Император Веспасиан [2121], страдая болезнью, которая и явилась причиноюего смерти, не переставал выражать настойчивое желание, чтобы егоосведомляли о состоянии государства. Больше того, даже лежа в постели, оннепрерывно занимался наиболее значительными делами, и когда его врач,попеняв ему за это, заметил, что такие вещи губительны для здоровья, онбросил ему в ответ: «Император должен умирать стоя». Бот изречение,по-моему, воистину замечательное и достойное великого государя! Позднее, приподобных же обстоятельствах, оно было повторено императором Адрианом [2122], иего надлежало бы почаще напоминать государям, дабы заставить ихпрочувствовать, что великая возложенная на них обязанность, а именноуправлять столькими людьми, не есть обязанность тунеядца, а также что ничто,по справедливости, не может в такой же мере отбить у подданного охотупринимать на себя, ради служения своему государю, тяготы и невзгоды иподвергаться опасностям, чем возможность видеть его в это самое времятрусливо забившимся в угол за занятиями малодушными и ничтожными, изаботиться о его благополучии, в то время как он так равнодушен к нашему [2123].
Если бы кто-нибудь вздумал доказывать, будто гораздо лучше, чтобыгосударь вел войны не сам, а поручал ведение их другим лицам, он нашел бысреди многообразия человеческих судеб немало примеров, когда назначенныегосударями полководцы успешно завершали за них великие предприятия; оннатолкнулся бы и на таких государей, чье присутствие в войске приносилоскорее вред, нежели пользу. Но ни один решительный и смелый монарх непотерпит, чтобы ему приводили столь постыдные доводы! Под предлогом желанияуберечь свою жизнь ради блага всего государства — точно дело идет обизваянии какого-нибудь святого — иные из государей уклоняются от выполнениясвоего долга, который главным образом и состоит в военных деяниях, и темсамым уличают себя в неспособности к ним. Я же знаю одного государя [2124],который, напротив, предпочитает быть битым, чем спать, пока за него бьютсядругие, и он даже не может смотреть без зависти на своих подчиненных, еслите совершают в его отсутствие что-либо выдающееся. Селим I [2125]говаривал —и, как мне кажется, с достаточным основанием, — что победы, одержанные безучастия повелителя, не бывают полными и окончательными. И он сказал бы ещеохотнее, что повелителю, который дрался в таком сражении лишь словами имыслями, надлежит краснеть от стыда в том случае, если он домогается своейдоли славы за достигнутую победу; и это тем более, что в подобныхобстоятельствах советы и приказания могут доставлять честь только тогда,когда они подаются и отдаются на самом поле боя и в зависимости от положениядел. Ни один кормчий не выполняет своих обязанностей, сидя на берегу.Государи оттоманской династии, первой по военному счастью династии в мире,глубоко восприняли эту истину, и Баязид II, равно как и его сын [2126],отошедшие от нее, развлекаясь науками и другими домашними занятиями,надавали тем самым здоровенных пощечин своей империи; да и тот, чтоцарствует в настоящее время, Мурад III, следуя их примеру, начинаетпоступать точно так же. Не английский ли король Эдуард III сказал о нашемКарле V [2127]: «Не было короля, который брал бы в руки оружие реже, чем он, ине было короля, который причинил бы мне столько хлопот». И он был прав,находя это странным и видя тут скорее прихоть судьбы, чем следствиеразумного порядка вещей.
И пусть ищут сочувствия у других, но только не у меня, те, кому хочетсявидеть в числе воинственных и великих завоевателей королей Кастилии иПортугалии лишь на том основании, что, сидя в своих покойных дворцах, затысячу двести лье, они трудом своих подначальных сделались властителямиобеих Индий и других стран, — а ведь большой еще вопрос, хватило ли бы у ниххрабрости даже съездить туда самолично, чтобы вступить во владение этимиземлями.
Император Юлиан настаивал на еще большем [2128]: он говорил, что «философуи честному человеку перевести дух и то возбраняется», то есть что имподобает отдавать дань потребностям нашего естества лишь настолько,насколько это безусловно необходимо, занимая всегда и душу и тело деламипрекрасными, великими и добродетельными. Он испытывал стыд, если емудоводилось сплюнуть или вспотеть на виду у народа (то же самое рассказываюто молодежи лакедемонян, а Ксенофонт [2129] — и о персидской), ибо он полагал,что телесные упражнения, неустанный труд и умеренность должны выпарить ииссушить все эти излишние жидкости. То, о чем говорит Сенека [2130], также неокажется здесь неуместным; а он говорит, что древние римляне держали своюмолодежь всегда на ногах: они не обучали своих детей, сообщает он, ничемутакому, что нужно было бы изучать сидя.
Жажда умереть с пользой и мужественно весьма благородна, но утолить еезависит не столько от наших благих решений, сколько от благости нашейсудьбы. Тысячи людей ставили себе целью или победить или пасть в сражении,но им не удавалось достигнуть ни того ни другого. Ранения и темницыпересекали на полпути их намерения и вынуждали жить насильственной жизнью.Существуют, кроме того, болезни, которые обрушиваются на нас с такойяростью, что подавляют и наши желания, и нашу память [2131]. Молей Молук,властитель Феса, тот самый, который недавно разгромил Себастьяна, короляпортугальского, в битве, ставшей знаменитой по причине гибели трех королей иобъединения великой португальской короны с кастильскою [2132], этот МолейМолук тяжело заболел сразу после того, как португальцы вторглись в егострану. С каждым днем он чувствовал себя все хуже и хуже, и так продолжалосьдо самой его смерти, близость которой он ясно видел. Еще не было на светечеловека, который вел бы себя столь же мужественно и благородно в подобныхобстоятельствах. Слишком слабый, чтобы вынести тяготы торжественногоприбытия в лагерь, что, согласно принятому у них обычаю, происходит свеликой пышностью и обставляется множеством утомительных церемоний, онуступил эту честь своему брату. И это была единственная обязанностьвоеначальника, которую он уступил кому-либо другому; что до всех остальных,необходимых для пользы дела и весьма важных, то он выполнял их сам, и притомпоразительно усердно и тщательно; хотя тело его было простерто на ложе, свойразум и свое мужество он принудил твердо стоять на ногах и не сдаватьсявплоть до последнего вздоха, а в некотором смысле и после него. Он мог взятьнеприятельское войско измором, поскольку португальцы безрассудно углубилисьв его владения, но ему было весьма тягостно, что из-за краткости срока,который ему оставалось жить, из-за отсутствия подходящего человека, которыймог бы заменить его в ведении этой войны, и, наконец, из-за смут вгосударстве он вынужден искать победы кровавой и чреватой опасностями, хотяв его руках был и другой способ одолеть врагов, простой и вполне бесспорный.Все же он очень искусно использовал предоставленную ему болезнью отсрочку,всячески изматывая силы противника и завлекая его подальше от гаваней напобережье Африки и от его кораблей; и он делал это вплоть до последнего днясвоей жизни, который приберег и предназначил для решительного сражения.
Свои войска он расположил в форме кольца, со всех сторон окружавшегоармию португальцев. Сжимая и суживая это кольцо так, что врагам приходилосьотбивать атаки одновременно со всех сторон, он не только затруднил им этимведение боя — который был крайне жестоким, ибо юный португальский корольнепрерывно и доблестно пытался вырваться из кольца, — но и не дал имвозможности спастись бегством, вернувшись назад тем же путем, каким онипришли. Так как все дороги оказались для них перехвачены и крепко заперты,португальцам пришлось топтаться на месте, тесня друг друга, —coacervanturque non solum caede, sed etiam fuga [2133] — и, сбившись в кучу, уступитьпобедителям, учинившим кровавую бойню, полную и окончательную победу. Ужеумирающий, Молей приказал отнести себя на носилках к войску и переносить сместа на место, туда, где его присутствие могло быть полезным; и когда егопроносили вдоль рядов воинов, он воодушевлял на битву одного за другим своихвоеначальников и солдат. И так как на одном из участков его боевой порядокначал приходить в расстройство, он, как приближенные его ни удерживали отэтого, сел на коня и пожелал ринуться с обнаженным мечом в самую гущусражения. Окружающие, однако, не допустили его до этого, ухватившись кто заповод его коня, кто за платье, кто за стремена. Это усилие окончательнопогасило еще тлевшую в нем искру жизни; его снова уложили на носилки. Он же,внезапно преодолев свое обморочное состояние и ввиду своей слабости нерасполагая никаким другим способом, чтобы отдать важнейшее в тот моментприказание — скрыть от всех его смерть, известие о которой могло бы вызватьсмятение в рядах его войск, — приложил ко рту палец (как известно,общепринятый знак, приглашающий хранить молчание) и через мгновение испустилдух. Кто дольше его жил в самом преддверии смерти? И кто умер до такойстепени стоя, как он?
Высшее проявление мужества пред лицом смерти, и самое к тому жеестественное, — это смотреть на нее не только без страха, но и без тревоги,продолжая даже в цепких ее объятиях твердо придерживаться обычного образажизни. Именно так и сделал Катон, продолжавший заниматься и неотказывавшийся от сна, когда голова и сердце его были уже полны смертью,которую он держал в своей руке.
