Выписка из Лествицы святого Иоанна Лествичника

«Вера, соединенная с твердым убеждением, — мать отречения от мира; неуклонная надежда — дверь к беспристрастию; любовь к Богу — причина странничества; воздержание — мать здравия; воздержания мать — размышление о смерти и постоянное памятование желчи и уксуса, которые вкусил наш Владыка и Бог; целомудрия помощник и причина — безмолвие; разжжение плоти погашается постом; супостат лукавых и блудных помыслов — сокрушение сердца; прилежною молитвою уничтожается уныние, а от воспоминания о Суде рождается усердие к подвигам»[725].

«Любление бесчестий исцеляет от ярости и раздражительности; песнопение, милосердие и нестяжение уничтожают печаль»[726].

«Молчание и безмолвие противодействуют тщеславию; если же находишься посреди человеков, то пройди путем бесчестий»[727].

«Наружную гордость исцеляет наружное скорбное положение, образуемое скудостию и лишениями; невидимую — Невидимый»[728].

«Губитель чувственных змей — олень, мысленных — смирение»[729].

«Невозможно змею совлечь с себя старой чешуи иначе, как пролезши сквозь тесную скважину: и нам невозможно свергнуть с себя греховные навыки и впечатления, невозможно свергнуть ветхость души и одежду ветхого человека, если не пройдем по узкому пути поста и бесчестия»[730].

«Тучные птицы не могут летать высоко, и угождающий плоти своей не возлетит на небо»[731].

«Высохшее болото уже не приманивает к себе свиней, — и плоть, иссушенная подвигами, уже не упокоивает в себе бесов»[732].

«Облаками закрывается солнце, — лукавые помышления омрачают ум и служат для него причиною погибели»[733].

«Преступник, выслушавший приговор и идущий на казнь, не беседует о народных празднествах: так и плачущий истинно не будет угождать чреву»[734].

«Магниту невольно повинуется железо: подобно этому греховные навыки и впечатления, обратившиеся в качество, уже насилуют заразившихся ими»[735].

«Вода, будучи сжата, подымается вверх: так часто случается и с душою. Она, будучи стеснена бедствиями, восходит к Богу и спасается»[736].

«Ветры возмущают бездну, — ярость, больше всех страстей, возмущает ум»[737].

«В те места, где сложено царское оружие, воры приходят с особенною осторожностию; так и мысленные воры употребляют особенную злохитрость, чтоб окрасть имеющего сердечную молитву»[738].

«Огонь не рождает снега, — и ищущий славы земной не получит небесной»[739].

«Невозможно убить зверей без оружия; невозможно стяжать безгневия без смирения»[740].

«Восходящие по гнилой лестнице по необходимости подвергнутся бедствию: подобно этому честь, слава, власть вредны для смиренномудрия»[741].

«Вода смывает буквы, и слеза очищает согрешения»[742].

«За неимением воды изглаждаются буквы и другими способами: так и души, не имеющие слез, изглаждают и выскабливают согрешения свои печалию, воздыханиями, великим сетованием»[743].

«Немощный по телу, подвергшийся тяжким согрешениям, да идет путем смирения и теми путями, которые ведут к смирению: другого средства к спасению он не найдет»[744].

«Нет причины для страждущего горячкою к самоубийству: так никому, ни в каком случае, даже до последнего издыхания, не должно отчаиваться»[745].

«Если б похоронивший отца своего, немедленно по возвращении с похорон, пошел на брак, то поступок его был бы бесчестным. Так и плачущим о грехах неприлично искать в этом веке чести, покоя и славы от человеков»[746].

«Того воина, которого лицо изъязвлено жестокими ранами на войне, царь не только не повелевает исключать из воинства, но и возбуждает значительными наградами к большей ревности; и Небесный Царь венчает инока, терпящего от бесов многие напасти»[747].

«Увидев кого-либо из сподвижников наших пораженного телесным недугом, не позволим себе объяснять недуг его судом лукавым и злобным; напротив того, примем его с простотою и любовию нелюбопытною, как свой член, как воина, раненного на войне, — позаботимся о уврачевании его»[748].

«Иногда посылается болезнь для очищения от согрешений, иногда же, чтоб смирить вознесшуюся мысль»[749].

«Благий и всеблагий Владыка и Господь наш, усмотрев, что некоторые ленивы к подвигу, обуздывает плоть их недугом, как таким подвигом, который отраднее других, — нередко, вместе с этим, очищает и душу от лукавых страстей и помыслов»[750].

«Немощные душою да познают благоволение Господа к ним из телесных болезней и из внешних напастей и искушений, а совершенные по наитию на них Святого Духа и по приложению новых дарований к дарованиям, прежде полученным»[751].

«Покаяние — впрочем, покаяние тщательное — плач, очищенный от всякой скверны, и преподобное смирение новоначальных столько различаются друг от друга, сколько различаются между собою мука, тесто и печеный хлеб. Душа истончевается и стирается истинным покаянием; соединяется она некоторым образом и, так сказать, смешивается с Богом водою плача неложного; от плача возжигается огнь Божественный: тогда хлеботворится и образуется смирение бесквасное и чуждое дмения»[752].

«Первое и изящное свойство этой благой и досточудной троицы духовного подвига состоит в радостнейшем подъятии уничижений: душа принимает и объем лет их распростертыми руками, как врачевства, которыми исцеляются недуги ее и очищаются грехи великие. Второе свойство, после изложенного, заключается в совершенном истреблении ярости и, по утолении ее, в правильном настроении души. Третья и превосходнейшая степень состоит в утвердившемся неверовании своему добру и в постоянном желании научаться»[753].

«В том, кто стяжал смирение, не проявляется ни ненависть, ни прекословие, не слышится из него вони непокорства»[754].

«Соединившийся теснейшим союзом с добродетелию смирения соделывается тихим, кротким, удобопреклонным к умилению, милосердым, спокойным, радостным, благопокорливым, беспечальным, бодрым, неленостным, — и что много говорить, — соделывается бесстрастным. Соделывается таким, потому что во смирении нашем помяну ны Господь, избавил ны есть от врагов наших [755], от страстей и скверн наших»[756].

«Возлюбленный! ведай, что удолия умножат пшеницу [757] и духовный плод на почве своей. Долиною названа смиренная душа, чуждая возношения, пребывающая постоянно и непоколебимо, как бы среди гор, среди подвигов и добродетелей. Не постился я, — говорит святой Давид, — не бдел, не лежал на голой земле; но смирихся и Господь спасе мя вскоре»[758].

«Покаяние восставляет; плач ударяет в небеса; преподобное смирение отверзает врата небесные»[759].

«Иное — превозноситься, иное — не превозноситься, и иное — смиряться. Находясь в первом устроении, мы судим и осуждаем ближних в течение всего дня; находясь во втором — не судим и не осуждаем ни других, ни себя; в третьем, будучи оправданы Богом, осуждаем себя непрестанно»[760].

«Желая достигнуть самопознания, не престанем рассматривать и истязывать самих себя. Если от искренности сердца сознаем, что каждый ближний превосходнее нас, то близка к нам милость Божия»[761].

«Очень многие называют себя грешными, даже признают себя такими; но истинное понятие человека о себе, тайно живущее в сердце его, вынаруживается нечаянно нанесенным бесчестием»[762].

«Поспешающий в тихое, не страшащееся бурь пристанище смирения не престанет прибегать к всевозможным средствам, к словам, к помышлениям, к различным действиям, избирая соответствующий образ жительства, принося многие молитвы и моления, доколе содействием Божиим и смиреннейшим уничиженнейшим подвижничеством не освободит ладии, — души своей, — от бури, постоянно свирепствующей на море превозношения»[763].

«Некоторые удержали до конца жизни воспоминание о преждесодеянных согрешениях, уже получив прощение в них, приводя себя этим воспоминанием к смиренномудрию и заушая им суетное превозношение[764]. Иные, устремляя постоянно взоры ума к страданиям Христовым, признали себя должниками, никогда не могущими выплатить долга. Иные уничижают себя, усматривая в себе ежедневные упущения и недостатки. Иные ниспровергли превозношение по причине попущенных им искушений, болезней и падений. Иные усвоили себе мать духовных дарований молением о том, чтоб бремя духовных дарований не было возложено на них. Имеются и такие, — имеются ли они ныне, не знаю, — которые нисходят в смирение при посредстве самых Божественных дарований, признавая себя не достойными этого богатства и смотря на умножение его, как на умножение своего долга»[765].

«Если увидишь кого или услышишь о ком, что он в немногие годы достиг высшего бесстрастия, то знай, что он шествовал блаженным и кратким путем смирения, не каким иным»[766].

«Не нам, Господи, не нам, — говорит некто от искренности сердца, — но имени Твоему даждь славу [767]. Говорившийэто знал, что падшее естество человеческое не может принимать похвал безвредно для себя. От Тебе похвала моя в Церкви ее лицей [768], в будущем веке: прежде этого времени я не могу переносить ее безбедственно»[769].

«Свойственно лимонному дереву, когда оно страждет бесплодием, высоко выгонять свои ветви кверху. Когда же ветви будут наклонены вниз соразмерною тяжестию, тогда дерево из бесплодного делается плодоносным»[770].

«Устрашаются птицы лишь завидят ястреба, — и делатели смирения устрашаются, услышав даже один голос прекословия»[771].

«Кротость есть неколеблющееся устроение духа, пребывающее одинаковым и при похвалах и при поношениях»[772].

«Кротость состоит в том, чтоб при оскорблениях от ближнего не чувствовать оскорбления и чисто молиться о нем»[773].

«Кротость — утес, возвышающийся над морем ярости и разбивающий все волны, которые ударяют о него»[774].

«Кротость есть твердыня, в которой жительствует терпение, дверь к любви, правильнее же, матерь ее, начальная причина духовного рассуждения. Научит Господь кроткия путем Своим [775]. Она доставляет отпущение грехов и дерзновение в молитве. Она — вместилище Святого Духа. На кого воззрю, — говорит Господь, — токмо на кроткого и молчаливого» [776].

«В сердцах кротких почиет Господь; душа возмущенная — обитель диавола»[777].

«Кротции наследят землю [778]: они возобладают землею, сердцем; но предающиеся гневу уведутся в плен с земли их»[779].

«Кроткая душа — престол простоты; ум гневливый — делатель лукавства»[780].

«Душа правая — наперсница смирения; душа лукавая — служительница гордости»[781].

«Души кротких исполнятся познания истины; ум гневливый пребывает во тьме и неразумии»[782].

«Простота есть усвоившееся душе качество, чуждое сложности, не способное к помышлениям злым о ближнем»[783].

«Лукавство есть обширное знание, правильнее же, извращение знания по подобию знания бесов, утратившее истину и покушающееся утаиться от людей»[784].

«Лицемерство есть противоположное настроение души с телом, переплетенное всевозможными вымыслами»[785].

«Незлобие есть тихое настроение души, свободное от всякого умысла»[786].

«Правота состоит в настроении ума, нелюбопытном и неподозрительном, в искренности обращения с ближними, в слове непритворном, не обдумываемом благовременно»[787].

«Лукавство есть превращение правоты, обольщение ума ложными понятиями, доставляющими ему ложное воззрение на управление мира Богом, допущение себе клятв, повинных муке, хитросплетение слов, глубина сердца, бездна лести, ложь, обратившаяся в душевное качество, превозношение, соделавшееся естественным свойством, противодействие смирению, лицемерство, облекающееся в личину покаяния, устраняющее от себя плач, враждебное исповеди грехов своих, составившее о вере свое разумение и упорно держащееся его, причина падений, препятствие к восстанию покаянием, коварная улыбка при обличениях, притворное благоговение, житие бесовское»[788].

«Бог как называется любовию, так называется и правотою. Премудрый говорит чистому сердцем в Песни Песней: правостъ возлюби тя [789]. Отец же Премудрого сказал: благ и прав Господь [790], - и признает спасающимися тех, которые соименны Богу, спасающему правыя сердцем [791]. И опять: правотыдуш виде и посетило лице Е го»[792].

«Все хотящие привлечь к себе Господа! приступим к Нему в простоте, не притворно, не двоедушно, не лукаво, приступим, как приступают ученики-дети к учителю в училище. Будучи прост и несложен, Он благоволит, чтоб приступающие к Нему души приступали в простоте и незлобии. Простота всегда соединена со смирением»[793].

«Порабощенный тщеславию по необходимости идолослужитель: считая себя служителем Бога, он стремится угождать не Богу, а человекам»[794].

«Льстец есть служитель бесов, руководитель к гордости, истребитель умиления, наветник пути ко спасению. Людие мои, — говорит Господь чрез Пророка, — блажащий вас льстят вы и стези ног ваших возмущают» [795].

«Свойственно достигшим высокого преуспеяния претерпевать огорчения мужественно и с радостию; выслушивать похвалу безвредно для себя свойственно одним святым и преподобным»[796].

«Никтоже вестъ, яже в человеце, точию дух человека [797]: да постыдятся же и заградят уста свои покушающиеся хвалить нас в лицо»[798].

«Если услышишь, что ближний и друг твой сказал худо о тебе в отсутствии или и в присутствии твоем, то покажи любовь к нему, похвалив его»[799].

«Велико отразить от души похвалу человеческую, больше — похвалу бесовскую»[800].

«Доказывает свое смиренномудрие не тот, кто говорит о себе худо, но тот, кто не прекращает любви к ближнему, говорившему о нем худо: — кто не стерпит поношения от самого себя?»[801]

«Не прими тщеславного помысла, когда он будет предлагать тебе саны епископа или игумена, или учителя: потому что трудно отогнать пса от стола, на котором продается мясо»[802].

«Тщеславие приводит человека к гордости, когда его предпочитают другим, и к памятозлобию, когда его презирают»[803].

«Тщеславие нередко было для тщеславных причиною бесчестия вместо чести, которой они искали, дав им повод к гневу и выставив их в безобразии пред человеками»[804].

«Если будем стремиться к Богоугождению, то непременно вкусим и Божественную славу. Вкусивший Божественную славу непременно будет презирать славу земную. Сомневаюсь, чтоб кто-либо презрел вторую, не вкусив первой»[805].

«Не повинуйся суетному тщеславию, получающему объявлять добродетели твои для пользы слышащих: кая польза человеку, если он принесет пользу всему миру, душу же свою отщетит [806]. Ничто не может принести такой пользы ближним, как смиренный и непритворный нрав, смиренное и непритворное слово»[807].

«Есть слава, происходящая от Господа, Который говорит: прославляющий Мя прославлю [808]. И есть слава, устрояемаязлохитростию диавольскою; о ней сказано: горе, егда добре рекут вам ecu человецы [809] Познаешь ясно первого рода славу, когда, признавая славу вредною для себя, будешь устранять ее всеми средствами, когда постоянно и везде будешь скрывать подвижничество и добродетели твои. Познаешь в себе стремление ко второй славе, когда сделаешь что-либо, и самомалейшее, да видим будешь человеки» [810].

«Скверное тщеславие подучает нас принимать на себя личину добродетели, которой не имеем, опираясь, для обмана нашего, на слова Господа: тако да просветится свет ваш пред человеки, яко да видят добрая ваша дела» [811].

«Господь нередко отвлекает от тщеславия тщеславных, попуская им бесчестие»[812].

«Возносяй себе непременно смирится и здесь, в земной жизни, прежде будущего века»[813].

«Когда льстецы, правильнее же — обольстители, начнут хвалить нас, тогда поспешим привести себе на память множество беззаконий наших, и найдем себя недостойными произносимых нам похвал или воздаваемых нам почестей»[814].

«Червь, достигши надлежащего возраста, получает крылья, возлетает на высоту, — и тщеславие, достигши исполнения своего, преобразуется в гордость. Гордость — и начало и совершенство всех зол»[815].

«Окончательное преуспеяние в тщеславии — начало гордости; средина гордости — уничижение ближнего, бесстыдное проповедание и вынаружение своих подвигов, хваление самого себя в сердце, ненависть к обличениям; конец гордости — отвержение Божией помощи, высокомерное упование на собственные умыслы и действия, нрав демонский»[816].

«Кого постигло грехопадение, в том прежде вселилась гордость: предтеча первого — второе»[817].

«Высокомудрый монах прекословит сильно; смиренномудрому прекословие неизвестно»[818].

«Муж высокосердый желает начальствовать: иначе он и не может погубить себя, правильнее же, не хочет»[819].

«Бог гордым противится [820] кто ж помилует их? Нечист пред Господом всяк высокосердый [821] кто же очистит его?»[822].

«Отвергающий обличение обнаруживает этим присутствие в себе гордости; ищущий обличения разрешился от уз гордости»[823].

«Гордость — погубление богатства и понесенных подвигов: Воззваша, и не бе спасаяй, конечно потому, что взывали с гордостию; воззваша ко Господу, и не услыша их [824], потому, без всякого сомнения, что не хотели расстаться с начальными причинами того, против чего молились»[825].

«Не предайся беспечности и не возуповай на непоколебимость своего состояния, доколе не последует о тебе окончательное изречение Судии после исхода души из тела. Имей в виду того, который уже возлег в чертоге, но изгнан из него во тьму кромешную с связанными руками и ногами»[826].

«О ты, сотворенный из персти земной! не возвышай главы, потому что многие святые и невещественные свергнуты были и с неба»[827].

«Когда демон гордости оснует себе обитель в людях, порабощенных гордости, тогда начинает являться им во сне или даже наяву, принимая вид святого Ангела или кого-либо из мучеников и как бы преподавая откровения и духовные дары. Делается это с тою целию, чтоб несчастные прельстились и подвергнулись решительному умоповреждению (сумасшествию)»[828].

«От забвения грехов образуется гордость; памятование грехов — причина смирения»[829].

«В сердцах гордых прозябнут глаголы хулы, а в душах смиренных — небесные видения»[830].

«Большинство гордых, не познав себя, возмнили о себе, что они достигли бесстрастия; но при исходе из этой жизни они увидели свое убожество»[831].

«Вода, мало-помалу возливаемая на огонь, совершенно угашает его: так и слеза истинного плача потушает пламень ярости и вспыльчивости»[832].

«Безгневие есть ненасыщаемое желание бесчестия; оно встречается и в тщеславных людях от непомерного желания похвал человеческих. Безгневие есть победа над естеством, потеря ощущения оскорблений, приобретенная подвигами и потами»[833].

«Кротость есть непоколеблющееся устроение души, пребывающее одинаковым и при поношениях и при похвалах»[834].

«Начало безгневия — молчание уст при смущении сердца; средина — молчание помыслов при тонком смущении души; конец же — тишина при веянии нечистых ветров, насажденная и утвержденная в душе благочестивым навыком и Божественною благодатию»[835].

«Гнев есть проявление сокровенной ненависти или памятозлобия. Гнев — желание отомстить оскорбившему. Вспыльчивость есть безвременное воспаление сердца. Огорчение есть состояние, противоположное приятному расположению духа, вступившее в душу и пребывающее в ней. Ярость есть изменившееся настроение нрава и безобразие души»[836].

«При появлении света исчезает тьма: когда разольется в душе благоухание смирения, — истребляются из нее и огорчение и ярость (раздражительность)»[837].

«Некоторые, удобопреклонные к раздражительности, нерадят об укрощении и врачевании этой страсти, не обратив внимания на слова Писания: устремление ярости его — падение ему» [838].

«Движение жернова бывает столько быстрым, что в одно мгновение стирает и истребляет пшеницы и прочего зерна душевного более, нежели в иной целый день: по этой причине мы должны постоянно пребывать в благоразумном внимании себе. Случается, что только что вспыхнувший пламень, раздуваемый сильным ветром, попаляет и опустошает душевную ниву скорее, нежели огонь, давно, но медленно действующий»[839].

«О други! не должно быть тайно от нас и то, что лукавые демоны скрывают себя и прячутся на время, чтоб мы, вознерадев о великих страстях, как бы о малозначащих, соделали свою болезнь уже неисцелимою»[840].

«Угловатый и жесткий камень, сталкиваясь с другими камнями и ударяясь о них, стирает угловатость по всему объему своему, несмотря на естественную жесткость и твердость, и получает вид округлый. Подобно этому и человек свирепый и жестокий, жительствуя и обращаясь с людьми такого же нрава, приобретает одно из двух: или исцеляет язву свою терпением, или, удалившись из такого общества, непременно познает свою немощь, которую показало ему, как бы в зеркале, его бегство»[841].

«Склонный по временам к раздражительности, если будет позволять себе произвольное увлечение яростию, то будет побеждаться и сокрушаться ею впоследствии и невольно, от предшествовавшего произвольного повиновения ей»[842].

«Ничто так не противосвойственно кающимся, как ярость, возмущающая душу, потому что покаяние требует великого смирения, а ярость — признак величайшей гордости»[843].

«Если высшая степень кротости заключается в том, чтоб сохранять тишину сердца и залог любви и в присутствии раздражающего нас, то высшая степень ярости познается из того, когда мы свирепствуем и гневаемся на огорчившего нас в отсутствии его»[844].

«Если мир души служит признаком пришествия в нее Святого Духа, а гнев есть возмущение сердца, то ничто не заграждает так вход в наши души Святому Духу, как ярость»[845].

«Борьба с гневом требует особенного прилежания, потому что страсти гнева содействует естество, подобно тому, как оно содействует страсти плотского вожделения»[846].

«Подверженный страсти гнева часто возмущает все стадо, как волк: неистовством своим он приводит многие души в расстройство и недоумение»[847].

«Великий вред — возмущать око сердца яростию, как о том свидетельствует Псалмопевец: смятеся от ярости око мое [848], говорит он. Вред больший — выразить словами душевное волнение. Если же дело дойдет до рук, то это уже вполне чуждо монашескому ангельскому и божественному жительству, враждебно ему»[849].

«Намереваясь или предполагая изъять сучец ближнего, не употреби для этого, вместо врачебных орудий, бревна. Бревно — жесткие слова и грубое обращение, а врачебные орудия — кроткое наставление и выговор, соединенный с долготерпением»[850].

«Начало блаженного незлобия заключается в том, чтоб претерпевать бесчестия с горестию и болезнию души; средина — в том, чтоб пребывать в них без печали; совершенство, если только оно есть, — в том, чтоб поношения вменять в благохваления»[851].

«Преставший от гнева убил и памятозлобие: доколе жив отец, не прекращается чадородие»[852].

«Стяжавший любовь устранился от вражды; пребывающий во вражде сам собирает для себя труды и скорби суетные»[853].

«Трапеза любви разрушает ненависть, а дары чистые смягчают душу. Но трапеза невнимательная — мать дерзости и чрез окно любви вскакивает чревообъядение»[854].

«Злопамятствуй и злопамятствуй на бесов; враждуй, враждуй постоянно на твое тело. Плоть — неблагодарный и льстивый друг: будучи угождаема, тем более вредит»[855].

«Познаешь, что избавился от памятозлобия — этой внутренней гнилости — не тогда, когда помолишься об оскорбившем; не тогда, когда воздашь ему за зло дарами; ниже тогда, когда пригласишь его к твоей трапезе: познаешь тогда, когда, услышав о его телесном или душевном злоключении, пожалеешь и прослезишься о нем, как бы о себе»[856].

«Воспоминание страданий, понесенных Иисусом, исцелит от памятозлобия, посрамив его незлобием Иисуса»[857].

«Внутри гнилого дерева зарождаются черви, — и гнев прививается к кротким и молчаливым не в истинном разуме. Тот, кто извергает из себя гнев, получит отпущение: тот, кто питает в себе гнев, лишится милости»[858].

«Чтоб получить прощение в грехах, некоторые возложили на себя труды и подвиги; но прежде их достиг этого муж непамятозлобный по обетованию Господа: отпустите немногое, и отпустится вам безмерно многое»[859].

«Знамение истинного покаяния заключается в отвержении памятозлобия, а кто не перестает памятозлобствовать и вместе мнит о себе, что приносит покаяние, тот подобен спящему и видящему себя во сне быстро бегущим»[860].

«Никто да не признает страсть памятозлобия маловажною: нередко вкрадывается она и в духовных мужей»[861].

«Уязвляемые обличениями будем воспоминать грехи наши, доколе Господь не призрит на насилие насилующих себя ради Его, не изгладит грехов наших, и болезнь, грызущую нас в сердце нашем, не претворит в радость. По множеству болезней моих в сердце моем, соразмерно им, утешения Твоя возвеселиша душу мою [862] в свое время: так говорил Псалмопевец. Не забудем и следующего, сказанного им Господу: елики явил ми ecu скорби многи и злы; и обращься оживотворил мя ecu, и от бездн земли, по падении моем, снова возвел мя еси» [863].

«Блажен тот, кто, укоряемый и уничижаемый ежедневно, понудил себя к терпению ради Бога: он примет участие в вечном празднике мучеников и вступит дерзновенно в общение с Ангелами»[864].

«Блажен монах, признавший себя достойным всякого бесчестия и уничижения»[865].

«Блажен монах, окончательно умертвивший свою волю: он встанет одесную Распятого»[866].

«Отвергший справедливое или несправедливое обличение отвергся от своего спасения»[867].

«Видел я в той обители[868] послушников о Господе, которые в разуме по Богу сами себя поносили и подвергали всевозможным уничижениям с тою целию, чтоб этим приготовить себя к оскорблениям, приносимым извне, и уже встречать их благодушно»[869].

«Сын мой! если с самого поступления твоего в монастырь предашь себя терпению бесчестий, то не нужен будет тебе многолетний труд для приобретения блаженного покоя в душе твоей»[870].

«Усердно пей поругание, как воду жизни, от всякого человека, покушающегося напоить тебя чистительным врачевством, изгоняющим из сердца сладострастие. Если будешь руководствоваться этим правилом, то глубокая чистота воссияет в душе твоей и свет Божий не оскудеет в сердце твоем»[871].

«Небольшим огнем смягчается воск, — и часто случившееся ничтожное бесчестие внезапно смягчило, усладило сердце, истребило из него свирепость, нечувствие и ожесточение».

«Усердные к монашескому подвижничеству и преуспевающие в нем должны особенно внимать себе и остерегаться от осуждения живущих нерадиво, чтоб не подвергнуться большему осуждению, нежели какому должны подвергнуться нерадивые. И Лот, полагаю, привлек к себе милость Божию тем, что, живя посреди людей развратных, никогда не осуждал их»[872].

«Оскорбления, уничижение и прочее подобно этому производят в душе послушника действие, подобное действию полыни, а похвалы, почести и одобрения, как мед, производят в сладострастных великую радость. Рассмотрим свойство каждого из этих действий: первое очищает все нечистоты в желудке, а второе умножает в нем желчь»[873].

«Неруководствующийся истинным разумом, подвергаясь поношениям или обличениям, огорчается или спешит скорее поклониться делающему выговор, не по причине смирения, но желая скорее прекратить выговор. Когда поражают тебя выговором, молчи и принимай прижигания, правильнее, средства, доставляющие светлую чистоту; когда же духовный врач перестанет обличать тебя, тогда уже проси прощения у него»[874].

Святой духоносный настоятель Александрийского общежития, описанного святым Иоанном Лествичником, подвергал унизительным наказаниям подчиненных ему иноков, даже весьма преуспевших, и старцев, — этим охранял их от превозношения и доставлял им возможность достигать глубочайшего смирения. «Праведный Господь, — повествует Лествичник, — послал для обители той эконома, заведывавшего имуществом ее, соответственно духовному, Богоданному достоинству пастыря и наставника словесных овец. Эконом был муж необыкновенного целомудрия, редкой кротости. Такого инока повелел однажды Великий выгнать из церкви безвременно и без всякой причины, представясь разгневанным на него. Зная, что эконом невинен в том, в чем обвинял его пастырь, я, будучи наедине с Великим, оправдывал пред ним эконома. Руководимый духовною мудростию пастырь отвечал мне: «Отец! и я знаю, что он невинен; но отнять хлеб из рук голодного дитяти было бы делом неправедным и немилостивым! Подобное этому дело совершает и пастырь, вредя и себе и подвижнику, если не доставляет ему случаев к получению венцов, которые подвижник может заслужить по усмотрению пастыря чрез перенесение оскорблений, бесчестий, уничижений, поруганий. От этого происходит троякий, великой важности ущерб. Во-первых: сам настоятель лишается мздовоздаяния за обличение и наказание благонамеренные. Во-вторых: настоятель, имея возможность доставить пользу братии добродетелию собрата их, этого не сделал. Третий и тягчайший ущерб заключается в том, что часто и те самые, которые представляются переносящими скорбь и терпеливыми, будучи оставлены на время без внимания, как усовершившиеся в добродетели, не обличаемые и не поношаемые настоятелем, утрачивают приобретенную кротость и терпение. Земля эта доброкачественна, плодоносна и тучна, но оскудение воды бесчестия соделывает ее способною к произращению плевелов: прозябает на ней терние кичения и блуда. Зная это, великий Апостол писал в Послании к Тимофею: настой, обличи, запрети им благовремение и безвременно [875]. — В опровержение этих слов я представил пастырю слабость современного поколения и то, что многие могут отторгнуться от паствы его по причине напрасного или не напрасного, строгого взыскания; на это этот, исполненный духовной мудрости, муж сказал: ««Душа, привязавшаяся ради Христа верою и любовию к пастырю, не отступает от него, хотя бы и пришлось пролить кровь по причине этой привязанности. Такое расположение появляется в душе особенно тогда, если она была когда-либо облагодетельствована пастырем и получила при посредстве его исцеление от язв греховных. Она помнит слова Апостола: ни ангели, ни начала, ниже силы [876], ни ина тварь кая возможет нас разлучити от любве [877] Христовы.Если же душа таким образом не привязалась, не прилепилась, не стяжала такого основного, твердого залога, то удивляюсь, если она пребывает в этом монастыре не напрасно, находясь к пастырю и пастве в отношении притворном и самообольстительном». — Точно! не обманулся Великий: он собрал, наставил, совершил и принес Христу многие непорочные жертвы»[878].

Необходимо заметить здесь, что поведение мужа бесстрастного, исполненного Божественной благодати, никак не может служить точным образцом подражания для настоятелей и наставников, которых преуспеяние очень умеренно, которые еще борются со страстями. Но кроткое обличение подчиненных братии, благоразумное, основанное на слове Божием указание им недостатков их, воздержание от зловредного и лукавого человекоугодничества и ласкательства в обращении с подчиненными, при искренней любви к ним, должны принести несомненную, существенную пользу и братству и самому настоятелю. Главная цель делаемых здесь выписок заключается в том, чтоб показать и объяснить великое Божие таинство, драгоценное духовное богатство, которое сокрыто и преподается Промыслом Божиим в различных скорбях и уничижениях, попускаемых служителю Божию во время его земного странствования.

«Однажды, — продолжает повествовать святой Иоанн Лествичник, — когда я сидел за трапезою близ великого этого настоятеля, он приклонил святые уста свои к моему уху и сказал: ««Хочешь ли, чтоб я показал тебе действие Божественного разума в муже глубокой старости?» Я просил его об этом. Преподобный вызвал сидевшего за вторым столом инока Лаврентия, который провел в той обители около сорока восьми лет и был вторым соборным иеромонахом. Он подошел к игумену и, поклонившись ему до земли, принял от него благословение. Но когда Лаврентий встал от поклонения, — игумен не сказал ему ничего, а оставил стоять пред трапезою. Обед только что начинался, и Лаврентий не успел еще нисколько вкусить пищи. Так стоял он с час, или более. Мне сделалось даже стыдно взглянуть на этого подвижника, который был весь сед и вступил уже в восьмидесятый год своей жизни. Он простоял таким образом до окончания обеда. Когда мы встали из-за стола, Преподобный сделал ему некоторое поручение. — Я не упустил выведать у Лаврентия, что помышлял он, стоя пред трапезою? Он отвечал: "Облекши пастыря во образ Христа, я признал, что нахожусь в повиновении у Бога, а не у человека. И потому, отец Иоанн, я стоял не пред трапезою человеческою, а пред жертвенником Божиим и молился Богу. Никакого лукавого помышления не составилось во мне против пастыря по причине моей веры и любви к нему, как некто сказал: любы не мыслит зла [879] Знай, отец, и то, что демон не овладевает ни на час тем, кто предаст себя произвольно простоте и незлобию"»[880].

«Македонии, перводиакон обители, муж, прилежно работавший Господу, однажды за два дня до святого Богоявления попросил у пастыря позволения сходить в Александрию по некоторой своей надобности, обещая, впрочем, скоро возвратиться из города, чтоб принять участие в совершении празднества. Ненавистник добра, диавол, устроил препятствие перводиакону, и Македонии не поспел в обитель на святой праздник по приказанию, полученному от настоятеля при отпуске своем. Он пришел чрез день после праздника. Пастырь отлучил его от священнослужения и назначил проходить низшие послушания с новоначальными. Перводиакон, этот ревностный служитель терпения и долготерпения, принял определение отца с таким благодушием, как бы подвергался наказанию кто другой, а не он. Македонии провел сорок дней в таком уничижении; по истечении этого срока премудрый пастырь возвратил к служению диакона. Пробыв один день в этом служении, перводиакон начал умолять пастыря, чтоб снова дозволено ему было пребывать в уничижении и в занятиях новоначальных послушников. «Я, — говорил он, — сделал в городе непростительный грех». Преподобный, поняв, что перводиакон выражается приточно и ищет этого для того, чтоб усовершиться в смирении, исполнил его благое желание. Представилось удивительное зрелище! старец, украшенный почтенными сединами, пребывал в числе новоначальных и искренно просил всех молиться за него. «Я, — говорил он, — впал в блуд преслушания. Но мне, грешному, великий этот Македонии открыл причину, по которой он произвольно устремился к такому смиренному положению». -«Никогда, — сказал он, — я не чувствовал такого облегчения от внутренней борьбы и не видел в себе сладостного Божественного света, как ныне». -«Несвойственно, — прибавил он, — и даже, как утверждают некоторые, невозможно падать Ангелам; человекам свойственно падать, и скорее восставать, сколько бы раз ни случилось пасть; принадлежность одних бесов — пребывание в падении по падении»[881].

«Находясь в той обители, я удивлялся вере и терпению некоторых новоначальных, их постоянству в этих добродетелях, с которым они неутомимо переносили выговоры и укоризны и другие поношения от настоятеля, и не только от настоятеля, но и от самой меньшей братии. С целию душеназидания моего спросил я одного из братии, жившего уже пятнадцать лет в той обители, по имени Аввакира, которого почти все обижали, а служители едва не каждый день выгоняли из трапезы — этот брат был от природы несколько невоздержан на язык: «Брат Аввакир! за что выгоняют тебя каждый день из трапезы, и ты ложишься спать без ужина?» Он отвечал: «Поверь, отец, что эти отцы мои искушают меня, намерен ли я в точности быть монахом. Но как они делают это лишь искушая меня, то и я, зная образ мыслей Великого и их, переношу все терпеливо, без смущения. Пятнадцать лет поддерживаю себя таким размышлением; да и они говорили мне, при вступлении моем в монастырь, что они искушают отрекшихся от мира до тридцати лет. Справедливо поступают они, отец Иоанн! золото, не побывши в огне, не может получить чистоты». — Этот мужественный Аввакир пробыл в монастыре, по пришествии моем туда, еще два года, и преселился ко Господу. Умирая, он сказал отцам: «Благодарю, благодарю Господа и вас! За то, что вы искушали меня во спасение мое, я провел, вот семнадцать лет, не пострадав ничего от искушений бесовских». Исполненный духовного разума пастырь повелел положить его с почивающими там святыми, как достойного, как исповедника»[882].

«Господь, не хотя меня лишить молитвы одного из преподобных Отцов, за неделю до исшествия моего из того святого места, взял к себе мужа чудного, второе лицо по управлению монастырем после пастыря, по имени Мину. Он провел пять-десять лет в общежитии и прошел все послушания. В третий день, когда мы совершали обычное молитвенное последование о усопшем, внезапно наполнилось благоуханием все место, где лежало тело Преподобного. Великий Отец повелел нам открыть гробницу его, и, когда это было исполнено, все мы увидели, что из честных стоп его истекает благовонное миро двумя источниками. При этом учитель сказал собору иноков: «Вот! труды и подвиги его, которых образом служат ноги, принесли Богу миро». Отцы того места, поведу я о многих добрых делах Мины, рассказывали и следующее: однажды настоятель захотел искусить богодарованное ему терпение, и, когда вечером Мина, пришедши по обычаю в келлию игумена, чтоб получить от него приказание на следующий день, просил об этом и положил пред игуменом земной поклон, — игумен оставил его простертым на земле даже до времени правила. Тогда уже восставил пастырь Мину от земного поклонения, благословив и укорив его, как любящего выказываться и нетерпеливого. Так поступил Преподобный в назидание всех, зная, что Мина перенесет мужественно сделанное ему бесчестие»[883].