подворья. Те, видя в них искреннее стремление к Богу, приняли их с любовью, но, не умея вполне удовлетворить их духовные потребности, посове­товали обратиться к инокам Александро-Невской Лавры. Там в это время подвизались некоторые ученики опытных в ду­ховной жизни старцев — отца Феодора и отца Леонида. Мо­лодые люди стали ходить к этим инокам, и особенно тесная дружба у них завязалась со свечником Лавры, отцом Иоанникием, родным племянником отца Феодора, и лаврским духов­ником, отцом Афанасием. А в 1826 г. в Петербург прибыл по своим делам сам старец отец Леонид и тоже остановился в Александро-Невской Лавре. В келье отца Иоанникия состоя­лась встреча отца Леонида и Дмитрия Александровича, кото­рая оказала решающее влияние на всю последующую жизнь юноши.

***

Старец Леонид (в миру Лев Данилович Наголкин, в схиме Лев)[1942] родился в 1768 г. в городе Карачеве Орловской губернии. В 1798 г. он оставил мир и поступил первоначально в Оптину Пустынь, а через два года перешел в Белобережную пустынь Орловской губернии. В 1801 г. он был пострижен с именем Леонид и в 1804 г. определен настоятелем этой обители. Боль­шую роль в формировании его как монаха сыграл переселив­шийся в 1805 г. в Белобережную пустынь ученик великого стар­ца Паисия Величковского схимонах Феодор.

Отец Феодор[1943] был на двенадцать лет старше отца Леонида и тоже родом из Карачева. В молодости ему пришлось пере­жить многие искушения, от которых он бежал наконец в Мол­давию, в Нямецкий монастырь к знаменитому старцу, архимандриту Паисию. Он прожил в молдавских монастырях око­ло 20 лет, из которых пять лет — в дикой пустыне при потоке Поляна-Ворона с двумя старцами: отшельником Онуфрием, «украшенным сединами лет и сединами мудрости Божествен­ной», и другом его, иеромонахом Николаем. Пройдя все виды тяжелого послушания, Феодор, после смерти отца Онуфрия, вернулся в монастырь и занимался переписыванием книг свя­тых Отцов, переводимых старцем Паисием с греческого на славянский язык, пел и читал на клиросе. Под руководством великого учителя он вполне усвоил образ иноческой жизни, в особенности так называемое старчество, восстановленное в молдавских монастырях Паисием.

Вернувшись после кончины учителя на родину, отец Фео­дор, по благословению Преосвященного Досифея, управляв­шего в то время орловской паствою, поселился в Чолнском монастыре. Здесь он познакомился с навестившим Чолнский монастырь отцом Леонидом и, когда обстоятельства заставили его искать новое место для своего пребывания, перешел к нему в Белобережную обитель. Смиренномудрый старец с любовью был принят отцом Леонидом. Отношения между ним и отцом Феодором, вначале складывавшиеся как отношения послуш­ного ученика и учителя, в ближайшие годы переросли в друж­бу во Христе и таковыми сохранились до последних дней отца Феодора.

Спустя некоторое время в Белобережную обитель занесена была горячка, и ею заразились многие иноки. Отец Феодор, ухаживая за больными, заразился сам и находился уже при смерти, но чудесным образом выздоровел. «После сладостных ощущений даров Духа Божия он возжаждал еще более уеди­ненной и безмолвной жизни». Братия монастыря устроила ему келью в глуши леса, где он поселился вместе с добродетельнейшим иеросхимонахом Клеопой. Вскоре к ним присо­единился и отец Леонид, сложивший с себя достоинство насто­ятеля монастыря. Недолго, однако, им пришлось пользоваться вожделенным уединением. «Провидение открыло людям ве­ликие подвиги пустыннолюбивого Феодора», и к дверям его кельи стали стекаться тысячи посетителей.

«Безмолвные пустынники, утомленные молвой, столь при­ятной для самолюбия и столь тягостной для смиренномуд­рия», решили переселиться подальше, «в отдаленные пределы северные Царства Российского». Отец Феодор первым оставил Белые берега. Он побывал в нескольких монастырях, но не встретил там благожелательного приема. Причина была в том, что, глубоко проникнутый духом подвижничества, приви­тым ему в Нямецком монастыре, он был чрезвычайно строг к себе, но также и к братии монастырей. Те же, не привыкшие к столь великим лишениям, всячески старались избавиться от старца. Наконец, митрополит Новгородский Амвросий опреде­лил отцу Феодору для жительства Палеостровский монастырь, находящийся на одном из островов Онежского озера. Но и здесь старцу пришлось перенести великое испытание: «За­висть и клевета два года сплетали венцы терпения для муже­ственного подвижника».

Измученный борьбой престарелый Феодор вновь принужден был искать убежище и в 1812 г. переместился в скит, принадле­жащий Валаамскому монастырю, куда к тому времени уже пере­селились приверженцы его, Клеопа и Леонид. «В пустынной тишине и молитвенных подвигах текли дни старцев-подвиж­ников». В 1816 г. окончил здесь свою благочестивую жизнь старец Клеопа. Но снова «враг начал вооружать против стар­цев некоторых из старшей братии монастыря», а большое чис­ло паломников, прибывающих для общения с ними, вызывало неудовольствие валаамского настоятеля.

Во избежание искушений старцам пришлось в 1817 г. пере­браться в Александро-Свирский монастырь. Здесь наконец смиренный Феодор смог обрести покой. С уважением и любо­вью относились к нему и к отцу Леониду настоятель монасты­ря архимандрит Макарий, а также пребывавший там на покое митрополит Имеретинский Евфимий. «О! Велик Феодор, ве­лик Феодор!» — нередко восклицал сей Святитель после бе­сед со старцем.

Воистину велик был схимонах Феодор: его нестяжательность и самовольная нищета достигали крайних размеров. «Вы­нужденный обстоятельствами переходить из одной обители в другую, не брал он с собой никаких вещей, ни даже лишней одежды. Одно неоцененное сокровище составляла для него книга преп. Исаака Сирина в переводе старца Паисия с собственноручною его подписью, которую Феодор всегда брал с собой».

7 апреля 1822 г. окончилась многотрудная земная жизнь смиренного старца. Отец Леонид тяжело переносил утрату друга и учителя. Он снова хотел перейти в более уединенное место, но его удерживали в Свирском монастыре еще несколько лет. Возможно, что в связи с этими обстоятельствами он и приезжал в Петербург, где у него состоялась встреча с Дмит­рием Александровичем Брянчаниновым.

***

Исполненная мудрости и монашеского опыта беседа с от­цом Леонидом произвела необыкновенное впечатление на Дмитрия Александровича. «Сердце вырвал у меня отец Лео­нид, — говорил он об этом Чихачеву,— теперь решено дело: иду проситься в отставку от службы и последую старцу, пре­дамся ему всей душой и буду искать единственно спасения души в уединении». Однако осуществить свое намерение он смог только через год. 6 ноября 1827 г. он получил отставку и сразу же отправился в Александро-Свирский монастырь к отцу Леониду.

Много лет спустя архимандрит Игнатий Брянчанинов пи­сал об отце Леониде: «Он имел ко мне особеннейшее располо­жение и любовь, следствие коих постоянно в себе ощущаю». Однако послушничество Дмитрия Александровича у отца Ле­онида было очень нелегким. Отец Леонид, желая победить в ученике высокоумие, гордость и самомнение, обыкновенно при­сущие всякому благородному и образованному человеку, по­павшему в среду простолюдинов, часто налагал на него самые тяжелые и неприятные послушания, как нелицемерный на­ставник, в духе истинного монашества, по примерам святых Отцов. «...Он постоянно подвергал своего ученика испытани­ям, и такие опыты смирения не могли не нравиться благород­ному послушнику, с искреннею любовью к Богу предавшему­ся иноческим подвигам»[1944].

Встречая в Дмитрии Александровиче искреннее смирение и беспрекословное послушание, отец Леонид старался воспи­тывать его не только телесными подвигами, но и словом и делом. Он приблизил его к себе, сделал его своим келейни­ком. Находясь при отце Леониде, Дмитрий Александрович имел возможность наблюдать, как старец проводит жизнь свою: в молитве, с постоянным сокрушением о своей греховности, с состраданием к людям. Он мог видеть, с каким терпением и любовью старец относился к обращавшимся к нему за советом, как старался помочь страдающим душевными недугами. Уроки эти хотя и продолжались недолго, но запечатлелись на всю его жизнь.

Весною 1828 г. отцу Леониду представилась наконец воз­можность переместиться из Свирского монастыря, и сначала он вместе с учениками перешел в Площанскую пустынь. Привлекло его туда желание сожительствовать с тамошним иеро­монахом Макарием (Ивановым), также несколько лет состо­явшим под духовным руководством одного из учеников Паисия Величковского и потому особенно ему духовно близким. Однако те же обстоятельства, что случились с ним и отцом Феодором на Валааме, вынудили отца Леонида через полгода оставить Площанскую пустынь и уйти в скит Оптиной Пусты­ни. В летописи скита, составленной предположительно иеро­монахом Макарием (Ивановым), об этом событии записано:

«1829 года в апреле месяце преселился на жительство в скиту, из Свирского монастыря знаменитый старец иеросхимонах Леонид (Лев — это имя принято им в схиме, в которую пострижен был тайно, а посему оно не всем было известно), побыв прежде с полгода в Площанской пустыни; а с ним при­шли и ученики его 7 человек, а именно: монах Макарий (Грузинов) из петербургских купцов; послушники: Диомид Конд­ратьев из вольноотпущенников, Александр Михайлов Сапож­ников из солигаличских посадских, Георгий Васильев из московских купеческих детей, Иван Николаев из московских мещан, Павел Петров Тамбовцев, белогородский купеческий сын. В этом же году два иные, офицеры, ученики же о. Леони­да Дмитрий Александрович Брянчанинов и Михаил Василье­вич Чихачев пожили в скиту несколько времени и отправи­лись в Вологодскую епархию»[1945].

Расстаться с отцом Леонидом Дмитрия Александровича и Михаила Васильевича заставили два обстоятельства: настоя­тель и братия Оптиной Пустыни отнеслись с недоверием к молодым дворянам, а условия жизни были таковы, что оба они один за другим тяжело заболели. Им пришлось уйти из мона­стыря и для поправки здоровья провести некоторое время у родителей Дмитрия Александровича в селе Покровском Воло­годской губернии.

С этого времени пути старца и его ученика разошлись, но как позже архимандрит Игнатий писал: «Отклонясь телесно, я не отклонился в противное мудрование...»

* * *

Отец Леонид до конца своих дней оставался в Оптиной Пустыни. Там он, по желанию настоятеля отца Моисея, ввел образ монашеской жизни, который ему преподал отец Феодор и который называется старчество. «Старчество предполагает искреннее духовное отношение духовных детей к своему ду­ховному отцу, чистосердечную исповедь пред ним своих помыслов, полное отсечение своей воли, когда и шагу нельзя ступить без ведома или разрешения старца».

Введение старчества в Оптиной Пустыни поменяло весь внутренний строй монастырской жизни. Без совета и благо­словения старца ничего важного не делалось в обители. Бра­тия монастыря ежедневно, особенно по вечерам собирались в келье старца со всеми своими душевными потребностями. «Всему этому,— писал много лет спустя архимандрит Игна­тий,— и к состоянию Скита до прибытия о. Леонида, и к состоянию его по прибытии Старца, я был очевидцем. Старец распростер благотворное влияние на самый Монастырь, под­держивал братию в расположении к настоятелю, укрепляя их в душевных бранях. Такое обилие окормления удвоило число братства в самом Монастыре и потому возвысило в нем поря­док и привлекло в оный значительные пожертвования, при помощи которых Монастырь отстроился и, сверх того, обеспе­чил свое содержание».

Поменялся и образ монашеской жизни самого отца Леони­да. Он теперь искал спасения не в уединенном сосредоточен­ном безмолвии, а в оказании помощи страждущим, которых все больше стекалось к дверям его кельи ради его пастырских советов.

Общественное положение приходящих не имело никакого значения для отца Леонида. Он всем равно доставлял свобод­ный доступ к себе, и никто не выходил от него, не быв утешен им духовно. «Отец Леонид для всех, относившихся к нему за ду­ховными советами и наставлениями, был живою книгою. Учил делом, что более всего действует на наше сердце и нас убежда­ет; учил и словом, как понимать евангельское учение, как приво­дить его в исполнение и как врачевать им наши души. Стяжав от божественного просвещения духовный разум, отец Леонид ясно распознавал дух истинный и дух лестчий, действие благо­дати Божией и прелесть вражию, хотя бы тонкую и сокровен­ную... верно мог судить о душевном устроении других».

Однако не все в Оптиной Пустыни были довольны такими нововведениями. «Старичкам» они казались ересью, и снова начались гонения на старца, жалобы начальству и разные из­веты. Жаловались также на многолюдные стечения, нарушаю­щие скитское безмолвие.

«Много действовал, — говорит летописец, — против началь­ников, о. Моисея и о. Антония, живущий в ските Схимонах Вассиан, употребив во зло доверенность к себе Архипастыря, облекшего его в Ангельский образ... Он завидовал, что имели почтение к о. Леониду как начальник и брат, так и многие светские люди, и что ему не отдавали такого почету за мнимо святую жизнь...

В течение предыдущего [1835], а паче сего лета умножи­лось стечение народа к отцу Леониду из разных городов и поселений разного звания: дворян, купцов, мещан и простонародья обоего пола,— и всякий был принимаем от него с сер­добольным отеческим расположением, изливали пред ним ду­шевные свои скорби и раны, получали чрез него утешение и исцеление, а многие и телесными болезнями одержимые... по­лучали облегчение чтением от него молитв и помазанием елея, и почти никто не отходил от него, не быв утешен им духовно или телесно, чрез что и обитель Оптина видимо процветала [как увеличением дохода, так и братства], и о. Строитель Мо­исей, будучи уверен в его к обители и к нему расположении и зная искусство его в духовной жизни, приходивших для жи­тельства в обитель поручал его духовному окормлению, хотя и сам имел дар сей, но не имел времени, занимаясь по обители служебным управлением, хозяйством, постройкой и другими делами, сопряженными с его настоятельской должностью.

Но зависть не могла смотреть на сии действия спокойными глазами. Сх<имонах> Вассиан, [подвигаемый] ревностью и завистью за хождение к о. Леониду народа, а паче женского пола, писал неоднократно к Преосвященному Николаю, Епис­копу Калужскому свои доношения... и разжигал молву. Пре­освященный, желая утолить молву, а может быть и опасаясь, чтобы не дошло до высших властей и не было бы ему взыска­ния, приказал перевести о. Леонида в монастырь и запретить к нему вход светским людям, паче же женскому полу.

Великодушно перенес старец сие потрясение»[1946].

Однако гонения «неизбежный удел почти всех истинных рабов Божиих», не прекращались и следовали за отцом Лео­нидом до самой его кончины. Так что в разрешении последне­го испытания пришлось принять активное участие бывшему его смиренному ученику.

* * *

Между тем Дмитрий Александрович Брянчанинов, испы­тав свои силы в борьбе со стихиями мирской жизни и одержав в ней свои первые победы, 28 июня 1831 г. был пострижен с именем Игнатия Преосвященным Стефаном, епископом Воло­годским, в малую схиму.

«Свершилось! — сообщал он своему другу. — Я пострижен и посвящен в иеромонаха. Когда меня постригли, казалось мне, что я умер, когда посвятили — казалось, воскрес. Живу какою-то новою жизнию; весьма спокоен; не тревожит меня никакое желание; во время каждой обедни ощущаю, что до­стиг конца желаний, ощущаю, что получил более, нежели сколько бы мог пожелать.

Не хочу описывать Вам наружных обстоятельств, сопро­вождавших мое пострижение и посвящение; предполагаю, дру­гие расскажут. Сказываю вам о себе то, чего другие о мне знать и сказать не могут: я щастлив!

Преосвященный не открывает ясно своих намерений отно­сительно меня. Но я спокоен: полагаюсь на волю и милосер­дие Создателя моего и Бога».

6 января 1832 г. иеромонах Игнатий Брянчанинов был на­значен строителем Пельшемского Лопотова монастыря в Кадниковском уезде Вологодской губернии. «Приехав в монас­тырь, — писал он ему же, — нашел все в большом расстрой­стве; похоронил покойного Строителя моего предшественника, приложив для сей церемонии несколько из своего кошелька: ибо в Монастыре наличной суммы было 1 рубль 33 коп. Начал помаленьку сбираться с силами и строить келлии и трапезу: ибо сии постройки состояли почти из одних развалин. Те­перь живу в маленьком флигильчике, мною выстроенном; когда перешел в оный, то почувствовал ощутительное облег­чение в здоровьи. Пособралось несколько и братии,—в чис­ле коих и Михайло Васильевич прилетел. Живет он в одном со мною флигеле, — ибо в оном имеется седмь келлии. Есть слухи, будто меня хотят переводить куда-то».

28 мая 1833 г. он был возведен в сан игумена. «Хлопочу около своего монастырька и помаленьку стараюсь приводить оный в хорошее состояние...».

Но уже в ноябре этого года он был вызван в Петербург. Здесь, по воле Государя Николая Павловича, он был назначен настоятелем Троице-Сергиевой Пустыни под Петербургом с одновременным возведением в сан архимандрита. И 5 января 1834 г. архимандрит Игнатий Брянчанинов приехал в обитель, которой должен был в дальнейшем посвятить почти 24 года своей жизни.

Неожиданным и нерадостным был для отца Игнатия пере­вод в Сергиеву пустынь. «Непостижимыми судьбами Про­мысла я помещен в ту обитель, соседнюю северной столицы, которую, когда жил в столице, не хотел даже видеть, считая ее по всему несоответствующею моим целям духовным»[1947]. В са­мом деле, Сергиева пустынь, основанная в 1734 г. и пережив­шая в середине XVIII в. свой расцвет, когда предполагалось, что она станет для северной столицы то же, что Троице-Сергиева Лавра для Москвы, в последующие годы по ряду причин начала приходить в упадок и к концу столетия своего суще­ствования являла самый жалкий вид.

Внешнее убожество сочеталось в ней с распущенностью внутренней жизни, упадком нравственности среди братии. Можно себе представить, какое впечатление это производило на ученика старца Леонида, искавшего «единственно спасе­ния души в уединении». Весь уклад жизни, к которому он стремился и приучался, должен был здесь измениться. Смиренный инок должен был превратиться в энергичного испол­нителя монаршей воли по возрождению монастыря не толь­ко как духовного заведения, но и как представительного уч­реждения, находящегося на пути из столицы в загородные царские резиденции.

Назначая его сюда, Государь сказал: «Ты у меня в долгу за воспитание, которое я тебе дал, и за мою любовь к тебе. Ты не хотел служить мне там, где я предполагал тебя поставить, избрал по своему произволу путь— на нем ты и уплати мне долг твой. Я тебе даю Сергиеву пустынь, хочу, чтоб ты жил в ней и сделал бы из нее монастырь, который в глазах столицы был бы образцом монастырей»[1948].

С сознанием долга и с присущей ему добросовестностью архимандрит Игнатий принялся за дело. Нужно было все вос­станавливать, вводить вновь, нужны были огромные матери­альные средства, которых в обители не было. Но зато, вспо­минает один из его учеников, «новый настоятель был богат духовными: умом, волей, энергией», а также знаниями, полу­ченными в Инженерном училище, и хозяйственной опытно-стию, унаследованной от родителя. Он и начал с главного — с восстановления дисциплины среди братии и устроения чинно­го богослужения. Его усилия в этом направлении были сразу же замечены: число богомольцев, притекающих в обитель, не­прерывно увеличивалось, а следовательно, увеличивались и материальные средства. Это позволило уже в ближайшее вре­мя приступить к возобновлению обветшавших зданий и вос­становлению хозяйства. Работы велись так интенсивно, что Государь Император, посетивший Пустынь 18 августа 1834 г., остался ими очень доволен и повелел выдать из государ­ственной казны 96 808 рублей (по смете) на возобновление главного — Троицкого собора. Примеру Государя последо­вали другие благотворители, на пожертвования которых в последующие годы было возведено несколько зданий, став­ших украшением монастыря.

Круг деятельности архимандрита Игнатия расширился еще назначением его 22 июня 1838 г. благочинным всех монасты­рей Санкт-Петербургской епархии. Казалось бы, успехи его монастырской деятельности и это новое назначение, делавшее его весьма влиятельным лицом в Епархии, внимание к нему Государя Николая Павловича и членов его семьи — все ему благоприятствовало, ничто не могло омрачать его пребывания в Сергиевой пустыни. Однако с ним повторялась та же исто­рия, что и с его учителем. Скорби и гонения были постоянным уделом архимандрита Игнатия. В Сергиевой пустыни он был у всех на виду, и серость, как это обычно бывает, не могла простить ему его строго аскетической жизни, его таланта, обра­зованности, даже благоволения к нему Государя.

«Здесь поднялись и зашипели зависть, злоречие, клевета; здесь я подвергся тяжким, продолжительным, унизительным наказаниям, без суда, без малейшего исследования...»[1949]. К тому же климат петербургский оказывал пагубное влияние на его здоровье. Неоднократно, когда не было уже сил бороться ни с обстоятельствами, ни с усиливавшейся болезнью, архиманд­рит Игнатий предпринимал попытки «удалиться от Петербур­га и от шумных должностей навсегда». Но «не сбывалось» по его желанию и предположению.

Вероятно, некоторым утешением в его положении был тот факт, что он мог использовать свое влияние для оказания по­мощи нуждающимся в ней. Так, не прерывая письменных сношений со своим духовным учителем отцом Леонидом, он по просьбе старца принимал участие в некоторых делах Оптиной Пустыни. В 1837 г. он занимался делом о нарезке земли для обители; в 1839 г. хлопотал о напечатании жития Георгия Затворника Задонского, подготовленного к изданию рясофор­ным монахом Оптиной Пустыни отцом Петром (Григоровым)[1950].

Самое живое участие он принял в разрешении последнего предсмертного испытания старца Леонида. Дело заключалось в следующем. Среди духовных детей отца Леонида находи­лись старица, мать Анфия, и близкие ей сестры Белевской оби­тели. Их деятельная духовная жизнь под руководством стар­ца отца Леонида вызвала зависть у нерадивых сестер, которые обвинили их в ереси. «Дело дошло до того, что мать Анфию изгнали из монастыря, а на отца Леонида начали распростра­нять разные хулы», даже стали говорить о нем как о самовольном нарушителе монашеских правил и упорном ослуш­нике начальства.

Видя, что старцу угрожает ссылка, его ближайший спод­вижник отец Макарий, перешедший из Площанской обители в Оптину в 1834 г., отец Иоанникий, который также перешел из Александро-Невской Лавры в Оптину, и другие ученики стали уговаривать отца Леонида написать об этом архимандриту Игнатию Брянчанинову. Так как старец не соглашался, то отец Макарий вместе с отцом Иоанникием сами написали письмо от его имени. В ответном письме архимандрит Игнатий, выра­зив большое беспокойство, пообещал немедленно предпринять необходимые меры.

Тогда отец Леонид решился наконец сам изложить суть дела: «В писании вашем к собрату нашему о. Иоанникию, от 2-го числа Генваря писанном, не забыли и моей худости вспо­мянуть. Благодарю вас за принятие участия в моем положе­нии, о котором описывал вам о. Иоанникий: впрочем, заметно из письма вашего, что он не так вам выразил наши происше­ствия...», далее он подробно рассказывает о сложившихся об­стоятельствах (см. ниже его письмо от И февраля 1841 г.).

Оптинские хроники рассказывают, что архимандрит Игна­тий на следующее же утро по получении письма, написанного отцом Макарием и отцом Иоанникием, отправился к Московскому Митрополиту Филарету. Выслушав о деле, великий Свя­титель написал Калужскому епископу: «Ересь предполагать в отце Леониде нет причины», — и старца оставили в покое. Через некоторое время, 4 октября 1841 г., и мать Анфия была возвращена в монастырь. А 11 октября скончался отец Лео­нид, успокоенный вестью о прекращении гонений на его ду­ховных дочерей.

Иеросхимонах Лев (старец Леонид) в 1996 г. был прослав­лен Русской Православной Церковью.

«Угодно было Господу призвать от здешних болезней и скорбей к вечному упокоению любезного нашего Батюшку о. Лео­нида сего Октября 11-го числа в 7 часов и 20 минут по полу­дни. Он скончался, к немалому прискорбию нас, любящих Его и пользующихся спасительными Его наставлениями и любовию, но мы не смеем роптать на Милосердого Творца, положившего предел жизни каждому из нас... Зная ваше к нему расположе­ние и любовь, равно и Его к вам таковые ж, считаем себя обя­занными известить вас о кончине Его. Вы, конечно, пожалеете о старце и о нас, оставшихся в сиротстве; и не оставите поминать его при Бескровной Жертве и ваших молитвах, о чем и осмели­ваемся всеусерднейше вас просить, а равно и о неоставлении нас вашею отеческою любовию и покровительством», — писал отец Макарий архимандриту Игнатию.

«Душа моя исполнилась печали,— отвечал архимандрит Игнатий, — и как не вспомяну о нем — каждый раз обильная печаль изливается в мое сердце. Точно как вы пишете, он имел ко мне особеннейшее расположение и любовь, следствие коих постоянно в себе ощущаю: отклонясь телесно, я не отклонился в противное мудрование, но многие его изречения остались у меня в памяти, и доселе меня руководствуют, — особливо про­изнесенные в Свирском монастыре».

 

* * *

Кончина старца Леонида явилась невольной причиной сбли­жения архимандрита Игнатия и отца Макария, свидетельством которого осталась их деятельная переписка.

Отец Макарий (в миру Михаил Николаевич Иванов)[1951] ро­дился 20 ноября 1788 г. в сельце Железняки, в окрестностях Калуги. В 1810 г. он поехал на богомолье в Богородицкую Площанскую пустынь и домой уже не вернулся. 24 декабря 1810 г. он был пострижен и наречен Мельхиседеком; 7 марта 1815 г. пострижен в мантию и наречен Макарием.

В том же 1815 г. в Площанскую обитель поступил ученик Паисия Величковского схимонах Афанасий. Пребывая в Нямецком монастыре, отец Афанасий, как и отец Феодор, зани­мался переписыванием Отеческих и церковно-учительских книг и имел у себя верные списки многих письменных трудов стар­ца Паисия. Отец Макарий вошел в духовное общение с отцом Афанасием, почитал и любил старца как своего отца и настав­ника. По благословению старца он «принялся утолять свою духовную алчбу» чтением и переписыванием рукописей, спе­циально выучившись для этого уставному письму.

В 1825 г. отец Афанасий умер. Отец Макарий, потеряв старца, скорбел о своем духовном сиротстве и посчитал прибытие в 1828 г. в Площанскую обитель иеросхимонаха отца Леонида за утешение, посланное ему Промыслом Божиим. Отец Леонид также был рад встретить здесь иеромонаха Макария, который, как и он, был напитан чтением святых Отцов и наследовал учение Паисия Величковского. По отбытии отца Леонида в Оптину отец Макарий продолжал с ним духовное общение по­средством переписки, а в 1833 г. начал хлопотать о своем пере­мещении туда же. Примерно через год это его желание осуще­ствилось, и 5 февраля 1834 г. он прибыл в оптинский Скит.

Здесь вначале он помогал отцу Леониду в переписке с его учениками и духовными детьми; с октября 1836 г. был опре­делен духовником обители; с 1 декабря 1839 г. был назначен скитоначальником (пробыл в этой должности до 1853 г.)-Однако, несмотря на эти назначения, он до самой кончины отца Леонида продолжал относиться к нему как смиренный послушник к своему наставнику и учителю и ничего не предпринимал без благословения старца. А отец Леонид хотя и считал его более своим спостником и духовным другом, но по его смирению продолжал обращаться с ним как с возлюблен­ным учеником.

Свою любовь и уважение к отцу Макарию старец Леонид выражал в том, что приблизил его к себе, сделал своим помощ­ником, разделявшим с ним труды по духовному окормлению братии и посетителей. Преосвященный Игнатий Брянчанинов их труды в этом направлении считал лучшим примером ус­пешного врачевания душ в монастырях: «В Калужской гу­бернии, близ города Козельска, — писал он в «Аскетических опытах», — находится общежительная Оптина Пустынь. Туда в 1829 году прибыл на жительство известный по знанию дея­тельной монашеской жизни иеросхимонах Леонид; впослед­ствии присоединился к нему ближайший ученик его, иеросхи­монах Макарий. Оба старца были напитаны чтением Отече­ских писаний о монашеской жизни, сами руководствовались этими писаниями, руководствовали ими и других, обращав­шихся к ним за назидательным советом. Такой род житель­ства и поведения они заимствовали от своих наставников; он начался с первых иноков, достиг по преемству до нашего вре­мени, составляет драгоценное наследство и достояние монахов, достойных своего имени и назначения. Братство Оптиной Пу­стыни начало немедленно умножаться в значительном разме­ре и совершенствоваться в нравственном отношении... С со­страданием смотрели они на страждущее человечество; облег­чали пред ним значение греха, объясняя значение Искупителя, и из значения Искупителя объясняя необходимость для хрис­тианина в оставлении греховной жизни; были снисходительны к немощи человеческой, и вместе сильно врачевали эту не­мощь! <...> Память их была богато украшена мыслями свя­тыми. Никогда не давали они советов из себя: всегда пред­ставляли в совет изречение или Писания, или Отцов. Это да­вало советам их силу: те, которые хотели бы возразить на слово человеческое, с благоговением выслушивали Слово Божие и находили справедливым покорить ему свое умствова­ние. Такой образ действия содержит в величайшем смирении преподающего совет, как это явствует из «Предания» препо­добного Нила: преподающий преподает не свое, — Божие»[1952].

По кончине отца Леонида все его духовные дети, естествен­но, перешли к отцу Макарию, и число желавших пользоваться его советами из года в год возрастало. Тысячи людей приезжали, тысячи присылали письма. Смиренный старец скорбел из-за народного множества и лишения вожделенного уедине­ния: «Скажу тебе брате великую скорбь сердца моего,— писал он духовному другу отцу Алипию, — от многих благорас­положенных к моей худости получаю письма в весьма не ма­лом количестве, кои все требуют ответа, а я так нахожусь не исправен в сем, что многим разве на 2, на 3, а иногда и на 4 одним отвечаю; а между тем, глядя на них, сокрушаюсь серд­цем, что чрез молчание мое остаются оскорбленными, но я ни времени, ни сил не имею столько, чтоб мог исполнить их жела­ния, всякое свободное время от занятий посвящаю на писание, а уж чтением напитать гладную мою душу совсем не имею время; боюсь да не в суд будет мне сие делание; людям пред­лагаю пищу, сам гладей пребываю...».

К счастью, в 1848 г. его ближние ученики Иван Васильевич и Наталья Петровна Киреевские построили ему домик в сво­их владениях в селе Долбине, куда он мог время от времени уединяться для келейных занятий. Особенно необходимо было ему уединение потому, что он тогда уже интенсивно трудился над изданием рукописей Паисия Величковского.

* * *

Великий старец Паисий Величковский[1953] (1722-1794) юно­шей ушел из Киевской академии сначала в молдавские монас­тыри, потом на Афон: 4из латинской школы в греческий монастырь». На Афоне он поселился вначале в уединенной келье близ монастыря Пантократора. Сюда к нему начали соби­раться некоторые соотечественники — славяне и молдаване. «И собралось всех двенадцать братии. И начали вычитывать и петь правило в церкви по-славянски и по-молдавски. Оказа­лась теперь крайняя нужда в иеромонахе и духовнике». С большим трудом братии удалось уговорить отца Паисия взять на себя сей труд. Против воли он покорился, сказав: «Воля Божия да будет!»

Все вместе они переселились в упраздненный и обветшав­ший скит Св. Пророка Илии того же монастыря Пантократора. Они вновь обустроили его, построили церковь, трапезу, пекарню, странноприимницу и шестнадцать келлий.

Интересно, что спустя почти 75 лет после пребывания отца Паисия на Афоне в 1837 г. архимандрит Игнатий Брянчанинов получил известие об этом ските. Неизвестный ему иеромонах Аникита (С. А. Ширинский-Шихматов; 1783-1837) в письме, посланном из Афин, писал: «Скит Св. Пророка Илии на Свя­той Афонской горе основан и построен знаменитым старцем Паисием, бывшим потом игуменом Нямецкого Молдавского монастыря. И теперь еще существует в скиту та самая келлия, в которой он яко настоятель жительствовал и занимался составлением драгоценнейшего для монахов ко внутреннему мо­нашеству руководства, книги Добротолюбия»[1954].

Иеромонах Аникита просил содействия Преосвященного Игнатия в построении при ските «небольшого храма особого во имя великого угодника Божия Митрофана Воронежского», а также чтоб «чрез посредство нашего посланника в Царьграде обитель сия извне ограждена была покровительством Ту­рецкого правительства и к чести русского имени пользовалась бы совершенною свободой от тяжких податей».

Во время пребывания на Афоне Паисий Величковский тща­тельно изучал греческий язык, древний и новейший, и с вели­ким трудом собирал греческие рукописи творений аскетиче­ских писателей, в которых содержалось учение о монашеской жизни вообще, а в особенности о духовном отношении к стар­цам.

«Путь старческого окормления во все века христианства признавался всеми великими пустынножителями, Отцами и учителями церкви самым надежным и удобнейшим из всех, какие были известны в Христовой Церкви. Старчество про­цветало в древних Египетских и Палестинских киновиях, впо­следствии насаждено на Афоне, а с востока перенесено в Рос­сию. Но в последние века, при всеобщем упадке веры и по­движничества, оно понемногу стало приходить в забвение».

Между тем духовная семья Паисия непрерывно умножа­лась. Многолюдство братии заставило его в конце концов ос­тавить Святую Гору и вернуться в Молдавию, где спустя неко­торое время ему была предоставлена обитель Нямец. Вместе с ним туда переместились многие его ученики. «В непродолжи­тельном времени из Нямецкого монастыря образовалась многолюдная иноческая Лавра, и слава духовной опытности ее на­стоятеля разносилась повсюду».

Здесь Паисий усердно занялся переводом греческих рукопи­сей на славянский язык с целью их широкого распространения в России. «Им переведены духовно-подвижнические святооте­ческие творения, вошедшие в состав обширного сборника, име­нуемого «Добротолюбием», а также книги преп. Исаака Сири­на, преп. Варсонофия и Иоанна, преп. Феодора Студита, Аввы Фалассия и многие другие». Около него образовался большой кружок переписчиков и переводчиков, которые помогали ему в этой работе. Он чрезвычайно строго относился к своим перево­дам, так что и в следующем, XIX столетии сделанные им перево­ды святоотеческих книг считались образцовыми.

Будучи архимандритом молдо-влахийских монастырей, Па­исий сочетал свою литературную деятельность с духовным и «умным» деланием, с восстановлением в монастырях забытых заветов монашества, с возрождением старчества. Его ученики, как это видно на примере отца Феодора и отца Афанасия, воз­вращаясь в Россию (после кончины учителя), как драгоценную память брали с собой копии его рукописей, а также разносили по монастырям возрожденный им образ монашеского жития. Этот «возврат к источникам,— пишет автор книги «Пути русского богословия» прот. Г. Флоровский,— был открытием новых путей, обретением новых кругозоров».

* * *

Отец Макарий благодаря тому, что его жизненный путь пе­ресекся с путем отца Афанасия, уже с первых дней своего монашества получил возможность «утолять свою духовную алчбу» чтением и переписыванием рукописей, принесенных последним из Нямецкого монастыря. Впоследствии его инте­рес к святоотеческим творениям возрос и углубился благода­ря общению с отцом Леонидом.

По кончине старца у него возникло желание заняться изда­нием рукописей на общую пользу. В Оптиной к этому време­ни, при посредстве учеников старцев отца Феодора, отца Лео­нида и в особенности отца Афанасия, сосредоточились верные копии рукописей Паисия Величковского: а) с исправленных старцем древних славянских переводов писаний Макария Великого, Иоацна Лествичника, св. Варсонуфия и Иоанна; б) с переведенных им самим книг: Максима Исповедника, Феодора Студита, жития Григория Синаита, слов Григория Паламы и некоторых других творений святых Отцов-подвижников, а также рукопись «слов великого учителя внутренней жизни св. Исаака Сирина».

Намерение отца Макария издать эти рукописи было сочув­ственно принято настоятелем монастыря отцом Моисеем и горячо поддержано И. В. и Н. П. Киреевскими, а также отцом Ф. А. Голубинским[1955] и профессором СП. Шевыревым[1956]. Благо­желательно отнесся к проекту митрополит Московский Фила­рет. Из писем Преосвященного Игнатия Брянчанинова, кото­рый, можно сказать, жизнь свою посвятил глубокому изуче­нию творений святых Отцов, видно, что и он с энтузиазмом относился к начинанию отца Макария и по мере возможно­стей старался помочь Оптиной при возникающих трудностях.

* * *

Первое знакомство Преосвященного Игнатия Брянчанино­ва со старцем Макарием Оптинским произошло еще в 1828 г. в Площанской пустыни, куда смиренный ученик отца Леонида прибыл вместе со своим учителем. Их заочное знакомство продолжилось позже, благодаря переписке архимандрита Иг­натия со старцем отцом Леонидом во время пребывания пос­леднего в Оптиной Пустыни.

Так, в письме от 15 сентября 1837 г. архимандрит Игнатий обращается с просьбой к отцу Леониду: «Между тем осмели­ваюсь обеспокоить Вас покорнейшею просьбою. Помнится мне, что в библиотеке Скита есть письменная книга Святого Иоан­на Лествичника перевода Старца Паисия. Весьма бы благода­рен я был, если б кто взялся списать для меня оную верно: я бы заплатил какие угодно деньги».

Отец Леонид отвечает: «...Во оном же писании вашем из­волите вы вспоминать о книге Святого Иоанна Лествичника переводу Молдавского старца Паисия, имеющейся в скитской библиотеке, чтоб списать с оной повернее, доставя к вам; о книге сей узнал я у Отца Игумена, что оная есть, но теперь не находится здесь, а отдана какому-то лицу для прочтения в отдаленное место. Но таковая ж переводу старцева письменная имеется у отца Макария площанского, в скиту ныне живу­щего... предлагаю вам мое мнение: не соблаговолите ли при­слать к вам оную книгу, которую рассмотрев... прикажите ее там переписать, а по списании паки к нам доставить». В конце письма отец Макарий приписывает: «Осмеливаюсь и я ваше­му Высокопреподобию принести мое нижайшее высокопочитание с земным поклонением».

В ответ архимандрит Игнатий пишет 14 октября 1837 г.: «Если Вы делаете мне доверие и располагаетесь прислать мне имеющуюся у Вас книгу для переписки, то с признательностию сие приемлю, тем более, что в обители нашей один из братии постоянно занимается сим рукоделием; по окончании переписки обязываюсь возвратить в должной целости». А в конце письма пишет: «Ваше Преподобие, Честнейший отец Ма­карий! Покорнейше благодарю Вас за память о мне, грешном, и за все прежние ко мне милости. Прошу продолжения Вашей отеческой любви и Святых молитв. Потрудитесь засвидетель­ствовать мое усерднейшее поклонение всей единомудренной братии. Ваш покорнейший послушник Архимандрит Игнатий».

В письме от 14 ноября 1837 г. отец Макарий отвечает: «Имея счастие читать писание Ваше и к моей худости в письмах к батюшке Отцу Леониду за долг поставляю принести вам мою всепокорнейшую благодарность за труд сей и за память Вашу обо мне. С удовольствием исполнил Ваше поручение изъявле­ния братиям нашим вашей об них памяти с поклонением».

По-видимому, эти письма и явились возобновлением их зна­комства. Несомненно также, что сближению с Оптиной спо­собствовал и тот факт, что в числе тамошней братии находи­лись старые знакомые отца Игнатия: это, во-первых, друг его молодости, бывший свечник Александро-Невской Лавры отец Иоанникий (в схиме Леонид), любовь во Христе к которому он сохранил на всю жизнь; затем бывшие ученики отца Лео­нида, прибывшие в Оптину вместе с учителем в 1829 г.,— Макарий Грузинов, Диомид Кодратьев, Иван Николаев — их имена неоднократно встречаются в его письмах, и некоторые другие, прибывшие в Оптину позже.

* * *

А среди тех, кто вместе с отцом Макарием подписывал пись­ма, адресованные архимандриту Игнатию, появляется новое имя — иеросхимонаха Иоанна (Малиновкина, 1763-1849). Потеряв в младенческом возрасте родителей, он воспитывался у старообрядцев и пребывал в расколе. Однако сомнения о правильности выбранного им пути к спасению все больше овладевали им. Он начал посещать многие православные мо­настыри, из которых наибольшее впечатление произвела на него Саровская пустыня. «При том же еще, — писал он сам, — достовернейшего ради уверения о святости Православной Церк­ви, я вдался прилежному чтению Священного Писания и раз­ных, изданных от Святой церкви книг против непокоряющихся ей. Такими путями стал я яко от сна пробуждаться, и в чувство приходить, и признавать совершенное свое старооб­рядческое заблуждение»[1957]. Образовав себя сам, он к пятидеся­ти годам «совершенно присоединился к Святой Церкви». О трудностях, с которыми ему приходилось сталкиваться при издании и распространении своих «книжиц», направленных против раскола, он сам рассказывает архимандриту Игнатию в публикуемом ниже письме.

* * *

Переписка между архимандритом Игнатием и старцем Макарием сразу стала весьма интенсивной. Основная тема пи­сем — издание трудов Паисия Величковского. Можно даже сказать, что отец Макарий — единственный из многочислен­ных корреспондентов архимандрита Игнатия, с которым он обсуждал вопросы, касающиеся трудов великого старца и его переводов святоотеческих книг на славянский язык.

Письма, как это обычно бывает, позволяют уточнить и до­полнить и описания Оптиной Пустыни, и жизнеописания свя­тителя Игнатия. Так, из писем узнаем, что издательская дея­тельность в Оптиной началась не в 1845 г. (как сказано в книге Л. Кавелина), а раньше. Уже в 1839 г. архимандрит Игнатий помогал советами при издании писем и жития Геор­гия Затворника Задонского, а 20 августа 1843 г. он спрашивал уже об их втором издании.

Письмо это интересно и тем, что в нем он сообщал об окон­чании «преложения на Российский язык книги Святыя Лествицы к особенной моей радости и утешению. По сей причине имею честь при сем препроводить к Вам Словенскую рукописную книгу с принесением чувствительнейшей благодарно­сти за одолжение оной и с прошением прошения в долговре­менном задержании оной». А в конце письма имеется знаме­нательная приписка: <Благословенная Оптина Пустыня не выходит из моей памяти. Приглянулась она мне, и Скит с его вдохновенною тишиною. Шум сосен, когда ветер начнет хо­дить по их вершинам, для меня приятнее, чем шум разъярен­ных волн, препирающихся с вихрями...».

Также из писем можно узнать о непосредственных связях архимандрита Игнатия с Нямецким монастырем, о которых не упоминается ни в одном его жизнеописании: «...когда отпра­вил я к Вам прошедшее письмо мое,— пишет он 11 января 1846 г., — то вскоре после онаго получил из Нямецкого мона­стыря копию с собственноручного о умной молитве письма Старца Паисия, которое хранится в тамошней библиотеке. (Нямецкий Отец Архимандрит столько ко мне милостив, что приказал собрать все всевозможные рукописи, из коих многие писаны рукою Старца Паисия, имеющиеся в Нямце, Секуле и ските Ворона, для доставления недостойному и присноунывающему Игнатию; и доколе сие собирание совершается, при­слана мне по особенной ревности скорее чем-либо утешить мою грешную душу означенная копия)». Он предоставляет эту копию Оптиной для присовокупления к издаваемому в это время Житию Старца Паисия.

А в письме от 11 июля 1846 г. архимандрит Игнатий сооб­щает: «Около сего времени я получил из Нямецкой обители несколько рукописей, между прочим книгу Св. Григория Синаита, которая гораздо полнее напечатанной в Добротолюбии, и с житием Преподобного; написана книга сия рукою Схииеромонаха Николая, жившего с о. Феодоритом в Скиту Поляна Ворона. Нямецкие Старцы пишут, что у них прежде было мно­го рукописей, но большая часть из них погорела при случав­шихся в монастыре пожарах. Таким образом много из трудов Старца Паисия погибло».

Неоднократно в письмах архимандрит Игнатий подчеркива­ет значение трудов Паисия Величковского. Так, в письме от 26 декабря 1845 г. он пишет: «Благодарю Вас за назначение для меня ста экземпляров вновь издаваемой Вами книжки [Житие старца Паисия Величковского]. Она по нынешнему времени может быть особенно полезна. Из жизни Старца Паисия видно, что в нынешние времена, по крайнему оскудению Старцев, должно с особенной тщательностию исследовать Отеческие деятель­ные писания и ими руководствоваться за неимением духоносных Старцев, что уже и Преподобный Нил Сорский советует». Или в письме от 30 апреля 1853 г.: «Я совершенно согласен с Вами, что для монашества, которое жительствует по книгам свя­тых Отцов, необходим точный перевод с подлинников посред­ством лица, вполне знающего монашескую жизнь. Таковым лицем без сомнения был Старец Паисий».

И в письме от 8 апреля 1858 г., уже будучи епископом Кавказским и Черноморским, повторяя мысль об «оскудении опытных в монашеской жизни наставников», он советует: «По мнению моему, книгу Пр<еподобного> Исайи лучше бы пере­вести с Славянского, присматриваясь к Латинскому для объяс­нения мест, которые темны на Латинском. Славянский перевод с Греческого отеческих книг, сделанный Старцем Паисием, не­сравненно точнее выражает мысль авторов, нежели перевод Латинский».

В 40-х — 50-х годах XIX в. издание духовных книг на сла­вянском и русском языках встречало определенные препят­ствия (об этом см. прот. Г. Флоровский «Пути русского богословия»). Архимандрит Игнатий часто, используя свое по­ложение, брал на себя ходатайство о разрешении на печатание оптинских книг то у цензора, то в Святейшем Синоде или у Митрополитов Московского и Санкт-Петербургского. И иногда даже почерк, каким написано письмо, выражал его радость в связи с полученным разрешением, как это имело место в коро­тенькой записке от 26 февраля 1856 г.: «Испрашивая Ваше благословение на прохождение Святыя Четыредесятницы, имею честь уведомить Вас, что сегодня я получил из Св. Синода уведомление о том, что Св. Синодом дано на днях разрешение Московской Цензуре о напечатании рукописи Житие Симео­на Нового Богослова».

При этом архимандрит Игнатий неизменно отмечал благо­желательное отношение к оптинским трудам Московского Митрополита Филарета: «Сообразно тому, как Вы изволите писать, Высокопреосвященный Митрополит Московский Фи­ларет благоволил написать мне, что он желает напечатания книги преподобного Исаака Сирского. Все монашество Рос­сийское обязано благодарностию этому Архипастырю за изда­ние Отеческих книг Оптиною Пустынею. Другой на месте его никак бы не решился дать дозволение на такое издание, кото­рое едва ли уже повторится»,— писал он 30 апреля 1853 г.

Тем более и сам архимандрит Игнатий постоянно в своих письмах отзывается с энтузиазмом об оптинских трудах: 26 де­кабря 1845 г.: «Напечатанное в третьей части писем Затвор­ника Георгия предисловие на книгу Пр<еподобного> Григо­рия Синаита приносит многим значительную пользу; тем обиль­нее будет сия польза при издании всех предисловий. За сие Вам — мзда от Господа и благодарность от всех благомысля­щих»; 20 июля 1855 г.: «Все Русское монашество обязано особенною благодарностию Оптиной Пустыни за издание мно­гих творений святых Отцов перевода старца Паисия, столь точно передававшего отеческие мысли. И перевод на Русский язык монашеских и отеческих писаний, по знанию монашеской жизни, гораздо удовлетворительнее совершается братьями оби­тели Вашей, нежели перевод их людьми, чуждыми этой жиз­ни»; 1 сентября 1856 г.: «Все монашество Российское должно благодарить Вас и почтенных братии, сотрудников Ваших, за обильную и превосходную духовную трапезу, которую достав­ляет чтение книги Святого Дорофея» и т. д.

При таком интересе архимандрита Игнатия Брянчанинова к трудам старца Макария и оптинских братии удивительно, что, за исключением известия о переводе на русский язык кни­ги Святыя Лествицы в одном из первых писем, он никогда не писал о своих литературных занятиях, которые уже с раннего возраста составляли важную часть его деятельности.

Еще в 1828 г., будучи простым послушником, находясь с отцом Леонидом в Александро-Свирском монастыре, он напи­сал небольшую прозаическую поэму «Древо зимою пред окна­ми келлии». В следующем году, в Площанской пустыни он написал поэтическое «Воззвание к моей келье, а с нею вместе и ко всему видимому миру» и там же, по благословению стар­ца Леонида и по его рассказам, начал писать «Жизнеописание схимонаха Феодора».

О публикации этого «Жизнеописания» в доработанном виде старец отец Леонид сообщал в 1839 г. архимандриту Игна­тию: «Зная ваше усердие и любовь к Достоблаженному Стар­цу нашему батюшке отцу Феодору, и какой труд вы полагали в описании жития Его, обязанностию считаю представить вам напечатанных жизни и подвигов Его пять экземпляров. Во многом сделана перемена, а некоторые материи цензура не согласилась утвердить к напечатанию по правилам ее. Но мы хотя и тем довольны, что не останется совсем в забвении жизнь праведника, заслужившего, несомненно, от Бога вечную награ­ду, и будет для нас, любящих и почитающих его, утешением вспоминать Его и Боголюбезные труды Его».

Зная о его литературных занятиях, друзья его иногда обра­щались к нему с просьбой написать что-либо для них: «Жела­ете, чтоб написал я что-либо росписью? — писал он одному из них в 1830 г. — Отказать не хочу, не смею, не должен! Притом и своего бы сочинения? И на сие дерзну ради дружбы с помо­щью Божиею». И продолжил в одном из последующих писем: «Представьте себе, что по отъезде вашем Сочинение у меня полилось, и если б знал я, что вы в Вологде, то оно уже было бы у вас в руках. Вышло количеством листков с главы Феогноста. Получив оное, не судите о нем по наружности, но по чув­ству, которое должно явиться у вас по прочтении онаго: ибо наружность его несколько сурова, а содержание исполнено Милосердия»[1958]. Может быть, речь шла о «Плаче инока», напи­санном как раз в это время?

Уже в эти годы в глазах друзей он выглядел как бы литера­турным авторитетом: «...препровождаю к Вам тетрадки Ваши, о коих извольте услышать следующее, — писал он в 1833 г. —...Буди Вам известно, что Житие о. Феофана мною довольно тщательно переправлено, и как Вам угодно, но поостерегитесь хорошее заменить посредственным. Знайте, что его Нравоуче­ние, в Житии помещенное прибавкою, мною сделанною, такой получило вид, что для людей, имеющих вкус и знание, кажется весьма связным простым и сильным отрывком. Сие нравоуче­ние вместе с описанием его нравственности и кончины состав­ляют всю красоту сего жизнеописания. Ограда же, ризница, аудиенции и проч. суть предметы наименее занимательные в жизни человека, прославившегося возвышенною нравственностию, смирением и презрением всего суетного...»[1959].

В годы пребывания в Сергиевой пустыни архимандрит Игна­тий интенсивно трудился над важнейшими своими произведе­ниями — «Аскетическими опытами» и «Словом о смерти», создавал «Отечник». Возвратом к живым источникам отече­ского богословия называли его труды историки русской цер­ковной мысли.

А автор книги «Пути русского богословия» прот. Г. Флоровский писал: «К старым и переводным книгам присоединялись новые и самостоятельные опыты. Прежде всего нужно назвать епископа Игнатия Брянчанинова (1807-1867)... Это был очень строгий ревнитель аскетической традиции. Он тоже примыкает к традиции старца Паисия, через учеников известного о. Леонида, впоследствии Онтинского старца. «Аскети­ческие опыты» епископа Игнатия Брянчанинова написаны с большим вдохновением и очень выразительны. Начертывается идеал духовной трезвости, с особенным предостережением против мечтательности. Но аскетическое приготовление, сми­рение и самоотречение не заслоняет таинственной цели всего пути: стяжание мира Христова, встреча с Небесным Странни­ком и Гостем ищущих душ».

Тем не менее в письмах архимандрита Игнатия отцу Макарию нет и намека на то, чтобы он посылал в Оптину свои труды. Вообще создается впечатление, что тема писем раз и навсегда определена и другие темы в них почти не вторгают­ся. Например, о сопереживании архимандритом Игнатием пе­рипетий Крымской и Кавказской войн можно судить по его письмам П. С. Нахимову и особенно Н. Н. Муравьеву-Кар­скому[1960]. Старец Макарий тоже был «патриот в душе» и в со­бытиях войны принимал «самое страдательное участие». Од­нако в их переписке эта тема прозвучала только два раза: 20 июля 1855 г. архимандрит Игнатий рассказывает об уходе англо-французского флота от Кронштадта, а 17 сентября это­го же года он пишет: «Молитесь милосердному Господу, чтоб помог нашему любезному отечеству против врагов его. Испа­ния присоединилась к Англии и Франции для действий про­тив России; да имеются еще и другие державы, нам недоброжелательствующие».

И только с 1855 г. в письмах появляется новая тема. На протяжении всех лет служения в Сергиевой пустыни архи­мандрита Игнатия преследовала мысль «оставить многосует­ную... настоятельскую должность и сколько-нибудь подгото­виться покаянием в согрешениях к переходу в будущую жизнь». В конце 1855 г. он снова начал хлопотать об увольне­нии и одновременно начал переговоры о своем перемещении в «благословенную Оптину Пустынь». «Соображая потребность души моей и моего тела, я избрал [Оптинский] скит местом для окончания дней моих в безмолвии»,— писал он брату Петру Александровичу.

Он даже начал переговоры о строительстве новых келлий, где было бы удобно поместиться не только ему, но и его другу Михаилу Чихачеву и его келейнику Иоанну. 14 янва­ря 1856 г. он писал отцу Макарию: «Прошу Ваших Святых молитв, чтоб милосердый Господь даровал и мне исторгнуть­ся из челюстей мира и присоединиться к Вашему Богоспасаемому Стаду, если есть на то Его Святая Воля». В мае этого же года, получив отпуск, он отправился в путь, чтобы «соглядать собственными очами Оптину Пустынь, которая в насто­ящее время есть, бесспорно, лучший монастырь в России, особ­ливо Скит ее».

О своих впечатлениях архимандрит Игнатий подробно пи­сал Н. Н. Муравьеву-Карскому в письме от 12 июня 1856 г.: «Оптина Пустынь есть один из многолюднейших Российских монастырей по количеству братии и, конечно, первый монас­тырь в России по нравственному качеству братии; особливо это достоинство принадлежит Скиту ее, в котором живет мно­го дворян. Некоторые из них очень образованы, знакомы с новейшими и древнейшими языками, занимаются духовною литературою, преимущественно же переводами самых глубо­ких сочинений святых Отцов.

Духовным назиданием братства занимается, так именуемый Старец их, иеромонах Макарий, 68-ми лет, из дворян, с юности монах, обогащенный духовным чтением и духовными опытами, он живет в Скиту, ему обязана Оптина Пустынь своим нрав­ственным благосостоянием. Много