Политэкономия: социологические аспекты

К. ОФФЕ

Отношения между политической экономией и социологией как академи­ческими дисциплинами еще не устоялись: в этом вопросе существуют много­численные взаимные претензии и жалобы, непонимание, идут споры о до­пустимости экономического «вторжения» в область других социальных наук. В центре продолжающейся дискуссии о проблемах определения сферы компе­тенции, разграничения и разделения этих дисциплин стоят две модели чело­века (homo economicus и homo sociologicus), которые выделены в качестве определяющих комплексов представлений каждой из двух дисциплин (Olson, 1969; Barry, 1970; Oberschall, Leifer, 1986). Как представляется, говорить о результатах ведущихся споров еще преждевременно, а если и вести о них речь, то уж во всяком случае не в данной работе. Равным образом безответ­ственной была бы попытка хоть с некоторой долей уверенности делать про­гнозы относительно будущего той или иной из конкурирующих парадигм. Социологи переняли у представителей политэкономии многие используемые теми подходы и концептуальные инструменты, причем нередко используют их в ситуациях, диаметрально противоположных тем, для которых эти подходы и инструменты изначально были предназначены (в частности, так нередко посту­пают сторонники школы «аналитического марксизма»)¹. Другие представители социологии — дисциплины, характеризующейся высокой степенью внутрен­ней диверсифицированности, — пытались применять экономически ориенти­рованные подходы для создания новых исследовательских парадигм, особенно в тех областях исследования, которые наиболее тесно соприкасаются с политэ­кономией: в социологии организаций, в экономической социологии, в поли­тической социологии, в изучении проблем неравенства и в социологической теории институтов (March, Olsen, 1989; Selyifck, 1992; Offe, 1996).

¹Ср.: Roemer, 1986; 1988; Wright, 1985; Lash, Urry, 1984.

Под термином «политическая экономия», или «политэкономия», подразу­мевается большое разнообразие общественнонаучных подходов. Интеллекту­альные претензии представителей политической экономии (как и специалис­тов, занятых в таких смежных областях исследований, как концепции соци­ального выбора, публичного выбора, рационального выбора, а также теории институциональной или конституционной экономики) нередко бывают весь­ма значительными. Они стремятся к более глубокому уровню исследований или изучению более важных проблем по сравнению с традиционными эконо­мистами (с которыми их объединяет интерес к вопросам, связанным со сто­имостью, эффективностью, размещением и распределением ресурсов, а так­же экономическим ростом), политологами (с которыми их объединяют про­блемы динамики интересов и урегулирования конфликтов), или социологами (с которыми их сближает проблематика рационального действия в противо­положность другим его видам).

«Политическая экономия» — термин далеко не новый, он возник раньше названий всех остальных перечисленных выше социальных наук. То, чем с конца XVIII и на протяжении всего XIX столетия занимались политические философы, экономисты и социальные теоретики, обычно определялось именно как «политическая экономия»². Следует отметить, что этот термин соединяет не только дисциплины и столетия (точно так же, как в бурно развивающейся отрасли международной политэкономии соединяются страны и континенты), но и помогает преодолеть разрыв между позитивно-объяснительно-прогнос­тическими и нормативно-критическими подходами в социальных науках. По­литэкономов всегда интересовали проблемы порядка и беспорядка, побуди­тельные мотивы и механизмы, которые обеспечивали бы поддержание отно­сительного порядка в периоды осложнения ситуации, обусловленного причи­нами внутреннего характера. Кроме того, ученых, посвятивших себя этой науке, видимо, объединяет мысль просветителей о том, что проблема соци­ального порядка заложена в рациональности действий, подразумевающей двой­ное следствие: рациональные акторы одновременно и разрушают, и созидают социальный порядок. Вместе с тем они решительно расходятся в оценках тех факторов, которые составляют неотъемлемые компоненты стандартного инсти­туционального набора, входящего в понятие «хорошо действующего» или «хо­рошо организованного» общества, особенно в тех его аспектах, которые имеют отношение к проблемам свободы в противовес равенству или справедливости в противовес эффективности. Действительно, здесь имеет место очевидная поли­тическая поляризация, углубляющаяся по мере того как последовательные и принципиальные политэкономы на практике все в большей степени примыка­ют к идеологическим лагерям сторонников либерализма или марксизма, между

² Нам могут возразить, что «политэкономия» — это всего лишь неудачное название академической дисциплины, которая с самого начала своего существования не сумела оп­ределить различия между предметом исследования и спектром тех явлений, изучение кото­рых этот предмет составляет. Сейчас принято говорить, например, об «австрийской поли­тической экономии», что подразумевает не столько совокупность трудов и доктрин великих политэкономов этой страны, сколько такие специфически присущие Австрии институцио­нальные характеристики, как большой государственный сектор и тип сотрудничества меж­ду политическими партиями и экономическими объединениями. Таким образом, если пред­метом исследования такой дисциплины, как биология, является жизнь, политическая эко­номия имеет дело, как это ни странно звучит, с «политической экономией» отдельных периодов, регионов, институтов или экономических формаций.

которыми остается лишь небольшое пространство, занятое немногочисленными отчаявшимися поборниками идей социал-демократии.

Справедливости ради следует отметить, что по сравнению с классической традицией политической экономии, которая начинается с мыслителей шот­ландского Просвещения и кончается К. Марксом, дисциплина эта на протя­жении своего развития в XX столетии стала, если можно так выразиться, более «дисциплинированной» и узко направленной, более предметной и менее умозрительной. Это можно считать одновременно как достижением, так и по­терей в содержательной плане. Тем не менее, некоторые исходные концептуаль­ные положения по-прежнему лежат в основе этой дисциплины.

Компоненты парадигмы

Эти концептуальные положения представляет собой общее для политэко­номии и социологии проблемное поле, которое служит для этих дисциплин предметом спора и взаимных претензий. Что же представляют собой эти осно­вополагающие идеи?

1) «Вклады». Существует сложный набор независимых переменных, кото­рые в конечном итоге определяют направленность действий и их результаты. Эти независимые переменные иногда в обобщенном виде определяются как «вклады»: в их состав входит вся совокупность ресурсов и ограничений (мате­риальных, военных, юридических, институциональных, демографических, технологических, временных, географических и т.д.) в конкретный период времени, которые обычно определяют те «сферы распространения» и «воз­можные варианты», в рамках которых осуществляется деятельность некой груп­пы акторов, направленная на извлечение выгоды. Таким образом, акторы, находящиеся в пределах структуры определенных «вкладов», могут объеди­нять в своем составе кого и что угодно: от членов местного законодательного комитета до целых стран третьего мира, от лиц, занятых в той или иной отрасли промышленности, до целой этнической группы.

2) Взаимодействие и взаимозависимость в преследовании интересов. Акто­ры, входящие в структуру того или иного «вклада», стремятся к достижению некоторых осязаемых преимуществ, таких, как богатство, доход, власть, уве­личение продолжительности срока пребывания в должности, военные ресур­сы и т.д. Они стремятся к реализации таких интересов, которые им неизбежно придется защищать от соперников, преследующих те же цели. Они действуют в ситуации, полной возможностей, стимулов и угроз, определяемых специ­фикой действий других акторов. Они втянуты в своего рода «игру». Во всеоб­щем мире коллективной человеческой деятельности можно выделить три типа игр (Hardin, 1995, ch. 2). К их числу относятся координация (в частности, проявляющаяся в том, что все члены некой коллективной общности говорят на одном языке или ездят по одной стороне дороги), кооперация (проявляю­щаяся в том, что некая общность людей совместно участвует в забастовке или закупает продукты питания) и конфликты в их чистом виде (такие, как война). Координация основана на совместных договоренностях и не требует затрат: все только выигрывают, и никто не проигрывает, поскольку возмож­ности альтернативных соглашений ничего не стоят. При координации любое

соглашение по определению не лучше и не хуже альтернативных. Кооперация приносит прибыль, но вместе с тем требует затрат (по крайней мере, в от­дельных случаях) со стороны тех, кто получает выгоды: необходимо платить членские взносы и налоги, или оплачивать определенные товары и услуги. Однако при этом люди, вовлеченные в кооперацию, получают взамен то, что, по их убеждению, представляет большую ценность по сравнению с понесенны­ми расходами. Если участники сделки не будут рассчитывать (и получать) воз­награждение, на которое рассчитывали, кооперация прекратится. В ситуации чистого конфликта тоже имеют место потери и приобретения, однако и те и другие, как правило, не связаны друг с другом: победа или поражение доста­нется «либо нам, либо им», а будут ли вообще иметь место и сколько составят выигрыши или проигрыши сторон, в свою очередь, может зависеть от степени эффективности сотрудничества, в которое вовлечены «мы» или «они».

3) Рациональность. Из многих возможных вариантов образа действий акто­ры рационально выбирают те, которые максимизируют их интересы в преде­лах ресурсов, имеющихся в их распоряжении, знаний, которыми они облада­ют, и экспектаций как в отношении действий партнеров, так и относительно последствий своих собственных действий. При этом подразумевается, что при выборе своих действий акторы одновременно обладают способностью к тако­му нацеленному на результат и заранее просчитанному подходу и, естествен­но, стремятся к его применению. В то же время общепринятые нормы, тради­ции, типологические особенности, лояльность по отношению к согражданам, равно как и другие переменные величины аналогичного характера, обычно принимаемые в расчет социологами, играют в концептуальных предпосылках политэкономических подходов второстепенную, крайне незначительную роль. Иными словами, направленность действий в данном случае определяется в основном изначальными «вкладами», а также четкими представлениями о взаимодействии и взаимозависимости наряду со способностью агента макси­мизировать их рациональное использование.

4) Внешние факторы и обратная связь. Совокупные результаты действий, таким образом, затрагивают интересы третьих сторон (в том числе и «буду­щее»), находящиеся за пределами того мира, в котором действуют данные рациональные акторы. Такого рода внешние факторы могут быть либо пози­тивными (например снижение операционных затрат, повышение эффектив­ности), либо негативными (например эксплуатация, инфляция). Кроме того, последствия могут носить «исключительно» распределительный характер (из­менение исходного вклада и материальных ресурсов) или же, выходя за пре­делы собственного мира, институциональный характер (упрочение или изме­нение институтов и прав, переход к другому типу режима и т.п.). Такие обратные связи институциональных нововведений в большинстве случаев, хотя и не всегда, рассматриваются в качестве определенных этапов эволюци­онного процесса, способствующих повышению эффективности исходных со­глашений о «сферах распространения», правах и «вкладах» (North, 1990)³.

³ Как в схеме К. Маркса о сбрасывании институциональных оков капитализма произво­дительными силами.

Последовательность всеобъемлющего политэкономического анализа, таким образом, может быть представлена в форме циклической модели. Институты и «вклады» обусловливают развитие событий в таком направлении, при кото­ром акторы, рационально стремящиеся к достижению своих интересов, при­ходят к выводу о необходимости изменения институтов либо за счет накопив­шегося воздействия внешних факторов, либо через потребность в проведении новых переговоров, либо в силу возникновения каких-то препятствий, либо за счет истощения физических или «моральных» ресурсов (Hirsch, 1976), либо в связи с какими-то иными возникшими обстоятельствами. Такая цикличес­кая модель саморазрушения — институты создают акторов, требования кото­рых в рамках данных институтов не могут быть осуществлены, в результате чего достигаются новые, в определенном смысле «более совершенные» инсти­туциональные соглашения, — и составляет тот вклад, которые политическая экономия внесла в изучение социальных изменений.

В чем состоит «политический» аспект политической экономии? На этот вопрос можно ответить, основываясь на всех трех измерениях, которые поли­тологи выделяют при характеристике политической жизни. Во-первых, ос­новной «вклад» и система «мест распространения» прав и ресурсов, которые предоставляются этой системой, составляют «политию» (polity), или «режим», по отношению к которому акторы являются пассивными «получателями» (Krasner, 1983). В рамках этого режима они вступают в конфликты интересов, или «политику» (politics), и индивидуально или коллективно пытаются раци­онально воспользоваться доступными им возможностями. И последнее: как создатели политического курса или «творцы режима» (policy-makers) они фор­мируют новые институциональные соглашения в рамках режима (через со­трудничество и т.д.), а также сознательно или за счет стихийного воздействия накопившихся внешних обстоятельств изменяют будущую структуру самого режима⁴.

§ 2. Искажения, вызванные «вкладами»

Такого рода концептуальному осмыслению могут быть подвергнуты прак­тически все типы человеческой деятельности, причем в результате этого мож­но создать интересные и иногда весьма жизнеспособные гипотезы. Так, на­пример, промышленные рабочие, институционально находящиеся в рамках системы социальной защиты, которая обеспечивает им достаточно высокий уровень жизни, будут идти на соглашение с работодателями, что приведет к росту безработицы, как только работодателям придется ускорить темпы тех­нической модернизации производства, ведущей к сокращению численности работающих. В условиях рыночных отношений производители сталкиваются с неопределенностью, которая заставляет их подчинять свою деятельность вла­стным структурам и договорным формам, что выступает в качестве внешних факторов, направленных на увеличение операционных затрат в экономике затратных транзакций (Williamson, 1975; 1985). Такого рода ситуациям посвя-

⁴ О «вкладах» и их последствиях см., напр.: Sen, 1981; 1983; Drew, Sen, 1989; Dasgupta, 1993. О динамике — написанные с социологических позиций работы о политэкономии позиционного соперничества: Hirsch, 1976; Elster, 1976; Sen, 1983. Об инфляции см.: Hirsch, Goldthorpe, 1978. О «фискальном кризисе государства» см.: О'Connor, 1973; Cough, 1979; Offe, 1984.

щено бесчисленное множество политэкономических мифов, в которых идет речь о бюрократах, борющихся за максимизацию бюджета (Niskanen, 1971), о политических деятелях, стремящихся максимизировать полученные голоса из­бирателей, об избирателях, пытающихся извлечь для себя максимум пользы (Downs, 1957), или о штатах, стремящихся к максимизации своей юрисдикции (Scharpf, 1994) — все они оказывают благоприятное или, чаще, не очень бла­гоприятное воздействие на решение проблем занятости, бюджетного дефицита, инфляции, экономического роста, доверия и гражданской культуры.

Среди наиболее популярных видов деятельности политэкономов почетное место занимает моделирование неожиданно возникающих негативных явле­ний. К числу крупнейших достижений политэкономии XX в. относятся теоре­ма невозможности К. Арроу и доказательство принципиальной произвольнос­ти совокупных правил социального выбора, которые плохо согласуются с либерально-демократическими мифами о «воле народа» Д. Миллера (Arrow, 1963; Miller, 1993), Среди важных достижений следует отметить также модели­рование «дилеммы узника» и теорию М. Олсона о «логике коллективного действия», которые наглядно продемонстрировали, как рациональные акто­ры постоянно пренебрегают использованием доступных им важных ресурсов (Olson, 1965). Издается большое число работ, название которых отражает присущую их авторам обеспокоенность. Упомянем лишь следующие подоб­ные произведения: Г. Хардин «Трагедия общественного представительства», Э. Даунс «Почему государственный бюджет слишком мал в условиях демок­ратии», А. Сен «Рациональные глупцы», Б. Бэрри и Р. Хардин «Рациональ­ный человек в иррациональном обществе?» (Hardin, 1968; Downs, 1960; Sen, 1977; Barry, Hardin, 1982).

В противоположность классической социологии в целом и идеям М. Вебера и Э. Дюркгейма в частности, в политэкономических трудах имеют место мате­риалистические тенденции. Это проявилось, в том числе, в сравнительно недавних исследованиях так называемой «парадигмы рационального выбора», имевших большой успех. Моделирование неожиданно возникающих негатив­ных явлений нередко сочетается с отрицанием идеалистических и волюнтари­стских теорий социального действия. Поведенческие траектории определяются объективными возможностями, стимулами, интересами и расчетами, а не тем, что люди субъективно чувствуют или воображают и чем руководствуются в своих действиях. Исходящие из «реалистической» перспективы политэкономы не придают большого значения тем причинам, которыми сами акторы объяс­няют мотивы тех или иных своих действий, а нередко и вообще не считаются с ними. В действительности в развитии общественной жизни определяющую роль играют не столько идеи, личности и нормы, сколько рациональное стрем­ление к воплощению в жизнь определенных интересов и используемые для этого механизмы, причем сам термин «интерес» всегда предполагает указание места его носителя в определенной структуре. Это подразумевает и то, что существуют другие акторы с противоположными интересами, в соперниче­стве с которыми наше «я» должно одержать верх. Подобно безликим «теат­ральным маскам» К. Маркса, изучаемые политэкономией агенты на самом деле выпадают из контекста социальных и культурных реалий. В том случае, если они будут стремиться к соблюдению норм, не руководствуясь при этом соответствующими расчетами, существует значительная вероятность того, что им не только не удастся достичь оптимальности в паретовском смысле слова, но они придут к неизбежному краху.

Если нормы и играют в политической экономии какую-то роль, роль эта является второстепенной, подчиненной или «надстроечной». Нормы могут быть определены и введены в действие лишь в следующих случаях: либо если акто­ры согласились принять эти нормы в расчете на то, что те помогут им в достижении стоящих перед ними целей; либо если та или иная норма страте­гически провозглашается определенной партией или классом, с тем чтобы отстаивать их интересы в борьбе со своими противниками; либо если норма и определяемые ею ценности представляют собой результат некой эволюцион­ной логики, в соответствии с которой отбираются лишь те из них, что обла­дают способностью к повышению потенциала эффективности (Axelrod, 1984; Ullmann-Margalit, 1977; Taylor, 1987; Coleman, 1990). Следование нормам может также являться результатом нерационального поведения, которое вскоре долж­но будет исчезнуть под воздействием конкуренции, как, например, расистская практика работодателей при найме на работу, когда люди, позволяющие себе роскошь нерациональных действий, вскоре оказываются перед лицом вполне реальных экономических и юридических ограничений (Becker, 1991).

До настоящего времени область частичных тематических совпадений и спор­ных проблем между политэкономией и социологией оставалась достаточно узкой. Многие основные устоявшиеся направления социологических исследо­ваний — такие, как социологические проблемы религии, преступности, куль­туры, семьи, профессиональной деятельности, знаний, этнических проблем, расовых и гендерных отношений, образования, урбанистических общностей — еще не стали объектом достаточно пристального внимания со стороны полит­экономии⁵. Все это, по крайней мере на сегодняшний день, в основном выхо­дит за пределы конфликта парадигмы.