Перкодане, и серебряных дел мастер, глотающий викодин, - здесь они нашли свою

нишу. Помощник конюха, который прячет наушники под треуголкой, подключившись к

Особому радио и дёргаясь под собственный персональный рейв: всё это толпа

торчков-хиппарей, торгующих вразнос аграрным дерьмишком, - хотя ладно, это моё

личное мнение.

 

Даже у фермера Рэлдона есть персональный участок отборной травы, скрытый за

кукурузой, бобами на столбах, и прочими сорняками. Только он зовёт её "шмаль".

 

Единственный настоящий прикол с Колонией Дансборо - она, возможно, очень даже

аутентична, только в нехорошую сторону. Всё это сборище психов и неудачников,

которые укрылись здесь, потому что им такого не удавалось в настоящем мире, на

настоящих работах, - не из-за этого ли мы покинули в своё время Англию? Чтобы

основать собственную альтернативную реальность. Разве пилигримы не были большей

частью отморозками своего времени? Стопудово, вместо того, чтобы только верить

во что-то кроме Господней любви, несчастные людишки, с которыми я работаю, ищут

спасения в зависимостях.

 

Или в маленьких игрушках во власть и унижение. Гляньте на Его Высочество Лорда

Чарли за кружевной занавеской - просто какой-то провалившийся театрал. Но здесь

же он закон, здесь он наблюдает за каждым, кто поставлен раком, гоняя поршень

рукой в белой перчатке. Ясное дело, на уроках истории такое не учат, но в

колониальные времена, человек, оставленный на ночь в колодках, был не более чем

законной добычей для любого, кто пожелает отодрать его. Мужчина или женщина, кто

бы ни стоял раком, никак не мог видеть, кто его пялит, и это как раз была

настоящая причина, по которой никому бы не захотелось в итоге оказаться здесь,

если нет друга или члена семьи, который будет всё время торчать рядом с тобой.

Чтобы тебя защитить. Чтобы, в буквальном смысле, прикрыть тебе задницу.

 

- Братан, - зовёт Дэнни. - У меня снова штаны.

 

Ну, и я опять их подтягиваю.

 

От дождя рубашка Дэнни облепляет его худую спину, так что проступают лопатки и

позвонки, - они даже белее, чем неотбеленная хлопчатая ткань. Грязь скапливается

у краёв его деревянных колодок и затекает внутрь. Даже при надетой шляпе, камзол

у меня промокает, и от сырости моё хозяйство, запутавшееся в мотне шерстяных

бриджей, начинает чесаться. Даже хромые цыплята покудахтали вдаль в поисках

сухого местечка.

 

- Братан, - говорит Дэнни, шмыгая носом. - На полном серьёзе, незачем тебе тут

оставаться.

 

Насколько помню из физической диагностики, бледность Дэнни может значить опухоль

печени.

 

См. также: Лейкемия.

 

См. также: Отёк лёгких.

 

Начинает лить сильнее, от туч так темно, что в домах люди разжигают лампы. Дым

спускается на нас из печных труб. Туристы все соберутся в таверне, будут лакать

австралийский эль из оловянных кружек, сделанных в Индонезии. В мастерской

резьбы по дереву краснодеревщик будет нюхать клей из бумажного пакетика в

компании кузнеца и повивальной девки, а она будет болтать насчёт основания

группы, которую они мечтают собрать, но никогда не соберут.

 

Мы все в ловушке. Тут всегда 1734-й. Каждый из нас, все мы застряли в одной

временной капсуле, точно как в тех телепередачах, где всё те же люди торчат в

одиночку на каком-нибудь пустынном островке тридцать сезонов, и никогда не

стареют и не выбираются. Просто носят больше косметики. В каком-то диковатом

отношении, такие шоу даже чересчур аутентичны.

 

В каком-то диковатом отношении, могу себе представить, как проторчу здесь весь

остаток своей жизни. Очень удобно: я и Дэнни ноем про одно и то же дерьмо

веками. Реабилитируемся веками. Ясное дело, я просто стою охраняю, но если уж

вам нужен истинно аутентичный подход - то мне лучше видеть Дэнни в колодках, чем

позволить ему уйти в изгнание и бросить меня здесь.

 

Я не столько хороший друг, сколько врач, которому хочется еженедельно поправлять

тебе спину.

 

Или наркодилер, который продаёт тебе героин.

 

"Паразит" - неподходящее слово, но это первое, что приходит на ум.

 

Парик Дэнни снова шлёпается на землю. Слова "Съешь меня" кровоточат красным под

струями дождя, стекают розовым по его замёрзшим синеющим ушам, затекают

розоватыми струйками в глаза и на щёки, капают розовыми каплями в грязь.

 

Слышен только шум дождя, вода барабанит по лужам, по соломенным крышам, по

нам, - размывает всё.

 

Я не столько хороший друг, сколько спаситель, которому хочется, чтобы ты вечно

на него молился.

 

Дэнни снова чихает, длинная сопля желтоватой бечёвкой вылетает из его носа и

приземляется на лежащий в грязи парик, и он просит:

 

- Братан, не надо снова надевать мне на голову это дрянное тряпьё, ладно?

 

И шмыгает носом. Потом кашляет, и очки падают с его лица в грязищу.

 

Насморк означает краснуху.

 

См. также: Коклюш.

 

См. также: Воспаление лёгких.

 

Его очки напоминают мне о докторе Маршалл, и я рассказываю, что в моей жизни

появилась новая девчонка, настоящий доктор, и, на полном серьёзе, её стоит

потискать.

 

А Дэнни спрашивает:

 

- Ты что, так и застрял в процессе четвёртого шага? Помочь тебе припомнить

всякое, чтобы записать в блокнот?

 

Полную и безжалостную историю моей сексуальной зависимости. Ах да, это самое.

Каждый уродский, говёный момент.

 

И я отвечаю:

 

- Всё продвигается потихоньку, братан. Даже реабилитация.

 

Я не столько хороший друг, сколько родитель, которому на полном серьёзе никогда

не хочется, чтобы ты вырос.

 

И, глядя в землю, Дэнни учит:

 

- Во всём полезно припомнить свой первый раз, - говорит. - Когда я в первый раз

подрочил, помню, решил, что изобрёл это дело. Смотрел на руку, вымазанную этой

гадостью, и думал - "Это сделает меня богатым".

 

Первый раз во всём. Незавершённый перечень моих преступлений. Очередная

незавершённость в моей жизни незавершённостей.

 

И, продолжая смотреть в землю, не видя ничего на свете, кроме грязи, Дэнни

зовёт:

 

- Братан, ты ещё тут?

 

А я снова прикладываю к его носу тряпку и говорю:

 

- Дуй.

 

 

Глава 5

 

 

Какой бы там подсветкой не пользовался фотограф, она была резковата и оставляла

дрянные тени на кирпичной стене позади них. На обычной крашенной стене чьего-то

подвала. Обезьяна смотрелась усталой и местами облезла от чесотки. Парень был в

паршивой форме, бледный, со складками жира посередине, - но, тем не менее, таким

вот он стоял там: спокойный и нагнувшийся, упирающийся руками в колени, с

дряблым висячим брюхом, стоял, повернув лицо в камеру, глядя через плечо и

улыбаясь чему-то вдали.

 

"Потрясный" - неподходящее слово, но это первое, что приходит на ум.

 

Маленький мальчик сначала полюбил в порнографии вовсе не сексуальную часть. Не

какие-нибудь там картинки с красивыми людьми, которые драли друг друга, откинув

головы и скорчив свои фуфельные оргазменные гримасы. Сначала нет. Все эти

картинки он понаходил в Интернете ещё тогда, когда даже понятия не имел, что

такое секс. Интернет у них был в каждой библиотеке. И в каждой школе такое

водилось.

 

Как то, что можно ездить из города в город, и везде найдёшь католическую

церковь, и везде служится одна и та же месса: в какие бы приёмные края ни

отправляли малыша - он мог везде разыскать Интернет. Сказать по правде, если бы

Христос смеялся на кресте, или гнал на римлян; если бы он делал хоть что-то,

кроме как терпел, малышу бы куда больше понравилась церковь.

 

Сложилось так, что его любимый веб-сайт был совсем даже не сексуальным, по

крайней мере не для него. Возьмите, зайдите туда: и там найдётся около дюжины

фоток того самого увальня, наряженного Тарзаном, с плюгавым орангутангом,

выученным заталкивать что-то, напоминающее жареные каштаны, парню в задницу.

 

Набедренная повязка парня с леопардовым рисунком отброшена набок, резинка пояса

тонет в пузатой талии.

 

Обезьяна сидит рядом, готовя очередной каштан.

 

В этом нет ничего сексуального. Хотя счётчик показывал, что больше полумиллиона

людей заходили на это посмотреть.

 

"Паломничество" - неподходящее слово, но это первое, что приходит на ум.

 

Обезьяна с каштанами была из тех вещей, которые малышу было не понять, но он в

чём-то восхищался парнем. Малыш был глуп, но он знал, что это в каком-то смысле

гораздо выше его. Честно сказать, люди в подавляющем большинстве вообще не

решатся раздеться при обезьяне. Их замучают сомнения, как у них смотрится жопа,

не сильно ли она красная или отвисает. У большинства людей ни за что не найдётся

сил даже нагнуться перед обезьяной, - а уж тем более, перед обезьяной, лампами и

фотоаппаратом, - и даже если бы пришлось, сначала они сделали бы хренову кучу

приседаний, сходили бы в солярий и подстриглись. А потом часами торчали бы раком

перед зеркалом в поисках лучшего ракурса.

 

Опять же, даже пускай это всего лишь каштаны, придётся ведь ещё держать кое-что

расслабленным.

 

Одна только мысль о пробах обезьян наводила ужас: вероятность быть отвергнутым

одной обезьяной за другой. Ясное дело, человеку-то можно заплатить достаточно