Новые «факты» ставят под сомнение претензии традиционных авторов на универсальность и гендерную нейтральность. Феминистские новаторы также ведут поиск новой формулировки объективности. Это — часть их попыток создать эпистемологию, которая, признавая невозможность достижения одной универсальной истины, все же может способствовать лучшему, разделяемому более широким кругом людей пониманию мира.
По утверждению Сандры Хардинг, ценность жизни женщины в любой культуре, обществе и в любой исторический период принижалась и не принималась в качестве исходного пункта ни одним из типов научных исследований (Hording, 1990, р. 141—143). Хардинг считает, что взгляд с позиций аутсайдера или изгоя скорее приведет к более объективному знанию, чем взгляд с позиций правящих групп, чье мышление слишком близко господствующим институтам и концептуальным схемам. Она также полагает, что, поскольку маргинальные группы меньше заинтересованы в сохранении status quo, их знание с меньшей вероятностью будет искажено желанием узаконить существующие структуры власти. Искажение подобного рода отмечали постпозитивистские критики реалистической концепции теории международных отношений. Чтобы уйти от искажений и усилить объективность обществоведения, надо отказаться от чрезмерно частого использования примеров из жизни привилегированных особ, обычно мужчин. Требуется также критически пересмотреть, возможно, пристрастные убеждения тех, кто считает себя принадлежащим к «научному сообществу.»6. Представленные выше «новые факты» были предложены феминистским подходом.
6 Подобного рода анализ дискуссий интеллектуалов из министерства обороны США см.: Cohn, 1987.
Признавая невозможность вместить многообразие мировых реалий в некую всеобщую истину, феминистский подход, тем не менее, стремится создать теории, предлагающие нам, говоря словами Донны Харауэй, «надежный учет происходящего,... всемирную сеть связей, включая способность частично осуществлять обмен знаниями между очень различающимися — и разделенными — сообществами» (Haraway, 1988, р. 50). Будучи убежденной в том, что претендующее на универсальность и «объективность» знание является на деле в значительной степени знанием привилегированных мужчин, Харауэй выступает за то, что она называет «воплощенной объективностью» или «ситуативным знанием». Ситуативное знание для нее означает не релятивизм, а скорее, повседневные представления, ведущие к лучшему «объяснению причин событий». Ситуативное знание «позволяет нам стать ответственными за то, что мы научились правильно видеть» (Ibid., p. 583).
Как же феминистская концепция объективности может способствовать лучшему объяснению причин происходящего в сфере международных отношений? Если мнения и жизненный опыт женщин, равно как и других маргинализированных групп, не принимаются в расчет, феминистский подход обязан усомниться в претензии теории международных отношений на универсальность. Сосредоточивая внимание на «высокой политике» национальной безопасности, традиционная теория МО обращается к проблемам, связанным с жизненным опытом привилегированных мужчин. Утверждение Хардинг о том, что члены правящих групп наделяются правом говорить от имени всех и выступать в качестве творцов истории (Hording, 1990, р. 142), кажется особенно применимо к теории международных отношений. Мы выросли убежденными в том, что война и политика с позиции силы — сферы человеческой деятельности, к которым склонны и в которых разбираются мужчины, и что поэтому их веское слово в описании, объяснении и предсказании событий в потенциально чреватом конфликтами мире вернее. Четкая грань, отделяющая внутреннюю политику от внешней, отраженная в теории МО, привела к тому, что из поля зрения были исключены те сферы деятельности, с которыми традиционно связаны женщины. Исследование этих сфер деятельности, равно как и области «высокой политики», с позиций аутсайдера может по-новому осветить состояние и пределы традиционных взглядов на международные отношения.
