Глава 21. Целые и невредимые

(Переводчик: Галя Бирзул; Редактор: Дарья Галкина )

 

Такер не сразу заметил Азаэля или других. Его глаза были направлены лишь на меня.

— Ты вернулась, — произносит он, в его голосе столько облегчения, что я хочу плакать, и затем, прежде чем я смогла его предупредить, Азаэль оказывается около него, двигаясь быстрее, чем может воспринимать человеческий глаз и блокируя выход.

— И кто это присоединился к вечеринке? — спрашивает Азаэль.

Мгновение никто не говорит. Такер выпрямляется, и я знаю, он желает, чтобы на этот раз он взял с собой дробовик. Не то чтобы ружье принесет пользу.

Люси приближается со спины.

— Это должно быть Такер, — произносит она, вставая с другой стороны от него. — Джеффри все мне о нем рассказал. Он парень Клары.

— Ах. И при этом хрупкий человек, — говорит Азаэль. — Интересно.

Ко мне возвращается способность говорить.

— Он не мой парень.

— О, нет? — Азаэль поворачивается ко мне с веселым выражением на лице, будто не может дождаться, чтобы услышать, что я собираюсь сказать. Он наслаждается этим, то, как он заставляет нас все еще стоять здесь, бояться. Он подпитывается от этого.

— Мы расстались. Как ты и сказал — он человек. Он не понимал меня. Это не сработало. — Рука Кристиана сжимается в моей, когда он понимает что, даже если я технически говорю правду, это так же ложь, и он чувствует, как отчаянно я хочу быть убедительной в этой лжи. Потому что, если Такер ничего для меня не значит, его нельзя использовать как рычаг.

Но также если Такер ничего для меня не значит, он может быть отброшен как пустой, использованный бумажный стаканчик. Я должна быть осторожна.

— Сейчас она со мной, — произносит Кристиан. Он врет намного лучше, чем я. В его голосе нет предательской дрожи.

— Это, правда, вы двое выглядите ужасно любящими друг друга, — задумчиво произносит Азаэль. — Но тогда напрашивается вопрос: зачем ты прибыла сюда? Почему из всех мест на земле, куда ты могла отправиться, ты послала себя сюда, к этому мальчику?

Я встречаю взгляд Такера и сглатываю. Это ложь, в которой я не преуспею.

Потому что он — мой дом.

— Люси, будь умницей и забери человека с собой, — говорит Азаэль, и теперь у горла Такера черное лезвие. Люси берет его руку и отталкивает его на несколько шагов от Азаэля, ее собственные глаза сверкают волнением от всего этого. Я слышу печаль, которую вызывает шипение лезвия, слегка коснувшегося шеи Такера, и он вздрагивает.

Азаэль становится счастливым, будто его день улучшается.

— Сейчас, — говорит он, неожиданно весь такой деловой. — Давайте договариваться. Думаю, торг будет уместен. Жизнь за жизнь.

— Я пойду, — сразу же вызывается Анжела. Она прочищает горло и повторяет снова, громко. — Я пойду обратно с тобой, отец, — её голос колеблется на этом слове.

Азаэль ухмыляется.

— Я не хочу тебя. Ты была ничем кроме разочарования с тех пор, как я нашел тебя. Посмотри на себя, — его глаза перемещаются вверх и вниз по ее телу, задерживаясь на отметках на ее руках. «Плохая дочь».

Она не отвечает, но какая-то часть нее, кажется, сжимается внутри. «Никто не любит меня», — проносится в ее голове.

— Я хочу Джеффри, — говорит Люси, как ребенок, требующий любимую игрушку. Она смотрит на него, улыбаясь. — Пойдем со мной, малыш.

Джеффри делает глубокий вдох и начинает идти вперед, и я хватаю его руку и тяну назад.

— Дорогая, милая Люси, — говорит Азаэль, когда мы с Джеффри минуту спорим без слов. — Я знаю, ты влюблена в мальчика, и знаю, ты вложила в него много труда, но думаю, что возьму эту.

Он указывает на меня.

— Нет, — произносят одновременно Кристиан и Такер.

Азаэль лукаво улыбается.

— Ох, видишь? Она ценна, — его взгляд как будто прикасается ко мне, и я дрожу, сжимаю руки на груди.

— Я с нетерпением ожидаю услышать, как тебе удалось выбраться из ада. Ты же расскажешь мне? Кто научил тебя?

— Возьми меня, — говорит Кристиан.

Азаэль машет рукой.

— Я даже не знаю, кто ты. Зачем мне брать тебя?

— Он тот, кто убил Лив, — обвиняет его Люси.

Глаза Азаэля вспыхивают.

— Это правда? Ты убил мою дочь?

Я понимаю намерения Кристиана слишком поздно.

— Кристиан, нет…

— Да, — произносит Кристиан. — Но я твой сын.

Его сын.

О, парень. Я не видела, что это произойдет. Но я поняла, что Кристиан видел этот момент. Это его видение, встретиться лицом к лицу с мужчиной, который убил его мать. Его отцом.

Люси вздыхает, ее лицо снова поднимается, глаза расширены. Если Кристиан сын Азаэля, он также и ее брат. Ее брат и брат Анжелы. У нас здесь воссоединение семьи. Как давно он знает это? Почему он не сказал мне? Глаза Азаэля расширяются.

— Мой сын? С чего ты решил, что ты мой сын?

— Ты коллекционер, верно? — Кристиан смотрит на свои ноги. — Ты забрал мою маму. Ее звали Бонни. Демидиус. Ты встретил ее в Нью-Йорк Сити в тысяча девятьсот девяносто третьем году.

— Ах, я помню, — говорит Азаэль. — Зеленые глаза. Длинные, светлые волосы.

Челюсть Кристиана сжимается.

— Позор то, что с ней случилось, — продолжает Азаэль. — Я ненавижу разрушать прекрасные вещи. Просто она не говорила мне, где я могу тебя найти. Скажи, у тебя на крыльях есть черные пятна?

— Заткнись, — бормочет Кристиан. Я никогда не чувствовала в нем такой ярости раньше, и это страшно. Он бы убил Азаэль, если бы мог.

Азаэль косится на него задумчиво, не обращая внимания на его злость.

— Это все меняет. Возможно, я хочу тебя. Но даже при этом, ты должен быть наказан за то, что убил Оливию.

— Нет, — твердо говорю я, качая головой. — Я пойду с тобой. Такер — моя ответственность, больше ничья. Я пойду.

— «Клара», — рычит Кристиан в моей голове. — «Перестань говорить и позволь мне сделать это».

— «Ты мне не босс», — посылаю я яростно в ответ. — «Подумай об этом. То, что ты сейчас сделал, рассказал ему, было невероятно храбро и самоотверженно, и я знаю, ты сделал это ради меня, но это было… глупо. Мне плевать, что твое видение тебе показало. Мы должны быть умнее. Из всех нас, у меня больше возможностей самостоятельно выбраться из ада. У меня получится».

— «Не без меня», — говорит он. — «Ты сойдешь там с ума без кого-то, удерживающего тебя».

В его словах есть смысл, но я стараюсь это игнорировать.

— «Найди моего отца», — говорю я. — «Может быть он сможет прийти за мной».

Я помню точно слова отца, когда мы говорили в последний раз. Я не могу вмешиваться, сказал он. Он не сможет меня спасти. Тем не менее, это то, что я должна сделать. И я начинаю формировать начало плана.

— «Я иду. Больше никаких споров», — говорю я Кристиану. — «Кроме того, ты тот, кто держит сияние», — говорю я, и затем, прежде чем он может ответить, я делаю шаг вперед.

Такер стонет, когда я иду к ним.

— Отпусти его, — произношу я, мой голос предательски хриплый. — Жизнь за жизнь, как ты сказал.

Азаэль кивает Люси, чей кинжал исчез, но она все еще держится за пальто Такера.

— Позволь ему отойти к сиянию, — говорю я.

— Сначала, ты подойди ко мне, — настаивает Азаэль.

— Как насчет того, чтобы сделать это одновременно?

Он улыбается.

— Хорошо. Давай.

Я шагаю в сторону Азаэля, и Люси идет к кругу сияния с Такером.

— «Не позволяй ему коснуться себя», — пылко шепчет Анжела. — «Он отравит тебя».

В том то и проблема, я не знаю, как я собираюсь избежать этого. Азаэль вытягивает руки, будто приглашая меня домой. Я не могу ничего поделать, но позволяю ему коснуться меня, и в течение нескольких секунд его руки на моих плечах, затем его руки вокруг меня, будто он обнимает меня, и Анжела права — мой разум заполняет сожаление. Все неудачи, каждый неверный шаг, который я когда-либо делала, каждое сомнение, которое я испытывала о себе, все они разом поднимаются во мне. Я была эгоистичной девочкой, испорченной, дерзкой с людьми вокруг меня. Я была неблагодарной, непослушной дочерью. Плохой сестрой. Ужасной подругой.

Слабая. Трусливая. Неудачница.

Азаэль что-то бормочет себе под нос, и появляются его крылья: черный как смоль плащ, что он растягивает вокруг меня. Мир исчезает в темноте и холоде, и я знаю, мгновение, и мы снова будем в аду, и на этот раз не будет способа, чтобы бороться с горем. Оно поглотит меня целиком. Я поворачиваю голову, чтобы бросить последний взгляд на Такера сквозь черные перья Азаэля. Я солгала ему. Разбила его сердце. Относилась к нему, как к ребенку. Я не была преданной. Я причинила ему боль.

— Да, — говорит Азаэль, змеиное шипение у меня в ухе. Он гладит мои волосы. — Да.

— Но это не все, — маленький, яркий голос звенит в моей голове. Мой собственный голос. — Ты стремилась защитить его. Ты пожертвовала собой, собственной душой, чтобы он мог жить. Ты поставила его благополучие выше собственного. Ты любишь его.

Я люблю его. Я спрячу эту мысль внутри меня, где никто не сможет ее коснуться. Так или иначе, я сохраню ее. Я сформирую ее во что-то, что смогу использовать, чтобы защитить себя, когда меня заберут в ад.

Азаэль издает удушающий звук. Я отодвигаюсь от него, вес его тяжелых крыльев вокруг меня, и борюсь, чтобы увидеть что-то, но нет ничего, кроме тьмы. Его рот открыт, задыхаясь, будто ему не хватает воздуха, и по-прежнему хриплый звук выходит из его горла.

— Отец? — неуверенно спрашивает Люси.

Он шатается, утаскивая меня с собой. Его крылья опадают вокруг меня, и вот когда мы все видим сияющий меч, торчащий в его груди. Я поразила его в сердце. Лезвие осветляется, когда я поправляю захват на ручке. Вся плоть вокруг его раны шипит, она нагревается и жжет, как в лесу с Семъйязой, когда я испортила его ухо сиянием, но эта рана гораздо большего масштаба.

Рот Азаэля открывается и закрывается, но не выходит и звука. Свет моего меча вливается в него. Он смотрит на меня, будто не узнает, его руки хватаются за мои плечи, но вдруг он неожиданно ослаб, и я сильна, очень, очень сильна.

Я вонзаю меч глубже.

Он кричит, затем звук агонии, который сотрясает стены сарая и заставляет всех, кроме меня прикрыть уши. Лампочка над нашими головами взрывается и осколки осыпаются на нас. От Азаэля исходит дым, когда он наклоняется ко мне, и я хочу отстраниться. Мои зубы сжимаются, когда я прижимаю руку к его ключице и вытаскиваю яркий меч из его тела. Отхожу назад. Он падает на колени, и моя рука движется самостоятельно, чтобы отрезать огромный кусок черного крыла с его плеча. Он разрывается на куски перьев и дыма. Но Азаэль, кажется, даже не чувствует этого. Его рука все еще у его сердца, и вдруг он поднимает руки к небу с молчаливой виной.

— Прости меня, — хрипит он, и затем падает лицом на грязный пол сарая и исчезает.

Все молчат. На минуту я склоняю голову, волосы в беспорядке ниспадают на лицо, жар сияющего меча все еще струится сквозь меня, вверх по моей руке, складываясь вокруг моего локтя в яркие завитки. Затем я смотрю на Люси. Она все еще держит Такера за руку, ее лицо перекашивается от ужаса и тревоги.

— Отпусти его, — говорю я.

Она притягивает его ближе. Кинжал печали снова появляется в ее руке, колеблется, но все еще там, достаточно существенный, чтобы принести вред, и она держит его, указывая на всех нас.

— Отойдите, — произносит она, ее темные глаза расширяются от паники.

У нее сейчас преимущество, превосходство без ее большого плохого отца, указывающего, что она хочет, но она все еще опасна. Она легко может убить Такера. Она хочет этого.

— Дай ему уйти, — говорю я снова более твердо.

— Люс, — мягко говорит Джеффри, шагая вперед. Кристиан опускает свой круг сияния, и сарай погружается во тьму. Я даже не знаю, который сейчас час, день или ночь, бледный свет снаружи окна это восход или заход. Поскольку время здесь ненадежное, не знаю, сколько мы были в аду.

— Нет, — говорит Люси. Она смотрит на меня, смахивая слезы с глаз рукавом. — Ты. Ты все у меня забрала.

— Люс, — просит ее Джеффри. — Опусти нож.

— Нет! — кричит она. — Отойди!

Я поднимаю меч, угрожая, и она вопит. Ее крылья разлетаются шквалом черных перьев, как у Кристиана, но наоборот, обсидиан чистого белого струится из них, и она с усилием поднимает Такера, ухватив его за одну руку и переднюю часть его пальто; ее крылья яростно бьются, неся их вверх, врезавшись в высокое окно на сеновале.

Второй раз за ночь стекло обрушивается на нас, и я прикрываю лицо рукой, чтобы защитить глаза, и когда я снова смотрю, она исчезла.

Мое сияние выдохлось.

Она забрала Такера.

Без слова я следую за ними. Я лечу, прежде чем мои крылья полностью раскрываются. Застываю в воздухе над фермой, поворачиваясь, ища, куда она делась, и на востоке я замечаю небольшое черное пятно напротив света восходящего солнца. Значит сейчас утро.

Я слышу голос Кристиана где-то позади меня, его крик:

— Подожди! Мы пойдем за ней вместе!

Но я не могу ждать. Я несусь за ней, летя сильнее, быстрее, чем когда-либо раньше. Я лечу и лечу, следуя за ней, над горами, выше, где воздух становится холоднее. Я следую за ней, когда она поворачивает на север и затем снова на восток, и мне становится ясно, что она не знает, куда направляется. У нее нет места назначения. Она просто улетает. Она напугана.

— «Куда бы ты ни направилась, я буду следовать за тобой», — молча обещаю ей я. Она сильна, с кинжалом печали и пестрыми крыльями, ребенок Азаэля и несчастного кровного ангела, как и мать Кристиана. Она быстра и сильна.

Но она не может летать вечно.

В течение нескольких минут мы уже в глубине Великого Национального парка Титона. Озеро Джексон появляется ниже, как длинная блестящее лужа в земле. Люси поднимается выше, двигаясь дальше вверх, и я думаю о том, что она планирует. Становится сложнее дышать: моим легким не хватает кислорода.

— «Остановись!» — кричу я ей.

Она замедляется и парит, ее крылья молотят в воздухе почти с мягкостью. Она устала.

— Довольно, — задыхается она, когда я в двадцати пяти футах от нее. В воздухе она поворачивается ко мне. Такер рядом с ней, слабый: его руки и ноги болтаются, его голова откинута назад. Мы так высоко, казалось бы, на одном уровне с вершинами Великого Титона. Я беспокоюсь, может ли он дышать на такой высоте. Беспокоюсь, что она ударит его черным кинжалом. Я беспокоюсь из-за полусумасшедшего взгляда в ее глазах.

— Отдай его мне, — говорю я.

Она слегка улыбается, иронично, и я вижу выражение Анжелы «о, да, я плету интриги» на ее лице. Думаю, смогу ли я снова увидеть такую Анжелу, самой по себе или не связанной с этими людьми.

— Тогда подойди и забери его, — выплевывает она.

Кинжал печали пролетает в воздухе, застав меня врасплох.

Это плохой бросок, но он задевает мое плеча и часть левого крыла. Боль интенсивная, острая, боль, которая замедляет разум, и мне понадобилось больше чем обычно, чтобы понять, что она делает.

Она снова улетает.

И Такер падает. Вниз, вниз, он падает.

В озеро, там далеко между нами.

Я забываю о Люси. Есть только Такер, и когда я несусь за ним, я знаю, что не успею его поймать.

Я пытаюсь, наклоняю тело, бросаюсь за ним сквозь воздух, но он все еще слишком далеко, чтобы остановить его.

Это ужасно, эти несколько секунд, то, как он переворачивается в воздухе снова и снова, пока падает, мягко, изящно, почти как танец, его глаза закрыты, его губы сжаты, его волосы, которые стали длиннее за те месяцы, что я его не видела, ласкают его лицо. Мир открывается перед нами в спешке синего и зеленого. И затем он ударяется о воду.

Я буду слышать этот звук в своих ночных кошмарах всю свою оставшуюся жизнь. Он падает на спину, ударяется о поверхность так сильно, что, возможно, мог бы сломать бетон.

Огромные всплески заслоняют все вокруг. Я ударяюсь о воду через несколько мгновений, думая о том, чтобы втянуть крылья назад лишь в последнюю секунду. Вода смыкается вокруг меня, надо мной, холодная, будто закалывает меня ножом, выбивает воздух из моих легких. Я толкаюсь вверх, разрываю поверхность, вдыхая воздух. Нет признаков Такера. Я отчаянно вращаюсь в воде, ищу, молюсь о знаке, пузырьки, о чем-нибудь, что дало бы мне идею о том, куда смотреть, но ничего.

Я ныряю. Вода темная и глубока. Я погружаюсь вниз, мои глаза широко раскрыты, мои пальцы шарят вокруг.

Я должна его найти.

— «Почувствуй его», — говорит голос в моей голове. — «Почувствуй его чем-то большим, чем своими руками».

Я ныряю глубже, поворачиваю в другую сторону. Моя грудь требует больше воздуха, но я отказываю. Ныряю еще глубже, тянусь к нему своим разумом, крошечным огоньком того, что может быть им, и затем я собираюсь отказаться от надежды и отправиться за воздухом, когда мои пальцы ловят его ботинок.

У меня уходит мучительно много времени, чтобы вытащить его на поверхность, затем к берегу, затем из воды. Я перетаскиваю его на скалистый берег, зову на помощь во всю силу своих легких, затем падаю на колени рядом с ним и прижимаю ухо к его груди. Его сердце не бьется. Он не дышит. Я никогда не училась технике искусственного дыхания, но видела это по телевизору. Плачу, стараясь дышать в его рот. Давлю на его грудь и слышу треск костей, из-за чего плачу сильнее, но я продолжаю, желая, чтобы его сердце забилось. Когда я касаюсь его, то чувствую, что он уже так сильно поврежден: так много сломанных костей, органы внутри него ранены, может быть, не подлежать восстановлению. Кровоточат внутри.

— Помогите! — снова кричу я, и затем глупо вспоминаю, что в этой ситуации я больше, чем человеческая девушка, что у меня есть сила исцелять, но я так трясусь, что мне требуется несколько попыток, чтобы вызвать сияние. Я склоняюсь над ним, сияние сверкает сквозь меня, как маяк на берегу озера Джексона, где любой прогуливающийся ранним утром может увидеть меня сейчас, но это не важно. Я забочусь лишь о Такере. Опускаю пылающие руки на его тело и плоть, чтобы исцелить. Я вытягиваю тело вдоль его, моя щека к его щеке, мои руки вокруг него, покрывая его своим теплом, своей энергией, своим светом. Но он не делает вдоха. Мое сияние исчезает вместе с надеждой. Я слышу крылья позади себя. Голос.

— Теперь ты знаешь как это, — произносит она, и я поднимаю руку, чтобы заблокировать ее кинжал, но я не достаточно быстра. Она собирается и меня убить, думаю я изумленно.

Но она этого не делает. Странный шум, что-то доносится рядом. Затем сияющая стрела торчит из груди Люси. Джеффри стоит рядом с ней, его лицо решительное, но также шокированное, будто он даже не знал, что сделал, до этого момента. Он опускает руки.

Кинжал Люси падает. Она опускается на землю, задыхаясь, как рыба, выброшенная на берег.

— Джеффри, — говорит она, потянувшись к нему. — Малыш.

Он качает головой.

Она переворачивается на живот, будто собирается уползти от нас. Затем, без предупреждения, она катится в озеро, и пропадает. Я поворачиваюсь к Такеру и снова вызываю сияние.

Кристиан появляется на берегу после Джеффри.

— Что случилось? — спрашивает он.

Я смотрю на него.

— Ты можешь мне помочь? — шепчу я. — Пожалуйста. Я не могу заставить его дышать.

Джеффри и Кристиан обмениваются взглядами. Кристиан опускается на колени рядом с нами и кладет руки на лоб Такера, будто он проверяет, нет ли у него жара. Он вздыхает. Мягко опускает свою руку на мою.

— Клара…

— Нет, — я отстраняюсь, еще сильнее сжимая Такера. — Он не умер.

Глаза Кристиана темные от печали.

— Нет, — повторяю я, с трудом вставая на колени. Я приподнимаю футболку Такера, кладу руки на сильную, загорелую грудь над сердцем, которое я так много раз слышала, когда оно билось под моим ухом, и вливаю свою сияние в него как воду, используя все, каждую частичку жизни и света внутри меня, каждую искру или мерцание, которые могу найти.

— Я не позволю ему умереть.

— Клара, нет, — умоляет Кристиан. — Ты причиняешь себе боль. Ты уже отдала слишком много.

— Мне это не важно! — рыдаю я, утирая глаза и отталкивая руки Кристиана, когда он пытается оттянуть меня.

— Он уже ушел, — говорит Кристиан. — Ты исцелила его тело, но его душа ушла. Она ускользнула.

— Нет. — Я наклоняюсь и прикасаюсь рукой к бледной щеке Такера.

Я кусаю губу, подавляя рыдание, которое хочет вырваться из меня, и пробую кровь. Земля смещается подо мной. Я чувствую головокружение, обморок. Вбираю в себя тело Такера, держу его около себя, мои руки сжимают и разжимают его пальто. Я лежу так долгое время, позволяя слезам капать на его плечо. Солнце становится теплее и теплее, высушивая мои волосы, мою одежду, высушивая нас.

Наконец, я поднимаю голову.

Кристиан и Джеффри ушли. Озеро такое чистое, что в воде идеально отражается Титон, за ним небо с оттенком розового и скрученные широкохвойные сосны вдоль противоположного берега. Ни единого звука кроме моего дыхания. Ни животных. Ни людей. Лишь я. Будто я остановила время.

И Такер стоит рядом со мной, его руки засунуты в карманы его джинсов; он смотрит на меня. Его тело таинственным способом пропало с моих колен.

— Уф, — говорит он ошеломленно. — У меня чувство, будто ты в моем раю.

— Такер, — выдыхаю я.

— Морковка.

— Это рай, — произношу я, затаив дыхание, осматриваясь вокруг, сразу замечая, насколько яркие цвета, воздух теплее, земля подо мной более твердая, чем на земле.

— Кажется так, — Он помогает мне подняться, держит мою руку в своей, пока ведет меня вдоль берега. Я спотыкаюсь, скалы на берегу слишком тяжелые для моих ног. У Такера меньше проблем, но для него это тоже трудно. Наконец, мы доходим до песчаного места и садимся, плечом к плечу, смотрим на воду, смотрим друг на друга. Я упиваюсь его видом: несломленного и здорового, идеального в своей красоте, теплого, улыбающегося и живого, его голубые глаза сверкают здесь даже еще насыщенней.

— Не думаю, что эта вещь со смертью и на половину так плоха, как должна была быть, — говорит он.

Я пытаюсь улыбнуться, но мое сердце разбивается снова. Потому что знаю, я не могу остаться здесь.

— Как ты думаешь, что я должен теперь делать? — спрашивает он.

Я смотрю через плечо на горы. На земле, когда солнце взойдет, будет на другой стороне от них, на востоке, но здесь оно за ними. В раю всегда восход, в аду вечный закат.

— Иди на свет, — произношу я, усмехаясь над тем, что это звучит как клише.

Он фыркает.

— Вон из города.

— Нет, серьезно. Ты должен идти этим путем.

— И ты знаешь это, потому что…?

— Я была здесь раньше, — отвечаю я.

— О, — он этого не знал. — Значит, ты можешь приходить и уходить? Ты можешь вернуться?

— Нет, Такер. Я так не думаю. Не туда, куда отправляешься ты. Я не принадлежу этому месту.

— Хммм. — Он снова смотрит на озеро. — Я рад, что в этот раз ты нашла путь.

— Да. Я тоже.

Он тянется за моей рукой, берет ее в свои, гладит мою ладонь.

— Я люблю тебя, ты знаешь.

— Я тоже тебя люблю, — отвечаю я. Я бы заплакала, но не думаю, что во мне остались слезы. — Мне так жаль, что это случилось. Перед тобой была эта прекрасная жизнь, и теперь она исчезла. — Так хорошо быть здесь с ним, видеть его целого и невредимого, но мое сердце болит, когда я думаю о Венди и его родителях, как его смерть откроет большую черную зияющую дыру в их жизнях: рана, которая никогда полностью не излечится. Мне больно, когда я думаю, что проведу всю свою длинную жизнь на земле, не видя его снова.

Он поднимает мой подбородок.

— Эй, все в порядке.

— Если бы я только оставила тебя…

— Не делай этого, — говорит он. — Не сожалей о нас. Я не сожалею. И никогда не буду.

Не знаю как долго, но мы сидим там, вместе, наши руки переплетены, моя голова у него на плече. Он рассказывает мне обо всех вещах, которые я пропустила в этом году: как он одержал верх над быком на родео, ради адреналина, говорит он, потому что он хотел чего-то, чтобы почувствовать себя живым, когда он, в противном случае, чувствовал себя ужасно.

— Ты счастливчик, что не сломал шею, — говорю я.

Он смеется. Пожимает плечами.

— Хорошо, не такой уж и счастливчик.

— Я скучал по тебе каждую минуту. Хотел поехать в Калифорнию, схватить тебя за эти волосы и утащить обратно в Вайоминг, чтобы заставить тебя увидеть смысл. Потом я подумал, ну, если я не могу забрать ее к себе, я поеду к ней.

— Так что ты подал заявление в Калифорнийский Университет в Санта-Кларе.

— Тебе Венди рассказала об этом? — спрашивает он, удивленно. Я киваю. — Что за болтушка, — вздыхает он, думая о ней. Приходит в себя. — Ты уверена, что мы не можем остаться здесь навсегда? — спрашивает он с тоской.

— Нет. Ты должен двигаться дальше.

— Ты тоже, я полагаю. Ты не можешь зависать с мертвым парнем всю свою жизнь.

— Я желаю, чтобы могла.

— Прескотт хороший парень, — говорит он, его голос напряжен. — Он позаботится о тебе.

Я не знаю, что сказать. Он встает, в силу привычки стряхивает со штанов несуществующую в раю грязь. — Ну, думаю, я должен отпустить тебя. У меня впереди поход.

Он притягивает меня в свои объятия. У нас были прощания, у Такера и у меня, от случая к случаю, но ничего подобного не было. Я цепляюсь за него, вдыхаю его запах, его одеколон, лошадиный пот и сено, намек на печенье «Орео», чувствую твердость его рук, зная, это в последний раз, когда я их чувствую, и я смотрю на него со всем отчаянием и разбитым сердцем, и затем мы целуемся. Я повисаю на нем изо всех сил, целуя его, будто мир, собирается исчезнуть, и думаю, что в каком-то смысле это так. Целую его так, как вероятно, должна была бы постесняться делать в таком месте, как на небесах — это как церковь, место, где Бог смотрит прямо на тебя, но я не останавливаюсь. Я отдаю ему все свое сердце через свои губы. Я люблю его. Я открываю свой разум и показываю ему, как сильно я люблю его. Он издает испуганный, мучительный смешок, и отстраняется, тяжело дыша.

— Я не могу оставить тебя, — говорит он хрипло.

— Я тоже не могу оставить тебя, — отвечаю я, качая головой. — Не могу.

— Тогда не оставляй, — произносит он, хватает меня за шею и снова целует, и мир вращается, вращается и затем темнеет.