Глава 9: МНОГОВЛАСТИЕ

Московское восстание привело к большим переменам в положении боярских правителей. Баррикады провели глубокую разграничительную черту между боярами и народом. Семибоярщина напоминала голову, отделенную от туловища. Круг ее сторонников даже внутри осажденной Москвы резко сузился. Что ни день из Кремля в ополчение бежали дворяне, стрельцы, подьячие. Полностью утратив поддержку населения в столице и провинции, бояре оказались низведены на степень прислужников у иноземных наемников.

Прежде угодливый и льстивый, пан Гонсевский теперь вел себя надменно и заносчиво. Он присвоил себе титул «старосты московского», щедро жаловал казну и земли своим приспешникам. Вокруг него собралось немало отребья из числа предателей и тюремных сидельцев. Староста охотно пользовался их услугами. Мстиславский, Воротынский, Романов и прочие бояре съезжались во дворец и с важным видом обсуждали государственные дела. Но их попытки изображать суверенную власть вызывали невольную усмешку. Позже бояре жаловались, что они и слыхом не слыхивали, о чем говорил Гонсевский с Михаилом Салтыковым и Федькой Андроновым и какие решения они выносили от имени думы.

Самой колоритной фигурой среди помощников Гонсевского был «торговый мужик» Федор Андронов. Своими «воровскими проделками» он обратил на себя внимание еще при Шуйском. В дни недолгого царствования Отрепьева Андронов взял из казны под расписку партию дорогих мехов. Едва на трон взошел царь Василий, купец сбежал в Тушино, присвоив казенный товар. Из Тушина Федька уехал под Смоленск, где Сигизмунд III даровал ему чин московского казначея. Члены семибоярщины гнушались общества проворовавшегося купца, но не посмели ослушаться королевского указа и передали новоявленному члену думы ключи от царской сокровищницы. Старый казначей Головин отныне исполнял службу вместе с Андроновым. Каждый день они вдвоем являлись в Казенный дворец и, уходя, опечатывали его двери двумя печатями. Однажды бояре, явившись в сокровищницу, нашли на ее дверях одну лишь андроновскую печать. Когда они принялись негодовать, Федька заставил их замолчать, сказавши, что открывал двери по приказу Гонсевского.

При виде несметных богатств московской казны у полковника голова шла кругом. Соблазн был слишком велик, и староста ни в чем себе не отказывал. Как значилось в приказных документах, казна отпустила «к пану старосте Гонсевскому на двор… бархатов, и атласа золотого, и камки, и конские сбруи, и иной рухляди на 698 рублей». В казенные книги попала лишь ничтожная часть того, что присвоил себе «московский староста». С помощью Андронова он брал из казны, что хотел, без всякой огласки.

Членов семибоярщины нельзя было упрекнуть в том, что они равнодушно взирали на расхищение царской сокровищницы. Каждый из них старался получить при дележе свою долю. В угоду им Казенный приказ произвел распродажу «царской рухляди» на Купеческом дворе. Бояре, окольничие, дворяне и приказные получили вещи по льготным ценам «в долг». Им предоставили кредит на много тысяч рублей. Они так и не погасили свой долг «из-за того, что по грехом сталась на Москве разруха».

Со времени Калиты московские государи скопили много всякого добра. Сказочные богатства московской казны не давали покоя Сигизмунду. Своими донесениями Гонсевский разжег его алчность еще больше. Многие вещи из царской казны, писал полковник, могут доставить доход королевской казне, надо лишь прислать в Москву монетчика, перечеканить золотые и серебряные вещи в деньги, тогда можно будет уплатить казенные долги всем королевским наемникам.

Денежный двор в Москве приступил к изготовлению новой монеты. Немало драгоценной серебряной посуды с Казенного двора перешло в руки монетных мастеров. Серебра не хватало, и Гонсевский распорядился забрать золотую и серебряную утварь из церковных сокровищниц. Металлические вещи пускали в переплавку. Монету били с именем царя Владислава.

Прошел год после того, как Гонсевский появился в Кремле. И боярское правительство решило счесть казенные расходы. Итоги оказались удручающими. Отрепьев получил в наследие от Годуновых полную казну и за год успел пустить на ветер миллионную сумму. Василий Шуйский скупо жаловал деньги дворянам, и ему удалось пополнить казну. Боярское правительство получило от него в наследство около 112 тысяч рублей в звонкой монете.

На содержание русского гарнизона бояре истратили 20 тысяч рублей. В основном эти деньги разошлись осенью и зимой, потому что в марте стрельцы выступили против боярского правительства и поддержали восстание.

Иноземным наемникам казна заплатила много больше. Восемьсот немецких рейтар получили за год 35 тысяч рублей деньгами и драгоценностями. «Литовские люди» только на корм вытянули из казны 65 тысяч рублей деньгами и рухлядью. Наемное войско поглотило львиную долю наличности - более 90 тысяч рублей из 112 тысяч.

По осени бояре имели возможность пополнить казну за счет податных сборов. Но с началом осады Москвы земским ополчением денежные поступления прекратились. Боярам пришлось взяться за царскую сокровищницу.

Кремль стал свидетелем неслыханного торга. В Грановитую палату вваливались «депутаты» от наемного воинства и требовали полного расчета. Бояре предлагали им драгоценности. Те куражились и для вида отказывались принимать вещи. Лишь основательно сбив цену сокровищ, они «великодушно» забирали их, потом приносили назад и требовали дополнительной скидки.

В осажденном городе цены на продукты питания подскочили, золото подешевело. Казначеям пришлось ценить благородный металл «по нынешней по дешевой цене», которая была раза в два ниже обычной. Казна предложила «литовским людям» золота и мехов на сумму в 160 тысяч рублей. Но депутатов не удовлетворяли «дешевые цены». Они взяли вещи по своей цене, за 120 тысяч рублей. Коронные драгоценности переходили в их руки за бесценок. В течение года казна выдала вещей на сумму в 232 тысячи рублей. Полная их цена простиралась до полумиллиона.

Как только в городах началось всеобщее восстание, боярское правительство объявило о конфискации земель у участников национально-освободительного движения. Перед знатью и приказной бюрократией, засевшей с «литвой» в Кремле, открылась перспектива неслыханного обогащения. Бояре подавали пример мелким изменникам. Их не удовлетворял традиционный «оклад» в тысячу четвертей поместной пашни. Бояре Федор Шереметев и Борис Лыков присвоили себе по 3 тысячи четвертей сверх «оклада». Гонсевский всячески поощрял земельные махинации.

В дни восстания в Москве власти заключили патриарха Гермогена в тюрьму. Позже узника перевели на подворье Кирилло-Белозерского монастыря в Кремль. Там его сторожили польские приставы. Вступление иноземцев в Москву не переменило настроений Гермогена. С недоверием и страхом взирал он на казацкие таборы, сдавившие столицу железным кольцом. Князь Иван Хворостинин, сидевший с семибоярщиной в Кремле, виделся с патриархом в ту пору и записал его речи. Однажды старец обнял молодого дворянина и со слезами молвил: «Говорят на меня враждотворцы наши, будто я поднимаю ратных и вооружаю ополчение странного сего и неединоверного воинства, одна у меня ко всем речь: облекайтесь в пост и молитвы!» Вольные казаки на глухих окраинах не имели церквей и не слишком соблюдали обряды. Кроме казаков в ополчении было множество татар, чувашей, мордвы. Были там и украинцы, белорусы, поляки, литовцы, немцы. Их-то и имел в виду Гермоген, когда называл земских ратников странным и неединоверным воинством. Заключенный под стражу патриарх опасался вслух говорить о бесчинствах иноземных захватчиков. Но с позволения бояр он охотно обличал грабежи, пьянство и блуд в подмосковных таборах.

Своим авторитетом глава церкви помог семибоярщине удержать в своем стане колеблющихся. Наступила осень 1611 г., когда Гермоген вновь, в который раз, обратился к Сигизмунду с умильным выражением верноподданнических чувств. «Король,- писал он,- даруй нам сына своего, его же возлюби и избра бог во цари, в нашу православную веру...» Патриарх поддерживал иллюзии тех, кто вместе с семибоярщиной пытался покончить с народными движениями и посадить на трон «законного царя».

Несмотря на усилия Мстиславского с товарищами, в Кремле царили чувства уныния и обреченности. Приказы бездействовали. Немногие оставшиеся в Кремле подьячие слонялись без дела в опустевших приказных избах.

По мере упадка боярского правительства набирала силы новая власть, возникшая в повстанческом лагере.

В апреле 1611 г. Ляпунов, Заруцкий и прочие воеводы ополчения провели присягу в полках. Ратные люди произносили слова клятвы с особым чувством. Присяга освещала их борьбу высшим смыслом. Они принимали на себя торжественные обязательства:

стоять заодно с городами против короля, королевича и тех, кто с ними стакнулся;

очистить Московское государство от польских и литовских людей;

не подчиняться указам бояр с Москвы, а служить государю, который будет избран всей землей.

Без возрождения вооруженных сил невозможно было очистить страну от иноземных завоевателей, поэтому новая власть объявила об общей мобилизации дворянского ополчения. Она предписала всем дворянам прибыть в осадный лагерь под Москву не позднее мая 1611 г. Всем, кто уклонялся от земской службы, грозила немедленная конфискация земельных владений. Дворянское ополчение составляло ядро русской армии. Но события Смутного времени раскололи его. Многие помещики остались в стороне от освободительного движения и пытались отсидеться в своих гнездах. Победы земского ополчения прогремели, подобно весенней грозе, в разных концах страны. Под Москву потянулись служилые люди из отдаленных и глухих мест. Трезвые настроения стали распространяться даже среди столичных дворян, до последнего момента цеплявшихся за семибоярщину. В земских таборах появилось много перебежчиков.

В земском ополчении возник постоянно действующий Земский собор. Рать была снаряжена многими городами и уездами, а потому совет ополчения получил наименование совета всей земли. На прежних земских соборах безраздельно господствовала знать - бояре, князья церкви, столичные дворяне. Совет земли возник на гребне народного освободительного движения, а потому он не включал ни официальную Боярскую думу, ни священный собор.

Впервые за много десятилетий большинство в высшем представительном органе государства получили провинциальные дворяне и дети боярские, служилые и вольные казаки.

На протяжении апреля - мая совет земли принял много различных постановлений. Все они были объединены и торжественно утверждены советом 30 июня 1611 г. Общий приговор стал своего рода конституцией первого ополчения. Ее текст скрепили служилые люди из 25 городов, включая Нижний Новгород, Ярославль, Владимир, Переславль-Залесский, Ростов, Кострому, Вологду, Калугу, Муром. Вместе с дворянами документ подписали атаманы, сотники и рядовые казаки из разных полков.

Кто обладал большинством, тот и диктовал решения. Смута вынесла наверх тех, кто прежде скромно оставался в тени. Служилых людей не удовлетворяла более роль послушных статистов. Они без конца докучали Ляпунову и прочим воеводам своими челобитьями. Дворяне желали поправить свои дела. А для этого они видели один выход. Пусть земское правительство конфискует владения бояр и знати, сотрудничающих с врагом. Дворцовое ведомство будет ведать конфискованными землями, жаловать ими оскудевших служилых людей и «кормить» их. Всяк из начальников ополчения пусть возьмет «по достоянию - не через меру» вотчины одного «изменного боярина». При разделе боярских богатств должно учитывать и службу царю Василию в Москве и службу царьку в Тушине. Калужские прибавки к старым окладам пусть идут в общий раздел. Уравнение в землях было давней мечтой незнатного дворянства. Осуществление его было теперь не за горами.

Раздел о землях занимал центральное место в «конституции» 30 июня 1611 г. После трех месяцев боев земские представители окончательно избавились от иллюзий насчет возможности примирения с семибоярщиной. Пункт об отобрании земель у «изменных бояр» звучал резко и бесповоротно: «А которыя по ся места сидят на Москве с Литвою... а в полки не едут своим воровством, и тем поместий и вотчин не отдавать». Земли, отобранные у знати, должны были перейти в руки патриотов, участвовавших в освободительном движении.

Земское правительство считало, что прежде всего надо помочь разоренной служилой мелкоте. Закон предписывал «испоместити наперед дворян и детей боярских бедных, разоренных, беспоместных и малопоместных». Справедливость должна восторжествовать. Первыми получат землю жертвы «литовского разорения». Никто другой не вправе требовать своего, никто другой не будет наделен, «покаместа бедных и разоренных всех не поместят».

Приговор совета земли отвечал интересам мелкого дворянства и казачьих верхов. Мелкопоместные и беспоместные дети боярские издавна служили атаманами и сотниками в казачьих войсках. По своей житейской философии они мало чем отличались от прочей дворянской братии. «Конституция» 30 июня предоставляла атаманам и старым казакам право на поместный оклад по отечеству и службе. Кому не нужна была земля, тот получал хлебное и денежное жалованье. Недавних холопов, крепостных крестьян и прочий люд, пополнивший отряды ополчения ко времени осады Москвы, «конституция» именовала молодыми казаками. На них привилегии служилого сословия не распространялись.

Земские дворяне досаждали совету жалобами на своз их крестьян. В связи с этим появился приговор 1611 г.- запрет крестьянского выхода в юрьев день. Сыску и возврату помещикам подлежали крестьяне, свезенные из поместья в поместье, а также крестьяне и холопы, сбежавшие в город. Опасаясь негодования низов, дворяне не осмелились требовать возвращения в крепостное состояние крестьян и холопов, поступивших в великом множестве на службу в казачьи сотни ополчения.

Поток народного движения увлек Ляпунова и его соратников. Они все больше убеждались в том, что успех освободительного движения зависит от того, удастся ли поднять на борьбу всю массу вольного казачества и удержать ее в земской армии рядом с дворянами.

Гражданская война оживила сепаратистские настроения на окраинах. От Москвы отложилось Новгородское государство. Зашатались люди в Казанском царстве. По всей земле пронесся слух, что Астраханское царство готово последовать примеру Новгородского. Пять лет Астрахань жила своей особой жизнью, не признавая власти Москвы. В ополчении толковали, будто астраханцы тайно уговаривают казанцев отделиться от России и отдаться под покровительство Персии.

Обеспокоенный всем этим Ляпунов обратился к казанцам с призывом поддержать дело освобождения Родины. Он попытался использовать Казань в качестве посредника в переговорах со всеми волжскими казаками. Пусть казанцы, наказывал Ляпунов, напишут от имени земского правительства атаманам и казакам, обитающим по берегам Волги и на «запольских реках». Надо призвать их всех, чтобы шли на помощь к Москве, где их ждет жалованье, порох и свинец. «А которые боярские люди крепостные и старинные,- писал Ляпунов,- и те б шли без всякого сомнения и боязни: всем им воля и жалованье будет, как и иным казакам. А бояре и воеводы и вся земля по общему приговору выдадут им грамоты».

В прокламациях к населению окраин земское правительство не проводило различия между старыми и молодыми казаками. Оно сулило волю всем казакам, будь то вчерашние холопы или крепостные крестьяне. Пламенные призывы находили отклик в душах людей, бежавших на Волгу и Дон от крепостного гнета.

Посадские миры, сыгравшие выдающуюся роль в организации земского движения, отступили в тень в дни похода ополчения к Москве. На подмосковном соборе военный элемент преобладал в ущерб горожанам. Никто из посадских людей не занял места подле Ляпунова и других руководителей собора.

Гражданская война расколола верхи общества. Члены одних и тех же родов нередко оказывались в разных станах. Из двух бояр Трубецких один играл видную роль в семибоярщине, а другой руководил ополчением. Бояре Иван Васильевич Голицын и Федор Шереметев были заодно с Гонсевским, а дворяне Иван Андреевич Голицын и Иван Шереметев несли службу в земском ополчении. Двое Плещеевых помогали восставшим москвичам, а третий верно служил «литве».

На Земском соборе первостатейной знати было немного, и ее голос звучал слабо и невразумительно. Младшие отпрыски боярских семей не прочь были бы наложить руку на наследственные родовые земли, принадлежавшие их старшим сородичам. Но от собора они добились немногого. Земское правительство разрешило им получать поместный оклад из поместных владений, конфискованных у родни - бояр и дворян, которые «воруют на Москве с литвою».

Не раз боярская знать и дворянство пытались разрешить свои затруднения, наложив руку на земельные богатства церкви. Совет всей земли избрал другой путь. Служилые люди рассчитывали поправить дела за счет колоссальных владений аристократии, а потому отказывались от каких бы то ни было посягательств на церковные вотчины. В головах русских людей борьба за независимость казалась неотделимой от борьбы за веру предков, хранителем которой была церковь. Собор подтвердил незыблемые права патриарха и прочего духовенства на их старые вотчины, но постановил собирать с церковных земель корм во Дворец «про ратных людей».

Находясь в плену традиционных представлений, ополчение придало земскому правительству форму боярской комиссии. Правительство решало дела «по боярскому и всей земли приговору». В действительности прирожденных бояр в ополчении было немного, а из всех членов думы наибольшим влиянием в земщине пользовался думный дворянин Прокопий Ляпунов. Встав во главе освободительного движения, Ляпунов приобрел большую популярность. Города и частные лица чаще всего обращались за решением неотложных дел именно к нему.

Поначалу провинция получала грамоты от имени «бояр и воевод и думного дворянина Прокопия Ляпунова». Совет не называл поименно бояр и воевод по той причине, что бояре поначалу не могли столковаться между собой о распределении мест. Окольничие Измайлов и Мосальский, воеводы Репнин и Бахтеяров не желали признать превосходство людей, получивших боярские чины в Тушине. Со своей стороны, тушинские бояре с подозрением следили за бывшими воеводами царя Василия Шуйского.

Не позднее мая Земский собор приступил к реформе, призванной покончить с неразберихой в высшем руководстве. После долгих обсуждений совет земли решил сосредоточить власть в руках избранной троицы. Помимо Ляпунова в нее вошел Дмитрий Трубецкой. Князья Трубецкие давно растеряли наследственные вотчины и только служба в опричнине помогла им удержаться в боярах. Дмитрий Трубецкой получил чин от «вора». Среди всех вождей ополчения он был самым родовитым. Для Ляпунова он казался удобным соправителем, ибо не обладал ни умом, ни характером.

Выбор третьего правителя представлял наибольшие трудности. На этот пост могли претендовать вожди дворянских замосковных отрядов, получившие думные чины на московской службе. Но Ляпунов избрал в сотоварищи не их, а вождя казацких отрядов Заруцкого. Боярин из безродных казаков - такого еще не видывала Русь. Признав за Заруцким боярский чин, совет земли тем самым признал казаков равноправными участниками ополчения.

Образование триумвирата скрепило союз между земскими дворянами и верхушкой казачьих таборов.

Вождь таборов Заруцкий обладал большим боевым опытом, чем все другие земские воеводы. Ляпунов постарался установить с ним самые доверительные отношения. При подписании соборного приговора неграмотный атаман поручил расписаться за себя не своему тушинскому соратнику Трубецкому, а Ляпунову.

Члены триумвирата не получили от собора никаких привилегий. Им положен был боярский земельный оклад традиционного размера как при «прежних прирожденных государях». Излишние богатства, полученные от самозванца, шли в общий раздел.

Бояре не могли решать самые важные государственные дела, а также выносить смертные приговоры без согласия совета земли. Их полномочия носили временный характер. Собор имел право в любой момент заменить любого члена боярской комиссии другим лицом, «кто будет более к земскому делу пригодится».

В своей деятельности триумвират опирался на приказы - Поместный, Разрядный и прочие. Укомплектовать их удалось сравнительно легко. В Кремле располагались старые благоустроенные здания приказов. Но, как доносили боярам дьяки, в их приказах «ныне стоят польские и литовские люди, а подьячие все в воровских полках».

Новые земские приказы располагались сравнительно недалеко от старых, по другую сторону кремлевских стен. Земские приказные ютились кто в тесных жилых избах, кто в землянках. Они испытывали недостаток в самом необходимом - в столах и лавках, в бумаге и чернилах. Но трудности не смущали представителей новой власти. Подле их неудобных, убогих, нетопленных изб всегда толпился народ. Жизнь била тут ключом.

В земских приказах бок о бок с московскими чиновниками трудились дьяки из Калужского «воровского» лагеря. Одни тянулись к Ляпунову, другие - к Трубецкому и Заруцкому. Трое московских дьяков из окружения Ляпунова и сочинили под присмотром своего патрона текст приговора 30 июня.

Земский приговор при всех его положительных качествах заключал в себе серьезный порок. Он не определял порядка царского избрания. Когда города снаряжали ополчение в поход, считалось само собой разумеющимся, что шапку Мономаха следует отдать истинно православному русскому человеку. Общее настроение очень четко выразил игумен влиятельного Соловецкого монастыря. «Земля наша,- писал он в ответ на шведский запрос,- единомышленно хочет выбрать царя из прирожденных своих бояр, а из иных земель иноверцев никого не хотят». Однако осуществить на практике этот принцип оказалось трудно, почти невозможно. Все «великие» прирожденные бояре, из которых только и можно было выбрать подходящего кандидата на трон, сидели в осаде с «литвой» и не помышляли о переходе на сторону земского освободительного движения. Надежды на соглашение с боярами испарились окончательно. В голову невольно закрадывалось сомнение: неужто земские люди проливали свою кровь лишь для того, чтобы передать корону одному из пособников жестокого врага?

Царское избрание наталкивалось на множество препятствий. Едва члены собора принимались обсуждать конкретные кандидатуры, среди знати тотчас вспыхивало яростное сопротивление. Чтобы избежать раскола, совет земли одно время подумывал о шведском претенденте. Сподвижник Ляпунова Бутурлин четко объяснил шведам возникшую ситуацию. «Мы на опыте своем убедились,- сказал он,- что сама судьба Московии не благоволит к русскому по крови царю, который не в силах справиться с соперничеством бояр, так как никто из вельмож не согласится признать другого достойным высокого царского сана».

Руководители ополчения затеяли переговоры со шведами после резкого ухудшения военного положения. Смоленск пал, и Сигизмунд в любой момент мог двинуть свои силы к Москве. В окрестности русской столицы прибыли войска Яна Сапеги. Ляпунов опасался, что не сможет отразить Сигизмунда без помощи шведов. Его прогнозы оказались ошибочными во всех отношениях. Шведский король, на словах предлагавший земскому правительству союз, на деле развернул широкую захватническую войну против России.

Среди просчетов Ляпунова «шведская ошибка» была самой крупной. Вождь ополчения надеялся с помощью шведского кандидата положить конец внутренним распрям. В действительности он лишь подлил масла в огонь. Взаимоотношения между членами триумвирата резко осложнились.

После разрыва с Жолкевским и возвращения в Калугу Заруцкий стал открыто покровительствовать Марине Мнишек и ее сыну. Как утверждали современники, венчанная московская царица стала наложницей бравого казака.

Связав свою судьбу с судьбой Марины Мнишек, Заруцкий неизбежно должен был воспротивиться избранию шведского претендента на русский трон. Не согласившись с постановлением совета земли, он втайне стал настраивать казаков в пользу «царевича» Ивана Дмитриевича. Как видно, атаман никогда не расставался с мечтой о том, что трон в конце концов достанется «во-ренку». Любовник Марины вполне мог рассчитывать на пост правителя при младенце государе. Некогда молодой казак Ивашка Заруцкий женился на «девке», которая была ему ровней во всех отношениях. Получив боярский чин и высоко вознесшись, он стал подумывать о том, чтобы приискать себе знатную супругу. При первом же удобном случае Заруцкий порвал с опостылевшей женой и затворил ее в монастырь. Своего сына он вслед за тем пристроил ко двору Марины Мнишек в Коломне. Недоброжелатели атамана пустили слух, будто он хочет жениться на Мнишек и вместе с нею занять трон. Заруцкий был редким честолюбцем, но даже в мечтах он едва ли залетал так высоко.

Бояре и патриарх внимательно следили за всем, что происходило в недрах ополчения. Едва опальный Гермоген проведал об агитации Заруцкого в пользу «воренка», он немедленно разразился обличением. В грамоте к нижегородцам патриарх заклинал паству не желать на царство «проклятого паньина Маринкина сына» и отвергнуть его, если казаки выберут его на царство «своим произволом».

Постановление насчет возможного избрания шведского королевича основательно подорвало репутацию Ляпунова и навлекло на него негодование казаков и московского «черного люда». Страна не успела избавиться от одного иноверца, как ей навязывали другого. Простонародье не скрывало своего негодования. В ополчении начался разброд. Люди, много лет служившие под знаменем «доброго Дмитрия», теперь не прочь были противопоставить шведскому еретику православного «царевича», находившегося под рукой в Коломне.

Ляпунов первым осознал необходимость объединения всех патриотических сил. Его имя стало олицетворением национального единства. Но груз оказался ему не по. плечу. Ляпунову не удалось преодолеть недоверие казаков. Он не сумел сплотить даже дворянский лагерь. Земская знать, не скрывая, выражала недовольство по поводу власти, доставшейся неродовитому думному дворянину. Как отметили летописцы, «Ляпунов не по своей мере вознесся и гордость взял: много отцовским детям позору и бесчестья делал, не только боярским детям, но и самим боярам». Человек гордый и крутой, Ляпунов в самом деле не выказывал почтения к знати. Спесивые дворяне, приходившие к нему на прием, простаивали по многу времени, ожидая своей очереди.

Знать могла простить Ляпунову грубость и зазнайство. Но она проявляла куда меньшую терпимость, коль скоро речь заходила о дележе власти и земли. Многие пункты «конституции» 30 июня ее решительно не удовлетворили. Не желая мириться с властью Ляпунова, аристократы лишь ждали случая, чтобы отделаться от него. По словам Дмитрия Пожарского, Ляпунов был убит «по Иванову заводу Шереметева». В сговор с Шереметевым якобы вступили князья Григорий Шаховской и Иван Засекин, а также воевода Иван Плещеев. Благодаря службе в Тушине и Калуге этих людей хорошо знали в казачьих таборах. Нападки знати подготовили почву для казни Ляпунова. Но инициатива этой кровавой расправы все же принадлежала другим лицам.

С первых дней осады Москвы земские воеводы сбились с ног в поисках провианта. С окрестных крестьян нечего было взять. Подмосковье было разорено дотла. Каждый обеспечивал свой отряд, как мог. Ляпунов посылал дворян на воеводство в города и местечки. Заруцкий ставил казаков для прокорма («на приставства») в черные и дворцовые волости. Наконец, совет земли поручил триумвирам организовать регулярный сбор кормов. Казачьи атаманы получили приказ свести своих людей с кормлений. Сбор провианта в волостях возлагался на «добрых дворян». Казаки могли заготовлять продукты только под их присмотром.

Богатые помещики получали продовольствие из своих владений. Бедные служилые люди потуже затягивали пояса, когда происходила заминка с подвозом хлеба. Казаки оказались в наихудшем положении после того, как власти запретили им самостоятельно заготовлять корм. Нужда порождала эксцессы. В Подмосковье появились «разбои». Течение, увлекая мощный водяной поток, поднимает со дна ил. Нечто подобное наблюдалось и в земском движении. Неустойчивые элементы, примкнувшие к восстанию, перерождались на глазах. Они начинали с заготовок. А потом, войдя во вкус, принимались грабить население. В деревнях зажиточных крестьян подвергали пыткам. «Разбои» наносили огромный ущерб земскому ополчению. Шедшие из провинции обозы не доходили до места назначения. Шайки разбойников захватывали их в пути. В неразберихе гражданской войны обедневший дворянин орудовал кистенем на большой дороге ничуть не хуже казака.

Воеводы пытались жестокими мерами пресечь грабежи. Тушинский боярин Матвей Плещеев, расположившийся с отрядом в Николо-Угрешском монастыре, приказал утопить 28 казаков, пойманных с поличным. Кто-то успел дать знать атаманам, и те отбили осужденных на казнь. Казаки собрали круг и опротестовали действия Плещеева. По их инициативе Земский собор строго-настрого запретил воеводам казнить кого бы то ни было смертью без приговора всей земли.

Ляпунов неоднократно призывал в Разрядную избу атаманов Заруцкого и Просовецкого и совещался с ними, как бы прекратить самочинные реквизиции. Атаманы много раз собирали войсковой круг и наконец заручились приговором насчет прекращения самовольных поездок в села. Земское руководство без труда навело бы порядок в полках, если бы ему удалось наладить правильное снабжение. Но эта задача так и не была решена. В отчаянии Ляпунов грозил местным властям, что отступится «от земского промысла», если не прекратится общая неразбериха. Но его слова мало на кого действовали. Вскоре земские воеводы официально известили провинцию о том, что служилые люди, стрельцы и казаки непрестанно бьют им челом о денежном жаловании и корме, «а дать им нечего». К июлю положение дел приобрело столь дурной оборот, что глава Троице-Сергиева монастыря по просьбе воевод обратился к городам с отчаянным призывом. Помогите ополчению людьми и казной, писали монахи, чтобы ныне собранное под Москвой православное воинство «скудости ради не разошлося».

Нехватка продовольствия и нужда усилили брожение в таборах. Казаки винили во всех своих бедах правителя, преследовавшего самочинные реквизиции, но не сумевшего наладить правильное снабжение армии. Враждебное отношение к Ляпунову получило новую пищу после того, как таборы ознакомились с его последней грамотой. Правитель предписал городам, чтобы унять разбой и воровство, хватать повсюду казаков-воров и побивать их на месте либо присылать в Москву. Когда грамоту прочли в таборах, там поднялась буря. К казакам пристали многие люди, желавшие свести счеты с Ляпуновым. Собрав великий круг, они призвали воеводу к ответу. В шатер Ляпунова прибыл атаман Сергей Карамышев. Но тот высокомерно отклонил приглашение казачьего войска. Тогда круг направил в ставку двух детей боярских - Сильвестра Толстого и Юрия Потемкина. Те поручились, что войско не причинит воеводе никакого вреда. Поверив им, Ляпунов отправился к казакам в сопровождении немногих дворян. При появлении воеводы круг гневно загудел. Атаманы в глаза обозвали его изменником. Правитель вспылил и принялся кричать на них.

Ляпунов не мог стряхнуть груз прошлого. Его измена Годуновым отошла в область далеких воспоминаний. Но болотниковцы не забыли, кто предал их в разгар осады Москвы. Шуйский щедро наградил перебежчика. Однако Ляпунов изменил и ему. Немудрено, что казаки поверили наветам на Прокопия, когда за ним не было никакой вины.

Когда Ляпунов пытался прикрикнуть на членов круга, те предъявили грамоту, скрепленную его собственной рукой. Внимательно осмотрев подпись, воевода не слишком уверенно промолвил: «Походит на мою руку, только я не писывал». Его слова потонули в общем шуме. Казаки обнажили оружие и в ярости стали требовать смерти «изменника». Среди общего смятения атаман Карамышев бросился на Ляпунова и полоснул его саблей. Тот упал на землю, обливаясь кровью. Стоявшие подле дворяне подались прочь. Один Иван Ржевский проявил присутствие духа. Он был великим недругом правителя, но его возмутил самосуд. Ржевский закричал, что земского воеводу убивают без причины - «за посмех». Под горячую руку казаки зарубили и Ржевского, после чего бросились в ставку Ляпунова и разнесли в щепы Разрядную избу.

Три дня изрубленные трупы Ляпунова и Ржевского валялись в поле подле острожка. Тучи мух вились над ними. По ночам их терзали бездомные псы, стаями бродившие по пожарищу. На четвертый день тела бросили в телегу и отвезли в ближайшую церковь на Воронцовском поле. Оттуда убитых переправили в Троице -Сергиев монастырь и там предали земле без всяких почестей. Краткая надпись на простом каменном надгробии гласила: «Прокопий Ляпунов да Иван Ржевской, убиты 119 году июля в 22 день».

Монахи не нашли слов, чтобы почтить борцов за земское дело. Но память о них не умерла. Прошли долгие годы, и народ сложил о них песню. Песня была немудреной, но в ней четко звучала похвала Ляпунову и проклятие изменникам боярам:

Многие русские бояре нечестивцу отдались,

Нечестивцу отдались, от христовой веры отреклись.

Уж один-то боярин думный, воеводушка крепко веру защищал, Крепко веру защищал, изменников отгонял.

...Как узнал то Гжмунд (Сигизмунд.. - Р. С.) от своих изменников бояр,

Что разослал-то Ляпунов гонцов в города,

Гонцов в города просить воевод с войском сюда,-

Рассердился, распалился нечестивый Гжмунд,

Распалившись, велел воеводушку убить,

Того ль воеводу, Прокопия Ляпунова.

И убили злы изменники воеводушку.

 

Известие о казни Ляпунова посеяло тревогу и смятение в души русских людей. Многие высказывали мысль, что воеводу погубили начальники ополчения, составившие заговор с казаками и подделавшие злополучную ляпуновскую грамоту. Одни называли в качестве главы заговора Ивана Шереметева, другие - Заруцкого. Однако даже очевидцы гибели Ляпунова не знали всей правды.

Истина раскрылась лишь после того, как за перо взялись соратники Гонсевского. Один из них, некий Мархоцкий, откровенно поведал миру, как его полковник, не имея сил одолеть ополчение в открытом бою, решил погубить отважного мужа Ляпунова, натравив на него казаков. В распоряжении Гонсевского было много дьяков и писцов, и для них не представляло труда изготовить подложную грамоту, заключавшую мнимый приказ Ляпунова бить и топить донцов повсюду, чтобы вконец уничтожить этот злой народ и успокоить Московское государство. Подпись Ляпунова на документе была ловко подделана. Доставить грамоту в таборы взялся некий атаман Сидорка, побратима которого Гонсевский велел выпустить из плена.

Московский летописец ничего не знал об откровениях польского шляхтича. Но ему было известно, что на круг мнимые листы Ляпунова принес атаман Сидорка Заварзин. Совпадение имени удостоверяет подлинность польской версии.

Находившийся в Кремле Мархоцкий довольно точно описал поведение членов триумвирата в момент мятежа. Иван Заруцкий и окружавшие его есаулы так испугались разбушевавшихся казаков, что утекли прочь. Вопреки подозрениям русских современников ни Заруцкий, ни Шереметев ничего не знали о происхождении злополучной грамоты. Инициатива интриги всецело принадлежала Гонсевскому. Он не только залил кровью московские улицы. Его удар исподтишка едва не развалил неокрепшее земское правительство.

«Конституция» земской рати предусматривала, что смена правителей осуществляется лишь по решению совета всей земли. Она грозила суровым наказанием тем, кто составит «скоп» и кого-нибудь «убьет до смерти по недружбе». Убийцы Ляпунова нарушили постановление земли. Однако совет не осмелился расследовать обстоятельства дела и покарать виновных. Обнаружив свое бессилие, земское правительство упустило власть из своих рук.

Со смертью Ляпунова ополчение лишилось самого авторитетного из своих вождей. Раненый Пожарский отказывался верить ушам, когда ему сообщили о трагических событиях в ополчении. То, что случилось, невозможно было объяснить. Вместе с Ляпуновым князь Дмитрий поднял знамя национальной борьбы. Вместе они преодолели трудное начало. Теперь его недавний соратник пал от руки своих же людей. Дело всей земли рушилось на глазах.