Глава 22. Пророк

(Переводчик: Галя Бирзул; Редактор: Дарья Галкина )

Я проснулась в своей комнате в Джексоне. Минуту я обдумывала, было ли это все плохим сном. Оно кажется таким. Но затем реальность обрушивается на меня. Я издаю стон и переворачиваюсь на бок, сворачиваюсь в позу эмбриона, давлю руками на лоб, пока он не начинает болеть, раскачиваюсь, раскачиваюсь, потому что знаю, что Такер ушел.

— Ох, сейчас, — говорит голос. — Не плачь.

На краю моей кровати сидит ангел. Я чувствую, что он любит меня. Он благодарен, что я в порядке. Дома. Я чувствую его облегчение от того, что я в безопасности.

Поворачиваюсь, чтобы посмотреть на него.

— Папа?

Это не отец. Это мужчина с рыжеватыми волосами, глазами цвета неба после захода солнца, когда свет почти покидает его. Он улыбается.

— Боюсь, в этот раз Майкл не смог прийти, но он передает свою любовь, — произносит он. — Я Уриэль.

Уриэль. Я видела его раньше. Где-то в моем сознании я храню его образ, стоящего рядом с отцом, выглядящим сильным и царственным, но я не знаю, откуда это пришло. Я сажусь, и почти сразу меня наполняет слабость, пустота в желудке, будто я не спала несколько дней. Уриэль сочувственно кивает, когда я падаю обратно на подушки.

— У тебя было интересное приключение, не так ли? — произносит он. — Ты хорошо справилась. Ты сделала то, что должна была сделать. И, вероятно, даже больше.

Но недостаточно хорошо, думаю я, потому что Такер мертв. Я больше никогда его не увижу.

Уриэль качает головой.

— Мальчик в порядке. Собственно говоря, он больше, чем в порядке. Поэтому я пришел, чтобы поговорить с тобой.

Кажется, что мое тело становится вялым от облегчение.

— Он жив?

— Он жив.

— Значит, у меня проблемы? — спрашиваю я. — Я не должна была спасать его?

Уриэль посылает мне маленькую улыбку.

— У тебя нет проблем. Но то, что ты сделала для него, то, как ты влила себя в него — спасло его, да, но также и изменило. Ты должна понять.

— Это изменило его? — повторяю я, чувство ужаса поселяется в моих внутренностях. — Как?

Он вздыхает.

— В старые времена мы называли человека с таким большим количеством сияния, с огромной божественной силой внутри — пророком.

— Что это значит, пророк?

— Он будем немного больше, чем человек. В прошлом пророки имели возможность исцелять больных, вызывать огонь или шторм или видеть будущее. Это влияет на мелочи: их чувствительность к части мира, которую обычно люди не видят, их осознание добра и зла, их силу: в теле и духе. Иногда это также влияет на их долголетие.

Мне понадобилась минута, чтобы переварить информацию. И подумать, что на самом деле слово долголетие означает в данном случае.

Выражение Уриэля почти шаловливое.

— Ты должна присматривать за ним. Убедиться, что он не попадет в неприятности.

Я уставилась на него. Пытаясь сглотнуть.

— Что насчет Азаэля? Он собирается прийти за нами?

— Ты достаточно продуктивно разобралась с Азаэлем, — говорит он, в его голосе чувствуется гордость.

— Я… убила его?

— Нет, — отвечает он. — Азаэль вернулся в рай. Его крылья снова белые.

— Я не понимаю.

— Сияющий меч не только оружие. Это сила Бога, и ты всадила его прямо в центр плоти и крови Азаэля. Ты наполнила его светом, победила его истиной.

Может, я что-то типа Баффи.

— Все, что я сделала — это использовала меч, — отвечаю я, смущенная от этой мысли.

— О, это все? — спрашивает он легко, будто подшучивает надо мной, но я не могу быть уверена.

— Что насчет других Наблюдателей? Они придут?

— Когда Азаэль пал, лидерство над Наблюдателями вернулась обратно к Семъйязе. И по каким-то таинственным причинам, я не верю, что он собирается нападать на тебя.

Думаю, все сложилось хорошо. Все это кажется слишком хорошим, чтобы быть правдой, если быть честной. Я должна присматривать за Такером. Я в безопасности от Черных Крыльев. Впервые, я не в беде. Я жду, что остальное обрушится на меня в любую минуту.

— Ты не в безопасности от Черных Крыльев, — говорит Уриэль немного грустно. — Наблюдатели — это лишь небольшая фракция падших, которые по-прежнему будут искать Нефилимов и преследовать свои тайные планы по всему миру.

— И в чем заключаются их тайные планы?

— Выиграть войну, моя дорогая. Мы должны быть бдительными в нашей работе против них, все мы, от могущественных ангелов до кровных ангелов. Предстоит еще много работы. Много битв.

— В этом моя цель? Сражаться? — спрашиваю я. В конце концов, я дочь убийцы.

Уриэль садится.

— Вот что ты думаешь об этом?

Это лучший трюк моей матери: отвечать вопросом на вопрос. Что, честно говоря, мне надоело. Я думаю о шипящем звуке, который издавал сияющий меч, когда я втолкнула его в грудь Азаэля, крик его страдания, его серое лицо. Рябь отвращения проходит сквозь меня.

— Нет. Не думаю, что я боец. Но, тогда, кто я? В чем моя цель? — я поднимаю глаза на Уриэля, и он посылает мне сочувствующую улыбку, сжимая губы. Я вздыхаю.

— Ох, правильно. Вы не собираетесь мне говорить.

— Я не могу сказать тебе, — отвечает он, что поражает меня. — Ты единственная, кто может решить, в чем твоя цель, Клара.

Я решаю? Теперь он говорит, что я решаю? Привет, неожиданный поворот.

— Но видения…

— Видения показывают тебе развилки на пути, чтобы ты стала той, кем должна быть.

Я качаю головой.

— Погодите. Так какую развилку на пути я должна была выбрать? Я имею в виду, какую из них: я принимаю решения сама или пусть все идет своим чередом?

— Обе, — отвечает он.

Хорошо, этот ответ приводит в ярость.

— В чем твоя цель, Клара? — мягко спрашивает меня Уриэль.

Кристиан, сразу думаю я. В каждом видении был Кристиан. Он присутствует на каждой развилке моего пути. Но значит ли это, что он моя цель? Может ли человек быть целью?

Однажды мама мне сказала: ты моя цель. Но что она имела в виду? Была ли она буквальна? Или она, тоже, говорила о выборе?

Каждый ответ приводит меня еще к пяти вопросам. Это не честно.

— Я не знаю, — признаю я. — Я хочу быть хорошей. Делать хорошие вещи. Хочу помогать.

Он кивает.

— Тогда ты должна решить, что позволяет тебе это делать.

— Будут еще видения? — почему-то, прежде чем он отвечает, я думаю, ответ «да».

— Думаешь, на твоем пути будет больше развилок? — спрашивает Уриэль, другим вопросом на вопрос. У него были знакомые глаза, знающие, голубые с крошечными искрами в них. Я знаю эти глаза.

— Ты…? — я снова начинаю садиться, чтобы лучше рассмотреть его лицо.

Его руки мягко подталкивают мои плечи обратно. Натягивают на меня одеяло.

— Нет, — отвечает он. — Спи, моя дорогая. Этого достаточно для тебя. Ты должна отдохнуть.

И прежде, чем я могу поспорить, прежде чем могу спросить, кто он на самом деле, он кладет свою руку мне на висок, и я погружаюсь в глубокий сон без сновидений.

 

Я открываю глаза, лицо Кристиана склоняется надо мной.

— Привет, — шепчет он. — Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо. — Я ищу Уриэля, но здесь нет его признаков. Кристиан помогает мне сесть. Я прижимаю руку ко лбу. Я чувствую себя лучше. Возможно это потому, что Кристиан здесь. — Как долго я была в отключке?

— Ох, ты знаешь. Несколько дней, — отвечает он весело. — Около трех.

Вау, три дня?

— Ну, девушка нуждается в дневном сне, — отвечаю я.

Он смеется.

— Я шучу. Может часов восемь. Не так долго.

— Где Такер? — сразу спрашиваю я. — Он в порядке?

В его улыбке тень потери, обреченность, которая что-то переворачивает во мне.

— Он в порядке. Внизу, в комнате твоей мамы. Он тоже спрашивает о тебе.

— Что случилось? Я имею в виду на озере.

— Ты исцелила его, — отвечает он. — Ты исцелила его, пока не отключилась, пока не перестала дышать на несколько секунд, и затем Джеффри стукнул его по груди несколько раз, сделал ему искусственное дыхание, о чем, я уверен, никто из них никогда снова не захочет говорить, и он вернулся. Он выплюнул около галлона озерной воды, но он вернулся.

Кристиан смотрит мне в глаза.

— Ты спасла его.

— Ох.

— Ага, — отвечает он с усмешкой. — Ты произвела впечатление. Сначала ты вытаскиваешь нас из ада. Затем ты побеждаешь огромного, ужасного Наблюдателя, потом летишь на высокой скорости во время погони, и затем реанимируешь мертвого. Ты закончила? Потому что серьезно, я не знаю, смогу ли выдержать еще больше волнений.

Я смотрю в сторону, сжимая губы, чтобы удержать улыбку.

— Думаю так, — затем рассказываю ему о визите Уриэля.

— Почему Уриэль? — спрашивает Кристиан, когда я заканчиваю. — Зачем посылать его?

— Думаю, он мой дедушка, — медленно отвечаю я. — Он мне этого не сказал, но у меня сложилось впечатление, будто он думает обо мне как о семье.

— Отец твоей мамы?

— Да, — я рассказываю, что Уриэль сказал об Азаэле и Семъйязе, и Кристиан выглядит еще более расслабленным, и как ни странно встревоженным, как будто для него все это не хорошие новости.

— Так что, может, мы можем вернуться в Стэнфорд? — предлагаю я. — На некоторое время мы свободны жить нормальной жизнью. Никакой защитной программы для ангельской крови. Хорошо, правда?

Он кусает губу.

— Думаю, я собираюсь немного отдохнуть от школы.

— Почему? — спрашиваю я.

Он откидывает волосы с глаз и выглядит немного застенчиво.

— Не думаю, что поступил в Стэнфорд по правильной причине. Не знаю, принадлежу ли я ему.

Он не хочет быть рядом со мной, вот что я поняла из его ответа.

— Значит, ты берешь перерыв.

— Возможно поеду в путешествие с Анжелой и Вебом, чтобы найти место и затаиться на некоторое время. Анжеле нужен отдых.

— Почему ты никогда не говорил мне, что она твоя сестра? — спрашиваю я.

Он пожимает плечами.

— Я все еще осмысливал эту идею. Я прочитал в ее дневнике, что ее отец был коллекционером, она так называла его, и я соединил все детали. Но не чувствовал, что это реально, пока….

Пока он не увидел Азаэля лицом к лицу.

— Значит В-б твой племянник, — говорю я.

Он кивает, счастливый от этой мысли.

— Да. Это так.

Они семья. Я чувствую вспышку чего-то вроде зависти, смешанной с потерей. Больше не будет дней с Кристианом, Вебом и мной. Но это к лучшему. Я представляю их, гуляющих по песку на каком-то пустынном пляже, как в том месте, куда любил брать нас отец; Веб сжимает песок между своими пухлыми пальчиками, смеясь над прибоем.

— Мне всегда нравились пляжи, — произносит он.

— Когда? — спрашиваю я.

— В любую минуту. Я лишь хотел попрощаться. — Он видит мое пораженное выражение лица. — Не беспокойся. Я буду на связи.

Он поднимается. Улыбается, будто все замечательно, но я чувствую, что это убивает его. Покинуть меня идет вразрез со всеми его инстинктами, все это говорит ему его сердце.

— Я имел в виду то, что сказал в аду, — произносит он.— Ты мой сияющий меч, ты знаешь это? Моя истина.

— Кристиан….

Он поднимает руку, чтобы я позволила ему закончить:

— Я видел взгляд на твоем лице, когда он умер. Видел, что было в твоем сердце, и это правда. Все это время я продолжал говорить себе, что это увлечение, и ты переживешь это, и потом ты будешь свободна, чтобы быть со мной. Но это не мимолетный этап или упорное нежелание принять то, что ты думала, твоя судьба. Ты не собираешься переступать через это. Я знаю. Ты принадлежишь ему, — он сглатывает. — Я был не прав, когда поцеловал тебя в тот день на кладбище.

В моих глазах слезы. Я смахиваю их.

— Ты мой лучший друг, — шепчу я.

Он смотрит вниз.

— Ты знаешь, я всегда буду хотеть больше, чем это.

— Я знаю.

Неловкая тишина растягивается между нами. Затем он пожимает плечами и посылает мне дьявольскую улыбку, запуская руку в свои волнистые каштановые волосы.

— Ну, ты знаешь, этот парень, Такер, не всегда будет рядом. Может, я перехвачу тебя через сто лет или около того.

Мое дыхание прерывается. Он это и имеет в виду, или он такой легкомысленный, чтобы сохранить лицо? Я свешиваю ноги с края кровати и аккуратно встаю, на случай, если я все еще слаба. Но, на удивление, я в порядке, даже с большим количеством сил. Я смотрю на него серьезно. Думая о слове «долголетие».

— Не жди меня, Кристиан. Это не то, чего я хочу. Я не могу обещать тебе….

Он ухмыляется.

— Я не называю это ожиданием, — отвечает он. — Я должен идти.

— Подожди. Не уходи еще.

Он останавливается, что-то в выражении его лица, что не совсем осмеливается быть надеждой. Я пересекаю комнату и притягиваю за рубашку. На секунду он выглядит полностью смущенный, но затем я кладу руку на длинный парез на его боку, который еще не зажил. Я очищаю голову, настолько, насколько могу, затем вызываю сияние к своим пальцам. И оно приходит.

Он издает болезненный вздох, когда его плоть заживляется. Когда порез полностью исцелен, я убираю руку, но на его ребрах остается длинный, серебристый шрам.

— Извини за шрам, — говорю я.

— Вау, — смеется он. — Спасибо.

— Это самое малое, что я могу сделать.

Он подходит к моему окну и открывает его, наклоняясь, чтобы выйти на карниз. Затем поворачивается ко мне, ветер раздувает его волосы, его зеленые глаза полны печали и света, и он поднимает свою руку, чтобы махнуть мне. Я поднимаю свою.

— «Увидимся позже», — произносит он в моей голове, затем призывает крылья и улетает.

 

Я принимаю ванну. Тру каждую часть своего тела, брею ноги, вычищаю грязь из-под ногтей, пока, наконец, после длительного времени, не чувствую себя чистой. Затем сажусь за стол в банном халате и решаю трудную задачу по расчесыванию клубков своих волос. Наношу на лицо увлажняющий крем, на губы бальзам. Стою некоторое время перед шкафом, уставившись на желтый сарафан, который когда-то мама подарила мне на день рождения, который был на мне, когда Такер впервые отвел меня в «Bubba’s» на наше первое свидание. Я надеваю его, вместе с белыми сандалиями на ремешках, и спускаюсь вниз.

Моя черная куртка, в которую я была одета всё это испытание, аккуратно лежит на спинке дивана. Я поднимаю ее. Она пахнет как озерная вода и кровью. Иду к прачечной, чтобы бросить ее туда, но сначала проверяю карманы. В левом серебряный браслет. Я держу его в ладони, проверяя подвески.

Лошадь, когда они взлетели в сельской местности. Рыба, когда они встретились. Сердце. И теперь новая подвеска. Крошечный серебряный воробей.

Я надеваю его. Он звякает о кости моего запястья, когда я иду по коридору в старую мамину комнату. Сердце начинает биться быстрее, дыхание учащается, но я не колеблюсь. Я хочу увидеть его. Открываю дверь.

Кровать пуста, простыни свернуты в беспорядке, будто кто-то пытался в спешке убрать беспорядок. Здесь никого. Я хмурюсь.

Может я слишком долго собиралась, что найти его. Может, он ушел.

Чувствую, что что-то горит.

Нахожу Такера на кухне, он пытается и впечатляюще проваливает жарку яиц. Он толкает почерневшую массу лопаткой, пытается перевернуть ее, ошпаривается сам, покрывает все проклятиями, и начинает трясти руку, будто может стряхнуть боль. Я смеюсь, и он испуганно разворачивается. Его голубые глаза расширяются.

— Клара! — говорит он.

Мое сердце бешено колотится, когда я смотрю на него. Я подхожу к нему и забираю лопатку из его рук.

— Я думал, ты будешь голодна, — произносит он.

— Не для этого, — я улыбаюсь и хватаю кухонное полотенце, поднимаю сковородку, подхожу к мусорному ведру и выкидываю туда яйца. Затем иду к раковине, чтобы сполоснуть ее. — Позволь мне, — говорю я.

Он кивает и садится на один из кухонных стульев. На нем нет рубашки, только пара старых пижамных штанов моего брата. Даже так он выглядит как воскресное утро, думаю, это выражение подходит. Я стараюсь открыто не пялиться, когда подхожу к холодильнику и вытаскиваю упаковку яиц, разбиваю их в чашку, добавляю молоко, взбиваю все вместе.

— Как ты? — спрашивает он. — Джеффри сказал мне, что ты спишь.

— Ты видел Джеффри?

— Да, он был здесь некоторое время. Он казался сбитым с толку. Попытался всучить мне конверт, полный денег.

— Эм, извини? — спрашиваю я.

— Твои калифорнийские зазнайки думают, что ты можешь что-нибудь купить, — шутит Такер.

И он шутит. Он начинает любить калифорнийских зазнаек.

— Я в порядке, — отвечаю я на первый вопрос. — Как ты?

— Никогда не чувствовал себя лучше, — отвечает он.

Я перестаю взбивать и смотрю на него. Кажется, он не изменился. Он не выглядит как пророк, о котором я слышала.

— Что? — спрашивает он. — У меня яйцо на лице?

— Я не очень голодна, — говорю я, убирая яйца в сторону. — Я должна поговорить с тобой.

Он сглатывает.

— Пожалуйста, пусть это будет не та часть, когда ты снова говоришь, что для меня лучше.

Я качаю головой, смеясь.

— Почему бы тебе не надеть что-нибудь?

— Это великолепная идея, — отвечает он. — Но, кажется, все пропало. Предполагаю, что они выкинули все во время ремонта. Может, ты очень быстро доставишь меня домой.

— Конечно. — Я подхожу к нему и беру за руку, поднимая со стула. Он неуверенно смотрит на меня.

— Что ты делаешь? — спрашивает он.

— Ты мне веришь?

— Конечно.

Я радуюсь его быстрому вдоху, когда тянусь и прикрываю его глаза обеими руками. Вызываю сияние, тепло, пульсирующий круг света вокруг нас. Закрываю глаза, улыбаюсь, и переношу нас обоих в «Ленивую Собаку». В сарай. Нарочно.

— Хорошо, теперь можешь смотреть, — говорю я, и убираю руки, свет медленно угасает вокруг нас, он выдыхает.

— Как ты это сделала?

Пожимаю плечами.

— Стукнула каблуками три раза и произнесла: нет места лучше, чем дом.

— Эм… хм. Значит… ты думаешь, что это твой дом? Мой сарай?

Его тон игривый, но взгляд, который он мне посылает, смертельно серьёзный. Вопрос.

— Ты еще не понял? — произношу я, мое сердце колотится. — Ты мой дом.

На его лице улыбчивое недоверие. Он прочищает горло:

— И мне не стало плохо от сияния на этот раз. Почему так?

— Я все расскажу тебе об этом, — обещаю я. — Позже.

— И так, — произносит он. — Протыкание того парня мечом в сердце означает, что ты больше не должна бежать?

— Я больше не бегу.

Он ухмыляется.

— Это лучшие новости, которые я когда-либо слышал, — он опускает руки на мою талию, притягивая ближе. Он собирается поцеловать меня. — Значит, ты правда имела в виду все эти вещи, что говорила, когда я был мертвым человеком?

— Каждое слово.

— Можешь сказать это снова? — просит он. — Я смутно помню.

— Какую часть? Ту, где я сказал, что хочу остаться с тобой навсегда?

— Ага, — бормочет он, его лицо близко ко мне, а горячее дыхание на моей щеке.

— Когда сказала, что люблю тебя?

Он немного отстраняется назад, ищет мои глаза своими.

— Да. Скажи это.

— Я люблю тебя.

Он делает глубокий, счастливый вздох.

— Я люблю тебя, — отвечает он. — Я люблю тебя, Клара.

Затем его взгляд снова падает на мои губы, он наклоняется, и остальной мир просто исчезает.

ЭПИЛОГ

(Переводчик: Галя Бирзул; Редактор: Дарья Галкина )

— Смотри на меня, смотри на меня, — кричит Веб со спины Мидаса, когда Такер водит его по пастбищу.

Я поднимаю руку и машу с крыльца, где мы сидим с Анжелой и пьем лимонад. Каждый раз, когда я вижу его, он на фут выше, этот ребенок, хоть и маленький для девятилетнего, но всегда забалтывает вас (это он в маму пошел), всегда ухмыляется вам этими озорными золотистыми глазами из-под копны непокорных черных волос. Пока мы наблюдаем, он немного ударяет Мидаса, чтобы тот пошел быстрее, и Такер должен бегать рядом, чтобы не отставать.

— Будьте там аккуратнее! — кричит Анжела, больше Такеру, чем ее сыну.

Такер кивает, закатывая глаза, похлопывает Мидаса по шее и замедляет его. Будто падение с лошади сделает что-то большее, чем просто испугает этого несокрушимого маленького мальчика.

— Ты гиперопекающий родитель, ты знаешь это? — шучу я.

Она посмеивается и поднимает руки над головой, потягиваясь. Если я присмотрюсь лучше, я смогу увидеть тусклые надписи на ее правой руке, сейчас их осталось лишь несколько. Татуировки начали исчезать в тот момент, когда она снова взяла на руки Веба, будто его любовь очищает ее, как она всегда говорит. Но я все еще думаю, исчезнут ли когда-нибудь слова полностью.

— Думаю, я более привязанный родитель, — спорит она.

— Конечно, ты такая.

Через несколько часов вся наша большая компания соберется за большим столом в доме Эвери на ужин: родители Такера, Венди и Дэн, и маленькая Грейси, Анжела и Веб и, если я правильно разыграю карты, Джеффри. Мы все будем есть и смеяться, разговаривать о новостях и работах, и почти наверняка услышим жалобы, особенно от Анжелы, за то, что я отправляюсь в Стэнфорд, чтобы получить свою медицинскую степень, намереваясь вернуться сюда, как старый добрый семейный врач. Я буду шутить о хорошей погоде в Вайоминге и что я не могу уйти. Такер сожмет мое колено под столом. И я получу краткое чувство единения, все так, как и должно быть, но я также буду чувствовать отсутствие, будто за столом есть пустой стул. Тема разговора будет неизбежно обращаться к Кристиану, будто то, что я думаю о нем, заставляет всех остальных делать то же самое, и Анжела расскажет нам о строении, над которым он работает, а Веб будет рассказывать взахлеб о последних путешествиях, которые они вдвоем совершили: зоопарк Линкольна или детский музей Чикаго или обсерватория на девяносто четвертом этаже центра Джона Хэнкока. И затем разговор перейдет на другие темы, и я снова почувствую себя нормально. Почувствую себя правильно.

Анжела все еще говорит о стилях материнства. Она предлагает одолжить мне ее книги об этом, и я улыбаюсь и говорю, что посмотрю на них. Ставлю лимонад и встаю, схожу с крыльца и иду к пастбищу, прохожу мимо тени большого красного сарая; небо над головой чистое и голубое.

— Посмотри на меня, посмотри на меня, Клара, — снова говорит Веб, когда замечает меня. После обеда я возьму его полетать, думаю я, если Анжела позволит мне. Звук его смеха, когда Такер ведет лошадь вдоль забора, заставляет меня улыбаться.

Я пользуюсь моментом, чтобы насладиться видом Такера со спины, то, как он ходит в смешной ковбойской манере, как на нем сидят джинсы.

— Я вижу тебя! Привет, красавчик, — говорю я Такеру.

Он наклоняется через забор, чтобы поцеловать меня, держит мое лицо в своих руках; простой золотой ободок на его пальце дарит прохладное ощущение у моей щеки. Затем он отходит назад и на минуту опускает голову, его глаза закрыты таким образом, который я наблюдаю на протяжении многих лет. Я кладу руку ему на плечо.

— Ты в порядке? Другое видение? — спрашиваю я.

Он смотрит на меня, улыбается.

— Да, у меня было видение, — говорит он со смехом в голосе. — У меня было видение, которое я знаю, что сбудется.

— И что это? — спрашиваю я его.

— Мы будем счастливы, Морковка, — отвечает он, убирая прядь моих волос за ухо. — Вот и все.