(Переводчик: Дарья Галкина; Редактор: Дарья Галкина )
Местом, которое я указала на карте, был Линкольн, штат Небраска. Когда мы прибыли туда, то нашли гостиницу. Администратор — стоящая за стойкой регистрации круглая женщина на вид лет пятидесяти — улыбается нам, словно мы молодожены, и наклоняется над стойкой, чтобы взглянуть на Веба.
— Ой, он такой крошечный, — говорит она. — Сколько ему?
— Девять дней, — отвечаю я, внезапно занервничав, и выражение ее лица четко отражает, что она думает, будто девять дней — слишком рано для того, чтобы путешествовать с ребенком, но это уже не ее дело.
— Мы навещаем родственников, — говорит Кристиан, обнимая меня за талию и притягивая к себе, так, словно он не может выдержать, когда мы стоим в шести дюймах друг от друга. — Конечно, оставаться в гостинице — не лучший из вариантов, но что мы можем сделать? Она не ладит с моей матерью.
Как легко он включился в свою роль: преданный муж, лишенный сна отец.
— Поверьте мне, я вас понимаю, — говорит леди, почти лукаво. — У нас есть переносные кроватки. Вам нужна одна?
— Да, спасибо. Вы просто наш спаситель, — отвечает Кристиан, и я клянусь, она краснеет, когда он поворачивается демонстрируя свою лучшую улыбку. Он приобнимает меня, пока мы идем по коридору, но когда мы начинаем ждать лифт, его лицо снова становится мрачным.
Мы кладем Веба в переносную детскую люльку, стоящую рядом с кроватью, и он сразу погружается в сон. Полагаю, что дети в его возрасте много спят. Я набираю номер пиццерии в Маунтин-Вью, надеясь поговорить с Джефри, хотя, кто знает, что я должна сказать ему. Как вы сообщите своему брату, что его девушка смертоносное Черное Крыло, являющееся Триплом, и она только что поклялась убить меня?
— Его здесь нет, — говорит Джейк, когда я спрашиваю о Джефри. — Сегодня у него выходной.
— Ну, можешь передать ему, чтобы он перезвонил мне? — прошу я, и он издает неопределенный звук и кладет трубку.
Я не знаю, что еще сделать.
Кристиан настаивает, чтобы я первая заняла душ. Я стою под обжигающей струей и тру свою кожу, пока она не начинает болеть, смывая последние пятна крови Оливии. Когда после я стою перед запотевшим зеркалом, расчесывая волосы, кажется, мое собственное лицо обвиняет меня.
Слабая.
Ты не пыталась спасти Анну или остановить их от похищения Анжелы, ты даже не попробовала.
Трусливая.
Ты потратила столько часов, учась использовать сияющий меч, потому что твой отец говорил, что тебе необходимо научиться этому, но когда настал момент, ты даже не смогла его вызвать.
Слабая.
Я сжимаю расческу так сильно, что мои костяшки становятся белыми. Я больше не встречаюсь со своими глазами в зеркале, пока не заканчиваю с волосами.
Когда я открываю дверь, Кристиан сидит, скрестив ноги, на односпальной кровати королевского размера, уставившись на рисунок, висящий на стене, на котором изображена огромная белая птица с длинными лапами и красными полосами на верхней части головы, расправляющая свои крылья. Ее когти касаются воды, и я не уверена, что это означает — взлет или приземление.
Неудачница, думаю я, вспоминая свою неспособность вызвать крылья в «…. Подвязке». Даже в таком элементарном деле, как полет, я провалилась.
Кристиан смотрит на меня. Я прочищаю горло и показываю жестом, что его очередь использовать ванную. Он кивает, поднимается и проходит мимо меня. Его движения негибкие и вялые, словно его мышцы только сейчас почувствовали на себе весь ад, через который он прошел в последние двадцать четыре часа.
Я сижу на кровати и слушаю, как работает душ, как дышит Веб, как тикают часы на тумбочке и ворчит мой желудок. Через пять минут вода резко останавливается, занавеска душа отодвигается в сторону, слышатся торопливые шаги по полу ванной, бег, а затем стук крышки унитаза. Кристиана тошнит. Я вскакиваю на ноги и иду к двери, но я боюсь открыть ее. Он не захочет, чтобы я видела это. Я кладу руку на гладко окрашенный костяк двери и закрываю глаза, когда слышу, что его снова рвет. Стон.
Я мягко стучу.
— Я в порядке, — мысленно говорит он, но я понимаю, что он не в порядке. Я никогда не чувствовала его таким.
— Я вхожу, — говорю я.
— Дай мне минуту. — Слышится как сливает унитаз.
Когда я захожу, он уже стоит у раковины, обернув полотенце вокруг талии, и чистит зубы. Он снимает обертку со стакана на стойке и наполняет его водой, после чего делает большой глоток, полощет рот и сплевывает.
Его глаза наполнены стыдом, когда они встречают мои в зеркале.
Неудачник. Он тоже это чувствует.
Я отвожу взгляд, невольно глядя вниз по его телу, и вот тогда-то я и замечаю неровную рану на его боку.
— Все не так плохо, как выглядит, — говорит он, когда я ахаю. — Но я, возможно, не должен был пропускать тебя в душ первой, потому что она снова открылась.
Не имеет значение, что он говорит. Ведь это глубокая девятидюймовая рана от верхушки левого ребра до его бедра. Она черная по краям. Такое ощущение словно печаль кинжала сжигала его, когда вырезала это.
— Мы должны доставить тебя в госпиталь, — говорю я.
Он качает головой. — И что мы скажем? Что меня атаковали дьявольские близнецы, которые порезали меня ножом, сделанным из печали? — Он морщится, когда я заставляю его склониться над стойкой, чтобы лучше рассмотреть. — Она заживет. Она должна уже затянуться. Я обычно исцеляюсь быстрее, чем в этот раз.
— Это необычный порез, — я поднимаю глаза на него. –— Могу я попытаться привести ее в порядок?
— Я надеялся, что ты это сделаешь.
Я говорю ему сесть на край стойки и встаю перед ним. Мой рот пересох от внезапной нервозности, и я облизываю свои губы, пытаясь сконцентрироваться.
Сосредоточенность.
Отбрасываю все: все мысли, чувства и тихие обвинения, зарывая все в моей душе. Забыть, что произошло. Все то, что я не смогла сделать. Просто начать существовать.
Вызвать сияние.
Несколько минут спустя, я сконфуженно смотрю на Кристиана. Пот блестит на моем лбу. Он кладет руку на мое плечо, чтобы помочь, добавляя свою силу к моей, и я снова пытаюсь вызвать сияние.
И я снова провалилась.
Веб просыпается и начинает плакать, словно кто-то бьет его.
— Мне жаль, — говорю я Кристиану.
— Оно вернется к тебе, — говорит он.
Я бы хотела иметь его уверенность.
— Мы не можем просто оставить рану, вроде этой. Она нуждается в профессиональном уходе.
Он снова качает головой. — Если ты не можешь вылечить ее помощью сияния, мы сделаем это старомодным способом. Я уверен, что где-нибудь здесь у них есть набор для шитья.
Теперь я та, кто испытывает тошноту. — Нет. Ты должен обратиться к врачу.
— Ты вроде как хочешь быть врачом, Клара, — говорит он. — Как насчет того, чтобы начать сейчас?
После того, как вся тяжела часть работы была завершена, он погрузился в глубокий сон, отчасти благодаря маленькой бутылочке гостиничного виски, которую он выпил, перед тем, как я начала зашивать его. Я понимаю, что ничем не могу помочь, но при этом чувствую, что мир движется к своему концу, и все это только первая часть чего-то ужасного, что обязательно наступит. С этой мыслью я сворачиваюсь калачиком рядом с ним.
Я наблюдаю за Вебом, спящим в своей кроватке. Его дыхание кажется затрудненным и неравномерным, и это пугает меня. Я лежу на кровати на животе, мои ноги, свисают через край, и, слежу, как его крошечная грудная клетка движется вверх и вниз, боясь, что она внезапно остановится, но этого не происходит. Он сохраняет свое дыхание, и довольно скоро, обессиленная, я засыпаю.
Я просыпаюсь от звона своего телефона. В течение минуты, я совершенно дезориентирована. Где я? Что я здесь делаю? Что происходит? Веб начинает плакать, а Кристиан бормочет что-то, поворачивается на кровати, стонет и хватается за бок, как будто он забыл, что ранен, но поднимается, чтобы подхватить Веба.
Я нахожу телефон. Это Билли.
— Ох, Билли. Я так волновалась. Ты в порядке?
— Я в порядке?! — восклицает она. — Что случилось с тобой?
Я рассказываю ей. После того как я заканчиваю, она остается тихой на несколько минут. Затем она говорит: — Это плохо, малышка. «… Подвязка» во всех новостях. Они сообщили, что Анна и Анжела Зербино мертвы. Сказали, что они стали жертвами поджога.
— Подожди, — перебиваю я. — Они думают, что Анжела мертва?
Но за тем я понимаю это. Должно быть, пожарные нашли два тела в «… Подвязке»: Анны и Оливии. Оливия примерно такого же роста и веса, что и Анжела. Они сестры, если верить Азаэлю, но мне кажется, что он все-таки говорил правду. Это естественное предположение для властей, которое они могут сделать. Мне интересно, как много времени займет у них, чтобы понять допущенную ошибку.
— Собрание сообщило о том, что было замечено несколько подозрительных фигур, скрывающихся в Джексоне и его окрестностях, и рыщущих там, где их не должно быть, — продолжила Билли. — Корбетт даже заметил несколько из них, прячущихся возле дома. Они определенно ищут тебя. Где ты?
— В Небраске.
— О, Господи.
— Мы не знали, куда нам отправиться, поэтому мы выбрали случайное место, — говорю я беззащитно. Возможно, это и не самое очаровательное место на земле, но оно и не из тех мест, где кому-нибудь пришло бы в голову искать нас.
— Вы все в порядке? — спрашивает Билли. — Никто не ранен?
Я смотрю на Кристиана. Он стоит у окна, держа Веба прижатым к груди, и говорит с ним низким шепотом. Он поворачивается и встречает мои глаза.
— Мы живы, — отвечаю я. — Думаю, это довольно хорошо, учитывая сложившиеся обстоятельства.
— Отлично, слушай, — говорит Билли. — Я хочу, чтобы вы двое отсиделись в течение нескольких дней. Я созову экстренное заседание собрания, и мы увидим, сможем ли мы придумать какой-нибудь план. Потом я позвоню тебе.
— Да. Отсидеться. Думаю, мы сможем сделать это.
— Вы правильно сделали, сбежав отсюда, — говорит она. — Я хочу, чтобы вы были чрезвычайно осторожны. Не звони больше никому. Вообще никому. Не общайся ни с кем. Я буду чувствовать себя намного лучше, будучи уверена, что я единственная, кто знаю, где ты. Я позвоню тебе, как только у нас появится план действий.
План действий звучит так здорово, что я хочу заплакать.
— Позаботьтесь об этом ребенке, — говорит она. — И не забудьте позаботиться о себе. — Она тяжело вздыхает, а затем добавляет:
— Иногда он бывал таким невыносимым.
— Кто? — спрашиваю я.
— Уолтер. Он говорил, что нечто подобное должно случиться. Меня приводит в бешенство тот факт, что этот человек всегда был прав.
Мы затаились на несколько дней. Мы переехали в более приличную гостиницу, где у нас была полностью оборудованная кухня, столовая и гостиная, две спальные комнаты, благодаря чему мы могли закрывать дверь и смотреть телевизор, пока Веб спит. Мы впали в какую-то рутину: Веб просыпается и начинает плакать. Мы играем в камень-ножницы-бумага, чтобы определить, кто будет менять его пеленки. Пытаемся убедить его взять бутылочку с детским питанием. Мы стараемся давать питание различных марок и бутылочки разных форм, но он давится и сплевывает, выглядя взбешенным тем, что нигде не видит Анжелу, и в конечном итоге, он пьет около двух унций[22] детского питания. Мы беспокоимся, что этого недостаточно. После того как он поест, его тошнит, и он начинает снова плакать. Мы умываем его. Мы качаем его, говорим с ним, поем, ездим на лифте вверх и вниз, берем его на длительные прогулки в грузовике, покачиваем, успокаиваем и умоляем, но он плачет часами, и как правило, посреди ночи.
Я уверена, что другие постояльцы гостиницы, невероятно «любят» нас.
В определенный момент он снова засыпает.
Тогда мы уходим на цыпочках, приводим себя в порядок, чистим зубы, съедаем все остатки еды, которые находим в холодильнике. Мы уже помним меню на вынос всех местных ресторанов, в которых в Небраске очень много мясных блюд. Я меняю перевязку на ране Кристиана, которая отказывается заживать. Я пытаюсь вызвать сияние. И снова терплю неудачу. Мы говорим обо всем, кроме того, что произошло в «… Подвязке» той ночью, хотя мы оба знаем, что все, о чем мы можем думать, так только об этом. Мы, словно зомби, сидим на диване, смотря случайные телешоу. А потом, рано утром, всегда слишком рано, Веб просыпается, и мы начинаем все заново.
Я начинаю понимать, почему Анжела была раздраженной.
Тем не менее, хорошие моменты тоже есть. Забавные вещи иногда тоже случаются. Например, однажды, когда Веб пописал на футболку Кристина во время смены пеленок, проявив свой музыкальный вкус на логотип «Coldplay»[23], Кристиан просто спокойно кивнул и сказал:
— Так вот как ты к ним относишься, Веб? — И мы смеялись, пока наши бока не заболели. Смеяться так здорово. Это облегчает напряжение.
На четвертую ночь мы расселись на диване после того, как я провела последний час, расхаживая с Вебом. Кристиан потягивается и привлекает мои ноги к себе на колени и начинает массировать их. Я падаю назад со смехом, потому что, то мне щекотно, то я стону от того, как хорошо это ощущается. Так здорово чувствовать, что мы друг с другом, что мы партнеры, которые собираются пройти через все это вместе.
— Думаю, я оглохла, — говорю я, шутя каждый раз, когда Веб перестает плакать и засыпает.
— Когда Билли сказала, что снова позвонит? — отвечает Кристиан, подшучивая надо мной, и я опять смеюсь.
Но что-то внутри меня неприятно извивается, потому что все это напоминает декорации, где мы разыгрываем чужую жизнь, нянчась с чужим ребенком, и все, что мы делаем здесь делаем, так это разыгрываем спектакль.
Пальцы Кристина все еще движутся по моей лодыжке. Он вздыхает.
— Я побежден, — Кристиан встает и направляется в спальню, где спит Веб. — Я возьму первую смену. Спокойной ночи, Клара.
— Спокойной ночи.
Он идет в его комнату и закрывает дверь. Некоторое время я переключаю каналы, но не нахожу ничего интересного. Я выключаю телевизор. Еще рано, всего лишь девять часов, но я умываюсь и переодеваюсь для сна. Я проверяю Веба последний раз и ложусь.
Мне снится Такер. Мы в его лодке плывем по озеру Джексон, растянувшись на одеяле. Запутавшись в объятиях друг друга, мы греемся на солнце. Я полностью умиротворена, практически сплю. Я прижимаюсь лицом к плечу Такера и вдыхаю. Он играет с короткими, мелкими завитками у основания моей шеи — «детскими волосками», как он их называет. Другая его рука поднимается от моего бедра к нежному месту ниже моей руки.
— Не щекочи меня, — предупреждаю я, улыбаясь напротив его кожи.
Он улыбается, словно я посмела дерзить ему, и медленно движется пальцами по задней части моей руки, слегка касаясь и посылая импульсы вниз по всему моему телу.
Я шутливо кусаю его плеча, что вызывает у него еще один смешок. Я поднимаю голову и вглядываюсь в его теплые голубые глаза. Мы оба пытаемся выглядеть серьезно, но терпим неудачу.
— Я думаю, мы должны остаться здесь, Морковка, — говорит он. — Навсегда.
— Я абсолютно с тобой согласна, — бормочу я, целуя его. — «Навсегда» звучит так здорово.
Тень проходит над нами. Такер и я смотрим вверх. Птица парит над нашими головами. Огромная ворона. Она гораздо больше орла, да и вообще она больше чем любая другая птица, которую я когда-либо видела. Медленным кругом она разворачивается высоко над нами, становясь пятном на голубом небе.
Такер поворачивается ко мне с беспокойством в глазах. — Это ведь просто птица, верно?
Я не отвечаю. Страх движется, словно замороженный лед, по моим венам, когда еще птица присоединяется к первой, покачиваясь в воздухе высоко над нами. Затем присоединяется еще одна, и еще одна, и так до тех пор, пока я не сбиваюсь со счета. Воздух становится холоднее. Кажется, словно озеро под нами вот-вот замерзнет. Я могу почувствовать, что глаза птиц устремлены на нас, когда они поворачиваются, уплотняя круг.
— Клара? — говорит Такер. Его дыхание выходит паром.
Я смотрю вверх, мое сердце колотится. Они ждут подходящего момента, чтобы пикировать и разодрать нас своими острыми клювами и когтями. Чтобы оторвать нас друг от друга.
Они ждут.
Стервятники кружат подобным образом, когда кто-то мертв или умирает. Вот и эти птицы смотрят на нас, как стервятники.
— Эх, ну… — говорит Такер, пожимая плечами, — … мы всегда знали, что все это было слишком здорово, чтобы долго продолжаться.
Следующим утром мы с Кристианом моем посуду. Стоя плечом к плечу у раковины, я мою посуду, а он ее вытирает. И вдруг совершенно неожиданно, он говорит:
— Есть кое-что, что я должен сказать тебе.
— Хорошо, — говорю я осторожно.
Он выходит из комнаты на минуту, и когда возвращается назад, то держит черно-белый блокнот.
Дневник Анжелы.
— Ты возвращался назад, — говорю я пораженно.
Он кивает. — Прошлой ночью. Я полетел назад в «…. Подвязку» и нашел его в сундуке, в ее спальни, которая не сгорела.
— Зачем? — задыхаюсь я. — Это так опасно! Билли сказала, что там повсюду рыскают Черные Крылья, пытаясь найти нас. Тебя могли ….
Схватить. Убить. Похить в ад. И я могла бы никогда не узнать, что с ним случилось.
— Мне жаль, — говорит он. — Я не хотел, чтобы ее дневник попал в плохие руки. Ведь кто знает, что здесь написано о нас? Или о собрании? И я просто хотел… сделать что-нибудь. У меня так много вопросов. Я думал, может быть, он даст нам некоторые ответы. Я не спал всю ночь, читая его.
— Так ты нашел то, что искал? — спрашиваю я мягко, неуверенная что делать: быть ли мне в ярости из-за того, что он пошел на такой риск, или же испытывать облегчение от того, что он вернулся целым и невредимым.
Его рот слегка скривился. — В нем много всего. Исследования. Стихи. Подробный отчет обо всех грязных подгузниках Веба. Список песен, которые Анна пела ему, чтобы уложить его спать. И мысли Анжелы рассказывающие о том, как она чувствует себя во всем этом. Она была уставшая, злая и напуганная, но она хотела делать то, что будет лучше для Веба. Она строила планы.
И сейчас у нее не получится довести до конца любой из них, думаю я. Я точно не знаю, где Анжела, но я знаю кое-что об аде. Там холодно и бесцветно. Уныло. Полное отчаяние. Моя грудная клетка сжимается, когда я представляю Анжелу в этом месте. Безнадежность. Боль.
— И есть последняя запись, написанная очень быстро, — говорит Кристиан. — Она получила записку от Пена в ту ночь. Он предупреждал ее, что Черные Крылья близко. У нее появилась минута, чтобы спрятать Веба, и Пен дал ей эту минуту.
Так Пен, оказывается, не такой уж плохой. Но мысли о нем не заставляют меня чувствовать себя лучше. Потому что, прежде всего, он был тем, кто доставил ей этот беспорядок.
— В любом случае, — говорит Кристиан, — мне хотелось рассказать тебе об этом.
Он протягивает дневник мне, как бы предлагая, но я не беру его. Я не знаю, как буду чувствовать себя, читая ее дневник, когда она ушла. Это ее личная дневник.
— Я положу его на тумбочку, — говорит он. — Вдруг ты захочешь прочитать его.
— Нет, спасибо, — отвечаю я. Хотя, мне и любопытно.
Мы возвращаемся к мытью посуды. Сейчас тихо, и каждый из нас пребывает в своих мыслях. Кристиан думает о дневнике, о том, что Анжела должна была написать о Вебе или о семье. Через некоторое время, он говорит:
— Ты никогда не думала о том дне на кладбище?
Он имеет в виду, что я никогда не задумывалась о поцелуе. Думала ли я когда-нибудь о нас.
Я не думаю, что я могу выдержать этот разговор. Не прямо сейчас. — Ты — телепат. Так скажи мне, — слабо шучу я.
Но, правда, в том, что да, я думаю об этом. Когда мы прогуливаемся вместе, и он свободно держит меня за руку. Когда он смотрит на меня через обеденный стол, смеясь над шуткой, которую я сказала, своими зелено-золотистые блестящими глазами. Когда мы пересекаемся на пути в ванную, и я вижу его волосы мокрые от душа, вижу, как его майка облегает его влажную кожу, слышу запах его геля для душа, который доносится от него. Думаю о том, как легко было бы принять эту жизнь. Как легко было бы быть с ним.
Я думаю о том, какого это будет, если мы зайдем в одну и ту же комнату в конце дня. Да, я думаю об этом. Даже если это и заставляет меня чувствовать себя плохим человеком, ведь он не единственный парень, о ком я думаю подобным образом.
— Оно чистое, — замечает он, и осторожно берет блюдо, которое я энергично очищаю. — Я думаю об этом, — говорит он через минуту.
Он не собирается позволить этому разговору закончится.
— Ты думаешь, что ты мог бы сделать это все сам? — спрашиваю я.
Он смотрит на меня, удивленный моим вопросом. — Сам?
— Ну, поцеловать меня было частью твоего видения, так что ты знал, что это должно произойти. Ты сказал: «Ты не собираешься уходить», когда я хотела уйти. Потому что ты знал, что я останусь. Ты знал, что ты поцелуешь меня, и я позволю тебе.
Что-то слышится в его горле. Он опускает голову, пряди волос падают ему на глаза, и он смотрит в раковину, будто какой-то таинственный ответ можно найти в этой мыльной пене.
— Да, я целовал тебя в видении, — говорит он, наконец. — Но это оказалось не так, как я думал, это будет.
— Что ты имеешь в виду?
— Я думал…— Я чувствую его разочарование, затем смущение и уязвленное самолюбие.
— Ты думал, что, если мы поцелуемся, то будем вместе, — говорю я за него.
— Да. Я думал, что мы будем вместе. — Он пожимает плечами. — Полагаю, мой час еще не настал.
Он ждет. Он все еще ждет. Он отказался от всего ради меня. От всей его жизни. Его будущего. От всего, и лишь потому, что он хотел, чтобы я была в безопасности. Потому что он верит, в глубине сердца, что он — мое предназначение, а я — его.
— И для записи, это было, потому что я сам этого хотел. — Он просовывает кухонное полотенце через ручку холодильника, и затем подходит ближе ко мне. — Я хотел поцеловать тебя, — шепчет он. — Не из-за какого-то видения, которое увидел. А из-за тебя. Из-за того, что я чувствую по отношению к тебе.
Мир на секунду замер, а затем он наклоняется и гладит меня по щеке тыльной стороной ладони, после чего целует, мягко и без давления. Он держит свои губы на моих довольно долгое время, слегка касаясь. Между нами возникает тепло. Время замедляется. Я вижу будущее, которое он представляет — всегда вместе, всегда друг за друга. Мы — партнеры. Лучшие друзья. Влюбленные. Мы вместе путешествуем по миру. Мы строим жизнь друг с другом, минуту за минутой, час за часом, день за днем. Мы растим Веба, как нашего собственного ребенка, и если вдруг случится беда, то мы разбираемся с ней. Вместе.
Мы принадлежим друг другу.
Он отстраняется. Его глаза ищут мои. Частицы золота, словно искры, которые задают мне вопрос.
— Я… — начинаю я, но понятия не имею, что ответить. Я хочу сказать «да», но что-то останавливает меня.
Мой телефон начинает звенеть.
Он вздыхает. — Ответь, — говорит он. — Давай же.
Я отвечаю на звонок.
— Ладно, малышка, — говорит Билли, даже не потрудившись поздороваться. — Настало время выйти из укрытия. — Вы можете добраться до поляны в пятницу ночью?
Я смотрю на Кристиана. Должны ли мы вернуться в Вайоминг? Здесь безопасно. Никто не знает, где нас найти. Веб здесь в безопасности. Мы можем остаться.
— Конечно, почему нет, — говорит он, слишком легко. — Что мы можем потерять?
Много всего. У нас еще есть так много всего, что мы можем потерять.
