Советская цензура периода комиссародержавия 1917–1919 гг.

 

Борьба Советов против «самодержавных фабрикантов общественного мнения» за «пользование техническими средствами сообразно своей идейной силе». Попытки решить свободу слова в новых условиях. Декрет Совнаркома о печати и борьба вокруг него. Отпор комиссародержавию – I Всероссийский съезд советских журналистов (1918).

 

 

 

Россия начала XX в. имела достаточно развитую материально-техническую базу журналистики. Но в ходе Первой мировой войны многие территории (Польша, Курляндия, ряд областей), где производилась бумага (до 30%), были оккупированы. К 1920 г. вырабатывалось лишь 6% той бумаги, которая потреблялась в довоенное время. Выход Финляндии из состава России сразу же сократил мощность производства бумаги на треть. Бумажный голод, бумажный кризис сопровождал все первые годы становления партийно-советской журналистики. Вопрос о бумаге решался на самых высоких уровнях руководства.

 

Все это существенно осложняло положение периодики и книгоиздательского дела, что отчасти объясняет меры, предпринятые тогда революционными властями. Их программа предусматривала, по словам В.И. Ленина, «осуществить переход к новым общественным отношениям с наибольшим, так сказать, приспособлением к существовавшим тогда отношениям, по возможности постепенно и без особой ломки, не уничтожение частной печати, а подчинение ее известному государственному руководству, введение ее в русло государственного капитализма». Одним из первых документов, принятых новой властью по проблемам печати, был Декрет о введении государственной монополии на объявления (21 ноября 1917 г.). По замыслу его создателей, введение государственной монополии на рекламу предполагало существование частной собственности и частных заведений, нуждающихся в рекламе: «как общее явление» частнопредпринимательских газет и соответствующей экономической политики, требовавшей частных объявлений. Ужесточение гражданской войны, введение военного коммунизма, когда большая часть периодики распространялась бесплатно, сделали этот декрет ненужным.

 

В то же время с приходом к власти большевиков начался процесс перераспределения материально-технической базы журналистики. Новое руководство страны придавало огромное значение этому вопросу, о чем свидетельствует одна из телеграмм Председателя Совета народных комиссаров (СНК) В.И. Ленина (февраль 1918 г.): «Печатный станок – сильнейшее наше оружие». Петроградский военно-революционный комитет (ВРК) в первые же дни закрыл ряд частных газет: «Биржевые ведомости», «Копейку», «Новое время», «Русскую волю» и др., конфисковал их типографии. ВРК сразу же особой резолюцией регламентировал порядок конфискации типографий, потребовал вести «учет запаса бумаги, которая распределяется между крупнейшими социалистическими партиями». Печатать что-либо в этих типографиях можно было лишь по решению ВРК. Он же принял меры к учету и охране полиграфического имущества. Петроградский ВРК более 15 раз обсуждал вопросы реквизиции бумаги только в октябре – ноябре 1917 г., позднее он принял решение «О запрещении вывоза бумаги из Петрограда». Затем этими вопросами стал заниматься Совнарком. Через полиграфический отдел ВСНХ и его отделы на местах была проведена в 1918–1921 гг. централизация руководства полиграфической промышленностью. 2 июля 1919 г. Совет рабочей и крестьянской обороны принял постановление «О милитаризации типографских рабочих», а СНК обнародовал декрет о распределении печатной бумаги в стране. В начале 1920 г. увеличивающаяся разруха в полиграфической промышленности заставила милитаризировать 16 крупнейших типографий Москвы, Петрограда, Нижнего Новгорода. Постепенно все наиболее мощные типографии на территории, занятой Советами, переходят в их руки: к октябрю 1919 г. было национализировано 125 предприятий полиграфической и бумажной промышленности. Был установлен контроль над Петроградским телеграфным агентством, радиотелеграфом, всеми радиостанциями столицы и ее окрестностей, созданы правительственные учреждения по их управлению и контролю за деятельностью частных полиграфических предприятий.

 

Вместе с обеспечением материальной базой новой журналистики Советским правительством была проделана определенная законодательная работа, декларировавшая право большинства народа – рабочих и крестьян на свободу слова и печати. Придя к власти, социалисты разных оттенков столкнулись с необходимостью реализовать проповедуемые ими идеалы. Уже Временное правительство не смогло провести в жизнь сразу же заявленные свободы. Вот свидетельство человека, близкого этому правительству, одного из активных деятелей революции, профессора Петербургского университета П.А. Сорокина, побывавшего 27 февраля на собрании литераторов, образовавших официальный пресс-комитет революции: «Кто уполномочил их представлять прессу? – задал я самому себе вопрос. Вот они, самозванные цензоры, рвущиеся к власти, чтобы давить все, что по их мнению является нежелательным, готовящиеся задушить свободу слова и печати. Монархические газеты были уже запрещены и их типографские мощности конфискованы. Социалисты согласились с этим как с необходимостью. Но увязывается ли такая постановка вопроса со свободой печати, которую они так горячо защищали ранее? Как только амбиции радикалов удовлетворены, они, похоже, становятся даже более деспотичны, чем реакционеры».

 

9 марта 1917 г. Временное правительство ликвидирует основной центр царской цензуры – Главный комитет по делам печати, вводит должность комиссара по делам печати. 10 марта состоялось совещание по вопросам печати, на которое были приглашены наиболее заинтересованные в решении проблем журналистики стороны: представители соответствующих отраслей промышленности по производству периодики, журналистских организаций – Всероссийского общества редакторов ежедневных газет, Общества редакторов петроградских журналов, Петроградского общества журналистов и др. Оно поддержало ликвидацию Главного комитета по делам печати и обсудило проект восстановления временной военной цензуры. Этими мероприятиями был намечен деловой подход к решению проблем свободы печати. Но 16 мая в «Вестнике Временного правительства» было обнародовано популистское законодательное распоряжение: «Печать и торговля произведениями печати свободны. Применительно к ним административных взысканий не допускается». Казалось бы, этим лаконичным документом, отразившим идеальные помыслы, был положен конец цензуре. К сожалению, его составители пошли на поводу настроений и эмоций, не учли конкретных условий времени. Поэтому практика быстро внесла свои коррективы. Уже в мае Общество деятелей периодической печати и литераторов в Москве созвало общее собрание писателей и журналистов по вопросу «о насилиях над прессой» (захват типографий, нарушение свободы печати и др.). Резолюция собрания призывала управление страной содействовать их прекращению. П.Н. Врангель, отражавший настроения других кругов, замечает в своих «Записках»: «В то время как левая печать открыто вела разлагающую армию пропаганду, правые газеты конфисковывались и закрывались». В июле после известных кризисных событий Временное правительство предоставило военному министру право закрывать издания, призывающие к военному бунту и неповиновению на фронте. Началась борьба с инакомыслием. В итоге большевистские издания были закрыты и загнаны в подполье, прошли аресты и др.

 

Во многом такая же ситуация с решением свободы слова и печати сложилась и у большевиков. 9 ноября 1917 г. СНК принял Декрет о печати, который был утвержден на первом же заседании правительства, что подчеркивает, какое значение оно придавало борьбе с контрреволюционной прессой. Декрет был опубликован 10 ноября в «Газете Временного рабочего и крестьянского правительства», «Известиях», «Правде». Необходимость именно такого документа вытекала из той общественной атмосферы, которая тогда сложилась. Со страниц прессы на аудиторию обрушилась лавина призывов к расправе с новой властью. Еще 15 октября 1917 г. эсеровское «Дело народа» писало: «Против объявленного похода большевиков революция должна собрать все силы. Пусть грозный и дружный отпор будет ответом на призыв к преступному выступлению в эту тяжелую для страны минуту». В документальном репортаже «10 дней, которые потрясли мир» Джон Рид, американский журналист, восклицал: «...какой бурный поток воззваний, афиш, расклеенных и разбрасываемых повсюду, газет, протестующих, проклинающих и пророчащих гибель! Настало время борьбы печатных станков, ибо все остальное оружие находилось в руках Советов».

 

«Дело народа» призывало: «Наш долг – разоблачить этих предателей рабочего класса. Наш долг – мобилизовать все силы и встать на защиту дела революции». Эсеровский орган предупреждал: «Не верьте обещаниям большевиков! Обещание немедленного мира – ложь! (Ленин уже сознался в этом.) Обещание хлеба – обман! Обещание порядка, обещание земли – сказка!.. Спасайте республику, пока не поздно!» Газета «Дело народа» отражала настроения правой части партии эсеров, но ее позиция была типичной для открыто оппозиционной периодики. Против именно такой прессы и был направлен Декрет о печати: «Всякий знает, что буржуазная пресса есть одно из могущественнейших оружий буржуазии. Особенно в критический момент, когда новая власть, власть рабочих и крестьян только упрочивается, невозможно было целиком оставить это оружие в руках врага, в то время, как оно не менее опасно в такие минуты, как бомбы и пулеметы. Вот почему и были предприняты временные и экстренные меры для пресечения потока грязи и клеветы, в которых охотно потопила бы молодую победу народа желтая и зеленая пресса». Интересно совпадение аргументации при определении границ свободы печати этого документа и программного заявления П.Н. Врангеля на встрече с ведущими редакторами газет Крыма (1920 г.): «во время войны, а тем более гражданской, орудием борьбы являются не только пушки и ружья, но и идеи».

 

В Декрете о печати подчеркивался его временный характер. В нем говорилось, что «всякие административные воздействия на печать будут прекращены, для нее будет установлена полная свобода в пределах ответственности перед судом, согласно самому широкому и прогрессивному в этом отношении закону», даже в критические моменты «стеснение печати допустимо только в пределах абсолютно необходимых». В постановляющей части документа определялись эти пределы. Закрывались лишь те издания, которые призывали «к открытому сопротивлению или неповиновению рабочему и крестьянскому правительству,... к деяниям явно преступного, т.е. уголовно-наказуемого характера,... сеяли смуту путем явно клеветнического извращения фактов».

 

Таким образом, Декрет о печати не был, как иногда представляют, обычным юридическим законом о печати. Он не ликвидировал буржуазную и мелкобуржуазную прессу, а преследовал призывы к открытому сопротивлению и неповиновению Советской власти, ложь и клевету. Он имел и агитационный характер, о чем свидетельствует его лексика. В нем объяснялось, что буржуазный лозунг «свободы печати» всегда был «либеральной ширмой», которая фактически скрывала «свободу для имущих классов захватить в свои руки львиную долю всей прессы, невозбранно отравлять умы и вносить смуту в сознание масс».

 

На основании Декрета о печати с октября 1917 г. по июнь 1918 г. были закрыты или прекратили существование по другим причинам более 470 оппозиционных газет. Он, без сомнения, был одним из программных документов большевиков, и вокруг него вскоре развернулась острая борьба. «Вопросы о свободе печати были в ноябре 1917 г. одно время в центре политических партий», – признавался Л.Д. Троцкий. Во ВЦИК декрет был оглашен на другой день после его принятия Совнаркомом и сначала был воспринят как необходимый революционный акт. И лишь когда он послужил основанием для закрытия ряда партийных изданий («Друг народа», «День», «Революционный набат» и др.), фракцией левых эсеров (29 членов ВЦИК) был предпринят демарш, отразивший также настроение меньшевиков и части большевиков, подогревавшийся межпартийной и внутрипартийной борьбой по вопросу о создании «однородного социалистического правительства». Лидеры меньшевиков Л. Мартов и Р. Абрамович «3 ноября предъявили ультиматум: никаких переговоров, пока правительство не прекратит арестов и закрытия буржуазных газет».

 

Джон Рид свидетельствует: «Но и в самом Смольном в рядах большевистской партии нарастала сильная оппозиция политике Ленина. В ночь на 17 (4) ноября огромный зал ЦИК был набит битком. Атмосфера зловещая. Большевик Ларин заявил, что уже приближается срок выборов в Учредительное собрание и что пора покончить с «политическим террором». Необходимо смягчить мероприятия, принятые против свободы печати. Они были необходимы во время борьбы, но теперь не имеют никакого оправдания. Печать должна быть свободна, поскольку она не призывает к погромам и мятежам». На этом заседании ВЦИК Ю. Ларин предложил резолюцию, отменяющую Декрет о печати. Его поддержали левые эсеры А.Л. Колегаев, В.А. Карелин, Б.Ф. Малкин и др., видевшие в декрете «нарушение основных принципов демократии». Б.Ф. Малкин призывал к «политическому великодушию для всех политических и классовых противников», к действию «обаянием революционного движения». Позицию большевиков изложил В.А. Аванесов в предложенной им резолюции: «Закрытие буржуазных газет вызывалось не только чисто боевыми потребностями в период восстания и подавления контрреволюционных попыток, но и являлось необходимой переходной мерой для установления нового режима в области печати, такого режима, при котором капиталисты – собственники типографий и бумаги не могли бы становиться самодержавными фабрикантами общественного мнения». В резолюции предлагалось конфисковать частные типографии и запасы бумаги, передать их в собственность Советской власти в центре и на местах с тем, «чтобы партии и группы могли пользоваться техническими средствами печатания сообразно своей идейной силе, т.е. пропорционально числу своих сторонников».

 

«Затем выступил Ленин, спокойно, бесстрастно, – пишет в своем репортаже Джон Рид. – Он морщил нос, говорил, медленно подбирая слова; каждая фраза его падала, как молот». Ленин напомнил, что именно в ходе Февральской буржуазно-демократической революции были закрыты «царистские газеты». В создавшейся конкретной ситуации в молодой республике, по словам Ленина: «Мы не можем дать буржуазии возможность клеветать на нас... мы не можем к бомбам Каледина добавлять бомбы лжи». Он считал, что необходимо создать комиссию для расследования зависимости буржуазных газет от банков, так как: «Мы должны уйти от этой свободы печати, зависящей от капитала». В поддержку резолюции большую речь произнес Л.Д. Троцкий: «В условиях гражданской войны запрещение враждебных газет есть мера законная. Необходим, конечно, переход к определенному режиму печати. К такому режиму мы и хотим перейти. Буржуазная монополия печати должна быть разрушена. Иначе нам не стоило бы брать власть! Каждая группа граждан должна иметь доступ к бумаге и типографскому станку. Право собственности на типографии и бумагу принадлежит прежде всего рабочим и крестьянам и только после них буржуазным партиям, составляющим меньшинство».

 

ВЦИК большинством голосов («за» – 34, «против» – 24, воздержался – 1) принял резолюцию большевистской фракции о поддержке политики Совнаркома в области печати. Левые эсеры после голосования резолюции выступили с заявлением об отказе сотрудничать с большевиками, выходе их представителей из ВРК, штаба, уходе со всех ответственных постов. Они характеризовали резолюцию ВЦИК как «яркое и определенное выражение системы политического террора и разжигания гражданской войны». В известном смысле протестом против резолюции было заявление группы народных комиссаров В.П. Ногина, В.П. Милютина, А.И. Рыкова, И.А. Теодоровича и др. о том, что они снимают с себя ответственность за политику Совнаркома и слагают звания наркомов. Их поддержал ряд ответственных работников (Ю. Ларин, Д.Б. Рязанов, А.Г. Шляпников и др.).

 

6 (19) ноября собрание уполномоченных Союза рабочих печатного дела, руководимое меньшевиками, решило начать всеобщую забастовку протеста против закрытия газет. ЦК меньшевистской и эсеровской партий, Петроградская городская дума, Союз рабочих печатного дела создали особый Комитет борьбы за свободу печати. Его воззванием открывался 12-й номер журнала «Печатное дело» (15 ноября 1917 г.). Однако забастовка не состоялась, несмотря на поддержку меньшевистскими союзами печатников Москвы, Харькова, Нижнего Новгорода и др., так как большинство полиграфистов было против нее. Газета «Правда» публиковала письма рабочих типографий, возмущенных этим «контрреволюционным актом».

 

Основная часть интеллигенции встретила Декрет о печати негативно. 26 ноября 1917 г. Союз русских писателей выпустил специальную однодневную «Газету-протест. В защиту свободы печати». Издание объединило представителей разных слоев интеллигенции: 3.Н. Гиппиус, Е.И. Замятина, В.И. Засулич, В.Г. Короленко, Д.С. Мережковского, А.Н. Потресова, Ф.К. Сологуба, П.А. Сорокина и др. Вот названия некоторых статей этого издания: «Слова не убить», «Красная стена», «Осквернители идеала», «Протесты против насилий над печатью» и т.д. Со страниц этой газеты 3.Н. Гиппиус заявляла, что «отменена вся печать кроме большевистской», а П.А. Сорокин увидел в закрытии враждебных Советской власти газет «возврат к средним векам», А. Редько – «убийство общественной мысли».

 

Формой протеста интеллигенции против большевистского декрета стали однодневные газеты «Петроградская свободная печать», однодневка Клуба московских писателей, вышедшая в декабре 1917 г. под лозунгом «Слову – свобода!», и др. Этим же настроением были проникнуты отклики на декрет «Новой жизни», цикл статей М. Горького «Несвоевременные мысли», статья В.Г. Короленко «Торжество победителей», помещенная в «Русских ведомостях» и «Деле народа», в которой он обвинял Советскую власть в походе против демократии.

 

Лидеры большевиков отстаивали свою точку зрения. В.И. Ленин писал: «Только Советская Россия дала пролетариату, и всему гигантскому трудящемуся большинству России, невиданную, невозможную и немыслимую ни в одной буржуазной демократической республике свободу и демократию, отняв, например, дворцы и особняки у буржуазии (без этого свобода собраний – лицемерие), отняв типографии и бумагу у капиталистов (без этого свобода печати для трудящегося большинства нации есть ложь), заменив буржуазный парламентаризм демократической организацией Советов, в 1000 раз более близких народу, более демократичных, чем самый демократичный буржуазный парламент». «Одним из главных обвинений против нас в устах буржуазии, ее газетчиков, ее политиков, ее ораторов, – говорил Л.Д. Троцкий 13 декабря 1917 г. в речи перед гренадерским полком, – является наша политика по отношению к буржуазной прессе. Говорят, что мы являемся душителями свободы. Это обвинение размягчает сердца так называемой интеллигенции. И даже такие люди, как Горький и Короленко, люди несомненно честные, но проникнутые предрассудками мещанской среды, готовы проливать свои слезы по поводу насилия над нововременскою свободой печати».

 

Однако сомнения и колебания по поводу того, как же в тех условиях решать проблему свободы слова и печати, испытывали и многие большевики, что отразилось на характере местных декретов о печати. В Москве проект такого документа был выработан М.Н. Покровским и И.И. Скворцовым. Он был одобрен Московским ВРК 6 ноября 1917 г. В декрете о печати Московского совета объявлялось, что «в Москве могут беспрепятственно появляться все органы печати, без различия направлений». Но Комитет предупреждал, «восстанавливая свободу политической печати», что «никакие воззвания, призывающие к восстанию против Советов, допущены не будут. Органы, где появятся подобные воззвания, будут конфискованы, авторы же их будут преданы революционному суду». 8 декабря обнародован декрет о печати Московского Совета. В нем регламентировались меры преследования за клевету, ложную информацию в прессе, порядок публикации опровержений, меры наказания (закрытие издания или штраф).

 

Порой в решении проблемы свободы печати дело доходило до курьеза. Так, 10 декабря 1917 г. на заседании Архангельского ревкома рассматривался вопрос о закрытии газеты «Архангельск». Были предложены две резолюции:

 

 

1. «Учитывая весь имеющийся материал и озлобленное настроение масс, Архангельский ревком высказывается за закрытие газет «Архангельск» и «Северное утро»,

 

2. «Считая невозможным по принципиальным соображениям прибегнуть к закрытию местных газет, как к нарушению одного из первейших завоеваний революции – свободы слова, ревком, учитывая настроение масс, явно враждебное и могущее повести к серьезным осложнениям, доводит до сведения газет «Архангельск» и «Северное утро» о таковом настроении масс».

 

За обе резолюции было подано одинаковое число голосов (5 – «за», 2 – «против»).

 

Декрет о печати Совнаркома был направлен на подавление журналистики, выступавшей против Советской власти. Однако оппозиция в ответ на закрытие ряда изданий использовала старый прием революционной прессы: издание вновь воскресало под измененным названием. Так, газета «Голос солдата» (Петроград) за три месяца сменила 9 названий: «Солдатский голос», «Искры», «Солдатский крик», «Мира, хлеба и свободы», «За свободу», «За свободу народа», «Революционный набат», «Набат революции». В ответ на такую тактику Совнарком 28 января 1918 г. принял Декрет о революционном трибунале печати. В нем предусматривались наказания за «нарушение узаконений о печати, изданных Советской властью», и более суровые меры за преступное использование периодики. Революционный трибунал печати состоял из трех лиц, избиравшихся Советом не более чем на 3 месяца. Характерной чертой трибунала была широкая гласность его работы. Дело слушалось публично после работы следственной комиссии, при участии обвинения и защиты. Весь ход трибунала освещался в журналистике.

 

Декрет определял целую систему наказаний, включая штрафы, лишение свободы, политических прав, конфискацию в общенародную собственность типографий, полиграфического имущества лиц, привлеченных к суду. Большинство этих наказаний стало использоваться на практике. Так, были оштрафованы газеты: «Петроградский голос», «Вечерние огни», «Новые ведомости» – на 5 тыс. руб.; «Новая газета», «Дзенник народовый», «Наш век», «Сведения о Латвии» – на 10 тыс. руб.; «Новый вечерний час» – на 20 тыс. руб.; «Новая жизнь» – на 50 тыс. руб. и т.д. Трибуналами были закрыты «Кабаре», «Чертова перечница», «Новая жизнь», «Дело народа», «Луч», «Заря», «Знамя борьбы» и др., арестованы в качестве заложников редакторы «Огонька» Бонди, «Эры» Анисимов и др.

 

28 января 1918 г. «Правда» сообщила о том, что состоится первое публичное заседание Петроградского революционного трибунала печати. 31 января слушалось дело газеты «Питер», известной еще до революции под названиями «Маленькая газета», «Русь», «Новая Русь» и др., отличавшейся черносотенным характером. На заседании Революционного трибунала печати был вскрыт состав преступления газеты: «Не останавливалась перед самой грубой ложью», в доказательство чего приведены изобличавшие ее факты, названия статей, содержавших клевету на Советскую власть и рабочих. Одним из обвинителей газеты «Питер» выступил Союз металлистов, который в письме в Революционный трибунал печати просил «привлечь редакцию газеты «Питер» за клевету с целью дискредитирования профессионального союза металлистов и возбуждения против него масс рабочих». Комиссариат по делам печати в обвинительном акте считал, что «одно закрытие газеты «Питер» не достигнет цели, ибо этот грязный листок по примеру прошлого возродится под новым названием. Комиссариат постановил: подвергнуть задержанию всех наиболее деятельных сотрудников и предать их суду Революционного трибунала за систематическую ложь, клевету и контрреволюционную пропаганду».

 

Часто в качестве государственного обвинителя на заседаниях Революционного трибунала печати выступал сам комиссар по делам печати, пропаганды и агитации В. Володарский. В своих ярких речах он показал пагубность воздействия клеветнической информации на общественное мнение. Говоря о газете «Вечерние огни» (май 1918 г.), В. Володарский заметил, что она стремилась «создать такое настроение в рядах широких масс граждан, которое говорило бы им: Советская власть не прочна, ей угрожает опасность оттуда, отсюда, да еще вот откуда и т.д.». Он подробно проследил, как действует слух, умело преподнесенный опытной рукой журналиста. Когда подсудимые пытались сослаться на свои ошибки, В. Володарский парировал: «Припомните такой случай, когда бы вы ошиблись в пользу Советской власти?»

 

Все названные декреты, без сомнения, ограничивали возможности старой и оппозиционной прессы. Но необходимо учитывать кратковременность действий этих документов и их географическую ограниченность. Революционные трибуналы печати существовали до мая 1918 г. – чуть более трех месяцев. Декрет СНК о печати реально действовал определенное время в Петрограде, после марта 1918 г. – в Москве, отчасти в центре России, где была власть Советов. Вообще его сферу воздействия еще надо исследовать. Главным документом, решавшим проблему свободы слова, была Конституция (Основной закон) РСФСР, принятая V Всероссийским съездом Советов 10 июля 1918 г., в которой ограничения на свободы обосновывались действиями во имя трудящихся, большинства народа. Свобода слова и печати предоставлялась только части населения страны. «В целях обеспечения за трудящимися действительной свободы выражения своих мнений, – говорилось в ней, – Российская Социалистическая Федеративная Советская Республика уничтожает зависимость печати от капитала и предоставляет в руки рабочего класса и крестьянской бедноты все технические и материальные средства к изданию газет, брошюр, книг и всяких других произведений печати и обеспечивает их свободное распространение по всей стране».

 

Ограничения свободы журналистики аргументировались, кроме того, тем, что РСФСР стала «мировой базой для рабочих и крестьян, борющихся во всех странах с прекрасно организованной буржуазией». При этих условиях, по словам М. Щелкунова, юриста и историка тех лет, «ВЦИК должен был покончить с привычной и не чуждой до этого момента коммунистам идеализацией «свободы печати»: в штаб-квартире мировой революции не может быть места для печатной агитации врагов революции». И комиссары печати, пламенея при мысли о мировой революции, стояли на страже, преследуя во имя ее и народа инакомыслие, чуждые, на их взгляд, идеи, запрещая ту или иную информацию, якобы вредную для широкой аудитории. Именно они тогда вели основную конкретную работу с журналистикой, контролировали ее.

 

В Петрограде сразу же после взятия власти ВРК назначил комиссара по делам печати. 27 октября 1917 г. ВРК обнародовал обращение к печатникам, где подчеркивалось: «Ни одно воззвание, ни один орган печати не должен выйти в свет без санкции новой власти Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов в лице уполномоченного комиссара». Комиссары занимались экспроприацией типографий, организацией полиграфической промышленности, борьбой с контрреволюцией и безработицей среди печатников. В состав ВРК, кроме того, входила контрольная комиссия над печатью и большая группа комиссаров типографий. Все это объединялось отделом печати и информации. Комиссариаты по делам печати были созданы при Советах крупных городов Москвы, Харькова и др. Институт комиссаров по делам печати, затем отделы печати, агитации и пропаганды были основными проводниками цензурной политики новой власти. Особенно юридически широкие полномочия они получили на местах. Вот характерный документ – декрет о печати, принятый 6 ноября 1917 г. Калужским Советом. Главный смысл его в том, что комиссар печати определяет всю местную политику в журналистике: «Всякого рода воззвания, прокламации и афиши могут быть отпечатаны лишь с разрешения комиссара печати. (Они приравнивались к распоряжению Советской власти. – Г.Ж.) Типографии и другие печатные заведения, в коих будет обнаружено такое печатание без разрешения комиссара печати, по обнаружению факта печатания объявляются национализированными».

 

Особую известность непредсказуемыми действиями получил петроградский комиссар по делам печати, агитации и пропаганды М. Лисовский, запрещавший по собственной инициативе целые серии книг. В июле 1918 г. в Петрограде литераторы-символисты организовали издательство «Алконост», выпустившее к 1920 г. 28 книг А. Блока, А. Белого, В. Иванова, А. Ремизова и др. Комиссар печати М. Лисовский запретил только этому издательству 6 книг, в том числе по две книги А. Белого и А. Ремизова. Литераторы отрядили к наркому просвещения А.В. Луначарскому целую депутацию, обратились за помощью к М. Горькому, который 9 июля 1919 г. писал комиссару М. Лисовскому, что все эти книги уже набраны и поступят в распоряжение Наркомпроса и Центропечати, «все они имеют серьезное значение, как попытка группы литераторов разобраться в ее отношении к действительности». Писатель «убедительно» просит дать разрешение на их выход: «Книг так мало. Агитационная литература не может исчерпать всех потребностей духа. Книга – орудие культуры, одно из чудес ее. Она особенно ценна теперь, когда люди так быстро превращаются в дикарей». М. Горький сообщал, что едет в Москву, где будет докладывать Совнаркому о «необходимости разрешить книгоиздательское дело».

 

Слова М. Горького не остановили М. Лисовского. В 1920 г. у «Алконоста» возникли трудности с выходом книги А. Блока «Седое утро». Позиция комиссара по делам печати, агитации и пропаганды Петрограда по отношению к «Алконосту» не была исключением. Он запретил издательству «Колос», созданному в июле 1918 г. и выпустившему к 1920 г. 45 книг, публиковать книги П. Лаврова «Из истории социальных учений», Цезаря де Пап «Общественная служба в будущем обществе» с предисловием П. Лаврова, П. Сорокина «Система социологии» и др. Отвечая на протесты книгоиздателей, комиссар с апломбом заявлял: «Все сочинения Лаврова есть старый хлам, который надо выбросить в сорную корзину, а не тратить на них бумагу». В одном случае самодурство М. Лисовского помогло остановить вмешательство руководителя Госиздата В. Воровского, а 31 декабря 1919 г. на заседании Политбюро ЦК РКП(б), где присутствовал и В.И. Ленин, были предоставлены средства на издание в течение 1920 г. 10 выпусков сочинений П. Лаврова. В другом случае указания комиссара просто проигнорировали и, несмотря на запрет, были выпущены издательством «Колос» два солидных, теперь всемирно известных тома «Системы социологии» П.А. Сорокина.

 

Комиссар М. Лисовский, конечно, не мог определить всю цензурную политику в Петрограде. И здесь в это время проявлялась ее непоследовательность. 29 января 1918 г. Петросовет принял постановление о временных правилах издания всех периодических и непериодических печатных произведений, где в первом параграфе говорилось: «Для издания печатных произведений всех видов не требуется никаких разрешений». Затем в документе шла речь об условиях, при которых издание могло выходить: указание сведений о месте издания, тираже, публикация распоряжений Петросовета и т.п. Повторялась постановляющая часть Декрета о печати СНК. Однако временный надзор за соблюдением постановления возлагался на комиссариат по делам печати. Ему давалось право на предварительное закрытие и даже конфискацию издания, арест редакции, опечатание типографии. Такие оговорки уже санкционировали произвол комиссаров.

 

В период взаимного красно-белого террора Советы переходят к репрессивной политике в отношении инакомыслящей периодики. Такой характер носят постановления Президиума Моссовета о контроле над издательствами (24 мая 1919 г.), отдела печати Моссовета о закрытии антисоветской печати (26 июля 1918 г.) и др. Заведующий этим отделом Н.С. Ангарский (Клестов) писал в 1919 г. в статье «Печать и книжное дело»: «ни одна книга не могла быть сдана в набор издательством без визы отдела печати, точно так же типографиям было запрещено брать такие книги в работу».

 

Такое отношение к журналистике со стороны управленческих структур создавало соответствующую атмосферу на местах, о чем свидетельствуют материалы Первого Всероссийского съезда советских журналистов, проходившего в Москве в ноябре 1918 г. и собравшего в сложное время 106 делегатов. Именно он дал первый отпор комиссародержавию в журналистике. Работники провинциальной прессы, не имевшие фактически правовой защиты, оказались в довольно сложных взаимоотношениях с Советами, их отделами, исполкомами, парткомами, разными учреждениями. Они резко говорили о произволе местной бюрократии, в условиях которого им приходилось творить.

 

«Мы страдаем от комиссаров, больших и маленьких, и нужно об этом здесь сказать открыто, – заметил Цвилинг (Самара). – Если бы раскрепостить наши газеты от товарищей комиссаров и дать возможность совершенно свободно работать, то мы могли бы создать тот тип органа, который нам необходим». Делегат из Козлова Верещагин сообщал: «Председатель нашего исполкома Лавров в свое время держал газету всецело в своих руках. Мы были лишены возможности не только критиковать местную власть, но даже правильно информировать о ее действиях». Большинство выступавших ставило вопрос о независимости газет от произвола чиновников. Наиболее четко раскрыла это в своей речи Л. Сталь (Вятка): «Печать должна вести беспощадную борьбу с тем чиновничеством, которое нас совершенно замучило. У нас чиновники хуже, чем были при старом режиме». К. Радек считал, что многие издания приобрели «казенный характер», а их издатели «чувствуют себя блюстителями порядка, стараясь, чтобы газеты эти выражали мнение, что “все обстоит благополучно”».

 

На форуме журналистов фигурировал любопытный документ, оглашенный делегатом из Рыбинска, – письмо в редакцию председателя местного отдела здравоохранения: «Гражданин редактор. За последнее время в газете стали появляться заметки, указания, а иногда, исподтишка, нравоучения отделу здравоохранения. Я спрашиваю вас, как ответственное лицо, узнавал ли вообще писавший заметки в отделе о том, что предлагал, замечал и указывал. Если этого не было, то рекомендую вам воздержаться от лишнего разжигания страстей и возбуждения среди населения недовольства против существующих органов управления» (курсив мой. – Г. Ж.).

 

Дебаты вокруг взаимоотношений прессы и управленческого аппарата нашли несколько неожиданное отражение в «Правде», где 17 ноября был помещен отчет о съезде журналистов, а в нем утверждалось: «Принята резолюция о полной независимости советской прессы. Признано необходимым допустить в советской прессе свободу критики, ни под каким предлогом не допустима цензура политическая». Однако в обнародованных документах съезда, где перечисляются 17 решений, никакой резолюции о независимости советской прессы нет. В обстоятельном отчете, появившемся в журнале «Вестник жизни», такая резолюция не упоминается, хотя на съезде были один из редакторов журнала Л. Каменев и два его сотрудника. Эта проблема наложила тень на Первый съезд журналистов и впоследствии стала фактом мифотворчества. Ряд партийных деятелей и ученых использовали «теорию независимости прессы», получившую якобы обоснование на этом съезде, как жупел запугивания редакций и укрепления администрирования в руководстве журналистикой. На самом же деле разговоры журналистов на своем форуме о независимости газет были своеобразной защитной реакцией на неопределенное положение органов печати в те годы.

 

Скорее всего «Правда» и перепечатавшие ее отчет издания имели в виду резолюцию съезда «Об условиях работы советских органов», регламентировавшую связи прессы с руководящими учреждениями. В ней предлагалось «допустить в советской прессе свободную критику как общей политики, так и недочетов в деятельности местных и центральных государственных учреждений; при разоблачении злоупотреблений редакции газет должны внимательно проверять весь поступающий материал, устраняя все недостаточно обоснованное и носящее личный характер». Достаточно взвешенно и реально определялись взаимоотношения с цензурой: «Военная цензура должна ограничиться исключительно надзором над опубликованными сведениями, составляющими военную тайну (оперативные действия советских войск, их численность, состав и т.п.), но ни в коем случае и ни под каким предлогом недопустима политическая цензура, запрещающая опубликование тех или иных сведений под предлогом «возбуждения страстей»», «волнения населения», «внесения уныния» и т.п. Ответственность за опубликованное возлагается на редакцию». Как видим, резолюция съезда показывает, что журналисты понимали необходимость регулирования свободы слова и печати в тех условиях. В частности, не вызывала возражения военная цензура, существовавшая практически всегда.

 

Правда, в молодой Советской республике она была введена не сразу. 20 января 1918 г. было учреждено Петроградское областное управление военно-почтово-телеграфного и пограничного контроля, переименованное в том же году в Военный контроль. «Что касается Военной цензуры над печатью, – утверждается в докладе начальника Отдела военной цензуры Регистрационного управления Реввоенсовета Республики Я. Грейера от 13 января 1919 г., – то она была введена Советской властью в конце июня прошлого года с учреждением Военно-Цензурного Отделения при Оперативном Отделе Наркомвоенна». Ее деятельность сначала ограничивалась Москвой, а затем была распространена на 15 губерний и отличалась малой продуктивностью, так как не обеспечивалась ни кадрами, ни финансами. Она заключалась в просмотре двух газет («Известий Наркомвоенна» и «Известий ВЦИК»), цензуре телеграмм РОСТА и создании оперативной сводки.

 

23 декабря 1918 г. вышло в свет «Положение о военной цензуре», подписанное Л.Д. Троцким. Его первый пункт гласил: «В целях сохранения военной тайны учреждается Военная Цензура». В документе определялись ее задачи и структура, основным звеном которой являлись военно-цензурные отделы. Издатели газет, журналов, рисунков, фотографических и кинематографических снимков и прочих произведений печати, заведующие телеграфными, почтовыми и телефонными установлениями, пассажиры, проезжающие через границы Республики, обязаны представить на цензуру «материал, указанный в особых перечнях». Организация отделов проходила с большими осложнениями, а их работа натолкнулась на сопротивление журналистов. Военно-цензурному отделению удалось установить в итоге переговоров с Союзом журналистов вполне «благоприятные взаимоотношения».

 

«Рассматривая военную цензуру не как орган, стесняющий свободу нашей печати и прикрывающий недостатки нашего молодого государственного механизма, – сообщает Я. Грейер, – а наоборот, помимо недопущения к оглашению и распространению сведений, могущих вредить боевой мощи Республики, нащупывающий эти недостатки и дающий указания соответствующим учреждениям и лицам для уничтожения таковых, надеюсь, что с работниками Советской печати мы скоро совсем столкуемся». Собственно так и произошло, как показывают документы Первого съезда журналистов.

 

Положение о военной цензуре ежегодно и с учетом дореволюционного опыта обновлялось и совершенствовалось. По документу, утвержденному РВС Республики 10 августа 1920 г., все редакции газет, издательства, фотографии и т.д. должны были «представлять в двух экземплярах гранок и полос на предварительную военную цензуру весь предполагаемый к опубликованию печатный материал (за исключением бланков, торговых книг и т.п.), а по выходе в свет высылать в Управление военной цензуры по 2 экземпляра печатного материала, процензурованного предварительной цензурой». «Все киноиздательства при выпуске новой киноленты должны приглашать представителя военной цензуры на пробный сеанс».

 

Можно утверждать, что 1917–1920 гг. были для военной цензуры организационными. Не имея ни опыта, ни профессиональных кадров, она часто допускала промахи. Председатель РВС Республики Л.Д. Троцкий вынужден был отдать 9 января 1919 г. особый приказ «О военной цензуре». В нем на конкретном примере наркомвоенмор разъяснял, чем военная цензура должна заниматься. Оказалось, что цензорский раж привел к тому, что была сделана попытка «воспрепятствовать печати сообщить» о поражении под Пермью, занятой белыми. Троцкий рассматривает это как «грубый и непростительный промах»: «Военная цензура существует для того, чтобы препятствовать проникновению в печать таких сведений, которые, будучи по своему существу военной тайной, могли бы послужить орудием в руках врагов против нас». Запрет же информации о падении Перми не составляет тайну для врага, а скрывать такие события от народа – «это прием старого режима». «Отдельные промахи и неудачи, – разъясняет Троцкий, – только заставляют Советскую Россию подтягиваться», так как ее армия освободила целый ряд городов.

 

Таким образом, в период комиссародержавия в России преобладала нецентрализованная, юридически не узаконенная, но достаточно жесткая цензура. Ее жрецы – комиссары по делам печати, агитации и пропаганды в этом отношении были на высоте. Дореволюционная декларация о свободе слова и печати во многом осталась на бумаге.