Факторы цивилизационного своеобразия России 1 страница

Природно-климатический фактор. Как подметил еще в XIX в. выдающийся российский историк С.М. Соловьев, «для Европы природа была матерью, а для России – мачехой». Природно-климатические условия Руси и России были гораздо более трудными, чем в западноевропейском регионе. Сравнивая два самых северных государства в мире – Россию и Канаду, – современный американский историк Р.Пайпс отмечает, что подавляющее большинство канадского населения всегда жило в самых южных районах страны, в трехсоткилометровом коридоре вдоль границы США, т.е. на 45 градусах, что соответствует широте Крыма и среднеазиатских степей. К северу от 52 параллели в Канаде проживало мало населения и почти отсутствовало сельское хозяйство. А Российское государство образовалось на территории между 50 и 60 градусами северной широты. Земли, расположенные в более благоприятных условиях, были приобретены Россией лишь в конце ХVIII в. (Северное Причерноморье, Крым, часть Кавказа). Хотя по территории Россия до сих пор самая большая страна в мире, всего лишь треть ее земли – «эффективная». Эффективной, по оценке французского географа Реклю, считается территория, пригодная для жизни, которая находится ниже 2000 м над уровнем моря, со среднегодовой температурой не ниже –2^оС. В России лишь треть территории находится в таких условиях. Тогда как, оленьих пастбищ в России (19% площади) существенно больше, чем земель, пригодных для сельского хозяйства (13%), а нашей пашни (около 100 млн га) едва хватает для самообеспечения России хлебом. Мы живем в самой холодной стране мира. Среднегодовая температура в России –5,5^оС, а в Финляндии, например, +1,5^оС. Известно, что только 1,4% земель, пригодных для производства зерновых, в бывшем Советском Союзе находилось в оптимальных климатических условиях, представляющих комбинацию факторов температуры (число морозных зимних месяцев и влажности) – для сравнения, в США оптимальные климатические условия отличают 56% сельскохозяйственных земель. В России в зоне рискованного земледелия находится 4/5 сельскохозяйственных угодий против 1/5 в США.

В настоящее время, в списке ста самых холодных городов трех самых больших северных стран – США, Канады и России – 85 приходится на долю России, 10 – Канады, 5 – США. При этом самый холодный канадский город находится на 22-м месте, а самый холодный американский – на 58-м. Среди 25 самых холодных городов с численностью населения более 500 тыс. человек 23 находятся в Российской Федерации, только 2 – в Канаде.

В литературе нередко можно встретить ссылки на страны Скандинавии, которые находятся на ином уровне общественного развития, чем Россия. Однако нельзя не учитывать, что, во-первых, климат скандинавских стран более мягкий. Благодаря теплому морскому течению Гольфстрим, океаническому характеру климата зимние температуры в южной Норвегии и Швеции в среднем на 15°С выше, чем в находящихся на той же широте землях России. Во-вторых, недостаток сельскохо­зяйственных угодий привел к широкой миграции населения Скандинавского полу­острова на территорию Западной Европы и Великобритании, т.е. и в этих странах природные условия имели определенные последствия для жизнедеятельности населения. Русское государство XIV–XVII вв. находилось в стороне от мировых торговых путей, было очень бедно природными ресурсами (вследствие временной недоступности), как минеральными, так и сельскохозяйственными; освоение черноземных степных районов началось лишь при Екатерине II и фактически вышло на значимый рубеж только в XIX в. Формирование же основных черт об­щественно-социального устройства завершилось в XVII в., и в этом процессе природно-климатический фактор сыграл для нашей страны определяющую роль, хотя она и выражалась опосредованно. Опосредованность состояла в способах получения необходимого для развития общества прибавочного продукта, единственным источником которого в традиционном, аграрном, феодаль­ном обществе является сельское хозяйство (оно и в XX в. в нашей стране развивалось экстенсивно).

В результате завоевательных походов первых киевских князей все территории, заселенные славянскими племенами, были включены в состав Древнерусского государства. Его вертикальной осью стала линия: Ладога – Новгород – Киев, горизонтальной южной – линия: Карпаты – среднее течение Днепра – верховья Сейма и Северного Донца. Если южное приграничье Киевской Руси захва­тывало лесостепную полосу, то большая часть ее территории лежала в зоне лесов. Наиболее благоприятные условия для земле­делия и скотоводства были в полосе широколиственных лесов с бурыми или серыми лесными почвами. В Северо-Западной (Нов­городская земля) и Северо-Восточной Руси (Владимиро-Суздальская земля), начало славянской колонизации которой, согласно археологическим данным, относится к IX в. и совпадает с образованием Древнерусского государства, преобла­дали подзолистые, малоплодородные почвы, суглинки и супеси. Естественно, что здесь долго держалось подсечное земледелие, когда лес вырубался и выжигался, а после истощения почвы ее возделы­вание прекращалось, и место пашни со временем зарастало «в хворост, в жердь, в бревно».

Удобные для земледелия территории в лесной зоне располагались в поймах рек и в опольях – открытых незалесенных местностях (например, Владимиро-Суздальское ополье). Первые коло­низационные потоки всегда шли по рекам и в силу того, что в лесных краях они были естественными путями сообщения, и в силу того, что вдоль рек устраивались новые поселения, обеспечен­ные пригодной для ведения сельского хозяйства землей. И только позднее земледелец проникал в глубь лесов, расчищая их под пашню. Скудные земли быстро теряли плодородие, истощались, и нужда в новых двигала первопроходцев.

Сельскохозяйственный сезон в лесной зоне был коротким. С середины апреля по середину сентября по старому стилю – от пахоты до уборки урожая – приходилось 125-130 рабочих дней. При этом пахота, посев и уборка урожая должны были быть проведены буквально в считанные дни. Времени на тщательную обработку почвы всегда не хватало. По сведениям новгородских писцовых книг конца XV в., типичные урожаи ржи были сам-2 и сам-3. В начале XIX в. средняя урожайность зерновых культур достигала: в Северном регионе – сам-3,4; Северо-Западном – сам-2,7; Западном – сам-3,6; Цент­рально-Черноземном – сам-2,6; Средне-Волжском – сам-3; Приуральском – сам-3. Говоря об урожайности, следует отметить, что только при условии, когда одно посеянное зерно при уборке урожая приносит минимум четыре зерна (сам-4), можно прокормить население. Несмотря на то, что лесная зона являлась благоприятной для скотоводства (со времен восточных славян преобладало разведение крупного рогатого скота), а коровы и лошади отличались неболь­шими размерами и худосочностью, длительное стойловое содер­жание требовало значительных запасов кормов, которые нужно было запасти за короткий период сенокоса. Как отмечает Л.В. Милов, к XVIII в. сверхэкономный режим кормления скота сеном имел давнюю традицию и стал характерным для сельского хозяйства. Стабильная низкая урожайность была связана и с плохим каче­ством удобрения полей. Норма вывоза навоза (на десятину 1500 пудов) практически нигде не соблюдалась. В центрально-промыш­ленных районах на монастырских землях полному удобрению земля подвергалась в XVIII в. один раз в шесть лет, в Тульской губернии один раз в 9 и даже в 12 лет. Еще хуже стало в XIX в. В Вятской губернии в отдельных уездах всю землю унавоживали раз в 36 лет. Основной причиной этого являлись условия содержания скота и его количество. В конце XVIII в. в Московской, Тверской, Ярославской, Владимирской, Костромской, Нижегородской и Калужской губерни­ях в расчете на душу мужского населения приходилось 0,4 – 0,7 де­сятин сенокоса. Это давало 100 – 150 пудов сена, а даже при голодной норме 60-70 пудов на одну голову для 4-5 голов крупного скота необходимо было 280-350 пудов сена. В результате скот кормили по нормам, которые обеспечивали лишь выживание животного, при­чем с большим риском. Острый дефицит сена в XVIII – XX вв. при­водил к тому, что основной кормовой базой скота у крестьянина была солома. Но и ее не хватало, ибо солому использовали на подстилку скоту, на крыши изб и сараев. В итоге столетиями российский крестьянин имел малорослый, слабый, малопродуктивный скот. Ве­лик был падеж скота. Многие хозяйства были вынуждены продавать скот. В 70 – 80-х годах XIX в. в центральных районах Российской империи число безлошадных хозяйств достигало четверти всех кре­стьянских дворов, а к 1912 г. в 50 губерниях таких дворов насчиты­валось уже 31%. Вместе с однолошадными хозяйствами они составляли 55 – 64% всех дворов.

В раннее средневековье незначительны были урожаи и в Западной Европе, но уже в XIII в. в Центральной Англии хорошие урожаи достигали сам-7 (рожь), сам-8 (ячмень), сам-5 (пшеница). Главную роль в этом сыграла тщательная обработка почвы, на что земледельцу лесной зоны Восточной Европы недоставало сезонного времени.

Рассредоточенность населения на огромных пространствах с неблагоприятными для сельского хозяйства природно-климатическими условиями замедляла экономический рост. Если в долине реки Мозель (приток Рейна) археологи насчитали на протяжении 500 км 590 поселений XI в., то в долине Камы на то же расстояние приходилось их в 16 раз меньше. На рубеже первого и второго тысячелетия в Англии средняя плотность населения была 9 чел. на 1 кв. милю, в Южной Руси в начале XIII в. – 6 чел. на 1 кв. км, в Северной же Руси – всего 2 чел.

В конце XI – начале XII в. в Западной Европе наблюдается подъем сельскохозяйственного производства и быстрый рост горо­дов. В ходе так называемой городской революции в Западной Европе на протяжении нескольких столетий возникло около 5 тыс. городов. Значительный рост городов (XII – первая треть XIII в.) шел и на Руси. За это время здесь появился 181 новый город. Причем в Южной Руси возникло 129 городов, а в Север­ной – только 52 (Владимиро-Суздальская земля – 19, Новго­родская – 9, Муромо-Рязанская – 8, Смоленская – 7, Полоц­кая – 6, Турово-Пинская – 3). Наряду со схожес­тью были различия между западноевропейским и русским средне­вековым городом. Для последнего не был характерен значительный уровень социальной организованности городского люда, его корпо­ративная структура, превращение в полуавтономный мир, в опре­деленной степени дистанцированный от центральной власти и сель­ской окрути. Средневековые русские города в большей мере, не­жели западноевропейские, сохраняли военно-административный и аграрный облик. В общей сложности к XIII в. на Руси насчитывалось около 1400 укрепленных поселений. В отличие от Западной Европы «городская революция» на Руси не произошла. Даже Новгород и Псков в социальной организации граждан не поднялись на уровень, скажем, ганзейских городов (Ганза – союз северогерманских го­родов, возглавляемых Любеком).

Будучи более заселенными и более развитыми, земли Южной Руси были в то же время более открытыми для разорительных набегов степняков-кочевников. В русской классической историо­графии XIX в. (С.М. Соловьев, В.О. Ключевский) противо­поставление лесной Руси и враждебной ей Степи стало одним из основополагающих объяснений причин исторического отставания первой. В историографии XX в. представители «евразий­ской школы» П.Н. Савицкий, Г.В. Вернадский, а в дальнейшем Л.Н. Гумилев предприняли попытку критического пересмотра тезиса о негативной роли Степи в развитии Руси. Но как бы ни развивалось экономическое и культурное взаимодействие Руси и Степи, на чем делается акцент представителей «евразийской школы» и что, безусловно, имело место, вряд ли оправдано «сбрасывание» со счета того материального ущерба и тех челове­ческих потерь, которые несла Русь в результате набегов кочевни­ков-степняков.

Низкая урожайность, ограниченность размеров крестьянской за­пашки, слабая база скотоводства на основной исторической терри­тории России оказали самое существенное влияние на формирование определенного типа государственности, развитие экономики, куль­туры, социальных отношений.

Крестьянское хозяйство имело крайне ограниченные возможно­сти для производства товарной земледельческой продукции, а необ­ходимость постоянного участия в земледельческом производстве, практически всех рабочих рук крестьянской семьи обусловила узость рынка рабочей силы, сезонный характер деятельности многочислен­ных промышленных заведений и даже их расположение ближе к ресурсам рабочей силы, а также и специфику производства. Большое значение имела кустарная промышленность. Часть продукции (пушнина и изделия из нее, ткани, мед и т.п.) шла на экспорт. Но ни экспорт, ни производство для местного рынка не давали возмож­ности быстрого накопления капитала. Отсюда медленное развитие промышленного капитализма и более чем полуторавековое сущест­вование крепостного труда в промышленности. Отсюда корни тради­ционного вмешательства русского государства в сферу организации экономики. Оно создавало Пушечный двор, Оружейную палату, механическое и металлургическое производство на Урале и в Санкт-Петербурге, строило железные дороги и пароходы, ведало почтой, телеграфом. Все это требовало средств, поэтому с по­мощью государственного механизма постоянно производилось изъятие известной доли совокупного прибавочного продукта. Осуществить это без мощного аппарата принуждения было невозможно. В этом истоки многовековой традиция деспотической власти российских самодержцев, прочности и долговременности крепостного права. В этом же истоки особой роли российского государства в историческом процессе.

Необходимость участия в земледельческом труде всех членов семьи обусловила узость рынка рабочей силы, определила сезонный характер деятельности промышленности. Этим объясняется замедленный на столетия генезис промышленного капитализма в России. Наиболее распространенный в XVII в. размер поденной оплаты малоквалифицированного, а чаще неквалифицированного труда (черной работы) достигал одного алтына (3 коп.). Этот уровень заработной платы да­же при приближенной оценке отнюдь не сводился к оплате необходимого труда, а включал в себя и оплату доли прибавочного рабочего времени. Этот уровень поденной оплаты бывал при обмене дохода на живой труд, т. е. когда наемный труд служил лишь внешним проявлением обмена услугами. Этот уровень опла­ты встречался и при эпизодическом найме, предпринимаемом ремесленниками, оплачивающими свободный труд по его стоимости.

В середине и второй половине XVII в. 5—6 кг ржаной муки или 20-фунтовый каравай хлеба (9 кг) стоили один алтын. На эту сумму можно было купить 4 кг дорогой гречневой крупы, или пять-шесть десятков яиц, или 1,7 кг свиного мяса. На ал­тын в районах, отдаленных от богатых рыбой волжских берегов, можно бы­ло купить 1,5 кг свежей осетрины или семги. В Нижнем Новгороде «за грош можно купить... столько рыбы, сколько не в состоянии съесть четыре человека». В районе Белоозера алтын стоила крупная щука или 4-5 крупных лещей или судаков. Алтын стоили 2 с небольшим аршина холста, или аршин полотна, или 6 пар лаптей. За ту же цену можно было купить около арши­на сукна, пару верхних или исподних рукавиц.

В идеале, трудясь еженедельно только по 5 дней, поденщик мог зарабо­тать в год на алтынной оплате примерно 7 р. 50 коп. А годовой прожи­точный минимум (на питание) одного работника мог быть равным 2—2,5 р. (по подсчетам С.Т. Струмилина, он достигает 3 р.). В то же время комплект летне-зимней одежды стоил ориентировочно 1,5—1,8 р. Телега, упряжь и хорошая лошадь стоили примерно 6 р., а с дешевой лошадью около 3,25 р. Сани-дровни стоили около 17 коп., то­пор — 5—7 коп. Готовый сруб большого дома (около 70 кв. м) стоил 8—10 р., а дом поскромнее вдвое дешевле, амбар стоил 5—6 р.

Годовой условный уровень заработной платы малоквалифицированного или неквалифицированного рабочего был не ниже стоимости того круга по­требностей, которые были, например, у монастырских ремесленников, так называемых «шваленных» мастеров (кузнецы, кожевники, сапожники, суконники, портные, коновалы), которые имели бесплатное питание и оде­жду и получали годовое жалование 0,7—1 руб., редко 2—2,5 р.

Таким образом, алтынный поденный заработок во всех видах труда не был оплатой лишь необходимого труда. Проработав день, поденщик мог жить на заработок в течение 3—5 дней, следовательно, ему доставалась оп­лата доли его прибавочного рабочего времени. Разумеется, все это характе­ризует лишь уровень поденной оплаты, но вовсе не реальные заработки. Ре­альная действительность была более сложна. При отсутствии однозначной тенденции роста спроса на рабочие руки поденщик часто не имел работы и был вынужден питаться «христовым именем», т. е. нищенствовать.

Необходимо помнить о том, что в России (как нигде в мире) разница между максимальным и минимальным урожаем составляет 7 раз. На рубеже XIX-XX веков в среднем до 10% населения Европейской России голодали, при этом 30% хлеба ежегодно экспортировалось.

Общинный характер земледелия, его чрезвычайная устойчивость в России также тесно связаны с природно-климатическими условиями. Суровый климат располагал именно к коллективному ведению сельского хозяйства, община была социальным гарантом выживаемости основной массы крестьянства. В России сложились крепкие общинные традиции, которые стали препятствием для развития частной собст­венности крестьян на землю даже после отмены крепостного права. Более того, нестабильность существования индивидуального кресть­янского хозяйства хорошо понимали и помещики, оказывающие пе­риодически крестьянину помощь ссудами, всячески стимулируя уравнительно-демократические функции общины. Естественно, что в течение столетий постепенно сложились пред­ставления об общине как высшей ценности. Община конкретизировала для человека такие ценности, как общество и справедливость. Человек как личность, как социальное существо возможен только в обществе, причем в обществе определенного типа, близком к тому, в котором жили его предки. И если община формировала русских людей именно в качестве русских, то она и должна была сохраняться как фундаментальная ценность. Справедливость понималась как изначальное социальное равенство. Община формировала такие черты национального характера как героизм, бескорыстие, совестливость, почтительность. Только подчинение ин­дивида интересам общины позволяло выжить наибольшему числу людей, а русскому народу сохраниться в качестве этноса. Община нужна была и как «колонизационная хозяйственно-социальная еди­ница» для освоения диких лесных массивов или степей. Колонизация требовала постоянной взаимопомощи.

Особенности ведения крестьянского хозяйства наложили отпечаток на русский национальный характер. Классик российской историографии С.М. Со­ловьев объяснял суровыми природными условиями строгость русских нравов и исключение женщин из общественной жизни. Другой классик В.О. Ключевский, тесно увязывал с природой «народное хозяйство и пле­менной характер великоросса». Он отмечал, что русский человек был способен к крайнему напряжению сил, концентрации на сравнительно протяженный промежуток времени всей физической и духовной энергии. В то же время вечный дефицит времени, веками отсутствующая прямая связь между качеством земледельческих работ и урожайностью хлеба не выработали ярко выраженной привычки к аккуратности, тщательности в работе («на авось да небось, да кое-как Русская земля стоит»). Н.А. Бердяев считал главным фактором про­странство: «Русская душа ушиблена ширью; она находится под своеобраз­ным гипнозом безграничности русских полей и русского государства». Экстенсивный характер земледелия, его рискованность выработали легкость в перемене мест, тягу к «подрайской землице», «беловодью», в то же время умножили в нем тягу к традиционализму, укоренению привычек («хлебопашец есть раб навычки»). В.В. Розанов видел проблему в температуре и длинных ночах: «Мало со­лнышка – вот все объяснение русской истории. Да долгие ноченьки. Вот объяснение русской психологичности». Теоретик эсеров В.М. Чернов ре­шающую роль отводил континентальности климата: «Сама революция наша взлелеяна на том же лоне природы. Все в Европе равномернее, эволюционнее, постепеннее, чем у нас – вплоть до смены времен года... Природа революции в России сродни этой революции природы». Известный фи­лософ и социолог Ф.А. Степун из русского ландшафта выводил особенности национального характера: «Так как принцип формы – основа всякой культуры, – писал он в 1926 г., – то вряд ли будет неверным предположить, что религиозность, которой исполнена бесформенность русской равнины, есть затаенная основа того почвенного противления культуре, того мисти­ческого нигилизма, в котором в революцию погибли формы исторической России». Евразийцы отмечали, что в русском национальном типе можно обнаружить азиатские черты поведения: массовость и нередко иррациональность политических движений, частые жестокость и обезличенность политических акций. Богатство природы и обширность территории повлияли на национальный характер русских, которым свойственны поистине материковый размах (русская широта), осознание органической связи общественной жизни с природой, взгляд на любые исторически установившиеся формы политической жизни как на нечто относительное.

В настоящее время многие историки считают, что географические особенности России ре­шающим образом повлияли на ее историческое развитие и ее социально-политические институты. По мнению Н.И. Павленко, причина отсталости России к рубежу XVII–XVIII вв. состояла в неблагоприятных почвенно-климатических условиях, которые сковывали производительную и духовную жизнь народа. Эту точку зрения подробно развил и уже упомянутый выше Л.В. Милов, по мнению которого «тяжелые, суровые природно-климатические условия России», особенно в ее «ойкумене» – Нечерноземном центре, оказали решающее влияние на развитие не только экономики, но и российского государства и общества. Невысокий уровень производительности труда и агротехнической культуры, небольшие запашки вызывались низким естественным плодоро­дием почвы, а главное – недостатком рабочего времени, так как российский климат позволял выполнять сельскохозяйственные работы лишь в течение 5 месяцев (с начала мая по начало октября по григорианскому календа­рю), в то время как на западе Европы нерабочими были только декабрь и январь. Поскольку страна была аграрной, то и малый объем совокупного прибавочного продукта имел тот же источник. Для изъятия небольшого при­бавочного продукта у производителей с целью перераспределения его в интересах всего общества, а также для регулирования социальных и экономи­ческих отношений потребовалось установить режим крепостничества, а чтобы этот режим поддерживать, необходимо было сильное государство. Низкие урожаи приводили к постоянному недоеданию: вплоть до начала XX в. крестьянин потреблял около 1500–2000 ккал при потребности в 3000 ккал. При малодоходном, неустойчивом и рискованном хозяйстве можно было выжить только при условии солидарности крестьянства. Отсюда возникли общинные формы жизни (община обеспечивала взаимную под­держку, помогала бедным и т.п.), а развитие института частной собст­венности на землю задержалось. Такова в суммарном виде точка зрения исследователей, отводящих географическому фактору в социальной и политической истории России решающую роль.

Существует и иной взгляд на роль природно-климатического фактора в российской истории. Б.Н. Миронов отмечает, что поскольку воздействие географической среды на человека и общественные явле­ния происходит опосредованно и во взаимодействии с другими социаль­ными, экономическими и политическими факторами, оценить индиви­дуальный вклад каждого из них не представляется возможным. Поэтому любые соображения о влиянии географической среды на отдельные ин­ституты, модели поведения, социальные и экономические процессы и по­литические явления в жизни общества носят по необходимости предполо­жительный характер, так как не могут быть подкреплены эмпирическими данными и уязвимы для кри­тики. Если суровость климата имела для России решающее, фатально негативное значение, то как объяснить, что народы ряда западноевропей­ских стран (например, Швеции и Финляндии), живя почти в столь же суровых природных условиях, не испытали их травматического воздейст­вия? А как объяснить, что народы Германии, Норвегии, Дании, Северной Англии и Ирландии, живя в немногим лучших условиях, знали феодализм, Ренессанс, Реформацию, а Россия нет, и намного раньше нее расстались с общинными отношениями, коллективной собственностью, крепостным правом, всесильной государственной властью и полюбили частную собст­венность, индивидуальную ответственность, демократию и интенсивный труд? Это возможно объяснить только тем, что действовали другие, кроме природы, факторы, роль которых не учитывается. Пример Нидерландов — страны с ничтожной территорией и бедной природными ресурсами — так­же показывает, что не ресурсы главное. Своим неожиданным для всех блистательным взлетом и могуществом в XVIII в. страна была обязана, по словам Ф. Броделя, «трудовым подвигам крестьянства».

Б.Н. Миронов опровергает тезис о хроническом недоедании, которым якобы страдали российские жители и из которого выводится склонность к солидарности и общинным формам жизни. По биологическим законам невозможно, чтобы в течение нескольких столетий народ хронически и значительно — на 30—50% — по­треблял меньше, чем требует физиологическая норма. В этом случае он про­сто вымер бы, а не колонизовал или завоевал 21 млн км2 территории. Тезис о хроническом голодании находится в противоречии с фактами. По мнению иностранных наблюдателей XVI—XVII вв., в России был здоровый климат, продукты питания производились в избытке, русские отличались выносли­востью, физической силой, здоровьем и долговечностью. Например, из­вестный немецкий ученый Адам Олеарий, живший в России в 1633—1639 гг. ука­зывал: «Хотя холод у них зимою велик, тем не менее трава и листва весною быстро выходят наружу и по времени роста и созревания страна не уступает Германии»; «почва и кусты покрываются как бы одеждою (снегом) и охраняются от резкого холода…У них нет недостатка в тех плодах земли, которые необходимы для обыкновенного питания в жизни. Отсутст­вие некоторых плодов и растений следует приписать не столько почве и воздуху, сколько небрежности и незнанию жителей... Народ здоровый и долговечный. Недомогает он редко... Русские являются людьми сильны­ми и выносливыми, хорошо переносящими холод и жару… Женщины среднего роста, красиво сложены, нежны лицом и телом... Мужчины большей частью рослые, толстые и крепкие люди, кожею и натуральным цветом своим сходные с другими европейцами». Это писалось о русской ойкумене — Нечерноземном центре первой трети XVII в. Наблюдения Олеария подтверждаются современными исследователями. А. Л. Шапиро пока­зал, что в XV—XVI вв. сельское хозяйство России и европейских стран со сходными с нею природными условиями (Польши, Германии и др.) находи­лось примерно на одинаковом уровне (имелись в виду агротехника, урожаи, продуктивность животноводства), и лишь впоследствии, особенно в XVIII— XIX вв., обнаружилось отставание. Крестьянство самой северной части Русского государства в XV—XVI вв. (новгородских земель и Поморья) обес­печивало хлебом и себя, и городское население. Не страдали дистрофией российские жители и в XVIII—XIX вв. и имели длину тела, примерно рав­ную росту их соседей в странах Центральной и Восточной Европы.

По мнению Б.Н. Миронова противоречит фактам и тезис о недостатке ра­бочего времени для сельскохозяйственных работ (ввиду континентальности климата) как решающем факторе экономической отсталости. По данным на конец XIX в., в самом северном губернском городе России Архангельске (находится между 64° и 65° северной широты) в течение года было 185 дней с температурой выше 0°, когда можно было производить сельскохозяйствен­ные работы, и 125 дней — с температурой выше 6°, при которой происходит рост злаков, в Москве — соответственно 220 и 165 дней, в Одессе — 285 и 225 дней, в Ялте (находится близ 44° северной широты), самом южном го­роде Европейской России, — 365 и 285 дней. Получается, что сельскохозяйственные работы в течение года в нечерноземной полосе могли производиться 6—7 месяцев в году, а в черноземной полосе — от 7 до 9 месяцев (в другие эпохи могло быть иначе, так как климат изменялся). Остальное время крестьяне могли отдавать неземледельческим промыслам, так как в России в отличие от мно­гих европейских стран закон не запрещал им заниматься торговлей и кус­тарной промышленностью, что, кстати, многие земледельцы и делали. Тезис о недостатке рабочего времени находится в противоречии с тем, что право­славные русские люди имели большее число праздников, чем протестанты, католики и мусульмане, жившие с ними бок о бок, — вместе с воскресными днями от 120 до 140 в год против 80—120 у других народов, причем боль­шинство их приходилось на весну и лето.

Изменение форм землевладения до некоторой степени обу­словливалось плотностью населения. Общинная форма не была первичной формой землевладения, она развивалась по мере роста плотности населения причем сначала в центральных районах России, а потом только на окраинах. А.А. Кауфман, изучавший эту проблему на примере Сибири, установил, что при наличии фонда свободных, «ничейных» земель господствовало «захватное», индивидуальное землевладение: каждое хозяйство захватывало столько земли, сколько было в состоянии обработать. Исчерпание свобод­ных земель побуждало земледельцев искать тот или иной способ закрепле­ния земли за хозяйствами, что могло произойти в форме частной или коллективной собственности. Общинная форма собственности как в евро­пейской части страны, так и в Сибири явилась формой перехода от захват­ного к частному землевладению по той причине, что для появления инсти­тута частной собственности на землю требовался ряд дополнительных условий — развитость рыночных отношений, превращение земли в товар, личная свобода, индивидуалистический менталитет, которые в цент­ральных регионах европейской части России в момент исчерпания фонда свободных земель, в XV—XVI вв., отсутствовали. В Сибири важным фак­тором перехода от захватного к передельно-общинному землевладению служили традиции, принесенные переселенцами из Европейской России, а также склонность коронной администрации поддерживать общинно-пере­дельные порядки как более удобные для управления крестьянами. Таким образом, утверждает Б.Н. Миронов, не якобы присущая русским людям солидарность, не континентальный климат и частые стихийные бедствия, а ряд экономических, юридиче­ских и социальных факторов способствовал утверждению в России коллек­тивного землевладения; наличие свободного фонда земель лишь задержива­ло переход от коллективной к частной форме землевладения. Низкая плотность населения оказывала влия­ние также на ранние браки и многодетность. Благодаря наличию большого фонда свободной земли при возможности ее колонизации, у крестьянского населения России вплоть до середины XIX в. не было серьезных стимулов откладывать вступление в брак или вообще от него отказываться, а также регулировать рождаемость.