Прежде всего отметим, что равномерность жилой площади, обеспеченная сначала передачей жилищ в ведение городов (СУ, 1917, 1, 14), затем несколько нарушенная демуниципализацией, то есть возвращением части жилищ во время НЭПа прежним (или новым) владельцам (СУ, 1921, 60, 408 – 410), начинает решительно и последовательно разрушаться в 30‑е годы передачей жилищ ведомствам и предприятиям. В 1930 г. это происходит с предприятиями объединений «Уголь» и «Сталь» (СЗ, 1931, 1, 1). В 1931 г. – с органами транспорта, причем высе‑ление посторонних из домов, принадлежащих органам транспорта, производится «независимо от того, будет ли предоставлена местным советом… другая площадь или нет» (СЗ, 1931, 1, 110). Таким же образом освобождаются от штатских лиц дома Наркомата по военным и морским делам (СЗ, 1931, 1, 342), освобождаются от посторонних дома центрального управления шоссе и грунтовых дорог (СЗ, 1931, 1, 376), дома оборонной промышленности (СЗ, 1931, 1, 387). В 1933 г. освобождаются дома Главэнерго (СЗ, 1933, 47, 278), мельниц и элеваторов (СЗ, 1933, 61, 364). В 1935 г. – дома НКВД (СЗ, 1937, 62, 273), а в 1939 г. необходимость выселения посторонних из домов НКВД снова подтверждается специальным постановлением СНК (СП, 1939, 53, 462).
В городах, таким образом, возникает своеобразная ведомственная «черта оседлости», вполне традиционная для «феодальной» Москвы. Интересно, что и идея борьбы с феодальной кольцевой структурой Москвы полностью снимается. «Нас пугали, – пишет один из создателей Генерального плана реконструкции Москвы Л. Перчик, – что эта система свойственна якобы феодальному городу…» (Перчик, 1935, с. 36). Разные части Москвы требуют теперь к себе разного архитектурного отношения, к одним применимы одни проектные идеи, к другим – другие. Аналогичную вещь мы наблюдали на примере Москвы и других городов, здесь мы это видим на примере разных частей города. «К постройке в Москве, – гласит один из пунктов Генерального плана, – допускать жилые дома высотой не ниже шести этажей, а на широких магистралях и в пунктах города, требующих наиболее выразительного и парадного оформления … более высокие дома, в 7 – 10 – 14 этажей» (О генеральном, с. 541). После войны этот контраст этажности между пунктами требующими и не требующими «выразительного оформления» еще усиливается: вместо 14: 6 (по Генеральному плану) это соотношение достигает примерно 32: 8 (Университет и рядовая застройка).
«Приемы застройки, свойственные центральным магистралям города, – с негодованием констатирует VII пленум правления ССА в июле 1940 г., – механически переносятся на загородные магистрали, набережные Москва‑реки, въездные шоссе и т. д.» (ЦГАЛИ, 674, 2, 25, л. 40). Все дело в том, что каждый элемент города теперь должен был решаться в связи с его подчиненностью ближайшему к нему выделенному элементу, должен был быть преддверием этого выделенного элемента. «Глядя на новые дома по улице Горького, – пишет А. Мостаков, – зритель не чувствует, что он находится на центральной магистрали великой столицы, в преддверии Красной площади» (Мостаков, 1940, с. 33). «Архитектура на отрезках улиц, соединяющих площади, – вторит ему через несколько страниц Я. Корнфельд, – предназначена подготовлять к восприятию ведущей идеи площади» (Корнфельд, с. 56).
Подобно тому как концентрация строительных усилий на реконструкции Москвы должна была как бы автоматически решить проблему всех городов страны, «концентрация строительства на основных магистралях и набережных» (Чернышев, с. 5) столицы как бы автоматически должна украсить весь город. Структура пространства теперь такова, что ценность выделенной его части (например, Москвы или центра города, или фасада здания, или главной оси фасада) оказывается значительно выше ценности всего оставшегося пространства, поэтому концентрация усилий на выделенной части выглядит в глазах культуры 2 не роскошью, не помпезностью, а просто разумной хозяйственной мерой.
Итак, одна и та же архитектурная идея может теперь быть оценена как правильная и как неправильная, в зависимости от того места, которое занимает в пространственной иерархии место ее приложения, и, разумеется, от места, занимаемого в иерархии людей ее автором. Так, например, по поводу школы, план которой представлял собой серп и молот, редакция журнала «Строительство Москвы» сочувственно цитирует письмо директора школы: «Совершенно абстрактным является план архитектора придать зданию школы форму серпа и молота. В результате получилась чрезмерная и нелепая разбросанность корпусов и помещений, неудобные переходы, которые отнимают много времени и сил у детей и педагогов» (СМ, 1935, 5, с. 33). Еще непримиримее отношение к проекту колхозного дома культуры И. Леонидова. Этот проект, план которого представляет собой пятиконечную звезду, был просто помещен без всяких комментариев в разделе «Против формализма, упрощенчества, эклектики» (АС, 1936, 4, с. 3). Однако к этому времени уже утвержден проект театра Красной Армии К. Алабяна и В. Симбирцева, план которого тоже представляет собой пятиконечную звезду, и здесь эта идея воспринимается совсем иначе: «Они создали выразительный образ здания‑монумента, подчинив каждый элемент и весь объем его единой закономерности «кристаллического строения», в основу которого положена пятиконечная звезда – эмблема, вызывающая яркие ассоциации с идеей Красной Армии. Они создали вместе с тем новую, свободную от традиций форму и организацию театрального здания» (Корнфельд /б/, с. 30).
В данном случае причина столь разных оценок одной и той же архитектурной идеи (эмблема в плане) коренится, по‑видимому, не только в иерархии пространств, но и в иерархии людей. Безвестный автор плана школы, конечно же, несопоставим с Алабяном и Симбирцевым, но еще более он несопоставим с истинным автором плана театра Красной Армии – первым секретарем МК ВКП(б), председателем Арплана Лазарем Кагановичем, который, согласно распространенному среди архитекторов преданию, просто поставил на проект плана свою хрустальную чернильницу в виде звезды, обвел ее авторучкой и сказал: «Так и стройте».
Распространенность этого мифа гораздо более культурно значима, чем его достоверность. Сам сюжет в рамках культуры 2 вполне тривиален: так могло быть. А чтобы понять, почему так могло быть, нам следует несколько подробнее рассмотреть отношение культуры 2 к иерархии людей.
Иерархия людей. Утверждение, что культура 1 стремилась к полному равенству всех людей, было бы неверным даже на уровне интенции, поскольку, как уже частично было показано, ее отношение к иерархии людей было сложнее: существовала идея вождя и толпы. Однако эгалитарная составляющая в интенциях культуры 1 бесспорно содержалась, и мы пока условно попытаемся рассмотреть эту составляющую в чистом виде.
Эгалитарные устремления культуры 1 проще всего описать в терминах «раздевания»: с человека как бы срываются все социальные атрибуты – чины, звания, знаки различия. Это как бы голый человек – отсюда и своеобразное равенство голых людей. В культуре 2 человеку начинают постепенно возвращать его одежды, и по мере одевания люди вдруг с удивлением замечают, что находятся друг с другом в иерархических отношениях. Интересно, что именно такая ситуация описана главным баснописцем культуры 2 Сергеем Михалковым в басне «Толстый и Тонкий», своеобразной пародии на одноименный рассказ Чехова. Сюжет в обоих случаях один: равенство отношений Толстого и Тонкого внезапно нарушается, герои узнают, что принадлежат к разным ступеням служебной иерархии, у Чехова тайный советник и коллежский асессор выясняют это просто из разговора, у Михалкова персонажи, чинов которых мы так и не узнаем, выясняют свое неравенство во время одевания после бани: «Смеялся от души народ, смотря в предбаннике, как Тонкий одевался, и как в сторонке Толстый волновался: он чином ниже оказался» (Михалков, с. 47). Изменение сюжета далеко не случайное: процедура одевания, как мы увидим дальше, достаточно архетипична для культуры 2.
Раздевание человека началось в культуре 1 частично уже с декретов Временного правительства (СУРП, 1917, 70, 400), а по‑настоящему – с первых декретов советской власти. 12 декабря 1917 г. принимается декрет «об уничтожении сословий и гражданских чинов», где говорится: «Все существовавшие доныне в России сословия и сословные деления граждан, сословные привилегии и ограничения, сословные организации и учреждения, а равно и все гражданские чины упраздняются. Всякие звания (дворянина, купца, мещанина, крестьянина и пр. титулы – княжеские, графские и пр.) и наименования гражданских чинов (тайные, статские и пр. советники) уничтожаются и устанавливается одно общее для всего населения России наименование – граждан Российской Республики» (СУ, 1917, 3, 31). В культуре 1, судя по этому декрету, не могли быть написаны ни рассказ Чехова, ни басня Михалкова, в эпоху Александра III и в 1940‑е годы, напротив, сюжет оказывается уместным.
В 1918 г. отменяются формы и учебные знаки всех учебных заведений (СУ, 1918, 28, 361) – нельзя теперь отличить тех, кто учится, от тех, кто не учится. Добавим, что в это же время ликвидируются различия между типами учебных заведений, вместо гимназий, реальных училищ, ремесленных, коммерческих и других видов школ вводится «единая трудовая школа РСФСР» (СУ, 1918, 74, 812), а чуть позднее во всех без исключения высших школах вводится единая программа по общественным наукам, физике, химии и биологии (СУ, 1921, 19, 119). Все теперь должны знать одно и то же. Более того, предполагается, что все должны знать это одинаково хорошо (или одинаково плохо), поэтому в школах ликвидируется система отметок (СУ, 1918, 38, 501). Отменяются также все ограничения для поступления в вузы, теперь не требуется ни специальных способностей, ни специальной подготовки: «Каждое лицо, независимо от гражданства и пола, достигшее 16 лет, может вступить в число слушателей любого высшего учебного заведения без представления диплома, аттестата или свидетельства об окончании средней или какой‑либо школы… Взимание платы за учение в высших учебных заведениях РСФСР отменяется» (СУ, 1918, 57, 632). Вслед за вступительными экзаменами в вузы отменяются уже и какие бы то ни было промежуточные (СУ, 1918, 84, 885).
Идею уравнительного срывания социальных покровов можно увидеть и в декрете, согласно которому «для всех граждан устанавливаются одинаковые похороны». По этому декрету «деление на разряды как мест погребения, так и похорон уничтожается» (СУ, 1918, 90, 921). Конечно, из этого правила бывают исключения, вспомним хотя бы мавзолей Ленина, но эти исключительные похороны, нарушающие декрет, и воспринимаются культурой как исключительные: «вовек такого бесценного груза еще не несли океаны наши, как гроб этот красный к Дому Союзов, плывущий на спинах рыданий и маршей» (Маяковский, 6, с. 301). Вождь в восприятии культуры 1 возвышается, разумеется, над толпой, но возвышается он всего лишь для того, чтобы его лучше видели и слышали (вспомним известный проект Лисицкого «Трибуна Ленина»), то есть не для того, чтобы оторваться от всех, а, наоборот, чтобы установить еще более тесный контакт. Вождь лучше всех, но он как бы сделан из того же самого материала, просто материала этого пошло чуть больше: «он как вы и я, совсем такой же, только, может быть, у самых глаз мысли больше нашего морщинят кожей» (Маяковский, 6, с. 239). Культуре 1 интересно, почему у вождя мысли больше «морщинят кожей». Эти мысли не кажутся ей чем‑то неприкосновенным, она охотно делает их объектом анализа. В вышедшем сразу после смерти Ленина номере журнала ЛЕФ (1924, № 1) серия статей была посвящена анализу лексики и стилистики ленинских текстов – ясно, что в культуре 2 это было бы невозможно. Более того, культуре 1 интересно, как устроен мозг Ленина с физиологической точки зрения: крупные фотографии среза ленинского мозга публикуются в прессе (Прожектор, 1929, 20 января, с. 12) – это примерно то же любопытство, с которым в 1920 г. вскрывались мощи святых. Радость от сознания, что мозг Ленина устроен так же, как и у всех (только черных точек на нем чуть больше), – это примерно та же радость, которой полон отчет Наркомюста о вскрытии мощей: «Серебряные гробницы, блистающие драгоценными камнями, содержат в себе или истлевшие, превратившиеся в пыль кости, или имитацию тел с помощью железных каркасов, обмотанных тканями, чулок, ботинок, перчаток, ваты, окрашенного в телесный цвет картона ит.п.» (СУ, 1920, 73, 336). (Очень скоро, правда, все эти средства, но на более высоком техническом уровне, понадобятся для поддержания внешнего вида истлевающего праха самого Ленина.)
Последним отголоском пафоса эксгумации (и одновременно его завершением) было перенесение в 1934 г. праха Гоголя из Донского монастыря в Новодевичий. А в 1960‑х годах этот пафос возник снова. Он проявился и в выносе тела Сталина из Мавзолея, и во вскрытии в 1965 г. гробницы Ивана Грозного. Культура 2 такого обращения с прахом вождя никогда бы не допустила.
Проектируемая и реализуемая культурой 1 равномерность очень скоро вступила в противоречие с реальными хозяйственными потребностями государства. Уже в 1925 г. становится ясно, что отсутствие «фильтров» при приеме в вузы и выпуске из них студентов резко снизило уровень квалификации студентов и выпускников. «Стоящие перед нашей промышленностью, сельским хозяйством и государственным аппаратом громадные и сложные задачи социалистического строительства, – гласит декрет СНК, – требуют для своего разрешения большой армии высококвалифицированных и достаточно компетентных специалистов» (СУ, 1926, 3, 6). По существу же проведение в жизнь этого декрета началось еще до его принятия. В 1922 г. уже появился некоторый первый фильтр на пути поступающих в вузы: студенты должны были «удовлетворять правилам приема» и были «обязаны выполнять все требования учебного плана» (СУ, 1922, 43, 518).
С 1933 г. прием в вузы уже сопровождался вступительными экзаменами (СЗ, 1933, 57, 445), и хотя это не значит, что результаты экзаменов не могли быть подогнаны под заранее заданную процентную норму (если такая существовала в 30‑е годы), но это значит, что идея неравенства людей, во всяком случае, неравенства способностей и степени подготовленности, была официально санкционирована культурой 2. В 1935 г. в школах снова вводятся отметки, а для учащихся снова вводится форма (СЗ, 1935, 47, 391), правда, эту часть декрета практически никто не соблюдал[22]. К концу своего существования культура 2 породила (в качестве своеобразной лебединой песни) новую школьную форму, почти точно повторяющую форму дореволюционной гимназии, а в 1960‑е годы эта военизированная форма была заменена подчеркнуто штатскими пиджачками.
Культура 2 постепенно возвращала человеку отнятые у него эполеты и аксельбанты. Появились звания «Героя труда» (СЗ, 1927, 45, 456), «Героя Советского Союза» (СЗ, 1934, 21, 168), «мастера спорта» (СЗ, 1934, 33, 258), возобновились воинские звания майора, полковника и маршала (СЗ, 1935, 57, 468), генерала (СП, 1940, 17, 410), снова вводятся ученые степени (СЗ, 1934, 3, 30), окончательно утверждается изобретенное в культуре 1 звание «народного артиста» (СЗ, 1936, 47, 400), появляется звание «заслуженного работника НКВД» (СП, 1940, 30, 741), «лауреата Сталинской премии» (СП, 1941, 11, 176) и другие.
Культура 1, стремясь к разрушению наследственных привилегий, создала наследственные же антипривилегии, она поставила прежнюю иерархическую лестницу с ног на голову (или, в ее терминах, с головы на ноги) с целью разрушить всякую иерархию. Культура 2 стала строить свою собственную иерархию, устойчиво стоящую не на голове, а на ногах, и весь негативный пафос культуры 1 ей в этом очень мешал, поэтому места в новой иерархии распределялись теперь не формально, как в культуре 1, не обратно пропорционально уровню, занимаемому в дореволюционной иерархии, не в качестве компенсации за отсутствие привилегий до революции и не в награду за заслуги перед культурой 1, а только в награду за заслуги перед культурой 2, и уже совершенно неважно было, оказывает ли эти услуги бывший граф или бывший люмпен‑пролетарий, бывший бунтовщик или бывший усмиритель бунта. Так, оборвав окончательно идею наследственных привилегий (негативно продолженную культурой 1), культура 2 создала новую иерархию, рассчитанную не на короткий срок, а на вечность, и заложила тем самым фундамент для возникновения новых наследственных привилегий, которым суждено будет по‑настоящему проявиться только сейчас и породить, может быть, когда‑нибудь новый культурный взлет – подобный расцвету дворянской культуры XIX в., расцвету, предпосылки которого были заложены сначала опричниной, а потом дворянскими привилегиями, раздаваемыми Екатериной II. Я думаю, что недалеко то время, когда самое свободное и самое широкое гуманитарное образование в России можно будет получить в спецшколе КГБ.
Переломным пунктом в отношении культуры к иерархии людей можно считать день рождения И. Сталина 21 декабря 1929 г. До этого дня все члены Политбюро перечислялись всегда в алфавитном порядке, подчеркивавшем их принципиальное равенство. Теперь же первым в списке идет Сталин, а остальные – по‑прежнему в алфавитном порядке (Авторханов, с. 156). А к 1937 г., к первому съезду архитекторов, иерархическая структура кристаллизуется уже окончательно, что отчетливо проявилось в процедуре избрания почетного президиума съезда. Сначала был избран «нормальный» президиум, и каждого члена аудитория встречала аплодисментами. Затем В. Веснин предложил избрать почетный президиум, а имена членов этого почетного президиума аудитория снова встречает аплодисментами, причем стенограмма фиксирует (или конструирует – что несущественно) качественную разницу этих аплодисментов: имена Ежова, Жданова и Дмитриева сопровождаются в стенограмме ремаркой «Продолжительные аплодисменты. Все встают»; Микояна, Чубаря и Косиора – ремаркой «Бурные аплодисменты. Все встают»; Молотова, Кагановича, Ворошилова, Калинина и Андреева – ремаркой «Бурные продолжительные аплодисменты. Все встают»; наконец, имя Сталина сопровождается ремаркой «Бурные продолжительные аплодисменты, переходящие в овации. Все встают. Крики: Ура. Да здравствует наш вождь, товарищ Сталин. Ура!» (ЦГАЛИ, 674, 2, 3, л. 16).
51. Эль Лисицкий. Фотограмма. 1931. (El Lissitzky. Dresden, 1967, ill. 165).
В культуре 1 вождь и масса были сделаны как бы из одного материала. Культура 2 утверждает качественную разницу между уровнями иерархии. Переход на следующий уровень означает переход в принципиально другой материал.
52. Рисунок из газеты «Известия», 21 января 1934 г.
Для пояснения иерархии культуры 2 я хотел бы воспользоваться одним образом, который привел в 1973 г. в своей лекции по индийской философии в МГУ А. М. Пятигорский. Для западного человека, сказал он, любая классификация может быть изображена геометрически. Можно было бы, скажем, составить такую таблицу психологических уровней: ощущения, перцепции, представления, интеллект, высший интеллект, – причем каждый следующий уровень помещался бы в этой таблице выше предыдущего. Построить же такую таблицу, считает А. Пятигорский, для индийской философии было бы принципиально невозможно: над высшим интеллектом должен был бы помещаться атман, а еще выше – брахман, но самое главное, если бы понадобилось изображать их соотношение графически, то расстояние между интеллектом и высшим интеллектом заняло бы на таблице скажем, 15 сантиметров, между высшим интеллектом и атманом – 15 километров, а между атманом и брахманом – 15 миллионов километров. Ясно, сказал он, что эти масштабы нельзя совместить в одном изображении.
Эта схема очень удобна для описания иерархии культуры 2. Как уже говорилось, вождь и масса в культуре 1 существенно различались, но их соотношение было вполне графически изобразимо – снова вспомним «Трибуну Ленина» Лисицкого, где, впрочем, сама масса не показана, хотя и подразумевается, или, еще лучше, его же плакат, где лицо Ленина возникает из тысячи лиц толпы. В культуре 2 соотношение вождя и массы приближается к схеме, описанной Пятигорским. Каждый следующий уровень иерархии (к чему бы она ни относилась – к пространству, к времени, к людям) несопоставим с предыдущим, содержит в себе некоторое качество, которого были лишены все предыдущие.
120. См. с. 224.
53. «Козоносы». 1930‑е. (МА, 11, 27515).
Интересно, как осознается и пародийно снижается в 60‑х годах эта структура иерархии в довольно распространенном анекдоте: мать Вовочки вызывают в школу, и она безуспешно ищет его сначала за дверью, на которой написано «отличники», потом – «хорошие ученики», затем – «двоечники», «дебилы», и, наконец, доходит до последней двери с надписью «Вовочка». Этот анекдот можно вполне рассматривать как перевернутую модель иерархии культуры 2, тем более что имя «Вовочка» вызывает ассоциации с рассказами о детстве Ленина – этой главной, хотя и подразумеваемой, точки иерархической пирамиды культуры 2. «Отличники», «хорошие ученики» и «двоечники» соответствуют «ощущениям», «перцепциям», «представлениям» и «интеллекту» из схемы Пятигорского; «дебилы» – это уже «атман», а «Вовочка» – «брахман».
Чтобы наглядно увидеть смену иерархических представлений, рассмотрим теперь бегло, как менялось соотношение зарплаты высокооплачиваемых и низкооплачиваемых работников начиная с ноября 1917 г. Один из первых декретов советской власти, «признавая необходимым приступить к самым энергичным мерам в целях понижения жалования высшим служащим и чиновникам во всех без исключения государственных, общественных и частных учреждениях и предприятиях», ограничивает зарплату народных комиссаров 500 рублями в месяц (СУ, 1917, 3, 46). Самая низкая зарплата в государственных учреждениях была в это время около 300 рублей. В 1918 г. вводится 10 категорий зарплаты, самая низкая (конторщик без стажа) составляет 350 рублей, самая высокая (народный комиссар) – 800 рублей (СУ, 1918, 48, 567). По мере роста инфляции крайние цифры зарплаты сначала несколько сблизились – 500 рублей и 1000 рублей (СУ, 1918, 69, 747), а затем начали немного расходиться. В 1919 г. их соотношение достигает сначала 1:5 (600 рублей и 3000 рублей – СУ, 1919, 5, 52), затем вводится уже 27 категорий зарплаты, и соотношение становится 1:6 (370 рублей и 2200 рублей – СУ, 15, 173). В том же 1919 г. категорий зарплаты становится 35, а соотношение внезапно падает до 1:4 (1200 рублей и 4800 рублей – СУ, 1919, 41, 396).
Здесь надо отметить, что, кроме сближения крайних цифр зарплаты, выравниванию (во всяком случае, теоретическому) материального положения работающих в этот период способствовало еще и введение ряда бесплатных услуг. Многие категории жильцов были освобождены от квартплаты (Кузнецова), была введена бесплатная пересылка писем (СУ, 1918, 83, 880) – отметим, кстати, в качестве «горизонтальной» характеристики, что право бесплатной переписки распространялось и на «трудящиеся массы всех иностранных государств». В 1920 г. вводится бесплатная выдача некоторых продовольственных товаров (СУ, 1920, 93, 505). В 1921 г. вводится бесплатная выдача лекарств (ПЗМ, с. 60).
С началом НЭПа картина становится более сложной, поскольку параллельно сосуществуют разные хозяйственные системы, и добиться человеческой равномерности в этих условиях невозможно. Однако интенция равномерности сохраняется до конца 20‑х годов. В 1929 г. в связи с коллективизацией и последовавшим за ней недостатком продовольствия вводится карточная система, просуществовавшая до 1934 г. В 1930 г. вводится система закрытых распределителей (ЗР) и закрытых рабочих кооперативов (ЗРК). Теоретически такая внеденежная система распределения товаров направлена на выравнивание потребления. Практически же общая иерархизация культуры привела ко все более усложняющейся иерархии систем карточек и закрытых распределителей, что хорошо видно, например, из протокола Правления ССА, датированного августом 1932 г.: «Сделать заявку в Моссовет о забронировании для Союза 50 путевок в дома отдыха и санатории, о закреплении на снабжение в ЗРК 10 человек архитекторов в распределители повышенного типа и 50 человек в другие ЗРК, о снабжении 150 человек карточками ширпотреба» (ЦГАЛИ, 674, 1, 7, л. 13). Разные архитекторы теперь, как видим, заслуживают разного.
Когда карточная система отменяется (1934), система закрытых распределителей продолжает существовать. Таким образом, на одном уровне иерархии действует денежная система, на другом – система закрытых распределителей (обычных, «повышенного типа» и т. д.), впрочем, пользующиеся ЗРК пользуются и денежной системой тоже. Денежная система стала в культуре 2 всего лишь одной из систем оплаты труда, и размер зарплаты мог не соответствовать реальному месту работника в иерархии и его материальному положению. Например, в соответствии с постановлением ЦИК и СНК 1933 г. народный комиссар или председатель ЦИК должен был получать всего 500 рублей в месяц, в то время как одному из руководителей ССА В. В. Витковскому в 1932 г. был установлен оклад в 800 рублей (ЦГАЛИ, 674; 1, 10, л. 4); реальное же соотношение их материального положения можно было бы узнать, лишь выяснив их принадлежность к той или иной категории закрытых распределителей и других систем внеденежного поощрения. Я склонен думать, что реальное соотношение уровней жизни приблизилось в культуре 2 к тому, которое было утверждено петровским указом 1711 г.: годовой оклад генералфельдмаршала составлял 12000 рублей, молодого писаря – 12 рублей (ПСЗ, 4, 2319), то есть соотношение приближалось к 1:1000.
Сама же денежная система зарплаты также продолжала расслаиваться. В 1936 г. по штатному расписанию Дома архитекторов уборщица должна была получать 104 рубля, а директор дома – 700 рублей (ЦГАЛИ, 674, 2, 12, л. 23) – соотношение приблизилось к 1:7. В 1937 г. по штатному расписанию московского отделения ССА курьер должен был получать 150 рублей, а освобожденный член президиума – 1500 рублей (ЦГАЛИ, 674, 2, 24, л. 8) – соотношение, как видим, достигло уже 1:10.
«Почему убрали ковер с парадной лестницы? – недоумевал в 1925 г. булгаковский Филипп Филиппович. – Разве Карл Маркс запрещал держать на лестницах ковры?» (Булгаков, с. 21). Ковром покрывается особая выделенная часть поверхности пола, и в культуре 1 ковры чаще убирались. В культуре 2 ковры возвращались на свои места. Снова появились и швейцары, охранявшие эти ковры, снова появились и многие другие профессии, с которыми культуре 1 хотелось бы покончить навсегда. Упоминавшееся штатное расписание Дома архитекторов на 1936 г. предусматривает, среди прочих профессий, истопника, дворника, курьера, четырех швейцаров и даже маркера с окладом 164 рубля в месяц – на 39 рублей больше, чем у швейцара.
Характерный пример столкновения представлений двух культур об иерархии людей – реакция специального совещания делегатов XVII партконференции на проект театра в Свердловске М. Я. Гинзбурга. Совещание потребовало от Гинзбурга среди прочего «отказаться от пропуска через театр массовых демонстраций, воинских частей и т. п.», а также увеличить число лож в зрительном зале (СоА, 1932, 1, с. 57). Массовые демонстрации в театре – это дань распространенной в культуре 1 идее растворения искусства в жизни, устранения барьеров между театром и улицей – идея эта, в наших терминах, вполне равномерна. Культура 2 эту равномерность нарушает, массовые демонстрации должны происходить на специально отведенных местах, для них в 1934 г. в Москве сносится квартал между Александровским садом, Манежем, Моховой улицей и гостиницей «Москва». В театре они теперь неуместны, как неуместны и во Дворце Советов: «пропуск массовых демонстраций, – гласит постановление 1932 г., – через главные залы Дворца Советов не требуется» (Об организации). Что же касается увеличения числа лож, то элитарный и иерархический смысл этого требования не требует комментариев – напомним, что в большинстве архитектурных проектов театров 20‑х годов вообще не было лож.
В решении делегатов XVII партконференции есть и еще одна вполне архетипическая для всех конкурсов культуры 2 черта: «ни один проект, – считают делегаты, – полностью принять к постройке нельзя» (СоА, 1923, 1, с. 57). Принятое вскоре после этого постановление о Дворце Советов придет к тому же самому выводу: ни один проект не может быть принят. Естественной конкурсной иерархии – первая, вторая, третья премии – кажется уже недостаточно. Жолтовский, Гамильтон и Иофан получают высшие премии, но какими далекими представляются культуре 2 их решения от того идеального решения, которого заслуживает центральное сооружение столицы мира. Можно быть уверенным, что если бы на первый конкурс был представлен тот самый проект, к которому в конце концов пришли Иофан, Щуко и Гельфрейх, то он не был бы принят к постройке. Один открытый конкурс – это слишком «равномерный» путь к совершенству для культуры 2. За вторым открытым конкурсом (на котором и были награждены Жолтовский, Гамильтон и Иофан) следует несколько закрытых, затем побеждает проект Иофана, но это не значит, что проект принимается к строительству, – его совершенствование продолжается. Так сама последовательность организации конкурсов (открытый с заказными проектами, закрытый, конкурс вариантов одних и тех же авторов, ряд «окончательных» проектов) повторяла структуру иерархии, свойственную культуре 2. Ту же структуру повторяет и окончательно утвержденный проект Дворца Советов – последовательность сужающихся, но увеличивающихся по высоте ярусов завершается человеческой фигурой, которая не просто самый высокий ярус (100 метров), но и переход на иной уровень изобразительности. Вертикальные пилоны ступенчатых ярусов тоже изображают людей – в этом нетрудно убедиться, взглянув на своеобразный макет Дворца Советов, провезенный по Красной площади во время парада 24 июля 1938 г.: в этом макете все ярусы были сделаны из живых людей (сама возможность такой замены показывает одновременно и антропоморфность архитектурных форм Дворца Советов, и архитектурную функцию живых людей), завершающая же фигура – и в самом Дворце Советов, и в его «человеческом» макете – переходит на иной уровень изобразительности: во Дворце Советов абстрактные изображения людей сменяются наглядным, а в макете совершен обратный ход, реальные люди сменяются скульптурой. Несопоставимость уровней свойственна и тому и другому примеру.
