При всех издержках национального строительства, в 1920-е годы были заложены основы государственного строя, уникального по степени учета интересов отдельных народов и этнических групп. Другое дело, что фактическая реализация конституционных прав не всегда соответствовала декларациям, но до середины 1930-х годов факты, свидетельствующие об этом расхождении, можно считать случайными; и в теории, и на практике государство на всех уровнях всемерно поддерживало развитие национальных культур и языков. Коммунистическая идеология, впрочем, предопределила отказ от "неправильных" аспектов культуры (религиозных, "буржуазных", "отсталых") и активную борьбу с ними.
В начале 1920-х годов повсеместно вводился курс на "коренизацию" всех партийно-государственных структур, т. е. на максимально широкое вовлечение в административную деятельность местного населения. Во многих районах предпринимались попытки перевести делопроизводство на республиканском и местном уровнях исключительно на национальные языки [см. Алпатов 1997: 37 (последующее изложение во многом опирается на эту книгу)]. Предполагалось, что русское население национальных республик постепенно освоит местные языки, а партийно-государственные функционеры просто обязаны были сделать это в кратчайший срок. Постановления такого рода принимались неоднократно, но до их реализации, за редкими индивидуальными исключениями, дело не доходило.
В подъеме культурного уровня населения и переориентации его на построение коммунистического общества первоочередное внимание уделялось просвещению. Поначалу организация национальной школы шла самодеятельным путем и многое зависело от образовательного уровня самих этнических общин. В Сибири, например, где было много переселенцев из Прибалтики, первыми открывались латышские и эстонские школы: в Енисейской губернии уже в 1922 г. их было, соответственно, И и 10 при двух татарских [Болтен-кова 1988: 157]. Но вскоре просвещение национальностей было объявлено одной из важнейших задач коммунистической партии. Выступая на XII съезде РКП(б) в апреле 1923 г., Сталин объяснил важность решения национально-языковых проблем следующим образом: "Необходимо, чтобы власть пролетариата была столь же родной для инонационального крестьянства, как и для русского <...> чтобы она была понятна для него, чтобы функционировала на родном языке, чтобы школы и органы власти строились из людей местных, знающих язык, нравы, обычаи, быт. Только тогда, и только постольку Советская власть, являвшаяся до последнего времени властью русской, станет властью не только русской, но и интернациональной, когда учреждения и органы власти в республиках этих стран заговорят и заработают на родном языке" (Сталин И. В. Соч. Т. 5. С. 240–241). Съезд принял решение об издании специальных законов, которые бы обеспечивали употребление родных языков во всех учреждениях, обслуживающих нерусское население. Национальная принадлежность населения стала основой административного деления государства, но оставался обширный регион, где административно-государственное устройство не было пока связано с этническими характеристиками местных жителей, – Средняя Азия.
Исторически оседлое население Средней Азии говорило на иранских языках, но со времен Средневековья здесь постепенно возрастала численность оседлых тюрок (частично это были тюркизированные иранцы). В центре региона на пригодных для земледелия территориях тюрки и иранцы жили чересполосно, в старых городских центрах – Бухаре и Самарканде – преобладали иранцы, хотя окружающие их сельские районы были в основном тюркоязычны. Менее пригодные к обработке земли в тех же районах были заняты кочевниками и полукочевниками. В предгорьях и горных долинах на западе Памиро-Алая жили оседлые иранцы (часто сильно различавшиеся по языку, до полной невозможности взаимопонимания), восток этой горной системы, а также горы и предгорья Алатау населяли кочевники-тюрки[128].
Среднеазиатскую периферию на западе занимали начавшие переходить к оседлости туркмены, на севере – кочевники-казахи и незадолго до того освоившие земледелие каракалпаки. Этноязыковой состав и кочевников, и оседлых был достаточно сложен, но ведущая идентичность различных групп населения была с ним мало связана. По авторитетному мнению академика В. В. Бартольда, "оседлый житель Средней Азии чувствует себя в первую очередь мусульманином, а затем уже жителем определенного города или местности; мысль о принадлежности к определенному народу не имеет для него никакого значения" [Бартольд 1964: 525][129].
Для кочевых и недавно перешедших к земледелию народов идентичность была в первую очередь связана с родо-племенной принадлежностью, хотя часто осознавалась соотнесенность и с большими этническими объединениями. Однако ставить знак равенства между такими объединениями и понятием народ в европейском смысле было бы не вполне верно. Не случайно будущие казахи назывались по-русски киргизами вплоть до 1925 г. Показательно также существование одноименных родов у разных этносов: скажем, род канглы известен и у казахов, и у узбеков, и у каракалпаков. Тем не менее определенная этнонимическая номенклатура существовала; с позиции современности наиболее загадочным должен показаться тюркский народ сарты, известный, по крайней мере, с XV в. Это были земледельцы, не имевшие и следов племенной организации. По переписи 1897 г., в русском Туркестане (т. е. без Бухары и Хивы, где перепись не проводилась) их насчитывалось 967 тыс. – заметно больше, чем узбеков (726 тыс.). Свой разговорный язык (сарт тили) сарты вполне отчетливо противопоставляли языкам узбеков и других тюрок. Традиционных литературных языков в Средней Азии было два – персидский и чагатайский (сейчас часто называемый староузбекским, но он был более близок к сартовскому), грамотные горожане часто владели обоими.
В этой ситуации в 1924–1925 гг. было проведено национальное размежевание территории Туркестанской АССР, Бухарской и Хорезмской народных республик, когда сложилась современная номенклатура республик и автономий (статус автономий позднее повышался[130], а границы многократно пересматривались). Лингвистический компонент в ходе размежевания был очень существен, поскольку предстояло заново создать литературные языки для каждой из конституированных народностей. Таджикский литературный язык строился на базе классического персидского, но под сильным влиянием живых местных диалектов. В отношении узбекского языка в 1920-х годах шла острая дискуссия по выбору опорного диалекта. В число узбеков были включены сарты и некоторые более мелкие тюркоязычные группы, как оседлые (например, жившие в районе Ташкента курама, кипчаки Ферганской долины), так и кочевые, часто этнически определявшиеся просто как тюрки.
В развитие решений партийных органов был принят ряд постановлений, в частности постановление СНК СССР от 29 августа 1924 г., значительно снижавшее нормативную численность населения, необходимую для образования низших национальных административных единиц: если для создания обычного административного района требовалось, чтобы на соответствующей территории жило не менее 25 тыс. человек, а для сельсовета – 1000 человек, то для национальных единиц достаточно было, соответственно, 10 тыс. и 500 человек.
Рассмотрим ход национального строительства на Украине [Клячин 1989]. Первые 4 немецких района были организованы в сентябре 1924 г.; в октябре на левобережье Днестра образовалась Молдавская АССР (правый берег принадлежал в это время Румынии). К 1930 г. существовало 9 русских, 8 немецких, 4 болгарских, 3 греческих, 3 еврейских и 1 польский национальные районы. Поскольку многие меньшинства жили дисперсно, для них были организованы сельские советы; русских, немецких и польских сельсоветов было более чем по 100; еврейских, молдавских, болгарских и греческих – по нескольку десятков, имелось также 13 чешских, 2 белорусских и 1 шведский сельсовет. Возникали и национальные поселковые советы. В национальных районах организовывались сельсоветы для меньшинств; так, в Мархлевском польском районе, где из 41 тыс. жителей поляки составляли 73%, украинцы – 17% и немцы – 8%, было 3 украинских и 2 немецких сельсовета. Во всех этих образованиях административный аппарат функционировал на национальных языках, в каждом сельсовете школа должна была работать на местном языке. Но последнее требование не для всех языков могло быть быстро выполнено: не хватало педагогических кадров и идеологически выдержанных учебных пособий. К концу 1920-х годов 75% немецких детей Украины учились по-немецки, а молдавские и греческие школы только создавались. Национальные школы появились и в городах; для упрощения их создания норма класса в них была снижена вдвое против обыкновенной (20 человек вместо 40). Уже в 1925/26 учебном году на Украине работали 2764 национальные школы, в том числе:
| русские | чешские | ||
| польские | татарские | ||
| немецкие | ассирийские | ||
| еврейские | армянские | ||
| болгарские | шведская |
Конечно, на ряде языков могли функционировать лишь элементарные начальные школы, но они давали возможность овладеть грамотой на родном языке. Книги на Украине в 1920-х годах издавались на 11 языках, периодика– на 8 (украинский, русский, еврейский, польский, немецкий, греческий, болгарский, татарский). К трем русским театрам прибавилось несколько украинских, в 1925 г. открылся еврейский театр в Харькове, в 1926 г. – польский в Киеве.
Сходная картина наблюдалась повсеместно. В Казахстане, например, на 1928 г. существовали русские, украинские, немецкие, казачьи (!), татарские, мордовские, чувашские, болгарские, эстонские и польский сельсоветы, уйгурские, узбекские, таджикские, дунганские кишлачные советы; позднее в местах компактного расположения национальных сельсоветов были организованы 18 русских, 2 узбекских, 2 уйгурских и 1 немецкий районы [Болтенкова 1988: 63]. В 1933 г. при открытии сессии ЦИК М. И. Калинин сообщал, что в СССР функционирует 250 национальных районов и 5300 национальных сельсоветов [цит. по: Болтенкова 1988: 63].
Наряду со школами для детей во всех национальных автономиях активно работали пункты ликвидации неграмотности, избы-читальни, клубы, красные уголки и т. п. Имелись они в большом количестве и вне национальных административных единиц. Так, в Ленинграде было 11 национальных домов просвещения (польский, латышский, немецкий, литовский, еврейский, венгерский, татарский, украинский, белорусский, эстонский, финский), в Ленинградской области в 1929/30 учебном году было 274 финских, 89 эстонских, 55 вепсских школ и 21 латышская. Только для финского меньшинства было открыто 32 избы-читальни, 118 красных уголков, 14 школ для малограмотных. До середины 1930-х годов число культурных учреждений росло. На 1934 г. среди изб-читален Ленобласти (она включала тогда и Мурманский округ) числилось 24 вепсских, 10 ижорских, 4 карельских, 2 лопарских и 1 норвежская [Болтенкова 1988: 156].
Показательным примером роли языков вне территорий их официального использования может служить изданный в 1932 г. в Краснодаре "Плян украшизаци Швшчно-кавказського педагопчного шституту". Согласно ему в начале 1931/32 учебного года было принято решение о полной украинизации этого вуза. Кроме пединститута, в этот период на Кубани работало 12 украинских педтехникумов и 950 школ 1-й ступени. В 1931 г. в крае вышло 149 названий украинских книг тиражом 968 тыс. экземпляров, по плану на 1932 г. предполагалось выпустить книги 600 названий тиражом 4,8 млн экземпляров.
Национально-языковое строительство требовало огромных материальных вложений. Но самое главное, нужны были авторы учебников, кадры педагогов, причем не только для языков, обладавших литературной традицией, пусть и непродолжительной, но и для тех, которые еще вчера оставались бесписьменными. Успехи советской лингвистики 1920 – начала 1930-х годов беспрецедентны. За десятилетие были разработаны десятки письменностей, многие языки стали впервые использоваться в научных сферах, еще больше–в общественно-политической области и делопроизводстве, что требовало кропотливой работы по созданию те] минологии, разработке стилистики.
Как говорилось выше, в предреволюционные годы! книги выпускались более чем на 20 языках, но в большинстве случаев это были лишь спорадические издания. Вопрос о диалектной основе письменных языков решен не был, даже графическая основа, не говоря об орфографии, не устоялась. Среди языков будущих союзных республик, а тем более автономий, оказались и такие, для которых попыток письменной фиксации по существу еще не предпринималось (киргизский, каракалпакский, хакасский и др.). Первоочередными задачами были ликвидация неграмотности среди тех народов, языки которых имели письменность, и ал-фабетизация бесписьменных языков. Каждая из этих задач предполагала решение нескольких проблем.
Лишь незначительная часть языков СССР имела устоявшуюся письменную традицию, и в этих случаях литературный язык часто достаточно далеко отстоял от идиомов, использовавшихся соответствующими народами в быту. В таком случае проблема овладения грамотой не сводилась к изучению письма – требовалось осваивать также литературную норму. Был и другой путь – отказ от старого литературного языка и создание новой нормы; в этом случае наличие предшествовавшей литературной традиции почти не давало соответствующим языкам преимуществ. Для языков с небольшой письменной традицией проблема создания нормы также вставала часто, но всегда существовала проблема престижности избранной нормы. Наконец, во многих районах этническая идентичность фактически не была выражена, и в связи с этим предстояло структурирование идентичностей населения, определение границ этноса, который должен обслуживаться создаваемым литературным языком. Последняя проблема была особенно остра для малых народов Севера, у которых преобладала родовая идентичность, а также в Средней Азии.
Но главным на первом этапе языкового строительства оказался вопрос графики. Мусульманские народы пользовались арабским письмом, но его применение в классическом виде для многих языков создает большие сложности, в первую очередь при передаче вокализма. В то же время, будучи письмом Корана, оно обладает в глазах мусульман определенной сакральностью. При применении к конкретным тюркским, кавказским, иранским языкам оно обычно подвергалось некоторым модификациям еще в дореволюционной России. В ходе борьбы с неграмотностью реформирование арабицы велось в основном по трем направлениям: устранение излишних графем, упорядочивание обозначения фонем, отсутствующих в арабском, в первую очередь гласных, а также унификация написания букв независимо от позиции в слове[131]. Оригинальную реформу казахской арабицы разработал А. Байтурсунов: учитывая сингармонизм, он предложил одинаково обозначать парные передне- и задне-рядные гласные, но перед каждым словом ставить особый знак, указывающий на сингармонический ряд.
В ходе реформирования арабского письма возникла идея замены его латинским. Мотивировка этому давалась чрезвычайно разнообразная: от сложности усвоения арабицы, даже реформированной, до неудобства совмещения с нотной записью (ввиду разного направления письма), но по существу основной причиной отказа от нее было желание порвать с "отсталой" культурой прошлого (в первую очередь с исламом), вестернизировать Восток. Русская графика ассоциировалась с ассимиляторской политикой царизма, поэтому речи о ее использовании не было.
От идеи реформы арабской графики сразу же отказались в Азербайджане, где латинизированный алфавит был утвержден в 1922 г.[132] Для реализации перехода на новую письменность был образован Комитет по проведению нового тюркского алфавита (КНТА) во главе с председателем ЦИК Азербайджана С. А. Агамали-оглы. В первые годы арабский и латинский алфавиты были равноправны, в начальной школе новая письменность стала обязательной лишь с 1925 г. На I Всесоюзном тюркологическом съезде в Баку (1926) была принята резолюция, рекомендовавшая всем народам изучить опыт Азербайджана "для возможного проведения у себя этой реформы" [цит. по: Исаев 1979: 71]. Идея латинизации получила поддержку союзного правительства, под руководством С. Агамали-оглы был создан Всесоюзный центральный комитет нового тюркского алфавита, который начал работать в Баку в июне 1927 г.[133]
Реформированием старых и созданием новых письменностей реально руководил кавказовед Н. Ф. Яковлев, в работу активно включились лучшие языковеды страны. "Каждый из них был видным специалистом по какой-либо группе языков: Н. Ф. Яковлев и Л. И. Жирков – по языкам Кавказа, Д. В. Бубрих – по финно-угорским, Н. Н. Поппе – по монгольским, Н. К. Дмитриев и К. К. Юдахин – по тюркским языкам и др. Выдающийся полиглот Е. Д. Поливанов мог одновременно заниматься самыми различными языками, больше всего он работал по языкам Средней Азии от узбекского до дунганского" [Алпатов 1997: 49]. Практические работы по алфабетизации стали экспериментальной проверкой и одновременно стимулом для дальнейшего развития фонологической теории.
Важным преимуществом латинского алфавита считался его интернациональный характер; предполагалось, что его усвоение поможет делу близкой "мировой революции". Между тем один из старописьменных языков, персидско-таджикский, в своей оригинальной арабской графике был вполне понятен грамотным мусульманам Ирана, Афганистана, Индии и, казалось бы, мог рассчитывать на статус проводника идей мировой революции. В периодике 1920-х годов отмечалось, что "реформа помешает таджикскому печатному слову стать пропагандистом социалистической идеологии на Востоке" [Исаев 1979: 135], однако антирелигиозная идеология оказалась важнее. Латинизации графики противились не только клерикальные круги, поскольку у многих народов успехи в ликвидации неграмотности были уже довольно значительны, а отказ от старого алфавита сводил на нет проделанную в этой области работу. Наиболее серьезную оппозицию составляла Татария[134], однако реформа письма началась и здесь.
Идеология латинизации развивалась на базе алфавита, разработанного в Азербайджане. Малый объем латинского алфавита ставил определенные проблемы для однозначной передачи фонологической системы. Диграфы, как и надстрочная диакритика, были отвергнуты, в результате новый алфавит использовал модифицированные буквы. "Стандартный" унифицированный тюркский алфавит содержал 33 символа: А, В, С (мягкая глухая аффриката, ч), 3 (мягкая звонкая аффриката, дж), D, Е, Э (передняя гласная нижнего подъема, ае), F, G, oj (увулярный звонкий взрывной), Н, I, J, К, L, M, N, Iv[ (заднеязычный носовой), О, 0 (передний огубленный гласный нижнего подъема, б), Р, Q (увулярный глухой взрывной), R, S, $ (глухой шипящий, ш), Т, U, V, X (заднеязычный глухой фрикативный, х), У (передний огубленный гласный верхнего подъема; вариант 7 использовался реже), Z, Z (звонкий шипящий, ж), Ъ (= ы). Как видим, латинский в своей основе алфавит использовал не вполне обычные для западных языков конвенции[135]. Тюркские алфавиты, разработанные к концу 1920-х годов на базе унифицированного, приспосабливались к нуждам конкретных языков и содержали от 26 символов в якутском до 35 в башкирском [Исаев 1979: 230].
Судьба арабского письма в СССР была окончательно решена. Первым покончил с арабицей Азербайджан: с 1 января 1929 г. школа, делопроизводство, печать были полностью переведены на новый алфавит. Отказ от арабского алфавита в остальных республиках был ускорен постановлением Президиума ЦИК СССР от 7 августа 1929 г. В течение 1929 г. переход на латиницу был завершен в Туркмении и Киргизии – как раз тех республиках, где литературные языки только начинали свое становление, а грамотность была невелика[136]. Всеобщее стремление к досрочному выполнению любых обязательств отразилось и на языковом строительстве. Началось своеобразное соревнование, кто быстрее закончит латинизацию письменности, часто в ущерб реальным задачам. Так, в Башкирии досрочный отказ от арабицы привел к тому, что тираж газеты "Башкортостан" с 10 тыс. экземпляров упал до 3600. "Пришлось срочно вновь разрешать использование запретного арабского письма для публикации "наиболее важных" материалов и восстановить прием администрацией бумаг, записанных арабицей" [Алпатов 1997: 75].
С точки зрения советского государства важным следствием утверждения латиницы стала утрата коранической грамотности среди мусульманских народов. Там, где существовали давние письменные традиции, во многом была подорвана и светская культурная преемственность. Например, классическая поэма Фирдоуси "Шах-наме", "центральный для культуры таджиков памятник" [Шукуров 1990: 116], на латинице не издавалась (несмотря на празднование в 1934 г. 1000-летия со дня рождения поэта, в связи с чем был выпущен сокращенный русский перевод) и стала доступна в оригинале только в 1962 г.
Вертикальное монгольское письмо в Калмыкии вне религиозной сферы вышло из употребления с введением русской графики, замененной в 1931 г. латиницей. У бурят положение было сложнее: западные буряты в делопроизводстве прибегали к русскому языку, а в письме на родном языке пользовались русской графикой; в Забайкалье же известное распространение получил старописьменный монгольский язык в традиционной графике, который продолжал функционировать как официальный еще в начале 1930-х годов. Предполагалось, что на смену ему придет новый язык в новой графике, но единый для советских бурят и жителей МНР. Такое решение официально было принято ЦИК Бурят-Монголии и обкомом партии в январе 1931 г. В том же году от него отказались и перешли к созданию бурятского литературного языка на базе селенгинского диалекта (через пять лет решение об опорном диалекте было пересмотрено в пользу хоринского диалекта)[137]. В советское время решение об институциализации халха-монгольского языка на территории СССР стали причислять к проявлениям буржуазного национализма. В. М. Алпатов называет его "политически опасным" [Алпатов 1997: 75], однако дело, видимо, обстоит сложнее. Эта точка зрения к концу 1920-х годов была широко распространена, достаточно указать на одновременное появление в одном сборнике независимых публикаций Н. Н. Поппе и Б. Барадина [Поппе 1929; Барадин 1929]. Второй из авторов писал: "...будущий унифицированный бурят-монгольский ново-литературный язык по грамматической форме должен быть в основе халхаским наречием" [Барадин 1929: 21]. Обращает на себя внимание термин бурят-монгольский. Он к тому времени уже становился синонимом слова бурятский, но его исконная семантика (бурятский и монгольский) явно еще была очевидна. Изобретен он был в 1922 г. при создании автономии, которая по замыслу, вероятно, была рассчитана на будущее включение в себя и Монголии[138].
Деятельность по "коренизации" образования народов Севера начала разворачиваться с конца 1920-х годов. В феврале 1931 г. ВЦК НА утвердил единый северный алфавит (латинский), на базе которого разрабатывались конкретные письменности. Эта деятельность была сосредоточена в Ленинграде, где в 1930 г. был образован Институт народов Севера (ИНС) и открылось северное отделение при пединституте им. А. И. Герцена. I Всероссийская конференция по развитию языков и письменностей народов Севера в январе 1932 г. утвердила предложенный ИНС проект развития 14 "национально-литературных языков": саамского, ненецкого, мансийского, хантыйского, селькупского, кетского, эвенкийского, эвенского, нанайского, удэгейского, чукотского, корякского, нивхского, эскимосского. Было признано необходимым создать ительменский и алеутский литературные языки, а также изучить вопрос о создании "национально-литературных языков" для нганасан и юкагиров, и рассмотреть возможность обслуживания энцев ненецким языком, а карагасов – тувинским. Ульчей было решено обслуживать нанайским языком, орочей – удэгейским, неги-дальцев – эвенкийским [Исаев 1979: 223–224].
В конце 1920 – начале 1930-х годов латинизации подверглись и такие языки, для которых существовала относительно давняя или созданная лишь несколькими годами ранее письменность на основе русской графики. У большинства этих народов (алтайцев, калмыков, хакасов, шорцев) овладение кириллицей[139] шло медленно, и смена алфавита не сильно отразилась на уровне грамотности. Но в некоторых случаях переход от одной графики к другой столь очевидным образом противоречил задачам построения социализма, что, вероятно, лишь высокие достижения в искусстве демагогии позволили реформаторам избежать обвинений в идеологической диверсии. Например, коми с 1918 г. пользовались строго фонологичным молодцовским алфавитом, в котором из 33 букв 11 были латинскими или модифицированными. Очередное совещание в 1929 г. отмечало, что он, с одной стороны, "вполне приспособлен к языку коми", а с другой – "не удовлетворяет современному общественному движению народов СССР в сторону латинизации алфавитов". Было решено подготовить новый алфавит на основе "яфетидологического, аналитического и унифицированного тюркского алфавита" [Исаев 1979: 205]. Реформу предполагалось провести вместе с русскими и другими пока еще неуспевшими латинизировать письменность народами, но в 1932 г. переход на новый алфавит начался. Учитывая, что еще в 1926 г. доля грамотных среди коми составляла 38,1%, добрая половина этого народа лишалась возможности читать новые издания[140].
Неожиданной в этом контексте представляется судьба белорусского письма. В предреволюционные годы кириллица и латиница (в близком к польскому варианте) были практически равноупотребимы, на латинице была выпущена в Вильне в 1918 г. первая школьная грамматика, но в советское время выбор был сделан в пользу гражданского кириллического шрифта, окончательно утвержденного в 1926 г. на международной конференции, организованной Институтом белорусской культуры.
Определенные шаги были предприняты для латинизации грузинского языка. Правительство Грузии приняло постановление о смене алфавита в августе 1926, но его реализация под видом недостатка средств шла очень медленно. Однако полностью игнорировать принятое решение было вряд ли возможно, и в 1930 г. отмечалось, что "пишущие машинки переделаны, и по всей республике переписка ведется новым шрифтом" [БСЭ. 1-е изд. Т. 19: 556][141].
На очереди стояла латинизация всех языков СССР. Русский гражданский алфавит был объявлен "пережитком классовой графики XVIII–XIX вв. русских феодалов-помещиков и буржуазии – графики самодержавного гнета, миссионерской пропаганды, великорусского национал-шовинизма. <...> Он до сих пор связывает население, читающее по-русски, с национально-буржуазными традициями русской дореволюционной культуры" [КиПВ 1930: 214]. Подкомиссия по латинизации при Главнауке Наркомпроса РСФСР под председательством Н. Ф. Яковлева в январе 1930 г. признала неизбежность перехода на латиницу русского языка и еще 16 языков СССР, продолжавших пользоваться гражданским шрифтом. "Переход на латинский алфавит окончательно освободит трудящиеся массы русского населения от всякого влияния буржуазно-национальной и религиозной по содержанию дореволюционной печатной продукции", говорится в протоколе заседания подкомиссии от 14 января 1930 г. [КиПВ 1930: 214-215]. Несколькими годами ранее публицисты от лингвистики утверждали, что изучение арабского шрифта вредно сказывается на умственных способностях, теперь же выяснилось, что русский алфавит плохо приспособлен "к движениям глаза и руки современного человека" [КиПВ 1930: 216]. Впрочем, далее публикации трех проектов латинизации русского языка и их оживленного обсуждения дело не пошло.
Начало 1930-х годов характеризовалось временной стабилизацией в языковом строительстве. Латиница полностью вытеснила арабицу и монгольское письмо[142], частично потеснила системы письма на русской и древнееврейской основе; все заново вводимые письменности имели латинскую основу. Проекты по коренной переработке систем письма прекратились (хотя для многих языков уточнялся состав алфавита, шли орфографические реформы и т. п.). В 1936 г. орган ВЦК НА опубликовал список 102 народностей СССР, из которых лишь 12 не имели письменности (Революция и национальности. 1936. № 4. С. 75-85).
