СОШЕДШИЕ С НЕБЕС
Под редакцией Стивена Джонса
Посвящается
ПИТУ и НИККИ,
которых я имею честь называть друзьями
Предисловие
Назовем это АНГЕЛОЛОГИЕЙ
Посланники Неба или орудия божьего воздаяния? Стражи Рая или полубоги Ада? Каждый воспринимает ангелов по‑своему…
Слово «ангел» возникло от совмещения староанглийского engel и старофранцузского angele, которые произошли от латинского слова angelus. Это слово, означающее сверхъестественное доброе создание, использовалось в английском языке с давних времен. В древнееврейском и греческом переводе Библии эти слова означают «посланников» (или Malachim), впервые они упоминаются в Ветхом Завете, в словосочетании «ангел Господень» – так назывался божественный посланник, который сообщил Агари, что она родит Измаила.
Намного чаще слово angel использовали для обозначения различных эфирных созданий, упоминаемых в традиционных религиозных текстах – от Корана до Каббалы – и в мистических учениях нового века.
В конце четвертого века появилось описание ангельской иерархии, с множеством имен и чинов. Один из высших архангелов звался Метатрон, которому отводилась роль секретаря. Михаил – воин, Гавриил – посланец Бога и проводник высшей воли. Рафаил исцеляет, Уриил ведет нас по путям судьбы, а серафимы, «огненные», охраняют врата в Эдемский сад.
В иудейской и христианской мифологиях ангелы помогают людям, выступая посредниками между ними и Богом. Часто они предстают в виде прекрасных и крылатых созданий света. В теологических книгах иногда они описаны как андрогины и даже женщины. Но существует и другой тип ангелов – предвестники надвигающегося рока и быстрого, неумолимого правосудия. Также бывают падшие ангелы, такие, как Люцифер или Малах Га‑Мавет, посланец смерти.
Опрос, проведенный в 2007 году, показал, что шестьдесят восемь процентов американцев верят в то, что в нашем мире активно действуют ангелы и демоны. Исследование, проведенное через год отделением Бейлорского университета, изучающим вопросы религии, обнаружило, что пятьдесят пять процентов американцев – включая пять процентов тех, кто не считает себя религиозными людьми, – убеждены, что в течение жизни их оберегают личные ангелы‑хранители. Но более поразительны результаты четырех независимых опросов, устроенных в прошлом году: большая часть американцев, верящих в глобальное потепление, верит также в существование ангелов.
В 2008 году канадские исследователи открыли, что целых шестьдесят семь процентов канадцев верят в ангелов. В 2002 году британские ученые обнаружили, что люди, которые видели ангелов, описывали их типично – как человеческую фигуру с крыльями, прекрасную и сияющую, окруженную аурой чистого света. Часто это видение приносило волну приятных запахов или отталкивало человека от угрожавшей ему опасности.
Данная антология отражает разные взгляды на этих удивительных созданий, изложенные в оригинальных и уже изданных прежде рассказах, которые написали известные мастера в жанрах фэнтези, ужасов и научной фантастики:
«Мистерии убийства» Нила Геймана повествуют о небесном преступлении, в основе которого лежит Акт Творения. Джейн Йолен и Йен Маклеод предлагают слегка переделанные библейские истории об ангелах, а «Лучники» Артура Мейчена открывают, пожалуй, самую известную страницу в ангельской мифологии нашего времени.
Герои рассказов Сары Пинбороу, Лизы Таттл и Брайана Стэблфорда неожиданно сталкиваются с ангельскими созданиями разного типа, а в произведениях Грэхэма Мастертона, Майкла Маршалла Смита и Питера Кроутера описано, как ангелы‑хранители приходят на помощь людям.
Одноактная пьеса Майкла Бишопа возвращается к вопросу, какого пола ангелы. В рассказе Стива Резника художник рисует то, что видит, а Джей Лейк дарит нам пять разнообразных зарисовок об ангелах.
«Ангелы», которые появляются в произведениях Челси Куинн Ярбро, Хью Б. Кейва и Ричарда Мэтисона, не всегда оказываются потусторонними существами, в то время как персонажи рассказов Роберта Шермана и Рэмси Кэмпбелла определенно явились из другой плоскости мироздания, причем не с самыми добрыми намерениями.
Ивонна Наварро, Марк Сэмюэлс и Конрад Уильямс изобразили самую темную ипостась из всех возможных.
Программист беседует по компьютерной сети с ангелами в рассказе «Базилиус» Роберта Силверберга, а в сказке для взрослых Кристофера Фаулера, в преддверии Судного дня группа прекрасных незнакомцев трубит о начале Апокалипсиса.
И хотя в этой книге собрано двадцать семь разных рассказов, их авторы единодушно отображают нашу тягу к ангелам или страх перед ними. Ведь в наше время слишком многие задаются вопросом веры и, возможно, жаждут поверить в божественную волю и небесных хранителей.
И, как в любой жанровой антологии, я не могу обещать, что все закончится благополучно…
Стивен Джонс
Лондон, Англия
Июль, 2010 г.
Нил Гейман
МИСТЕРИИ УБИЙСТВА
Нил Гейман стал первым человеком, кому удалось одновременно получить медали Ньюбери и Карнеги за роман для детей. «История с кладбищем» более пятидесяти двух недель оставалась в списке бестселлеров Нью‑Йорк Таймс. Эта книга также выиграла премии Хьюго, Booktrust и многие другие.
Не останавливаясь на достигнутом, Гейман также выпустил книгу стихов «Черничная девочка» с иллюстрациями Чарльза Весса. В соавторстве с Дэйвом МакКином он создал богато иллюстрированную книгу «Джунгли на макушке». Нил Гейман также принял участие в межавторском цикле о Бэтмене, выпустив графический роман «Whatever Happened to the Caped Crusader?», иллюстрации к которому нарисовал Энди Куберта. Известный редактор‑составитель Аль Саррантонио собрал, ранее не опубликованные, рассказы Геймана в антологию, которая так и называется «Рассказы».
Известен Нил Гейман и как сценарист. Вместе с Роджером Эвери он создал сценарий захватывающего фантастического фильма Роберта Земекиса «Беовульф». Нил Гейман также выступил сценаристом и режиссером короткометражного фильма «Statuesque», с участием Билла Найи и Аманды Палмер, певицы и композитора, и по совместительству – невесты писателя. Также он написал сценарий для одной из серии «Доктора Кто». Кроме того были экранизированы два романа самого Геймана – «Звездная пыль» (режиссер Мэттью Вон) и «Коралина» (режиссер Генри Селик).
«„Мистерии убийства“ был самым трудным рассказом, который я когда‑либо писал», – однажды признался Гейман. – «Раньше я никогда не сочинял классического детектива, жанр, который открыто играет с читателем, и я переделывал черновик за черновиком, пока не получил то, что надо… Несколько лет спустя я превратил его в радиоспектакль. Тогда П. Крейг Рассел взял мой рассказ и инсценировку, и превратил в графический роман. А недавно мне позвонили и сообщили, что возможно он [рассказ] превратится в фильм… Таким образом, я хотел бы поблагодарить Питера Аткинса за то, что много лет назад он раскритиковал одиннадцать различных вариантов сюжета, пока я не сделал все правильно».
Тогда на то, что я спросил,
Четвертый Ангел возгласил:
«Я создан был, чтоб охранять
Сей Край от дерзости людей.
Ведь Человек Виной своей
Презрел Господню Благодать.
Итак, страшись!
Иль плоть твою
Сразит мой Меч, как Божий гром,
И стану я тебе Врагом
И очи пламенем спалю.»
Цикл Честерских мистерий,
Сотворение Адама и Евы, 1461
Все это правда.
Десять лет назад, год туда, год сюда, я вынужденно застрял вдали от дома, в Лос‑Анджелесе. Стоял декабрь, погода в Калифорнии держалась приятно теплая. Англию же сковали туманы и метели, и ни одному самолету не давали посадки. Каждый день я звонил в аэропорт, и каждый день мне говорили «ждите».
Так продолжалось почти неделю.
Мне было чуть за двадцать. Оглядываясь сегодня на себя тогдашнего, я испытываю странное и не совсем приятное чувство: будто свою нынешнюю жизнь, дом, жену, детей, призвание непрошено получил в подарок от совершенно чужого человека. Я мог бы с чистым сердцем сказать, что ко мне это отношения не имеет. Если правда, что каждые семь лет все клетки нашего тела умирают и заменяются другими, то воистину я унаследовал мою жизнь от мертвеца, и проступки тех времен прощены и погребены вместе с его костями.
Я был в Лос‑Анджелесе. Да.
На шестой день я получил весточку от старой приятельницы из Сиэтла: она тоже сейчас в Лос‑Анджелесе и через знакомых узнала, что и я здесь. Не хочу ли я приехать?
Я оставил сообщение на ее автоответчике: конечно, хочу.
Тем вечером, когда я вышел из гостиницы, где остановился, ко мне подошла невысокая блондинка. Было уже темно. Она всмотрелась в мое лицо, точно пыталась понять, подходит ли оно под описание, а потом неуверенно произнесла мое имя.
– Это я. Вы подруга Тинк?
– Ага. Машина за домом. Пошли. Она правда очень хочет вас видеть.
Машина у женщины оказалась длиннющая, почти дредноут, такие, кажется, бывают только в Калифорнии. Пахло в ней потрескавшейся кожаной обивкой. Поехали оттуда, где бы мы ни были, туда, куда бы ни направлялись. В то время Лос‑Анджелес для меня был полной загадкой, и не рискну утверждать, что сейчас понимаю его намного лучше. Я понимаю Лондон, Нью‑Йорк и Париж: по ним можно ходить, почувствовать город всего за одну утреннюю прогулку, быть может, сесть в метро. Но Лос‑Анджелес – сплошь машины. Тогда я еще совсем не умел водить, даже сегодня ни за что не сяду за руль в Америке. Воспоминания о Лос‑Анджелесе связаны для меня с поездками в чужих машинах, с полным отсутствием ощущения города, взаимосвязи людей и места. Правильность улиц, повторяемость зданий и форм лишь привели к тому, что, когда я пытаюсь вспомнить этот город как целое, у меня перед глазами встает безграничное скопление крохотных огоньков, которые я в свой первый приезд однажды вечером увидел с холма Гриффит‑парк. Это одно из самых прекрасных зрелищ, какие мне доводилось видеть.
– Видите вон то здание? – спросила подруга Тинк. Это был кирпичный дом в стиле арт‑деко, очаровательный и довольно безобразный.
– Да.
– Построено в тридцатых годах, – с уважением и гордостью сказала она.
Я ответил что‑то вежливое, пытаясь понять город, в котором пятьдесят лет считаются большим сроком.
– Тинк правда очень разволновалась. Когда узнала, что вы в городе. Она была так возбуждена.
– Буду рад снова ее повидать.
Полное имя Тинк было Тинкербел Ричмонд.
Честное слово. Она жила у друзей в коттеджном поселке приблизительно в часе езды от центра Лос‑Анджелеса.
О Тинк знать вам нужно следующее: она была на десять лет старше меня, ей было чуть за тридцать, у нее были блестящие черные волосы, соблазнительно красные губы и очень белая кожа, совсем как у сказочной Белоснежки; когда я только с ней познакомился, она казалась мне самой красивой женщиной на свете. В какой‑то момент своей жизни Тинк была замужем, у нее была пятилетняя дочь по имени Сьюзан. Сьюзан я никогда не встречал: когда Тинк приехала в Англию, Сьюзан осталась в Сиэтле, у своего отца.
Женщины по имени Тинкербел называют своих дочерей Сьюзан.
Память – великая обманщица. Возможно, есть отдельные люди, у которых память как записывающее устройство, хранящее малейшие подробности их повседневной жизни, но я к ним не принадлежу. Моя память – лоскутное одеяло происшествий, наспех сшитых в лоскутный ковер обрывочных событий. Одни фрагменты я помню в точности, другие же выпали, исчезли без следа.
Я не помню ни как приехал в дом Тинк, ни куда ушла подруга, у которой она жила.
Следующее, что я помню: гостиная Тинк, свет приглушен, мы сидим рядышком на ее диване. Мы немного поболтали ни о чем. Мы не виделись, наверное, год. Но двадцатилетний мальчик мало что может сказать женщине тридцати одного года, и поскольку у нас не было ничего общего, довольно скоро я притянул ее к себе.
Коротко вздохнув, она придвинулась ближе и подставила губы для поцелуя. В полумраке они казались черными. Мы недолго целовались на диване, и я гладил через блузку ее грудь, а потом она сказала:
– С сексом не получится. У меня месячные.
– Ладно.
– Но если хочешь, могу сделать тебе минет.
Я кивком согласился, и, расстегнув мои джинсы, она опустила голову мне на колени.
Когда я кончил, она вскочила и убежала на кухню. Я услышал, как она сплевывает в раковину, потом раздалось журчание бегущей волы: помню, я еще удивился, зачем она это делает, если ей так неприятен вкус спермы.
Потом она вернулась, и снова мы сели рядышком на диване.
– Сьюзан спит наверху, – сказала Тинк. – Она – все, ради чего я живу. Хочешь на нее посмотреть?
– Не прочь.
Мы поднялись на второй этаж. Тинк провела меня в темную спальню. По всем стенам там были развешаны детские каракули восковыми мелками, рисунки крылатых эльфов и маленьких дворцов, а на кровати спала светловолосая девочка.
– Она очень красивая, – сказала Тинк и поцеловала меня. Губы у нее были все еще немного липкими. – Вся в отца.
Мы спустились. Нам больше нечего было сказать, нечего больше делать. Я впервые заметил крохотные морщинки у нее в уголках глаз, такие нелепые на ее личике куклы Барби.
– Я люблю тебя, – сказала она.
– Спасибо.
– Хочешь, я подвезу тебя назад?
– А ты не боишься оставлять Сьюзан одну?
Она пожала плечами, и я в последний раз притянул ее к себе.
Ночь в Лос‑Анджелесе – сплошные огни. И тени.
Тут у меня в воспоминаниях пробел. Я просто не помню, что случилось потом. Наверное, она отвезла меня в гостиницу. Как бы еще я туда попал? Я даже не помню, поцеловал ли ее на прощание. Наверное, я просто ждал на тротуаре и смотрел, как она отъезжает.
Наверное.
Но я точно знаю, что подойдя к входу в гостиницу, так и остался стоять на улице, неспособный пойти внутрь, помыться, а потом лечь спать, и не желая делать ничего другого.
Есть мне не хотелось. Пить спиртное я не хотел. Мне не хотелось читать или разговаривать. Я боялся уйти слишком далеко на случай, если потеряюсь, сбитый с толку повторяющимися мотивами Лос‑Анджелеса, что они настолько закрутят меня и затянут, что я уже никогда не найду дороги назад. Центральный Лос‑Анджелес иногда кажется мне лишь скоплением отпечатков с одной матрицы, набором одинаковых кубиков: бензоколонка, несколько жилых домов, мини‑маркет (пончики, проявка фотографий, автоматическая прачечная, закусочные), которые повторяются, пока тебя не загипнотизируют; а крохотные отличия в мини‑маркетах и домах только усиливают конструкт в целом.
Мне вспоминались губы Тинк. Я порылся в кармане куртки и вытащил пачку сигарет.
Закурив одну, я вдохнул, после выпустил в теплый ночной воздух синий дым.
Возле моей гостиницы росла чахлая пальма, и я решил немного пройтись, не выпуская дерева из виду, выкурить сигарету, может, даже подумать о чем‑нибудь; но для последнего я был слишком опустошен. Я чувствовал себя совершенно бесполым и очень одиноким.
Приблизительно в квартале от пальмы стояла скамейка, и, дойдя до нее, я сел. Я резко швырнул окурок на тротуар и стал смотреть, как катятся в разные стороны оранжевые искры.
– Я бы купил у тебя сигарету, приятель, – сказал кто‑то. – Вот.
Перед моим лицом возникла рука с четвертаком. Я поднял глаза.
Он выглядел не старым, хотя я не мог бы определить, сколько ему лет. Под сорок, наверное, или за сорок. На нем было длинное поношенное пальто, в свете желтых фонарей показавшееся бесцветным, и темные глаза.
– Вот. Четвертак. Это хорошая цена.
Покачав головой, я достал пачку «Мальборо» и предложил ему сигарету.
– Оставьте деньги себе. Возьмите. Бесплатно.
Он взял сигарету. Я протянул ему коробок спичек (с рекламой секса по телефону, это мне почему‑то запомнилось), и он прикурил. Он протянул мне назад коробок, но я покачал головой.
– Оставьте себе. В Америке у меня вечно скапливаются спичечные коробки.
– Ага.
Сев рядом со мной, он стал курить, а, докурив до половины, постучал тлеющим концом по бетону, затушил и заложил бычок себе за ухо.
– Я мало курю, – сказал он. – Но жаль выбрасывать.
По улице пронеслась, виляя с полосы на полосу, машина с четырьмя молодыми людьми. Двое впереди вырывали друг у друга руль и смеялись. Окна были опущены, и я услышал и их смех, и смех второй пары на заднем сиденье («Гарри, придурок! Что ты, мать твою, ооммм паррр?»), и пульсирующий ритм какого‑то рока. Песни я не узнал. С визгом тормозов машина повернула и скрылась за углом.
Вскоре стих и шум.
– За мной должок, – сказал мужчина на скамейке.
– Извините?
– Я вам что‑нибудь должен. За сигарету. И за спички. Денег вы не возьмете. За мной должок.
Я смущенно пожал плечами:
– Да будет вам, это всего лишь сигарета. На мой взгляд, если я даю сигареты другим, то когда‑нибудь, когда у меня кончатся, мне, может, тоже кто‑нибудь даст. – Я рассмеялся, чтобы показать, что говорю не всерьез, хотя на самом деле так оно и было. – Не берите в голову.
– М‑м‑м. Хотите послушать историю? Правдивую историю? Раньше истории всегда были хорошей платой. Правда, сегодня, – он пожал плечами, – уже не настолько.
Ночь была теплой, я откинулся на спинку скамейки и глянул на часы: почти час. В Англии уже занялся стылый новый день, рабочий день для тех, кто сумеет одолеть сугробы и попасть на работу; еще десяток стариков и бездомных умерли этой ночью от холода.
– Конечно, – сказал я мужчине. – Конечно. Расскажите мне историю.
Он кашлянул, сверкнул белыми зубами – вспышка в темноте – и начал.
– Первое, что я помню, было Слово. И Слово было Бог. Иногда, когда настроение у меня хуже некуда, я вспоминаю звучание Слова, как оно придает мне форму, облик, наделяет меня жизнью.
Слово дало мне тело, дало мне глаза. И я открыл глаза и узрел свет Серебряного Града.
Я стоял посреди комнаты, посреди серебряной комнаты, кроме меня, в ней не было ничего. Передо мной было окно, тянувшееся от пола до потолка, открывавшееся в небо, и в это окно я видел шпили Града, а за ними – Тьму.
Не знаю, сколько я ждал так. Но никакого нетерпения я не испытывал. Это я помню. Я словно бы ждал, когда меня призовут, я знал, что пробьет час, и меня призовут. А если мне придется ждать до конца времени, а меня так и не призовут, что ж, меня и это устраивало. Но я был уверен, меня призовут. И тогда я узнаю мое имя и мое Назначение.
Через окно мне были видны серебряные башни, и в других башнях тоже были окна, а в них я видел таких же, как я. Вот откуда я узнал, как выгляжу.
Глядя на меня сейчас, этого не скажешь, но я был прекрасен. С тех пор я опустился.
А тогда я был выше, и у меня были крылья.
Это были огромные, могучие крылья с перьями цвета перламутра. Они росли у меня прямо между лопаток. Они были прекрасны. Мои чудесные крылья.
Иногда я видел таких же, как я, тех, кто уже покинул свои комнаты, кто уже выполнял свое Назначение. Я смотрел, как они парят по небу от башни к башне, выполняя задания, недоступные моему воображению.
Небо над Градом было чудесным. Оно всегда было светлым, хотя освещало его не солнце, возможно, его освещал сам Град, но краски на нем постоянно менялись. То оно было светло‑свинцовым, то вдруг становилось нежно‑золотым, или мягко‑аметистовым.
Мужчина умолк и посмотрел на меня, склонив голову набок.
Вы знаете, что такое аметист? Такой сине‑пурпурный камень.
Я кивнул.
В паху у меня было как‑то неуютно.
Мне пришло в голову, что сидящий рядом со мной, возможно, в здравом уме, и это встревожило меня больше, чем вероятное помешательство.
Мужчина снова заговорил.
– Не знаю, сколько я ждал в моей комнате. Но время не имело значения. Тогда еще не имело. У нас было все время на свете.
Следующая перемена произошла со мной, когда ко мне вошел ангел Люцифер. Он был выше меня, его крылья подавляли, его оперение было великолепным. Кожа у него была цвета дымки над морем, а серебристые волосы мягко вились, и эти чудесные серые глаза… Я сказал «у него», но поймите, ни у одного из Нас не было пола. Он указал на свой пах. – Гладко и пусто. Там нет ничего. Ну, сами знаете.
Люцифер сиял. Я не для красного словца говорю – он действительно светился изнутри, все ангелы светятся, сияют льющимся из них светом, и в моей келье ангел Люцифер сверкал, точно молния в бурю.
Он поглядел на меня. И он дал мне имя.
«Ты Рагуэль, – сказал он. – Возмездие Господне».
Я склонил голову, ибо я знал, что это истина. Это было мое имя. Это было мое Назначение.
«Случилось… случилось неверное, – сказал он. – Первое в своем роде. В тебе возникла нужда».
Повернувшись, он оттолкнулся и взмыл в пустоту, и я последовал за ним, полетел над Серебряным Градом к его окраине, где кончается Град и начинается Тьма. Когда мы спустились ниже, я узрел у подножия высоченной серебряной башни нечто невероятное: я увидел мертвого ангела.
На серебряном тротуаре лежало искалеченное, смятое тело. Тело раздавило крылья, и несколько оторвавшихся перьев ветер уже унес в серебряный водосток.
Тело было почти темным. Время от времени в нем вспыхивали огоньки, случайное мерцание холодного огня в груди, в глазах или в бесполом паху – это его навеки покидали последние сполохи света жизни.
Кровь рубиновыми лужицами собиралась у него на груди и алым пачкала белые крылья. Даже в смерти он был прекрасен.
Зрелище разбило бы вам сердце.
Люцифер заговорил со мной:
«Ты должен выяснить, кто за это в ответе, и обрушить Возмездие Имени на голову того, кто это совершил».
Правду сказать, ему не было нужды что‑либо говорить. Я сам уже знал. Охота и кара, вот для чего я был сотворен в Начале, вот в чем была моя суть.
«Я должен вернуться к работе», – сказал ангел Люцифер.
Он один раз взмахнул с силой крылами и поднялся ввысь, порыв ветра разметал по улице перья, сорвавшиеся с крыльев мертвого ангела.
Я склонился над телом, чтобы его осмотреть. К тому времени все сияние иссякло. Осталась лишь темная материя, карикатура на ангела. У нее было совершенное, бесполое лицо, обрамленное серебряными кудрями. Одно веко было поднято, открывая безмятежный серый глаз, другое смежено. На груди не было сосков, и лишь гладкость между ногами.
Я поднял тело.
Спина ангела была смята. Крылья сломаны и вывернуты, затылок размозжен; труп обмяк у меня на руках, и я заключил, что позвоночник также сломан. Спина ангела превратилась в кровавое месиво. Спереди кровь проступила только в области груди. Я на пробу надавил на нее пальцем, и он без труда вошел в тело.
«Он упал, – подумал я. – И умер еще до падения».
Я поднял взгляд на окна, рядами тянувшиеся вдоль улицы. Я смотрел вдаль на Серебряный Град. «Кто бы ты ни был, – думал я, – я тебя найду, кто бы ты ни был. И я обрушу на тебя Возмездие Имени».
Вынув из‑за уха бычок, мужчина прикурил от спички. На меня пахнуло запахом пепельницы и стылой сигареты, едким и резким. Потом он докурил до нетронутого табака и выпустил в ночь синий дым.
– Ангела, первым обнаружившего тело, звали Фануэль. Я говорил с ним в Чертоге Бытия. Это была башня, возле которой лежал мертвый ангел. В Чертоге висели… чертежи, быть может, того, что еще только будет… всего этого. – Он обвел рукой с бычком, указывая на ночное небо, припаркованные машины и весь мир вообще. – Сами понимаете. Вселенной. Фануэль был старшим конструктором, под его началом работало множество ангелов, трудившихся над деталями Мироздания. Я наблюдал за ним с пола Чертога. Он парил в воздухе под Планом, и, слетаясь к нему, ангелы учтиво ждали своей очереди задать ему вопрос, что‑то уточнить, спросить его мнение о своей работе. Наконец, оставив их, он спустился на пол.
«Ты Рагуэль, – сказал он. Голос у него был высокий и нервический. – Какое у тебя дело ко мне?»
«Ты нашел тело?»
«Несчастного Каразеля? Действительно, я. Я выходил из Чертога, мы как раз творим несколько особо трудных понятий, и мне хотелось над одним поразмыслить. Оно называется Сожаление. Я намеревался отлететь немного от города, я хочу сказать, подняться над ним. Нет, не пускаться во Тьму внешнюю, этого я бы делать не стал, хотя поговаривают, будто среди… Но, да, я хотел подняться и предаться размышлениям. Я покинул Чертог и… – Его голос прервался. Для ангела он был низкорослым. Его свет был приглушен, но глаза – живые и яркие. И очень проницательные – Бедный Каразель. Как он мог сотворить с собой такое? Как?»
«Ты думаешь, он сам уничтожил себя?»
Вид у Фануэля сделался озадаченный: он удивился, что другое объяснение вообще возможно.
«Разумеется. Каразель трудился под моим началом, разрабатывал понятия, которые будут присущи вселенной, когда будет Произнесено ее Имя. Его группа отлично поработала над базовыми концепциями. Над Пространством, например, а еще над Сном. Были и другие. Великолепная работа. Некоторые его предложения по использованию индивидуальных точек зрения для описания Пространства были поистине оригинальны. Как бы то ни было, он приступил к работе над новым проектом. Очень крупным проектом, обычно за такие берусь я сам или, возможно, даже Зефкиэль. – Он указал взглядом наверх. – Но Каразель проделал такую безукоризненную работу. И его последний проект был поистине замечательным. Нечто, на первый взгляд тривиальное, они с Сараквелем сумели поднять до… – Он пожал плечами. – Но это неважно. Ведь это новый проект принудил его уйти в небытие. Никто из нас не мог предвидеть…»
«В чем заключался его нынешний проект?»
Фануэль воззрился на меня.
«Не уверен, что мне следует тебе говорить. Все новые понятия считаются засекреченными до тех пор, пока мы не облечем их в конечную форму, в которой они будут Произнесены».
Я почувствовал, как на меня нисходит Преображение. Не знаю, как вам это объяснить, но внезапно я стал не я, а превратился в нечто большее. Я был преображен: я воплотился в мое Назначение.
Фануэль покорно отвел взгляд.
«Я Рагуэль, Возмездие Господне, – произнес я. – Я служу непосредственно Имени. Моя цель – раскрыть природу этого поступка и обрушить кару Имени на тех, кто за него в ответе. На мои вопросы надлежит отвечать».
Задрожав, маленький ангел протараторил:
«Каразель и его партнер работали над Смертью. Над прекращением жизни. Концом физического, одушевленного существования. Они компилировали уже известное, но Каразель всегда слишком глубоко уходил в свою работу – мы едва могли его переносить, когда он конструировал Смятение. Это было, еще когда он работал над Эмоциями…»
«Ты считаешь, что Каразель умер, чтобы… чтобы исследовать данный феномен?»
«Или потому, что этот феномен его заинтриговал. Или потому, что он слишком далеко зашел в своих исследованиях. Да. Заломив руки, Фануэль уставился на меня смышлеными сияющими глазами. – Надеюсь, ты не станешь повторять этого неуполномоченным лицам, Рагуэль».
«Что ты сделал, когда нашел тело?»
«Как я и сказал, я вышел из Чертога, а на тротуаре лежал навзничь Каразель. Я спросил его, что он делает, но он не ответил.
Тогда я заметил внутреннюю жидкость, и что Каразель не то чтобы не хочет, а просто неспособен со мной говорить. Я испугался. Я не знал, что делать. Сзади ко мне подошел ангел Люцифер. Он спросил меня, не случилось ли тут чего. И я ему рассказал. Я показал ему тело. А потом… потом на него снизошла его Сущность, и он причастился Имени. Он вспыхнул так ярко! После он велел мне сходить за одним из тех, чье Назначение предполагало такие события, а сам улетел… за тобой, надо думать. Поскольку смертью Каразеля занялись другие и его судьба не моего ума дело, я вернулся к работе, обретя новое – и, полагаю, довольно ценное – понимание механизма Сожаления. Я подумываю, не забрать ли Смерть у группы Каразеля и Сараквеля. Следует, наверное, передать его Зефкиэлю, моему старшему партнеру, если он согласится за него взяться. Он всех превосходит в умозрительных проектах».
К тому времени выстроилась очередь ангелов, желающих поговорить с Фануэлем. Я чувствовал, что получил от него почти все, что мог.
«С кем работал Каразель? Кто мог последним видеть его в живых?»
«Думаю, тебе следует поговорить с Сараквелем, в конце концов, он же был его партнером. А теперь прошу прощения…» – Он вернулся к рою своих помощников: начал советовать, поправлять, предлагать, запрещать.
Мужчина умолк. На улице теперь стало тихо. Я помню его негромкий шепот, стрекотанье сверчка где‑то поблизости. Небольшой зверь, вероятно, кот – а может, что‑то более экзотическое, енот или даже шакал, – перебегал из тени в тень между машинами, припаркованными на противоположной стороне улицы.
– Сараквеля я нашел на самой верхней из галерей, которые кольцами шли вдоль стен всего Чертога Бытия. Как я уже говорил, Вселенная располагалась посредине Чертога, поблескивала, искрилась и сияла. И на довольно большую высоту уходила вверх…
– Вселенная, о которой ты говоришь… что это было? Схема? – спросил я, впервые его прервав.
