Термины арго и жаргон – французские по происхождению (фр. argot, jargon), сленг – английский (англ, slang). Эти термины часто употребляются как синонимы. Однако целесообразно разграничивать понятия, скрывающиеся за этими названиями: арго – это, в отличие от жаргона, в той или иной степени тайный язык, создаваемый специально для того, чтобы сделать речь данной социальной группы непонятной для посторонних. Поэтому предпочтительнее словосочетания "воровское арго", "арго офеней" – бродячих торговцев в России XIX в., нежели "воровской жаргон", "жаргон офеней". Как считают авторы современного словаря лингвистических терминов, "...в жаргоне преобладает выражение принадлежности к [данной] группе, в арго – языковая маскировка содержания коммуникации" [Васильева и др. 1995: 38]. Но такое противопоставление касается прежде всего истории формирования жаргонов и арго. Синхронно "секретность" уголовного арго весьма относительна; те, кто борется с преступностью, как правило, владеют этим языком вполне хорошо, а идея тайно договориться на арго в присутствии предполагаемой жертвы преступления выглядит вообще наивно. Для этой цели в рамках конкретных преступных сообществ создаются разовые коды того же типа, какими, судя по кинофильмам, пользуются в открытой переписке вражеские шпионы и советские разведчики: обычным словам придаются особые тайные значения, причем так, чтобы для постороннего слушателя речь не казалась странной и имела бы свой обычный смысл, складывающийся из нормативных лексических значений. "Скрытность" же языка уголовников чаще нарочитая, показная, рассчитанная в первую очередь на сохранение групповой идентичности, на противопоставление "своих" и "не своих". В арго существует множество слов, которые, в силу незначительного отличия от нормативных, не могут претендовать на секретность (ср. больничка 'больница, любое медицинское учреждение', поджениться 'завести сожительницу'), в других случаях внешне неотличимые от нормативных единицы имеют в арго лишь несущественные для рядового носителя языка отличия в семантике. Неслучайно в арго слово люди обозначает лишь тех, кто соблюдает воровской закон; если, входя в камеру, вор (не любое 'лицо, совершившее кражу', как в нормативном языке, а тот, кто имеет признаваемый в уголовном мире ранг вора в законе) спрашивает: "Люди есть?", он имеет в виду принадлежащих к уголовному миру. Еще одна причина существования арго – потребность в удовлетворении экспрессии. В связи с этим многие словарные единицы заменяются в арго относительно часто, другие, эмоционально менее окрашенные, остаются неизменными на протяжении столетий. Д. С. Лихачев [1935] указывает на еще одну важную причину возникновения и существования арго: особенностью воровского мышления является наличие элементов магического отношения к миру. Первобытно-магическое восприятие сказывается и на отношении к языку: неудачно, не вовремя сказанное слово может навлечь несчастье, провалить начатое дело. В связи с этим в преступном мире обычные слова заменяются арготическими, существует также ряд табуированных тем, о которых не принято говорить даже на арго. В этом отношении уголовное арго напоминает жаргонную и профессиональную речь охотников, военных и лиц других связанных с риском профессий.
Степень понятности текста на уголовном арго сильно варьирует в зависимости от тематики. Вот два текста. Первый – отрывок из бытового описания жизни заключенного [Балдаев и др. 1992: 325, 327].
После живодерни мантулю в дымогарке на угольке. Моего напарника, мужика-кирюху, трюманули за махаловку и оборотку совком по бестолковке одному животному с блудой, он у него из шаронки царапнул антрацит.
После больницы работаю в кочегарке. Моего напарника, заключенного, не принадлежащего к воровскому миру, посадили за драку в карцер. Он двинул совковой лопатой по голове мошеннику (тот был с ножом), который украл из его куртки хлеб (пер. Д. С. Балдаева).
К описанию такой, вполне обычной для преступного мира, ситуации арго хорошо приспособлено, и без специальных знаний точный смысл текста понять трудно.
Другой текст представляет собой пример использования арго в нехарактерном для него стиле. Это отрывок из шуточной "Истории отпадения Нидерландов от Испании", написанной профессиональным историком Л. Н. Гумилевым, который, дважды подвергшись сталинским репрессиям, имел возможность в тюрьме и лагере вполне овладеть уголовным арго [Снегов 1991: 202-203]:
Работяга Вильгельм Оранский поднял в стране шухер Его поддержали гезы. Мадридская малина послала своим наместником герцога Альбу. Альба был тот герцог! Когда он прихлял в Нидерланды, голландцам пришла хана. Альба распатронил Лейден, главный голландский шалман. Остатки гезов кантовались в море, а Вильгельм Оранский припух в своей зоне. Альба был правильный полководец. Солдаты его гужевались от пуза, в обозе шло тридцать тысяч шалашовок. Но Альба вскоре даже своим переел плешь. Все знали, что герцог в законе и лапу не берет. Но кто-то стукнул в Мадрид, что он скурвился и закосил казенную монету. Альбу замели в кортесы на общие работы, а вместо него нарисовались Александр Фарнезе и Маргарита Пармская, рядовые придурки испанской короны.
Понимание этого текста не вызывает особых затруднений у рядового носителя русского языка, в частности потому, что большинство из попавших в него арготизмов глубоко внедрилось в современную разговорную речь.
До революции арго развивалось совершенно автономно от общеупотребительного языка; в художественной литературе арготическая и другая жаргонная лексика употреблялась почти исключительно для речевой характеристики отдельных персонажей. В СССР в 1920-е годы в связи с резким повышением социальной мобильности населения языковая норма дестабилизируется, повседневный язык пронизывается словами уголовного происхождения, часть их прочно закрепляется в разговорном стиле, и скоро их происхождение перестает осознаваться: барахло, по блату, липовый (в значении 'ненастоящий') и др.
С 1930-х годов в связи с усилением официального контроля за письменными текстами они становятся более нормативными, но устная речь, в первую очередь молодежный, армейский и другие жаргоны, благодаря постоянным массовым контактам представителей всех слоев общества с пенитенциарной системой находится под заметным воздействием арго. Арготическая лексика широко используется в неподцензурной художественной литературе (ср. у И. Бродского: Челюсть с фиксой золотою блещет вечной мерзлотою; В этих шкарах ты как янки; Это я верный закон накнокал) [12]. В годы перестройки с отменой цензуры существенно арго-тизируется язык всех видов письменных текстов, средств массовой информации и публичных выступлений. Один политик характеризует своего вполне интеллигентного оппонента фразой Пахан никогда не будет бороться со своей малиной, другой предлагает обществу жить по законам, а не по понятиям. В повседневную языковую практику широких слоев населения арготизмы проникают уже не только "снизу", но и "сверху", из языка политиков и журналистов.
Заимствования из арго могут заметно менять значения. Например, опустить (в арго – 'придать максимально низкий социальный статус путем гомосексуального насилия') в речи современных журналистов и политиков означает 'поставить на место, унизить'; гопник (первоначальный, с XIX в., смысл в арго – 'оборванец', затем также 'грабитель') в современном молодежном жаргоне приобретает в качестве основного значение 'малокультурный агрессивный подросток; "качок"; "любер"', а также 'любитель "попсы", низкопробной, с точки зрения говорящего, музыки'. При перенесении уголовной фразеологии в разговорный или жаргонизированный вариант общего языка часто утрачивается внутренняя форма, ср. дать в/на лапу 'дать взятку' (из уголовн. дать лапу, где само слово лапа имеет значение 'взятка'); без балды 'всерьёз, без обмана' (из без булды, где булда, ранее бульда, имеет значение 'педерастия'); голый Вася 'пусто, безнадежно' (из голый вассер, значение то же).
Термин сленг более характерен для западной лингвистической традиции. Содержательно он близок к тому, что обозначается термином жаргон.
Арго, жаргон, сленг – это разновидности социолекта. Специфика каждого из этих языковых образований может быть обусловлена профессиональной обособленностью тех или иных групп либо их социальной отграниченностью от остального общества. Компьютерный жаргон (сленг) – пример профессионально специфичных языковых образований, воровское арго, студенческий сленг – примеры социально специфичных субкодов. Иногда группа может быть обособлена и профессионально, и социально; речь такой группы обладает свойствами и профессионального, и социального жаргона (арго, сленга). Пример – солдатский жаргон, поскольку военное дело представляет собой профессию, а люди, занимающиеся этой профессией, живут своей, достаточно обособленной от остального общества, жизнью.
Койне
Термин койне (греч. κοινη 'общий язык') первоначально применялся лишь к общегреческому языку, который сложился в IV–III вв. до н. э. и служил единым языком деловой, научной и художественной литературы Греции до II–III вв. н. э.
В современной социолингвистике койне понимается как такое средство повседневного общения, которое связывает людей, говорящих на разных региональных или социальных вариантах данного языка. В роли койне могут выступать наддиалектные формы языка – своеобразные интердиалекты, объединяющие в себе черты разных территориальных диалектов, – или один из языков, функционирующих в данном ареале.
Понятие койне особенно актуально при описании языковой жизни больших городов, в которых перемешиваются массы людей с разными речевыми навыками. Межгрупповое общение в условиях города требует выработки такого средства коммуникации, которое было бы понятно всем. Так появляются городские койне, обслуживающие нужды повседневного, главным образом устного, общения разных групп городского населения.
Помимо городских койне выделяют койне ареала, т. е. определенной территории, на которой распространен данный язык (или языки). Так, в многоязычной республике Мали (Африка) в качестве койне используется язык бамана, имеющий наддиалектную форму [Виноградов 1990]. Понятие койне иногда применяется и к письменным формам языка – например, к латыни, использовавшейся в качестве языка науки в средневековой Европе.
