В летнем театре на 820 мест каждое лето выступали со спектаклями гастролирующие оперные театры. В антрактах актеры, не снимая костюмов, разгуливали по горсаду с реквизитом (смотря по теме спектакля).
Неудачная, какая-то сбивчивая судьба складывалась у Буфф-сада. В прошлом (для нас, стариков) веке, то есть в XIX, здесь была Плотниковская роща, названная по имени купца, жившего на ул. Вершинина, 11, и согласно постановлению городской Думы отвечавшего за благоустройство улицы вплоть до усадьбы купца Королева, у которого была тоже роща – Королевская (ближе к проспекту Кирова, тут сейчас дома МВД).
В начале XX века в Буфф-саду появился ресторан, а с ним потеряли покой жильцы близлежащих домов.
И лишь в 40-х годах XX века, готовясь отметить полуторавековой юбилей Пушкина, горисполком решил сделать из Буфф-сада Пушкинский сад. Этот 1949 год стал апогеем культурного развития сада: был открыт большой читальный зал, здесь же проводились шахматные состязания. В центре сада, чуть левее, была сооружена карусель открытого типа. Кататься ребятам на ней позволялось бесплатно хоть весь день! Были качели. У ворот сада, по левой боковой аллее, была выставлена открытая галерея больших (два на два метра) картин, выполненных маслом с отличным качеством и вкусом. В каждой из них была представлена сцена из пролога к поэме «Руслан и Людмила»: тут и Кащей, и Черномор, и тридцать витязей, и бой Руслана с головой.
Помню, еще лет сорок назад сад имел божеский вид. Были посыпанные песочком дорожки, были аккуратные аллеи. Теперь это обычный проходной двор. Слава Богу, скамеечки есть...
Людям, живущим на Южной, приходится летом для прогулок пользоваться бывшим железнодорожным питомником. Так пусть, бывая там, поклонятся Любови Николаевне Михайловой. Это она вырастила его. Ее домик, второй от начала, стоит у дороги в аэропорт. Во дворе возвышается красивейшая ель...
АРМИЯ. ВОЙНА. ПОДВИГИ
ПРИЗВАЛИ В АРМИЮ СЛУЖИТЬ
Каким был томский батальон в ХIХ веке.
Ежегодно 16 мая Томск давал торжественный обед своему батальону, так как у солдат в этот день был выезд в летние лагеря, располагавшиеся у нынешнего Лагерного сада.
Застолье начиналось с окропления всех солдат святой водой. Это делал постоянный батальонный священник Симеон из потомственной фамилии Сосуновых. Затем произносились тосты за граждан города, за командующего, за офицеров и солдат.
В 1895 году в Лагерном саду, на поляне к востоку от нынешнего мемориала, были поставлены орудия – 8 штук. И занятия по стрельбе из пушек проводились, так сказать, не отходя от лагеря. Стреляли в «направлении Чернореченских юрт», как тогда выражались. Пушки наводили, конечно, так, чтобы снаряды делали по отношению к «юртам» недолет и падали сразу за рекой. Эти стрельбы проводились и в первые десятилетия ХХ века. Место обстрела тщательно оцеплялось часовыми.
В лагере военное дело соседствовало иногда непосредственно с наукой. Так, в том же 1895 году здесь, на территории лагеря, вел археологические раскопки профессор ТГУ Кащенко. На глубине в полторы сажени был найден мамонт.
Откуда поступали в наш Томский батальон призывники? В 1893 году прибыли 184 новобранца из города Тары Тобольской губернии (той самой Тары, куда переведен был в 1621 году наш первый воевода Василий Тырков). «Эти новобранцы выглядят плоше прошлогодних, – отзывались о них офицеры. – К тому же среди новобранцев 1893 года лишь 6 процентов грамотных».
Если в нашем батальоне служили солдаты, призванные из Тобольска, то, в свою очередь, томских новобранцев отправляли служить в Восточную Сибирь.
Ныне наши ребята едут в часть назначения в своей одежке, а там их одевают во все военное. А в ХIХ веке в Томске рекрутов полностью снабжали обмундированием. Так как чаще всего солдат отправляли на восток по зимнему Иркутскому тракту, то и экипировка была полной: выдавали шубу, тулуп, валенки, сапоги и прочую одежду.
За этой полной экипировкой иногда охотились мошенники. Они приходили в Томск под видом призывников, получали полный комплект обмундирования. А потом, по пути следования отряда по тракту, убегали. Чаще этим занимались жиганы из Мариинска.
Иногда с той же целью на наших призванных новобранцев нападали и жители притрактовых сел. Так, например, в январе 1890 года произошла жестокая драка между отрядом новобранцев и жителями Семилужков. Были раненые. Один рекрут убит семилужанами. Зная об этих нападениях на тракте, стали вооружаться все, кто направлялся по Иркутскому тракту. Добровольные переселенцы – литовцы, латыши, эстонцы – ехали на освоение земель, взяв с собой ружья.
Каков был порядок призыва в армию в ХIХ веке? В те годы действовала система жребия. Кому он выпадал, те шли служить, если были здоровы. Кому жребий не выпал, те ждали призыва в следующем году. Отсрочку давали студентам. Не призывали в армию служащих в торговом флоте. Освобождались от армии священники и псаломщики.
А каков был контингент призываемых?
В 1884 году среди призванных был лишь один купеческий сын. Его звали Моисей Каструлевич, жил он там, где сейчас находится торговый центр на углу Фрунзе и Красноармейской. В 1890 году среди призванных 224 мещан было уже 7 купеческих сыновей. Около 30 процентов призванных в 1888 году были уже женаты. Их жены, кстати, отправились к месту службы вместе с мужьями.
Иногда встречались и среди купеческих сыновей уклонисты от армии. Но и они не оставались безнаказанными. Так, например, в 1891 году уклонившийся от военной службы сын купца Второва, весьма известного в Томске человека, был осужден на пять недель ареста на хлебе и воде.
В отчетах о призванных обязательно указывалось их вероисповедание. Так, в 1894 году сообщалось: «Призвано 196 православных, 13 староверов, 19 евреев, 8 мусульман, 2 католика и 1 лютеранин».
Система жребия действовала и в 1905 году. В марте того года сообщалось: «Призвано 4 купеческих сына, 236 мещан и 43 человека, отсроченных в прошлом году по жребию». Повысился в наборе 1905 года и уровень грамотности. Теперь грамотные составляли уже 38 процентов, а не 6, как было в 1893 году. Слабые здоровьем получали «отсрочку по невозмужалости» – так писал член комиссии, известный в Томске врач Пирусский.
До 1895 года Томским батальоном командовал полковник Бирон. Дослужив до генерала, он в том же году вышел на пенсию. Командование батальоном принял полковник Пепеляев.
К концу ХIХ века возникла необходимость в новых казармах для батальона. В августе 1903 года городские власти вместе с военными договорились строить новые казармы там, где сейчас расположены 10-й и 11-й корпуса ТПУ. Но потом решили изыскать для казарм другое место поблизости, а именно – в конце ул. Черепичной (ныне Кулева) и ул. Евгеньевской (ныне Савиных). В этих казармах во время Великой Отечественной войны разместился эвакуированный завод «Фрезер», ныне «Томский инструмент».
В апреле 1904 года, во время войны с Японией, был создан Восьмой томский сибирский полк. В мае городская управа объявила: «Мобилизованное ополчение размещается по домам Болота, Кирпичей, Уржатки и Песков. Если кто из хозяев желает избавиться от ополченцев, то тот может сделать взнос в городскую кассу. Собранные деньги пригодятся на постройку бараков для ополченцев».
Семьям призванных ополченцев ежемесячно выплачивалось пособие в размере 1 рубль 64 копейки на каждую душу семьи. (Для сравнения курса денег: пенсия чиновника составляла 5 рублей в месяц).
Кроме забот о размещении ополченцев, у томских властей появилась новая заботушка: как разместить японских пленных? Было решено первую группу в 140 человек отправить в Колпашево. Там для них выделили здание училища. Следующую партию японцев отправили на Басандайку.
В сентябре 1904 года томские роты (вместе с любимцем всего батальона – бараном) ушли на войну. А в октябре полковники Скворцов и Пепеляев слали из Маньчжурии в Томск телеграммы о том, что получили подарки от земляков, что храбрые «томцы» стойко воюют.
Прибавилось забот у Томского гарнизона и весной 1917 года. Дело в том, что если многие томичи от новости о свержении царя ликовали, то полиция в страхе разбежалась. И пришлось военному коменданту срочно создавать из солдат гарнизона военную полицию с красными повязками на рукавах.
Зато в армии появились «интернациональные» подразделения: из местных украинцев был создан батальон имени гетмана Дорошенко. Он разместился в Лагерном саду в составе 39-го полка. А в городском Совете появились солдатские депутаты.
СЛУЖИЛИ ЦАРЮ И ОТЕЧЕСТВУ
Из жизни томского губернского батальона
Весной и осенью начинается призыв в армию. Одни молодые парни считают, что воинский долг надо честно исполнять, другие ищут законные и незаконные лазейки. А как призывалась молодежь в старые времена в Томске? И вообще, как жил в те далекие годы томский губернский гарнизон?
В течение всего XIX века в составе гарнизона был один лишь батальон. Полки создавались только во время войны. Однако батальон был не мал, так как кроме него, классического в 650 человек, в гарнизоне состояли и жандармы, и конвойная команда.
В течение четырех веков по мере роста и расширения территории города менялось расположение в нем военных помещений. 200 лет назад пороховой погреб находился еще на Воскресенской горе, жандармские конюшни – там же, на северо-западном берегу Белого озера, а тюрьма – на южном. Но гауптвахта была уже внизу, на берегу Ушайки, на месте будущего здания «Крупчатки Кухтерина» (ныне банк). Но батальонные слесарные мастерские размещались уже за Ушайкой, между нынешними переулками Кононова и Пионерским. С годами менялось и положение пороховых складов. В середине XIX века они находились на углу нынешних ул. Р. Люксембург и пер. Совпартшкольного. Здесь хранились и пули, и картечь, и ядра, обнаруженные в 1887 году при строительстве Сибирского торгового банка.
200 лет назад солдаты квартировали по частным домам. В 1820 году были построены батальонные казармы. Они находились на месте западных трибун нынешнего стадиона «Труд» и на месте нынешней восточной аллеи горсада. На месте восточных трибун располагался ротный огород – на берегу речки Игумновки №1. А за речкой, на восточной стороне нынешней улицы Белинского, был деловой ротный двор. Там, где сейчас автомобильный проезд между горсадом и военным училищем, напротив входа на стадион было здание учебной команды: перед присягой здесь солдаты проходили элементарное обучение по уставу.
На месте нынешнего спортзала на пр. Фрунзе была гарнизонная ШВАЛЬНЯ – так называлась мастерская по пошиву обмундирования. Вблизи казарм, на правой стороне нынешней ул. Герцена, там, где ныне школа №6, был военный лазарет, а рядом с ним – дома офицеров. Поэтому ул. Белинского раньше называлась Офицерской. А лазарет за историю города сменил еще три места: в семидесятых годах XIX века он находился уже на месте нынешнего главного корпуса ТПУ, а с постройкой ТПУ его переместили на угол нынешних улиц Советской и Учебной. Теперь он на ул. Сибирской.
Во второй половине XIX века хозяйства батальона разместились почти по всей нынешней ул. Гоголя. Внизу, у Алтайской, появились новые батальонные мастерские, а выше, там, где ныне проходит трамвай «тройка», — жандармские и пожарные хозяйства, а главное, определилось место ПРИЗЫВНОГО ВОИНСКОГО ПРИСУТСТВИЯ – в доме №23 с двумя оригинальными эркерами, имеющими необычные витражи (кстати, через усадьбу от этого дома жил писатель Наумов).
В зимнее время батальон устраивал маневры на Степановке. Зрителей сюда собиралось больше, чем солдат. Здесь же, на Степановке, находились водочный и пивоваренный заводы. Их хозяева Фуксман и Сковородов после военных занятий вдоволь угощали весь батальон водкой и пивом. Штатские зрители пытались тоже прорваться на пир, но постовые к бивуаку без пароля никого не подпускали. Лишь утром батальон возвращался в город. Для культурного досуга у батальона был свой «дом культуры», называвшийся МАНЕЖЕМ. Он располагался точно там, где ныне находится наша редакция газеты «Красное знамя». В манеже офицер Пепеляев часто читал лермонтовскую «Песню про купца Калашникова» и гоголевские «ночи» – «Майскую» и «Рождественскую». В одно из таких чтений в сенях Манежа возник пожар: это один из солдат уронил керосиновую лампу (ее только что ввели в употребление вместо ранее применявшихся свечей). Но солдаты не растерялись и пожар закидали шинелями.
Был у батальона и свой хор под управлением профессионального дирижера Гита, проживавшего на углу Тверской и нынешней Алтайской. 120 лет назад для солдат был построен цирк на месте плаца нынешнего военного училища. Был он сделан из плах и кошмы. В плане имел размеры 12 на 15 саженей.
На лето батальон выезжал в военный лагерь. Его месторасположение долго обсуждалось городской думой и, наконец, было решено выделить землю для лагеря поближе к городу, так, чтобы в летнюю пору массовых пожаров можно было оперативно привлечь солдат для тушения. Таковым стало место по южной стороне нынешних ул. Нахимова от ул. Вершинина до Лагерного сада. Здесь было построено полтора десятка казарм, летняя батальонная церковь, 5 ротных кухонь, офицерский клуб, ротонда для танцев, карусель для детей. Был в Лагерном саду и пруд с островом.
В 1885 году для подъема воды на высоту 18 сажен построили «водоподъем» – водопровод с конным приводом. Но вода забиралась не из реки, а из ключей, соединенных в общий резервуар. Накачанная в чан вода подавалась по трубам к ротным кухням. В Лагерном саду устраивались гулянья и для горожан. В такие дни набиралось в саду так много людей, что с трудом можно было двигаться по его аллеям.
Ежегодно, перед возвращением на зимние квартиры 30 августа солдаты праздновали Батальонный день. После парада перед ротами стояли столы с водкой и закуской. Поднимались тосты за томский батальон, за командующего, за архиерея, за губернатора, за здоровье нижних чинов, то бишь за самих рядовых солдат. Вечером лагерь иллюминировался шкаликами, а на нынешних ул. Нахимова и дальше по пр. Ленина горели смоляные бочки. Нельзя сказать, чтобы дисциплина в батальоне была всегда на высоте. Случались и нарушения. Так, в 1890 году газеты сообщали: «По Жандармской улице (ныне Гоголя) разгуливают не только злые собаки, но и опасные солдаты. Прохожие отбиваются палками и от собак, и от солдат. А солдаты так бьют горожан, что на тех от одежды остаются одни воротники!».
Порой для наказания провинившихся солдат в тюремном замке на нынешней ул. Иванова не хватало выделенных для гауптвахты «покоев», и начальник замка требовал от батальонного начальства завести собственную тюрьму.
УХОДИЛИ НА ФРОНТ ТОМИЧИ
Как и любая война, Великая Отечественная началась для Томска с массового призыва на фронт. Ушли на войну все здоровые мужчины начиная с 1905 года рождения. Брони ни для кого не было. На заводах в первые месяцы оставались лишь те, кому за 36, и подростки-ученики. На опустевшие места пришли женщины.
Многие томичи добровольно шли на фронт, не дожидаясь повестки военкомата. Трудно передать словами атмосферу духовного настроя того времени на сборных пунктах и пристанях. Мало сейчас осталось тех, кто помнит знаменитого музыканта Ивана Маланьина. Звуки его гармошки звучат до сих пор в записях Лидии Руслановой. А она кого попало не брала себе в аккомпаниаторы.
В то время он играл на пристанях. Одетый в гимнастерку, с бинтовой повязкой под пилоткой, он походил на раненого, вернувшегося только что с фронта. Песни его брали за душу. Это был слепой музыкант, и позже он стал выступать на радио.
Уходили на фронт рабочие заводов. На их места встали школьники-старшеклассники и студенты. Они приходили на заводы после уроков. Студенты участвовали и на строительстве городской железной дороги. В войну ее ветки были подведены ко всем предприятиям: к старой электростанции – по улице Розы Люксембург, к ТЭМЗу – по пр. Ленина, к «лампочке» – по ул. Советской.
В первые же месяцы войны начались добровольные сборы ценностей в фонд обороны. Сдавали кто что имел. Профессор Кулев сдал золотые вещи, профессор Завадовский – золотые часы. Ревердатто – золотое ожерелье с драгоценными камнями, профессор Кудрявцева – 7 тысяч рублей облигаций. Врачи и сестры первой поликлиники сдали всю свою серебряную посуду. Даже музей материальной культуры ТГУ сдал все золотые медали в фонд обороны!
Уже в июле стали приходить письма о первых погибших томичах. Среди них был Борис Гевлич, брат известного ныне коренного томича Виктора Гевлича, в 41-м с отличием закончившего школу и следом за братом ушедшего на фронт. В 90-х годах Виктор Сергеевич составил многотомную Книгу памяти, а также список погибших томичей для монументальных стел в Лагерном саду, открытых к 50-летию Победы.
Через три месяца после начала войны в Томск пришло сообщение о подвиге майора Войцеховского. Вместе с десятью бойцами он был окружен группой немецких танков и вызвал на себя огонь наших батарей.
А вот об Иване Черных, повторившем подвиг Николая Гастелло в декабре 41-го, томичи прочитали в газете «Красное знамя» лишь 22 февраля. Дело в том, что Иван Сергеевич отправлялся служить не из Томска, а из авиашколы, находившейся в Кузбассе. Авиашкола первой получила подробные сведения о гибели Черных и его экипажа.
На подступах к окруженному немцами Ленинграду возле станции Чудово самолет Ивана Черных разбомбил вражеский аэродром. Затем наметили поразить немецкие колонны, двигавшиеся в сторону Ленинграда, но были встречены густым огнем зениток. Один снаряд попал в самолет Черных. Поврежденная и горящая машина пошла на снижение. Прыгать с парашютами? Но внизу вражеские солдаты.
В считанные секунды все трое решили: если умирать, так при этом уничтожить как можно больше врагов. И Черных повел горящий бомбардировщик в гущу автомашин. Штурман Косинов точно успел сбросить на колонну весь бомбовый груз. А стрелок-радист Губин обстрелял немцев из пулемета. Затем Черных заметил еще колонну и почти на бреющем направил на нее горящий бомбардировщик...
Так погибли Иван Черных, Семен Косинов и Назар Губин. А что мы еще знаем про своего земляка? Он был холост, но были родственники. Какова их судьба?
Кружевница артели «Художественный труд» Мария Никитична Черных проживала с двумя сыновьями во флигеле дома № 14 на улице Алтайской, 130 лет назад принадлежавшего купцу Печникову, а затем мещанину Назарову. Муж ее был репрессирован как царский офицер.
1 сентября 1944 года Мария Никитична в школе имени Ивана Черных выступала перед ребятами:
– 15 лет назад в эту школу № 4 и привела сына Ваню в такой же солнечный день, как и сегодня. Он отлично учился и помогал в учебе другу Гене Аксютину. Ваня любил математику и технику, ходил заниматься в аэроклуб и делал авиамодели. Одна из них в Москве на соревновании получила первую премию. Частенько они у него летали над берегами нашей Ушайки. Речка-то через дом от нас...
После геройской гибели сына Мария Никитична переписывалась с курсантами авиашколы, где учился Ваня. В ноябре 1942 года начальник авиашколы писал: «Иван Сергеевич пришел к нам в 1938 году 18-летним. Авиашколу он закончил в 1940 году и служил до начала войны в Казани. О том, как он начал воевать, писала газета «Сталинский сокол» в ноябре 1941 года. В июле 1942 года прошел сбор средств на постройку эскадрильи имени Ивана Черных».
В апреле 1943 года Мария Никитична направила письмо маршалу авиации Голованову такого содержания: «Мой приемный сын Михаил Сысоев учится в авиашколе, где и сын мой Иван учился. Прошу направить его в ту же авиачасть, где служил Иван. Он заменит там погибшего Черных»,
Второй сын Марии Николай на два года моложе Ивана следом за старшим братом в начале войны ушел на фронт и воевал танкистом. В бою Николаю оторвало ногу выше колена. Вернулся в Томск, работал фотографом.
В начале марта Мария Никитична приняла к себе жить семью инженера электротехнического завода, прибывшего из Москвы по эвакуации в Томск. Они на всю жизнь подружились с женой инженера Фросей, что даже в памяти у внучки Люси тетя Фрося запечатлелась как минимум близкой родственницей.
У Люси 20 апреля будет юбилей (как говорится в Библии, – семь семериц плюс год праздничный). Много лет она проработала акушеркой. Эта мирная профессия буквально соответствует ее характеру и внешности: истинный образ доброй и прекрасной женщины
– В детстве мне говорили, что я на дядю Ваню похожа, – говорит Людмила Николаевна. – В память о нем я берегу все фотографии и документы. Многое, конечно, отдано в музеи – пусть больше людей узнает о нем. Некоторые фотографии хранятся у брата Сергея.
Да, Людмила Николаевна хранит память о своем знаменитом родственнике. Но надо чтобы его подвиг не забыли все мы, томичи.
УВЕЗЛА СЫНОВЕЙ «ПРОЛЕТАРИЯ»...
Поговорите с любым ветераном войны, кто призывался на фронт из районов Томской области, и каждый наверняка вспомнит и назовет пароход, на котором везли в Томск на сборный пункт ребят из Парабели, Каргаска, Колпашева: «Смелый», «Октябренок», «Пролетарий». Особенно многим запомнился красавец белый большой «Пролетарий». Женщины, провожавшие на фронт сыновей, братьев и мужей, уезжавших, может быть, в последний путь на нем, называли его ласково, в женском роде: «Пролетария», белая «Пролетария».
Вот как рассказывала Любовь Германовна Наумова о проводах своих сыновей на фронт в 1942 году:
– Провожала я ребят из поселка Тогур, где мы находились под комендатурой как «враждебные элементы». В 41-м году на фронт их еще не брали. А в 42-м, после того, как немцы окружили Ленинград (это позже стали называть окружение модным словом «блокада»), военкоматы перестали гнушаться и ссыльными.
В Колпашево, на призывной пункт, шли мы пешком, в большой группе ровесников моих ребят. Шли, разговаривали. И в этой компании громче всех был слышен голос Сереги Семенова, нашего соседа:
– Мы с Ванькой Ячменевым на фронт не пойдем! Правда, Ванька? А вы – как? – обращался он к моим сыновьям и продолжал: – У нас же с вами нашу родину отняли! Сюда на кочки загнали... Так какую же «родину» теперь нас гонят защищать?! Нет! Мы с Ванькой на фронт не пойдем! Правда, Ванька?
Ванька Ячменев согласно кивал головой и поддакивал. Но мои сыновья молчали. А Серега все шел и громко большевичил. Так громко, что, наверное, на самой Мутьянге было слышно этого смутьяна. А что ему не большевичить? Это мы сюда были пригнаны пролетариями после многолетней работы в колхозе. А их семья до 30-го года имела свой кожевенный завод. Их отец и в Тогуре сразу был назначен мастером кожевенного завода, в то время как другие, вроде моих сыновей, работали с багром на лесосплаве. Семеновы нужды не знали. Вот потому Серега и большевичил.
Пришли мы в Колпашево на пристань. А там уже уйма провожающих и новобранцев. В центре внимания – слепой Маланин с гармошкой. Он потом стал известным на всю страну. А тогда только-только начинал петь. И одет он был как подобает артисту: военная гимнастерка, пилотка. И песни все военные: «Началася война мировая...», «Оторвут там мне руку и ногу...». Люди стоят, слушают и плачут. И деньги бросают Маланину не жалеючи. И опять слушают и плачут...
Пароход-то уже отходит от причала. Пришлось мне кричать:
– Эй, хлопцы! Ловите бутылки с молоком! И передайте братьям: Шуре, Пете, Сереже!
Так мои бутылки благополучно перелетели на «Пролетарию». Ушла «Пролетария», скрылась за Мутьянгой... Иду я домой, а дума все та же тревожит: не поддадутся ли мои ребята на агитацию Сереги?
И только, когда стали приходить с фронта косячки-треугольнички писем, я наконец успокоилась: нет, не поддались мои ребята на Серегины уговоры!
А Семеновы и Ячменевы так ни одного письма и не получили от своих сыновей в течение всей войны. Только после войны стало известно, что Ваньку с Серегой уже в Новосибирске, куда пришла «Пролетария», арестовали прямо на пристани. Серегу, как зачинщика, расстреляли, а Ваньке дали десять лет лагерей. Там же, в районе Бердска, «всесибирского» лагеря подготовки на фронт, он отбывал.
Кстати, один из моих сыновей, Шура, даже полгода прослужил в Бердске инструктором. Дело в том, что ему еще до войны хотелось попасть в армию добровольцем, но ему, как сыну «врага», путь был туда закрыт.
Но Шура не унывал. Через друзей он записался во все осоавиахимовские кружки, а на момент призыва 42-го года имел кучу значков. Вот его, ворошиловского стрелка, и взяли в инструкторы.
Серега Семенов на его месте так и прослужил бы в Бердске всю войну. А Шура не смог оставаться в инструкторах и ушел на фронт. Почему ушел? «Родину защищать»? Не только. Тут была совсем другая причина...
Дело в том, что через Бердск проходили миллионы новобранцев. Свою одежду оставляли, надевали военную форму и отправлялись на фронт, предварительно пройдя в Бердске военную подготовку.
Так вот, насчет одежды... Завелась в Бердском военном лагере шайка инструкторов-мародеров во главе с комендантом: одежу, какая получше, стали продавать в Новосибирске и пропивать. Ну а продавать посылают молодых инструкторов, таких, как мой Шура.
Да мы-то спекуляцией никогда не занимались. Всю жизнь честно трудились. А что заслужили? Ссылку?
Новобранцы живут в лагере впроголодь. В обед подают им в столовой маленький ковалок сухой каши – вот и вся еда. Шура сам рассказывал: только сядет за стол, увидит этот кусочек каши на тарелке, а уже звучит команда: построиться! Хватает он тот комок каши – да в карман. Потом, уже в строю, украдкой достает его из кармана и перекладывает в рот. Карман после так замусолился от каши, что в него можно было и суп наливать...
А инструкторы тем временем от жиру бесятся... И Шуру посылают на новосибирскую барахолку продавать одежонку новобранцев.
Вот и решил мой сын тайком забиться в группу уезжающих на фронт. Лишь бы только из шайки инструкторов вырваться.
Поезд уже готов к отправлению. Идет вдоль него комендант лагеря. И вдруг замечает Шуру:
– А ты, герой, куда собрался? А ну, вылазь! Приехал...
И опять учит Шура новобранцев, а сам думает, как бы вырваться из шайки...
И придумал. Снова тайком готовится к отъезду на фронт. Сначала приметил вагон, где сидели гэбисты. Вот он и высказал им свое тайное желание уехать на фронт. Посоветовались они и взяли. Как же – инструктор, владеет всеми видами оружия...
– А комендант? – спрашивает Шура. Не вернет меня в лагерь?
– Коменданту твоему до нас руки коротки! – отвечают гэбисты, – он сам должен нас бояться! Так что садись смело у окошка.
А тут и вправду идет комендант. Увидел Шуру, подошел к открытому окну и тихо говорит: – А все-таки ты дурак! Жил бы с нами, как сыр в масле катался... А эти, знаешь, куда едут? Их же в блокадный Ленинград забрасывают! Пропадешь ты там вместе с ними...
Вот как бывает. Попал наш Шура из «врагов» в чекисты. Знал бы об этом Серега Семенов...
А ДЛЯ СТАХАНОВЦЕВ – ОТДЕЛЬНАЯ СТОЛОВАЯ
Об этом писала в 1942 году газета «Красное знамя»
Осенью 1941 года в Томске начался массовый сбор теплых вещей для Красной Армии. И не зря: подмосковная зима была холодной не только для немцев. Вещи, собранные томичами, нашим бойцам пригодились очень кстати.
Несли на сборные пункты кто что мог. И опять в первых рядах были наши профессора: Яблоков, Адамов, Вершинин, Сватикова, Кудрявцева. Декан иностранного факультета Иваницкая принесла пимы (об этом сообщает газета «Красное знамя»). Заводов в Томске было еще немного. Но и они работали по-стахановски. Оставшиеся у станков пожилые люди, инвалиды стали учить молодежь. Так, например, слесарь протезного завода Владимир Маракулин обучил десятки молодых. Его портрет много лет был первым в аллее Почета на проспекте Кирова.
Интенсивно работали и наши ученые. Профессора Савиных и Черепнин предложили новые методы лечения. Карпов улучшил способ получения анатоксина. Профессор Коровин предложил добывать уголь поближе к Томску – около сел Батурино и Вершинино (хоть и некачественный, но близко). Стали добывать и торф за Томью (ведь на западе он широко применяется в качестве топлива на электростанциях и в топках паровозов).
В начале 1942 года на страницах нашей газеты стали появляться объявления о том, что требуются рабочие самых разных специальностей, и указывался адрес, куда приходить. Но не упоминалось название завода. Позже, когда эти предприятия начали функционировать, их названия по-прежнему оставались в тайне. Говорили обычно так: «завод, где секретарь парторганизации Анциферова», «предприятие директора Лаврентьева». Получалось, что только свои рабочие могли понять, что речь идет о «Резинке» или о ТЭМЗе – «Металлисте». Только от самих рабочих можно было узнать, что эти новые заводы – «эвакуированные».
Если на наших томских заводах оставались только инвалиды и женщины с подростками, то на прибывших с запада «эвакуированных» работали и мужчины призывного возраста. Они имели бронь, но их было мало. Требовались кадры.
И 13 февраля 1942 года вышел указ: «Все неработающие от 16 до 45 лет женщины и до 55 лет мужчины должны явиться в мобилизационную комиссию для направления на работу не позже двух дней после опубликования указа. Уклонившиеся привлекутся к уголовной ответственности».
«От 16 лет» – это по указу. Но на заводы пошли даже четырнадцатилетние. И их принимали. Ведь на этих заводах в цехах оставалось человек по пять-шесть «бронированных» специалистов. (Слово «бронь» означало освобождение от призыва на фронт). Сначала обучали молодых рабочих, отлаживали на новом месте технологию, строили корпуса, а план выполнялся в первые месяцы всего на 20 процентов.
