Итак, коль скоро квалифицирующим признаком для нации является государствообразующая функция, мы можем остановить здесь сравнительный анализ различных фаз развития этноса, не опускаясь к фазе рода. От племени, не претендующего на государственность – к народности и/или народу, имеющему такую претензию, и далее – к нации, ее воплощающей: таков путь этноса, пройти который в истории дано не каждому.
Между тем, на этом пути с этносом происходят важные изменения, затрагивающие самую его природу. Дело в том, что осваивая (чаще – завоевывая) территорию своего будущего государства, этнос, которому предстоит стать нацией, сталкивается с другими этосами, так же живущими в данной экологической нише. По неизбежности такое столкновение оборачивается ассимиляцией той или иной степени интенсивности[163]. Преобразование племени в нацию, таким образом, имеет свою цену: эта цена – утрата первозданной этнической чистоты, гомогенности. Любая нация всегда заведомо менее гомогенна, чем все ее предыдущие фазы: народ, народность, племя, не говоря уж о роде. Кроме того, большие, сильно разросшиеся этносы хуже помнят свое родство, чем маленькие, что создает для них определенную угрозу денационализации, «разэтнизации».
Какова степень ассимиляции в том или ином случае? Она может быть разительно иной. Так, англичане, завоевывая Северную Америку, не только сами практически не имели смешанного потомства с индейцами, за исключением редких случаев, но и вырезали под корень, поголовно, в 1885 году во время англо-французской войны за территории, целую популяцию в сотни человек метисов от франко-индейских связей. Вырезали из принципиальных расовых соображений, которым французы, по описанным выше причинам, всегда были совершенно чужды. (А индейцы – тем более.) Впоследствии в США некоторая часть индейцев, все же ассимилировалась, но это уже никак не отразилось на общей этнической характеристике страны.
Совсем иное дело – Мексика и Южная Америка, где возникла целая вторичная раса, прямо использующая слово «метисы» в качестве самоназвания. Доходит дело до забавных парадоксов, когда какой-либо фрагмент единой расово-этнической смеси добивается суверенитета и государственности в той или иной стране. В этом случае он немедленно объявляет себя нацией – во французском понимании, разумеется, поскольку иного ему просто не дано. В результате, к примеру, ст. 12 Конституции Республики Панама (1946 год) гласит: «Государство обязано всеми имеющимися в его распоряжении средствами методически и постоянно приобщать интеллектуально, морально и политически к Панамской нации все группы и всех индивидуумов, которые, родившись на территории Республики, не связаны, однако, с нею; обязанностью государства является так же содействовать духовной ассимиляции тех, кто собирается получить панамское гражданство по натурализации»[164]. Понятно, что свежеиспеченная «панамская нация» – есть именно «конструкт» (если бы все нации были таковы, пришлось бы признать правоту конструктивистов), ничем, кроме подданства, не отличающийся от гипотетической гондурасской, костариканской, гваделупской или тому подобной «нации», поскольку этнически все они – абсолютно одно и то же: помесь индейцев, негров и европейцев, главным образом, испанцев и португальцев. Нелепость и искусственность латиноамериканского («панамского») подхода хорошо выявляется на фоне ст. 2 Конституции Йемена, где сказано куда более грамотно: «Йеменский народ – единый, он является частью арабской нации… Йемен составляет историческое, экономическое и географическое единство»[165]. Тут нет противоречия, ибо арабская нация вся в целом добилась суверенности и государственности, хотя в рамках не одного, а многих государств. Тем не менее, расово-этнически это единая и весьма гомогенная нация, и йеменцы совершенно адекватно отразили это понимание в своей Конституции.
С другой стороны, не вполне справедливо обвинять панамцев в неадекватности, ибо, во-первых, сам теоретический вопрос – не из простых, а во-вторых, латиноамериканская вторичная раса – явление для Нового Времени вполне беспрецедентное, требующее, возможно, именно подобных искусственных решений. Но для других, естественных наций пример Панамы, разумеется, не указ.
О том, насколько неизбежной является метисация и ассимиляция в ходе строительства национальных государств, говорит опыт древних евреев, у которых смешанные браки находились под строжайшим религиозным запретом, неоднократно выраженном в жесткой форме в священной Торе: «Когда введет тебя Господь, Бог твой, в землю, в которую ты идешь, чтоб овладеть ею, и изгонит от лица твоего многочисленные народы, хеттеев, гергесеев, аморреев, хананеев, ферезеев, евеев и иевусеев... и предаст их тебе Господь, Бог твой, и поразишь их, тогда предай их заклятию, не вступай с ними в союз и не щади их; и не вступай с ними в родство: дочери твоей не отдавай за сына его, и дочери его не бери за сына твоего» (Второзак., VII, 1-3). Запрет смешиваться с иноплеменницами (Исход, XXIII, 32) не раз повторяется: «Возьми себе жену из племени отцов твоих, но не бери жены иноземной» (Товит, IV, 12), «Земля, в которую вы входите, чтобы наследовать ее, осквернена сквернами иноплеменных земли, и они наполнили ее нечистотами своими. И теперь не отдавайте дочерей ваших в замужество за сыновей их, и их дочерей не берите за сыновей ваших» (2 Ездры, VIII, 80-81).
Однако не только отдельные выдающиеся евреи (Моисей, женившийся на эфиопке, Вооз, женившийся на моавитянке, или царь Соломон, имевший полиэтнический гарем), но и рядовые евреи неоднократно нарушали этот запрет: «В те дни я видел иудеев, которые взяли себе жен из азотянок, амминотянок и моавитиянок... Я сделал за это выговор и проклинал их, и некоторых из мужей бил, рвал у них волоса и заклинал их Богом, чтобы они не отдавали дочерей своих за сыновей их и не брали дочерей их за сыновей своих и за себя» (Неемия, XIII, 23 – 25). Пророк Ездра однажды добился даже, чтобы жены-иноплеменницы вместе с прижитыми от мужей-евреев детьми были отлучены от евреев (1 Ездры, X). Можно вообразить себе этот ужас: свыше ста семей было в Иерусалиме таких, где «смешалось семя святое с народами иноплеменными» (там же, IX, 2) и где теперь приходилось резать по живому. Среди пострадавших мужей были даже сыновья священников и левитов, не говоря о простом народе.
Таким образом, даже евреи, этот народ-изолят («самоизолят»), на пути трансформации из племени в нацию прошел через этап ассимиляции и метисации[166].
В чем же дело? Почему одни народы, как, например, «демократические» англичане, ассимилируются мало и туго, а другие, даже несмотря на запрет – легко и во множестве? Ведь факт, что в Австралии или Тасмании не зафиксировано ни одного (!) случая смешанного потомства от англичан и аборигенов. Хотя можно не сомневаться, что предприимчивые французы не побрезговали бы представительницами «серой расы» хотя бы из любопытства. И, как уже отмечалось, в Северной Америке, колонизированной англо-саксами, не возникло никакой «нации метисов», в отличие от Южной Америки, колонизированной испанцами и португальцами.
На мой взгляд, дело тут не только в том, что французы XVIII века были полиэтничны, как и испанцы начала XVI века (только что избававшиеся от мавров и евреев, вливших немало «чернил» в их и без того сложносоставную кровь), а потому-де без каких-либо душевных препятствий мешались с завоеванными народами. В конце концов англичане также есть продукт смешения пиктов, кельтов, римлян, англосаксов, викингов, норманнов и т.д. Но дело в том, что в эпоху завоеваний англичане уже представляли собой законченную гомогенную нацию, перекипевшую не только в войнах с иноплеменниками – французами, ирландцами, шотландцами, валлийцами (подобные войны наилучшим образом сплачивают этнос), но и в огне гражданской войны Алой и Белой розы, из которой они вышли с гордым сознанием своего политического и этнического единства. В то время как французы дозрели до такого состояния и сознания не раньше XIX века. Испанцы же, только-только завершившие объединение в единое национальное государство к концу XV века, просто не успели обрести устойчивое национальное сознание, бросившись на покорение Америки (это сегодня в ст. 2 Конституции Испании говорится о «нерушимом единстве испанской нации, являющейся единой и неделимой для всех испанцев», но так было не всегда; понятно, что баски и теперь не разделяют этой идеи). Это историческое различие и определило две разные манеры поведения на завоеванных землях: английскую и испано-французскую. Рассуждая на этот счет, порой говорят о протестантском и католическом подходе, но, как мы знаем, этничное первично, поскольку определяет и религиозный выбор.
Здесь уместно, забегая вперед, сказать несколько слов о России и русских. Поразительная ассимилятивная (в обоих смыслах) способность русских многократно отмечалась всеми учеными и, увы, весьма при это преувеличивалась – вплоть до утверждения об отсутствии в природе «чисто русских людей». Данные антропологии опровергают сегодня этот тезис. При этом имеется, конечно, в виду смешение славян с монголоидами в ходе татарского нашествия, поскольку смешение с финскими народами (в основном такими же потомками кроманьонца) не могло существенно изменить антропологические характеристики русских. Так вот, если обилие русских женщин в гаремах татарских завоевателей в корне изменило татарскую антропологию и остановило татарский этногенез[167], то русские счастливо избежали подобной участи. (Присловие «поскреби русского – найдешь татарина» следует читать с точностью до наоборот.) Об этом ярко свидетельствует наличие чистокровного этнического русского ядра, доходящего до 37% «паспортных русских» – процент, наиболее высокий среди всех европейских народов[168]. Характерно, что на всем огромном пространстве России возникла лишь одна небольшая популяция метисов – Забайкальское казачье войско, формировавшееся исключительно из детей от смешанных браков русских казаков с бурятками. Повсюду в иных местах аборигены просто растворялись в русском пришлом населении, ассимилировались, а дальнейший естественный ход этногенеза выбраковывал полукровок и вытеснял признаки смешения кровей (по Дарвину). Сегодняшняя высочайшая биометрическая гомогенность русских от Калининграда до Камчатки явилась приятным сюрпризом для ученого мира, долгое время находившегося под гипнозом «ассимилятивного синдрома».
Возможно, русские менее устойчивы к ассимиляции, нежели англичане или скандинавы, но уж наверняка более, чем французы, итальянцы, испанцы и даже немцы, ассимилировавшие целый славянский мир Центральной Европы и Прибалтики – лютичей, бодричей, ругов, пруссов, лужицких сорбов и т.д. («поскреби немца – найдешь славянина», – это присловие верно едва ли не для всей Восточной Германии и для части Западной).
Ассимилирует, как правило, более культурный и многочисленный, сильный этнос – более слабые этносы, поэтому конечный результат этого соревнования «кто – кого» убедительно показывает силу одних этносов и слабость других. Так, немцы показали свою силу относительно ассимилированных ими славян, а русские – относительно финнов, татар и мн. др. Основную причину того, что русские, покорив гигантские пространства, не утратили при этом своей этнической идентичности, я вижу в том, что к завоеваниям мы, как и англичане, приступили, уже миновав стадию племени и даже народа, сложившись в очень сильную единую суверенную нацию, этнически гомогенную, с мощным этнически чистым ядром, имея свое национальное государство и твердое сознание своей национальной обособленности.
Итак, пройдя путь от племени к нации, этнос может изменить свою этническую природу – вплоть до полного исчезновения, как это произошло с испанцами и португальцами в Латинской Америке. А может и не изменить, или изменить в незначительной степени, как англичане в своих колониях или русские – на всем пространстве России. Этот путь – своего рода тест на выживание, его проходят сильнейшие.
