С точки зрения нашего времени, необычно и примитивно выглядела система сигнализации: кондуктор дергала за веревочку, и в кабину водителя подавался звонковый сигнал: два звонка – «отправление», один – «остановка». Такая же сигнальная веревочка шла к водителю и из второго вагона.
В те же послевоенные годы по городу стали регулярно ходить автобусы марки «ЗИС-16». Их вместимость была почти такой же, как у нынешних «пазиков»-маршруток. Ходили они по двум городским линиям: «1» и «2». Автобусы первого маршрута шли от нынешней пл. им. Ленина до станции Томск II. А «двойка» курсировала от той же площади по проспектам Ленина и Фрунзе до ул. Новгородской, на которой находился «толкучий» рынок.
Плата за проезд в этих автобусах была дифференцированной, в зависимости от километража проезда пассажира: за проезд от остановки до остановки сначала взималось 20 копеек, а через 10 лет автобусная служба немного смилостивилась над пассажиром: стали взимать 20 копеек за два прогона. Да и число маршрутов к тому времени увеличилось: по городу стали регулярно ходить загородные «тройка», «пятерка», «шестерка», «восьмерка» (последняя ходила на аэродром, располагавшийся на Каштаке).
Этот аэродром в те годы казался очень уютным: самолеты взлетали примерно там, где ныне проходит пр. Мира (точнее, взлетная и посадочная полосы были юго-восточнее пр. Мира). Добирались до аэропорта за считанные минуты.
При посадке самолет снижался над университетом, нынешней «Тысячью мелочей»: все было видно как на ладони. А при взлете казалось, что самолет буквально только что спрыгнул с Каштака! Летали эти самолеты всего лишь до Новосибирска и томских райцентров. В Новосибирске надо было пересаживаться на московский рейс.
Зато великой радостью для томичей стал ввод в эксплуатацию прямого московского вагона! Он, правда, подолгу, много часов, задерживался на станции Тайга в ожидании какого-нибудь восточного поезда, чтобы прицепить к нему наш «московский». Да и чтобы купить на этот вагон билет, люди сутками выстаивали в очереди, которая образовывалась у кассы предварительной продажи, находившейся в здании протезного завода.
А вот для пешеходов в 1949 году тоже появилась радость: впервые были заасфальтированы тротуары вдоль правой стороны пр. Фрунзе, а в центре, у кинотеатра Горького, впервые появился регулировщик-милиционер с полосатым жезлом в руке (эту должность затем в течение десятков лет исполнял Николай Платонович Путинцев).
И еще одну радость, культурную, приняли томичи в том 1949-м: вместе со всей страной мы отмечали 150-летие Пушкина. По этому случаю Буфф-сад был переименован в сад имени Пушкина. На самой главной аллее его были выставлены писанные маслом огромные иллюстрации к пушкинским сказкам.
Вообще культурная часть сада находилась там, где сейчас располагается территория Дворца пионеров. Тут были и читальный зал, и карусель, и культмассовая площадка. А вот нынешняя территория сада в те годы представляла собой нетронутую часть, ничем не застроенную, хотя когда-то до революции именно здесь был летний театр – на месте усадьбы купца Плотникова, купившего это место у купца Хотимского. Вот почему Буфф-сад изначально звался рощей Хотимского, а затем – рощей Плотниковской. Таким образом, в 1949 году сад получил четвертое название. По благоустройству он был вторым после горсада.
РОДИНА НАША – НАХАЛОВКА
Как известно, городской комитет по земельной реформе продолжает регистрацию и выдачу документов на право пользования землей всем городским домовладельцам. Впервые в истории города такое право нынче предоставлено и тем, кто живет в так называемых «неплановых» домах. Наконец-то и наши «нахаловки» признаются законными. В Томске их несколько: Большая Каштачная, Старо-Карьерная, Второй поселок Черемошники, часть Степановки, переулки Южный и Речной.
Само появление их связано с событиями историческими, так сказать, всесоюзного масштаба. В 1954-55 годах из сталинских лагерей вышли их невинные жертвы. Но и на свободе они пока еще ограничивались в правах: им запрещалась прописка в городе.
Эти люди и стали первыми строителями городских «нахаловок». Томские власти вначале пытались бороться с этим «злом». С бригадой рабочих на «горячие точки» выезжал заместитель председателя горисполкома и лично руководил оперативным сносом свежих «насыпушек».
Тогда наши «строители» хитро сменили «график» работ. Собрав на помощь родню и друзей, каждый из них успевал уложиться в один выходной день, а к понедельнику возведенная изба «сдавалась под ключ» – семья вселялась за несколько часов до появления рабочих, а ломать жилую, хоть и неплановую избу не осмеливался никто.
Переулок Южный в то время назывался Речным поселком. Его курировал старый, добрый, как Анискин, участковый милиционер Георгий Стариков. Грустно оглядывая дом внутри, он, как бы извиняясь, говорил: «Жалко мне вас: сделали, как могли, – из палочек и дощечек. Но придется для порядку оштрафовать. Не бойтесь: всего на пятьдесят рублей. Зато и пропишут тут же!»
Контингент жителей поселка был интернациональный: немцы Поволжья, западные украинцы, молдаване, латыши и даже русские, попавшие во время войны в плен и отбывшие за этот «проступок» десять лет лагерей.
И не было в поселке ни одного хотя бы мелкого уголовника или хулигана! Жили здесь люди, ранее репрессированные, но сохранившие духовную культуру и веру в Бога. И когда в городе началась кампания «борьбы за дома и улицы санитарного благополучия», то каждый домик нашей «нахаловки» получил соответствующую почетную табличку с вышеуказанной фразой, чем особенно, словно собственной заслугой, гордился молодой в те годы новый участковый Александр Разумов.
В 60-е годы началась застройка пятиэтажками улиц Учебной, Ленина и Савиных. При заложении фундамента дома номер 2 по улице Савиных была перекрыта единственная дорога к поселку и сломана дренажная труба, отводившая дождевые воды. Теперь они хлынули на «нахаловку» и моментально размыли остатки перекрытой дороги.
Жители обратились за помощью к Разумову.
– А чем я вам могу помочь?! – весело улыбаясь, ответил он. – Ведь вы же здесь незаконно живете!
Эту фразу еще много раз приходилось слышать им в течение двух десятков лет в различных учреждениях города: от горисполкома до «Электросетей» и «Скорой помощи».
«Нахаловка» существует уже почти сорок лет. Многие здесь родились и выросли, стали уважаемыми на своей работе специалистами, но в горисполкоме им беспощадно, по-советски, заявляли:
– В Томске проживаете незаконно! Самовольщики!
Самовольно, значит, родились тут! Родина ты наша, «нахаловка»!
И вот, наконец, она признается законной. Только люди, к сожалению, здесь в большинстве своем новые, из нового контингента жертв социализма. Таковыми оказались жители бывших деревень, в брежневские времена объявленных «неперспективными». Перебравшись в город, они так и не стали горожанами.
ЦЕРКВИ
ЗДЕСЬ БИЛ КЛЮЧ, КОТОРЫЙ СЧИТАЛИ СВЯТЫМ
100 лет назад в Томской Ивановой церкви начались постоянные богослужения, хотя построена она была еще в 1900 году на деньги купца Ивана Гадалова в честь 1250-летия памяти византийского писателя Иоанна ЛЕСТВИЧНИКА, автора книги «Лестница к небу». В 1922 году этот храм стал центром так называемой обновленческой церкви Сибири, а ее священник Блинов – архиепископом всей Сибири.
Церковь Лествичника была построена на Ново-Киевской улице у самого святого ключа № 4. Дело в том, что ключи под номерами 1, 2, 3 – Ближний в пер. Карповском, Средний на ул. Островского и Дальний – на Тихом, – все имели свою часовню. Четвертый же ключ получил свою церковь.
Ключ под номером 4 располагался по (нынешняя нумерация) ул. Ново-Киевской, 22. А церковь значилась, соответственно, № 20. Ныне на месте ключа располагаются две усадьбы деревянных одноэтажных домов. В одном из них живет пенсионерка Александра Мороз.
– Я и не знала, что здесь был ключ, – говорит Александра Николаевна. – Вот только всегда удивлялась тому, что, сколько бы ни подсыпала ежегодно земли на грядки, но она постепенно проваливается вниз...
Да, с уничтожением церкви ключ ушел под землю и, вероятно, нашел выход где-нибудь в другом месте. И о церкви местные жители знают мало что, показывают на деревянный жилой дом и говорят:
– Вон она, церковка. И надпись на ней есть.
Кто-то сердобольный действительно вывел на стене дома известью неровными буквами: «церковка», хотя дом никак не походит на церковь. И почему на нем табличка с совсем другим адресом, чем был у церкви? Дело в том, что церковь стояла в глубине усадьбы. Лишь одни парадные ворота выходили на ул. Ново-Киевскую. А внутри двора от ворот дорожка шла между домами: в левом доме жили священники и другие члены причта, в правом, поменьше, – сторож. Дорожка поднималась на бугорок к церкви, стоящей среди сосен. Именно из-за этих сосен здесь в 1938 году за церковью переулок стал называться Сосновым. В 1940 году церковь закрыли, превратив ее в мирской дом, и позже стали числить не по Ново-Киевской, а по Сосновому. Так был забыт истинный адрес церкви.
Кстати, и закрыли-то ее в 1940 году по ошибке. В то лето из областного центра пришло разрешение продолжать богослужения в церкви Иоанна Лествичника: вероятно, за ее заслуги в организации угодного для властей обновленческого в религии направления, еретического для традиционного православия. Но почтальоны перепутали адрес и принесли данное распоряжение властей в Вознесенскую церковь. Местные власти, не разобравшись, тут же решили закрыть церковь Иванову, как не получившую разрешения на продление богослужения. После войны церковь сгорела, а на камнях ее фундамента выстроили новый дом.
Но зачем именно здесь Иван Гадалов строил ее? Во-первых, для освящения ключа. Во-вторых, для Новой Деревни, до 90-х годов XIX века отрезанной от города множеством рвов, речек и ручьев. С городом связывала ее, да и то ненадежно, проходившая здесь и берущая начало в городе ул. Малая Кирпичная (ныне Песочная). У начала Среднекирпичной Малую Кирпичную, ведущую в Новую Деревню, пересекала речка Белая, через которую не каждый летний сезон наводили мост, а чаще ездили вброд.
Зато самым надежным путем, связывающим Новую Деревню с внешним миром, была ул. Ново-Киевская. Об этом пути писал в свое время известный в истории города сыщик Петр Аршаулов. К тому же эту дорогу украшал святой ключ, нуждавшийся в часовне, а еще лучше – в церкви.
Новая Деревня еще знаменательна тем, что именно в ней начала свое существование и развитие ул. Яковлева, идущая от Войлочной Заимки. Поднимаясь вверх, она обрывалась на берегу ручья, вытекавшего из рва, имевшего название Ямы. У начала нынешнего пер. Красного Пожарника ручей и ров пересекали нынешнюю ул. Яковлева и не давали ей расти дальше. Здесь была северная граница Новой Деревни.
Зато в Новой Деревне разрешалось строить кирпичные заводы в масштабах того времени. Здесь были заводы Рукавишникова, Кацвина, Сумарокова. Кирпич вывозили бродом через речку Белую по ул. Малой Кирпичной.
Для обслуживания квартирующихся в Новой Деревне на углу нынешних улиц Яковлева и Песочной (старая Малая Кирпичная) действовала так называемая торговая баня купца Цема, причем Цем, в отличие от прочих банщиков, бравших воду откуда придется, подавал ее из колодца, пользуясь паровой машиной.
В состав Новой Деревни входила и Войлочная Заимка, название которой говорит само за себя: здесь изготавливали войлок.
Новая Деревня перестала быть «деревней» с самого начала 90-х годов XIX века во время правления губернатора, тайного советника, гофмайстера Императорского двора Тобизена. В эти годы (как раз накануне прибытия в Томск будущего царя) было построено много недостающих ранее мостов через ручьи и речки, рвы и овраги. Особенно был заметен прогресс относительно Новой Деревни. Здесь были построены мосты через речку Белую вблизи начала ул. Среднекирпичной, через ров на нынешней ул. Яковлева у начала пер. Красного Пожарника (бывшей Петровской).
А после того, как был построен мост через ручей Ачинку на той же ул. Яковлева, но же с начала нынешней ул. Больничной, наступил момент для быстрого роста ул. Яковлева с двух ее концов одновременно: от нынешнего телецентра и от пер. Красного Пожарника. Таким образом, в середине 90-х годов посредством слияния двух концов ул. Яковлева Новая Деревня окончательно слилась с городом и настала пора застраивать в ней оба берега длинного и глубокого рва, тянувшегося между ул. Яковлева и Ново-Киевской, называемого Ямами. С момента этой застройки данный район стал тоже называться Ямами. А через Ямы, протянулись пер. Мариинскийй, Петровский, ул. Ново-Ачинская, и проезд к ключу № 4. Мариинский переулок вскоре выровнялся после засыпания Ям. На Ново-Ачинском и Петровском были сделаны пешеходные мосты.
Проезд к ключу № 4 пересекал две ямы, но они были неглубоки, и через них легко проложили два проезжих моста.
С этого момента святой ключ у церкви стал питьевым источником для многих жителей Воскресенской части Томска. Вот и купец Гадалов, владевший известным «домом Радищева» на. нынешней ул. Бакунина и сам проживавший тут, пользовался питьевой водой из четвертого ключа, у которого и построил свою церковь. Наступил момент, когда эта незаметная церковь стала кафедральным центром обновленчества, нового духовного движения Сибири (октябрь 1922 года).
Индустриальный прогресс водоснабжения (постройка, городского водопровода) убавил внимание к ключу № 4. Появилась величавая водонапорная башня, которая именовалась уважительно только с большой буквы. В течение многих лет даже кондукторы автобусов объявляли так: «Остановка «Башня», а не «Телецентр», как сейчас.
Появились двухэтажные кирпичные водоразборные башенки, но их было мало: у строительного института да еще у магазина «Колокольчик» на ул. Яковлева (ныне магазин «Валерик»).
О далекой старине напоминает старое одноэтажное здание бывшего Петровского приходного училища на Ново-Киевской, 24. А вот усадьбы домов № 22 и 22-а находятся на месте святого ключа. А под домом № 20 была усадьба церкви, ушедшей в небытие вместе с ключом. И только тишина на Ново-Киевской напоминает о том, что здесь были святые места.
СВЯТО–ПЕТРОПАВЛОВСКАЯ ЦЕРКОВЬ В РАЙОНЕ СПИЧФАБРИКИ
Церковь когда-то была построена всего за один год на деньги торгового дома Кухтериных. Всего вместе с домом для причта потрачено около 70 тысяч рублей, по тем временам деньги очень немалые. Освящал храм архиепископ Макарий Невский, вмещал он 700 прихожан.
В те далекие годы только-только вошла в обиход мода делать полы из... асфальта. Первым заасфальтировал полы в своем дворце рядом с нынешним «Нижним гастрономом» купец Фуксман. Вот и Кухтерины по этой новой моде заасфальтировали полы в церкви.
В 1920 году Свято–Петропавловская одной из первых церквей в Томске была закрыта. В течение двух лет прихожане, как могли, боролись за нее, но в 1923 году пришло окончательное распоряжение о том, что она перестает действовать.
В течение почти всего XX века в здании располагался клуб. На сцене, прямо над усыпальницей братьев Кухтериных, шли танцы. И, наконец, доплясались: рухнул безбожный строй, началась демократическая перестройка, верующие получили церковь. Но в каком виде?
Первые богослужения в декабре 1993-го и январе 1994-го шли во вчерашнем зале клуба со сценой вместо солеи. Зато народ ехал со всех уголков Томска. Всем было интересно посетить кухтеринскую церковь.
Она и внешне необычна. Сразу, как выйдешь из 29-й маршрутки, попадаешь под обаяние храма: за оградой с крестами видишь выполненную по западному образцу колокольню, «чем-то напоминающую кирху», считает настоятель церкви отец Святослав. Чувствуется, что ее строил Лыгин, может быть, после поездки в Австрию: там, например, в древних Черновицах, входивших тоже в Габсбургскую империю, есть церкви с такими же «завитыми на скос» колокольнями, точно как вот эти колонны в портале Свято-Петропавловской.
Сбоку от портала до сих пор сохранился тоже необычный чугунный регеншток, как их называли сто лет назад, он помещен под водосточной трубой.
В церкви накануне юбилея идут завершающие работы по установке и креплению частей иконостаса, полностью обновленного в виде 10 разных полуколонн. На каждой – прекрасный барельеф фруктового орнамента. В таком же красивом обрамлении большие иконы, которые установят в простенках.
Дежурящие в этот день матушки Юлия и Галина рассказывают:
– Из Знаменской церкви привезена нам икона, очень редкая, «Плач Христа». А от Кухтериных здесь остались иконы Иоанна Предтечи, Христа и Богородицы, Крещение Господне и лампадка. Эти иконы долго хранились в Москве.
На литургиях здесь часто служит один их лучших дьяконов Томска с прекрасным голосом Вячеслав Нагишкин. Душой церковного хора является Анна Пестерева. Все члены хора окончили духовную семинарию.
– После 70 лет плясок над гробами, как это было в данной церкви, перед народом стоит непростая задача возрождения нравственности. Ведь сколько ты сейчас ни крутись в бизнесе, без обращения к Богу не будешь преуспевать в своем деле. Без Бога не будет богатства, – говорит настоятель церкви Святослав Зулин, выпускник Томской семинарии первого набора 1990 года.
– Из склепа-усыпальницы мы хотим сделать своеобразный музей, – продолжает отец Святослав. Известно правило, что женщинам нельзя входить в алтарь. Но у нас можно будет каждой женщине побывать перед святым алтарем и прикоснуться к колонне, держащей престол алтаря, над мощами строителей этого храма.
За прошедший год сделано много: восстановлена колокольня, установлена бойлерная, утром и вечером звонят колокола...
– Надо бы обустроить духовный комплекс при церкви, - говорит отец Святослав. – Мечтаем о своем здании православной школы. Надеемся на помощь власть имущих.
ЛАГЕРЯ И ТЮРЬМЫ
ОТ ТЮРЕМ – К ЛАГЕРЯМ
Этот год – 1906-й – был отмечен необычным для Томска режимом. В городе после событий октября 1905 года ввели военное положение. Начались аресты и обыски по политическим мотивам. Объявлен запрет на ношение личного оружия. Запрещены были книги Бакунина, Герцена и даже Толстого. А в 1907 году запрещалось проводить праздники пожарных и собрания католиков. Известный в Томске писатель Некрестовский-Курицын, очень далекий от политики, до сих пор знаменитый своим романом про воров «Томские трущобы», проживавший в доме № 6 на нынешнем Комсомольском переулке, тоже был подвергнут обыску, конфискации всех рукописей и аресту.
Арестовывались даже такие неприкосновенные лица, как депутаты Государственной Думы России: Бриллиантов и другие. Участвовавшие в забастовке наборщики типографий отправлены этапом в Тюмень. В газетной хронике тех лет фигурируют будущие руководители СССР. Убежавший из ссылки Куйбышев заключен на три месяца в тюрьму. За причастность к обществу, имеющему целью свержение существующего строя, осужден к 8 месяцам заключения Свердлов.
Добрались власти и до бывшего городского головы Алексея Макушина. За участие в одной политической акции он был посажен на три месяца в тюрьму вместе с банкротом Баукиным, проживавшим в доме № 16 на Иркутской улице (ныне ул. Пушкина). Но после трех месяцев обнаружилась ошибка: в приговоре значится «одиночная камера», а он за недостатком одиночек сидел в общей вместе с купцом Баукиным. А порядок был такой: три дня одиночки равны четырем дням общей камеры. Пришлось Макушину досиживать еще две недели.
Мы сейчас знаем о масштабах массовых ссылок 30-х годов. В те же, первые годы XX века, местные власти были обязаны обеспечивать ссыльных квартирами. Но даже при тех ограниченных по сравнению с годами тридцатыми этапах власти вдруг заявили: в Нарымском крае нет больше мест! Даже в Туруханском крае, где сидел Сталин, уже не хватало порядочных квартир, а губернатор Якутии покупал юрты у якутов для размещения ссыльных.
Разделавшись с политическими, военный суд взялся за уголовников. Кстати, он находился в доме на углу нынешних ул. Крылова и пр. Фрунзе. Ныне дом глядит на нас пустыми окнами из-за забора, вероятно, приготовленный к сносу (во дворе его когда-то жил Феодор Кузьмич – Александр I).
Вот только суд над октябрьскими погромщиками 1905 года затягивался. Несколько лет темнел черными глазницами на Новособорную площадь дом железнодорожного управления (ныне ТУСУР). В 1909 году собрались его восстанавливать, но многие возмутились: суда над погромщиками еще не было, а вы вещественные доказательства ликвидируете! Между тем черносотенцы продолжали собираться на сходки за Кузнечным рядом на Плетневке (за нынешним телецентром). И лишь в 1917 году Временное правительство окончательно запретило Союз русского народа – под этой вывеской действовали погромщики 1905 года.
Но в 1917 году был распущен контингент тюрем и лагерей. Кстати, о лагерях. У нас в Томске лагерь на 10 тысяч военнопленных стали строить за нынешним «Сибэлектромотором» еще «при царе». Дело в том, что после Брусиловского прорыва на австрийском фронте появилась огромная масса пленных, прибывавших в Томск. За первоначальным неимением бараков многих из них отдавали крестьянам в качестве дешевых батраков, особенно тем, у кого члены семьи были на войне.
В 1917 году строительство бараков лагеря на 10 тысяч мест было закончено, но после Октябрьской революции большевики предоставили пленным право выбрать вариант: или влиться в революционное движение, или найти место в городе.
Многие пленные выбрали второй вариант. Ведь среди них, собственно, немецкоговорящих и не было: Австро-Венгерская империя была похожа на наш поздний СССР, состояла из множества автономных национальных областей, среди которых большинство было славянских. Вот почему пленные легко находили общий язык с томичами: устраивались жить на квартирах у одиноких солдаток.
Так и остались томичами многие Францы, Иосифы, пока не наступил 1937-й. Тут они, как с дерева груши, все посыпались с одним и тем же ярлыком – «польские шпионы». Кстати, в этот разряд попали даже те, кто и Польши-то никогда не видел, так как их предки поселились в Сибири в начале века.
Так исчезли у нас последние «австрейцы», как называли их старики. Но в 37-м мели всех, не только людей с иностранной фамилией. Еще в 35-м ЦК постановил: изъять 4 процента от всего населения. Слово «ИЗЪЯТЬ» означало ликвидировать, уничтожить. Брали и уничтожали просто так, по плану «4 процентов».
Если в Великую Отечественную войну тюрьмы пустели – всех воров отправляли на фронт в штрафбаты, то после войны городу нужны были строители. И вот в те годы каждая стройка в Томске выглядела в виде зоны с вышками по углам. Так строились дома общежитий ТПИ на пр. Кирова, 2, и 4, здание КГБ на пр. Кирова, 18, корпуса № 10 и № 11 ТПИ, дом на углу ул. Учебной и пр. Ленина. Последний уж очень близко расположен рядом с деревянным двухэтажным. К хозяевам верхней квартиры частенько просились жены заключенных, чтобы из окна второго этажа поговорить с мужьями.
При монтаже ядерного ускорителя в 11-м корпусе ТПИ многие заключенные работали вместе с вольными, прибывшими из Москвы. Зэков на работу привозили на грузовиках из бараков, расположенных за городом.
Самым последним предприятием в черте города, где до сих пор работают заключенные, остается кирпичный завод на ул. Нахимова. Но теперь такого стройного парада грузовиков с заключенными уже каждый день не увидишь. Все уходит в былое.
ОХ, ТЫ, ТЮРЬМА МОЯ, ЗЛОСЧАСТНА…
Странная какая-то карма висит над нашим Томском: старинные дома сносятся безжалостно, а вот тюрьмам – хоть бы что. Построенные на века, они до сих пор красуются. Действуют в них разные учреждения: в одной – корпус университета, в другой – совсем недавно семинария располагалась, правда, третье здание по-прежнему используется как пенитенциарное, с романтическим, «голубиным» названием СИЗО.
| А |
ведь в начале советской власти губкомовские пропагандисты, разъезжая по дальним селам, пророчествовали: «Все тюрьмы мы снесем. Замков на домах не будет...»
Слушая их, крестьяне только разевали рты от удивления.
О тюрьмах, однако, они имели очень смутное представление. Жили они почти натуральным хозяйством. И законы были свои, собственные. Все решало сельское общество – мир. И если выявляли в своем селе вора, поступали так: дом вора раскатывали весь до последнего бревнышка, содержимое амбаров выбрасывали на дорогу свиньям. На самого вора надевали кучу украденных им вещей и с позором вели по селу. После такой экзекуции всю семью вора изгоняли прочь. Так было еще лет сто назад.
Но в городе ведь дом вора не раскатаешь, особенно, если дом многоквартирный! В городе для вора нужна тюрьма.
Большую, солидную, трехэтажную, на 500 арестантов тюрьму стали строить через три десятка лет после того, как Томск стал губернским центром. Место для нее выбрали жуткое: с севера, там, где сейчас склады ТЭМЗа, рос густой дремучий ельник. С юга, иссеченный глубокими рвами, был такой же дикий лес, позже, согласно виду приспособленный под увеселительный сад «Алтай». И называлась эта тюрьма за ее необычное положение губернским тюремным замком.
Сидели здесь арестанты с большими сроками заключения. А так как они просто сидели, работ им не давали, то многие придумывали себе иное «дело»: не проходило года, чтобы из замка арестанты не устраивали подкоп с целью побега. Но не удавалось, то надзиратели заметят большие кучи неизвестно откуда взявшейся земли, то найдутся доносчики.
А подкопы всегда вели в южную сторону – во двор замка, где в середине XIX века был открыт приют для детей арестантов. С северной стороны замка, там, где нынче проходит ул. Иванова, был глубокий овраг, засыпанный и приспособленный под дорогу лишь в 1884 году. Но в эту сторону арестанты подкопов не вели.
К Новому году тюремное начальство устраивало праздники для детей арестантов и надзирателей. Те и другие играли и плясали под елкой вместе и одинаковые подарки получали: ситец на платье и кулек конфет.
В замке для заключенных было 45 покоев – так назывались в те годы камеры, а камерами звали кабинеты чиновников в государственных учреждениях. Сами камеры-покои 'заполнялись «контингентом» так, чтобы на каждого арестанта приходилось две кубические сажени объема помещения. На питание расходовалось 6 копеек на душу. (Кстати, это была цена хорошего обеда в трактире, правда, без водки). Иногда попадали в замок и такие асы преступного мира, которые и тут, чтобы не скучать, ухитрялись наладить печатание фальшивых кредиток.
Не давали скучать арестантам и цыгане. Они каждое лето устраивали свой табор напротив замка на опушке ельника (на северной стороне нынешней ул. Аркадия Иванова). Песни и пляски у костров почти под окнами замка развлекали арестантов и дразнили их волей.
В общем, место это оставалось диким до 80-х годов XIX века. Даже когда стала застраиваться тут улица Садовая (ныне пр. Ленина), то, например, вдова протоиерея Лаврова, владеющая домом напротив ул. Иванова, предпочитала его сдавать смелым квартирантам, а сама проживала в центре, в доме Каймановича. К тому же напротив ее дома, между замком и ул. Садовой в 1895 году были построены бараки для душевнобольных. (Эти бараки на левой стороне ул. Иванова перед замком до сих пор стоят). Итак, можно считать, здесь была в Томске первая «психа».
В замке всегда был полный порядок. Недаром его курировали такие знаменитые люди, как, например, известный нашим историкам М. Пепеляев. А уж в 1891 году к приезду в Томск будущего царя Николая Второго замок был приведен в такой прекрасный вид, что хоть самого цесаревича в него определяй!
Словом, хорошо сидели в нем арестанты. А вот работы им не давали. Правда, однажды попробовали их под охраной послать ремонтировать дом чиновника Горт-де-Гротта (на нынешней ул. Советской, 27). Но и тут арестанты откололи номер: нарядились в шинели и фуражки хозяина и преспокойненько вышли из дома мимо часовых под видом важных чиновников!
А для общественных работ использовались арестанты другой тюрьмы, называвшейся арестантскими ротами. Эти роты были построены в 1855 году на нынешней ул. Советской. Роты занимали большую территорию: их усадьба выходила на нынешний пр. Ленина, где сейчас роддом. Кроме того, роты занимали и весь квартал ул. Герцена – от Советской до Кузнецова. Здесь был деловой двор арестантских рот: своя кузница, свои мастерские. Позже, когда роты назывались исправительным отделением, в газетах печатались такие курьезные объявления: «Исправительные роты принимают заказы томичей на исправление мебели».
Эти два квартала, принадлежавшие ротам, были отделены от жилых усадеб Улицей арестантских рот, вдоль которой тянулся ров, а по дну его текла речка Игумновка-Медичка, уходившая в Университетскую рощу.
В ротах сидели арестанты с очень малыми сроками – в пределах одного года за мелкие провинности. Так, например, в 1905 году купец-дворянин Франц Богушевский, живший у Триумфальных (построенных для встречи цесаревича) ворот, был посажен сюда на три месяца за хранение испорченных продуктов.
Бежать из рот никто из арестантов не стремился. Разве что во время богослужения в тюремной Александро-Невской церкви они терялись в толпе прихожан вольных. Но такие случаи были редки: арестанты во время молитвы стояли отдельной группой.
На общественные городские работы арестанты ходили охотно: им за это доплачивалась хоть маленькая, но денежная сумма. Так, известный Батеньков подряжал несколько подвод для доставки на его усадьбу тысячи возов земли.
В 1892 году арестанты рот замостили нынешнюю ул. Герцена так, что она стала на десять лет главной магистралью на пути выезда из города к вокзалу: ехали по ул. Герцена, затем по Вершинина до Усова, а по ней – к вокзалу. На нынешнем пр. Кирова, в начале его, был ров до ул. Советской, а в конце от нынешней ул. Дзержинского начинался непроходимый лес.
