Краткое послесловие от Юлия и Константина 17 страница

„Может, – говорит, – на следующий год и правый протест пришлют, а что?“»

 

В качестве почетного гостя Джона пригласили на «Филозский литературный ланч» по случаю четырехсотлетия рождения Шекспира. Его наградили специальным призом, и, по традиции, он должен был сказать спич.

Джон подошел к микрофону и не нашел ничего оригинальнее, как промямлить: «Очень приятно. Большое спасибо». Разочарованные литераторы вежливо похлопали. Положение решил спасти Брайан.

– Только что вы видели и слышали величайшего писателя современности! – взволнованно начал он свою речь. Униженные писатели попрятали глаза. – И самое удивительное, джентельмены, что никто не мог разглядеть этот гигантский талант, пока я… Но об этом позже. Да будет вам известно, однажды мне приснился вещий сон. Будто еду я на лошади, а она мне и говорит: «Почеши мне за ушком, Брайни». И я, джентельмены, почесал. А почему бы и нет? Кто в праве осудить меня за это? От счастья она помчалась быстрее молнии и принесла меня в ближайший бар. Так не выпить ли нам?

Онемев, писатели изумленно пялились на него.

– Я говорю, не выпить ли нам? – повторил Эпштейн и на всякий случай подмигнул.

Не в правилах британских пиитов было отказываться от выпивки. Они очнулись и разразились аплодисментами.

Вскоре литературный ланч превратился в заурядную пьянку.

Брайан не помнил, как добрался до дома. Он помнил только то, что какой-то издатель предложил ему опубликовать мемуары открывателя «Битлз».

 

Съемки фильма шли полным ходом. Так как «Битлз» играли самих себя, напрягаться особенно не приходилось. Кроме того, в павильоне было полно симпатичных девушек, и они были не прочь оказываться в костюмерной наедине с исполнителями главных ролей…

Патти Бойд, бывшая модель, никогда не заходила туда. Это была очаровательная блондинка с голубыми глазами и безумно стройными ножками. Джордж был сражен ее красотой, но подойти не решался. Она подошла сама и попросила автографы на плакат.

– Это для моих сестричек, – надменно пояснила она им. – Они у меня маленькие и еще глупые.

Когда очередь дошла до Джорджа, он поставил подпись и, дважды поцеловав плакат, радостно сообщил:

– Это для сестричек.

Затем достал из кармана свою фотографию и, поцеловав ее семь раз, протянул Патти:

– А это для вас.

Она взяла фото и, небрежно бросив его в сумочку, удалилась.

Обескураженный Джордж смотрел ей вслед, открыв рот.

– А ты, похоже, втюрился, – заметил Ринго.

– Я-то?

– Ну, не я же…

Джордж подумал и согласился:

– Похоже. Не знаю, что и делать.

Опытный Джон, с интересом следивший за этой сценой, посоветовал:

– Можно, конечно, начать ухаживать за ней. Но лучше – немедленно трахнуть. Быстрее и экономичнее. И ей, и тебе сразу легче станет. Да и нам. Во всяком случае, не будешь посмешищем. И познакомишься заодно.

В справедливости этих слов Джордж смог убедиться к концу съемочного дня. Несмелая попытка затащить Патти в костюмерную закончилась его полным поражением. Девушка прилюдно отвесила ему такую звонкую пощечину, что на них оглянулись все, кто был на площадке.

Джордж стал посмешищем.

Но он не сдавался.

Куда бы Патти не шла, всюду ей на дороге попадался застенчиво улыбающийся Джордж. Но оскорбленная Патти, словно и не замечала его.

Однажды, вернувшись со съемок, она обнаружила перед своим домом Джорджа, одиноко сидящего на скамейке.

– Патти, – произнес он, поднимаясь и умоляюще глядя на нее.

Она остановилась и оглядела его скучающим взглядом.

– Может, куда-нибудь сходим? – предложил Джордж.

– У меня есть друг, – ответила она веско. – Мы вместе уже два года.

– И его с собой возьмем.

Патти посмотрела на Джорджа уже несколько по-иному.

– Куда?

– Куда-нибудь. Я же говорил.

Патти не выдержала и улыбнулась, но тут же взяла себя в руки.

– Ехал бы ты домой, – сказала она и двинулась к двери.

– Да ничего, я посижу, – обреченно ответил Джордж, усаживаясь.

Патти открыла дверь и оглянулась. Потом бросила:

– Ладно, я сейчас…

 

– А где друг? – спросил Джордж, когда она вышла одетая так, что было ясно: они отправляются в самый шикарный ресторан.

– Ты что, совсем глупенький?

– А что такого? – пожал он плечами.

В этот вечер Джордж был неотразим. Все, на что бы не обратила внимание Патти, тут же принадлежало ей. Недостаток приличных манер он с лихвой заменял бесчисленными знаками внимания.

К концу вечера Патти оттаяла.

 

Однажды, возвращаясь со съемок, Брайан пригласил всех к себе. В лифте он смущенно сообщил:

– Мне предложили написать автобиографическую книгу. Я согласился. Но пока не придумал, как ее назвать. Может быть, вы что-нибудь подскажете?

– Назовите ее «Еврейский педераст», – посоветовал Джон.

Эпштейн стиснул зубы, но слезы выдали его обиду. Дома он надолго заперся в одной из спален.

«Битлз» преспокойно потягивали пиво и курили, сидя за круглым столом. Примерно через час Эпштейн вышел с вдохновенным выражением лица и бокалом шампанского в руке.

Он подошел к окну, театральным жестом откинул портьеру и вгляделся в вечернюю мартовскую серость за стеклом. Затем решительно повернулся и, скрестив руки, объявил:

– Я назову свою книгу «Звуки в подземелье».

– «Мальчики в подвальчике», – шепнул Пол на ухо Джону. Джон захохотал и шепнул Ринго. Ринго – Джорджу, а Джордж – снова Полу, чем немало удивил того.

 

Этим же вечером Брайан сел за работу. Но, едва написав заглавие, он почувствовал что-то неладное. Ага! Великое произведение нельзя писать той же ручкой, которой подписываешь чеки! Он позвонил Нилу, и через час тот привез ему заказанный «Паркер» – самый дорогой, какой только нашелся в магазине канцелярских товаров.

Брайан вновь уселся за стол и написал:

 

«Однажды мне приснился пчела. Она была печальна…»

 

На этом его творческая фантазия иссякла.

Назавтра он нанял «соавтора» – журналиста Дерека Тейлора.

 

5

 

В начале июня шестьдесят четвертого года «Битлз» впервые отправились в мировое турне. За четыре недели им предстояло выступить в Европе, Азии и Австралии. Перед самым отлетом с острым тонзиллитом свалился Ринго. Вместо него за ударную установку сел парень по имени Джимми Никол.

Ринго выздоровел, только когда «Битлз» были уже в Мельбурне. В самолете он нервничал: «А нужен ли я им теперь? Джимми – неплохой барабанщик, не хуже меня. А может, даже и лучше. Да точно лучше. И нос у него не такой здоровенный…»

Каково же было его удивление, когда в аэропорту его встретила огромная толпа фанатов. Газеты, радио и телевидение трезвонили только об одном: «„Битлз“ воссоединились!» «Ринго вернулся!» «Опасность миновала!»

– Ну как ты? – побеспокоился о его здоровье Джордж.

– Отлично!

– А мы тебе подарки приготовили. Держи. – Он протянул огромных размеров пластмассовую расческу. – Изготовлено по специальному заказу.

– Спасибо, – умилился Ринго, пробуя причесаться.

– Это для грубого причесывания, – пояснил Джордж.

– А вот – для окончательной доводки. – Джон подал малюсенький деревянный гребешок.

Пол подарил Ринго почти полную коробку зубочисток, а Джимми Никол – почти целый рулон туалетной бумаги, сказав со вздохом:

– Все равно мне завтра улетать.

 

Прямо из турне они угодили на королевскую премьеру фильма «Ночь после трудного дня». Из королевского дома на ней присутствовали теперь уже только истинные почитатели «Битлз» – принцесса Маргарет и лорд Сноудон.

Дизайнер по интерьерам Кеннет Партридж предложил провести презентацию в своем роскошном особняке «Белгравия», в котором был даже кинозал, и в течении дня украсил его тысячами белых и красных гвоздик.

У входа играл маленький оркестрик, а блюда большей частью были еврейскими. На этом по телефону настояла мать Брайана – Куини Эпштейн. Прибыв в Лондон в назначенный день специально для того, чтобы присутствовать на премьере, она остолбенела при виде разукрашенной «Белгравии».

– О, Боже! – воскликнула она испуганно. – Красное с белым! Это приносит несчастье!

– Ну что вы, мама, – засуетился Брайан, – с чего вы взяли?

– Это проверенная еврейская примета!

– Можно ли быть такой суеверной?

Куини укоризненно посмотрела на сына:

– Мало тебе того, что начисто обокрали магазин Клайва? А я говорила ему, что нельзя вешать на окна занавески с птичками!

– С какими еще птичками?

– С дроздами! Если вы не переделаете, ноги моей не будет в этом доме!

Брайан нашел хозяина и скомандовал:

– Немедленно замените гвоздики. Они должны быть или только белые, или только красные!

– Я ведь истратил уйму денег! – взмолился Партридж.

– Купите красные чернила, – нашелся Брайан. – За мой счет. Много не надо. – Он прикинул в уме. – Восемнадцать литров. С половиной. Если останется, оставьте себе. Хотя… Ну, ладно, оставьте себе.

Несколько часов перед премьерой походили на кадры из сюрреалистического фильма Феллини: Партридж, Брайан, «Битлз», Нил Аспинолл и Мэл Эванс ползали по деревянным лесам с баночками чернил и макали в них белые цветы.

В последний момент из дома выбежала Куини, потрясая над головой сорванной занавеской:

– Я так и думала! На ней щеглы!

Ее предосторожности не пропали даром. Премьера прошла тихо и спокойно.

 

Турне, съемки, запись нового альбома… Все это изматывало. И Брайан устроил небольшой отпуск. Джордж и Патти в компании Джона с Синтией инкогнито отправились в Ирландию, чтобы устроить там помолвку.

Приготовления проходили в глубокой тайне. Вот где им пригодились парики, грим и уроки актерского мастерства, преподанные Диком Лестером.

Два старичка в сопровождении молоденьких родственниц сошли с трапа частного самолета в аэропорту «Дромоленд» и на такси добрались до пансионата для престарелых «Дромоленд Кастл».

 

Утром следующего дня Джон и Джордж, наслаждаясь свободой, попивали в номере кофе, а Синтия и Патти секретничали.

– Ну как у вас с ним? – кивнула Синтия в сторону мужчин.

Патти мягко улыбнулась:

– Он не такой, как твой. Если честно, я побаиваюсь твоего Джона.

– Ничего удивительного. Мы женаты уже два года, но я до сих пор его боюсь.

– А Джордж – как маленький ребенок. Между прочим, он пишет отличные песни, но Джон и Пол почему-то берут по одной песне в альбом.

– А как он в постели? – откровенно поинтересовалась Синтия.

– Он-то? Да как все.

– О-о? – протянула Синтия лукаво. – А как все?

– Нормально.

За их спиной раздался голос Джона:

– Ага! Попались!

Они подпрыгнули от неожиданности. Мужчины ухмылялись.

– О чем это вы болтаете? – спросил Джон. Но, не дожидаясь ответа, напустился на Джорджа: – Ну и с чего ты взял, что она похожа на Бриджит Бардо?! – он бесцеремонно взял Патти за подбородок и повернул туда-сюда. Потом, подхватив под мышки, приподнял и поставил на ноги. Оттянул ворот кофточки, нахально заглянул под нее. – Ничего похожего, – резюмировал он.

– Можно подумать, ты видел это у Бриджит Бардо, – высокомерно усмехнулась Патти, поправляя платье.

– Похожа, похожа, – настаивал Джордж. – Во-первых, она такая же красивая, – он загнул палец. – Во-вторых, у нее такие же волосы. А в-третьих, зубы. Патти, покажи, пожалуйста, ему зубы.

– Ты что, совсем обезумел? – возмутилась Патти. – Я вам лошадь, что ли?

– Синтия, покажи зубы! – приказал Джон.

Та, не переча, оскалилась.

– Во, понял? – обернулся Джон к Джорджу. – Воспитание!

– Зато у Патти – зубы, – ответил Джордж с интонацией явного превосходства.

 

В дверь постучали.

– Войдите!

Заглянул управляющий пансионатом. Он был явно испуган.

– Прошу прощения, мистер Леннон. Я хотел бы вас предупредить. Журналисты узнали откуда-то, что вы здесь, и внизу их сейчас человек тридцать.

– Пронюхали! Надо смываться! – Джон потребовал: – Распорядитесь, чтобы ко входу подошла машина, в которой вы возите белье. И принесите два платья горничных.

– А помолвка? – расстроился Джордж.

Джон сделал успокаивающий жест, затем взяв Джорджа и Патти за шкирку, заставил их поцеловаться:

– Благословляю вас, дети мои, – пропел он, похлопал рука об руку, с видом выполненного долга и заторопился снова: – Все. Бегом переодеваться!

Через час Джон и Джордж спустились вниз.

– А где же ваши прелестные спутницы?! – подсунув к самому лицу Джона микрофон, осведомился пожилой лупоглазый репортер в линялых джинсах.

– Кого вы имеете в виду? – поднял брови Джордж. – С нами никого нет. И мы не собираемся давать интервью.

Они пробились к выходу и влезли в автомобиль.

 

Тем временем Синтия и Патти, переодевшись в горничных, выкатили во двор тележку с грязным бельем, под дождем загрузили его в грузовик и, забравшись в кузов, зарылись в вонючее тряпье.

Всю дорогу до аэропорта их нещадно трясло, и на каждой колдобине они истерически взвизгивали.

Автомобиль с Джоном и Джорджем подкатил к аэропорту минут через десять после того, как туда прибыли девушки.

– А вот и наши принцессы, – указал Джон на двух мокрых и грязных горничных, трясущихся у входа.

– Ты был прав, – кивнул Джордж. – На Бриджит Бардо она совсем не похожа…

 

И все-таки их почикали. В аэропорту прибытия их ожидала целая свора фотокорреспондентов, и на следующий же день газеты пестрели снимками Джорджа с Патти. Помолвка состоялась в принудительном порядке.

 

Снова Америка – США и Канада. На этот раз Брайан уже не беспокоился, теплым ли будет прием. Достаточно сказать, что по всей Америке траслировался радиорепортаж о том, как проходит полет. «Пол Маккартни попросил кофе! – надрывался диктор так, словно сообщал величайшую сенсацию века. – Ринго Старр возмущен отсутствием туалетной бумаги!!!»

За двадцать один день они дали тридцать один концерт. Америка бесилась и сходила с ума. Их гостиничные номера превратились в тюремные камеры. У входа в комнату Нила выстраивались длиннющие хвосты девушек, мечтающих познакомиться с «Битлз» поближе. Однажды Пол поймал его на том, что самых симпатичных он оставляет себе и персоналу, а к музыкантам отправляет тех, что поплоше. Разразился скандал, который чуть было не стоил Нилу места.

Вновь за воплями зрителей не было слышно музыки. «Битлз» безбожно лажали, но никто этого не замечал. Иногда они играли песни значительно быстрее, чем надо, чтобы поскорее смыться со сцены. Первые ряды занимали инвалиды, уверенные, что «Битлз» принесут им исцеление. Словечко «битломания» прочно вошло в обиход газетчиков.

Не только как социальное явление, но и как медицинский термин.

 

…Девятилетний мальчик из пригорода Атланты по имени Марк Чепмен напугал своих родителей тем, что ночью разговаривал с кем-то в пустой спальне. Их разбудил его громкий возбужденный голос за стенкой.

Миссис Чепмен осторожно подошла к его приоткрытой двери. При свете ночника Марк сидел на полу в клетчатой пижаме, пристально глядел на стену и, размахивая руками, вещал безжизненным скрипучим голосом:

– …В прошлый раз вы не послушались своего короля и были сурово наказаны. Но сегодня моя невеста, принцесса Розалинда попросила меня сделать вам подарок. По-моему, вы этого не заслуживаете, но она сказала, что главные бунтовщики казнены, а остались только верные мне подданные. И я согласился с ней.

– Марк… – осторожно позвала мать.

Он поднял на нее невидящий взгляд, затем вновь перенес его на покрытую старыми обоями стену.

– К тому же принцесса сказала, что другого такого случая может и не быть, ведь они могут больше никогда не приехать в Америку. Вы конечно уже догадались о ком я говорю? Да! Радуйтесь и восхваляйте своего короля, собирайтесь на огромном стадионе. Перед вами выступают великие «Битлз»!

Марк стал покачиваться из стороны в сторону и, сменив интонацию на заговорщицкую, тихонько запел:

 

«Слушай, я тебе открою тайну,

Никому не говори, оу-о-о…

Знаю, есть слова, которых ждешь…»[73]

 

– Марк! – позвала мать громче, чувствуя, как холодок пробегает по ее спине.

Он замолк, обернулся вновь и приложил палец к губам. Теперь он явно видел ее, и его брови были сердито нахмурены:

– Тихо, мама, они поют… – сказал он шепотом.

– Кто? – так же шепотом спросила мать.

– Разве ты не слышишь? Они поют для моих человечков. Вот, посмотри, – ткнул он пальцем в обои.

– Я ничего не вижу…

– Это потому что они очень маленькие. Но я-то их вижу. Ты не умеешь становиться маленькой сама, а я умею.

…Утром миссис Чепмен впервые повезла сына к психиатру. Его фантазии перешагнули пределы нормального.

В автобусе он поведал ей:

– Помнишь, я тебе рассказывал, что раньше прятался под кроватью у какого-то злого мальчишки? А теперь я знаю, что это был Джон Леннон. Но теперь я еще знаю, что он совсем не злой, а наоборот, очень хороший…

– Ох, Марк, – с трудом выговорила мать и отвернулась к окну, чтобы спрятать слезы. А потом прошептала себе самой: «Будь они прокляты!..»

 

После выступления на нью-йоркском стадионе «Форест Хилл Теннис» «Битлз» ужинали в номере.

– Посмотрите, кто к нам пожаловал! – радостно сообщил вошедший Брайан. Следом за ним в номере возникли трое. – Разрешите представить мистера Боба Дилана!

Брайан много раз слышал это имя от Джона и Пола и знал, что этот музыкант для них – большой авторитет.

Невысокий лохматый горбоносый тип вышел вперед и церемонно поклонился.

– А это мои приятели, – махнул Боб рукой. – Аранович и Мамодас. Они уверяют, что у них есть еще и имена, но я не верю. Только гляньте: Аранович и Мамодас! По-другому и не назовешь.

Здоровенный Мамодас и тщедушный Аранович смущенно переминались с ноги на ногу. Наступила неловкая тишина. «Битлз» и Дилан не знали, что сказать друг другу.

– Ну вот и познакомились! – нашелся Брайан. – Может, за стол присядете?

– А вот возьмем и присядем! – нашелся Дилан. – Мамодас! Аранович! За стол!

– Что будем пить? – спросил Брайан, когда они уселись.

– Дешевое вино! – заказал Дилан. – Чем дешевле, тем лучше. А Арановичу с Мамодасом еще дешевле.

Джон почувствовал себя уязвленным. Вот это – настоящий рок-музыкант. А они – зажрались.

– Мэл, – позвал Эпштейн. Тот, показав жестом, что уже все понял, отправился на поиски дешевого вина.

– Ну вот, – одиноко прозвучал голос Брайана. – Вот так вот…

– Да… – поддержал разговор Боб.

– Я слышал твои песни, – сказал Джон. – Они мне нравятся.

– А мне твои – не нравятся! – пробурчал Боб, набивая рот кровяным бифштексом и не глядя на него.

– Всем нравятся, а тебе не нравятся! – обиделся Пол.

– Все – дураки, а я – нет, – парировал Боб.

– Ну, а что вам конкретно не нравится, мистер Дилан? – забеспокоился Эпштейн.

– Во-первых – ты. Во-вторых, слова. Кто у вас пишет слова?

– Я… он… – показал Пол на Джона. – Да мы все пишем…

– То-то и видно. Поэзия не делается толпой. Вот, послушайте… – И, проглотив бифштекс, он продекламировал:

 

«Сколько ты должен пройти дорог,

Чтобы хоть чем-то стать?

Сколько морей облетит голубок,

Прежде чем лечь поспать?

Сколько еще, мне ответь, сынок,

Будут людей убивать?

 

С запада ветер летит на восток,

Чтобы опять смолчать…

 

Море размоет гранитный бок,

Долго ль скале стоять?

Сколько нужно ушей, чтоб смог

Ты её плач услыхать?!

Сколько еще, мне ответь, сынок,

Будут людей убивать?

 

С запада ветер летит на восток,

Чтобы опять смолчать…»[74]

 

– Здорово! – признал Джон. – Но ведь это петь-то нельзя.

– Я пою. Это песня, – мрачно сообщил Дилан.

– Я хотел бы научиться так писать, – Джон поскреб затылок.

– Нет ничего проще, – заявил Боб и достал из кармана коробочку.

– Колёса? – догадался Джордж.

– Что вы на это скажете? – Дилан презрительно усмехнулся и посмотрел на своих приятелей. – Чтобы я глотал химию?! Даже Аранович с Мамодасом на такое не способны. Если вы покажете им таблетки, их сразу стошнит. А вам тут еще жить… Нет! У меня все природное, зеленое и благоухающее, произрастающее на теплом лоне Матери-Земли.

– Марихуана, что ли? – спросил Ринго.

– А что же еще? Она – родимая.

– Ну нет, – засомневался Джон. – Мы марихуану не курим.

– Да ты что?! – выпучил глаза Дилан. – А откуда же у вас вот эта песня: «Я лечу, лечу…»

– Нет у нас такой песни, – возразил Джордж.

– Нет, так напишете. Ну что, по косячку? Убьем себя, чтобы родиться заново?

Словечко «убить» на сленге молодых американцев означало, принять дозу наркотика. Кому-то другому Джон, возможно, еще и отказал бы. Но не Бобу Дилану.

– Давай, – согласился он. Не устояли от соблазна и остальные.

Аранович и Мамодас быстро скрутили по сигаретке на каждого и показали, как ими пользоваться.

 

…Первым засмеялся Ринго.

– Чего ржёшь? – удивился Пол.

– А ты что, не видишь? – промычал тот.

– Чего?

– А вот, – Ринго ткнул в пустоту.

– А-а, – понял Пол и тоже захохотал.

Через минуту смеялись все. Брайан, схватившись руками за стул, кричал:

– Я на потолке! Я могу упасть! Помогите мне спуститься!

Джон пел покатывающемуся со смеху Дилану экспромтом сочиненную песенку про пятерых мертвых старичков с припевом: «Тутовый шелкопряд! Тутовый шелкопряд!..»

Джордж, Аранович и Мамодас ползали по полу между стульев, стреляя друг в друга из воображаемых пушек и атомных подводных лодок.

Пол встал у окна и взором, исполненным озарения, оглядел город.

– Я думаю! Впервые в жизни по-настоящему думаю, – прошептал он. – Мэл! Возьми тетрадь и записывай! Все, что я сейчас скажу, должно на веки остаться в памяти потомков. Я знаю много. Очень много. Почти все. Пиши. – Заложив руки за спину, Пол принялся расхаживать по номеру, диктуя. Мэл бегал за ним и фиксировал буквально каждое слово, так как Пол то и дело отбирал у него тетрадь, перечитывал написанное и бранил за неточности.

 

«Если исчезнет солнце, то травы и деревья еще немного порастут и начнут увядать. Потом погибнут птицы. Затем звери. А затем и люди.

Последними умрут Аранович и Мамодас…»

 

 

Утро было тяжелым. Раскалывались головы, пухли глаза. Дилан лечился дешевым вином и поил им Арановича с Мамодасом, приговаривая: «Пейте, пейте, млекопитающие, Боб вас в беде не оставит…» А Джордж читал вслух «Постулаты Пола Маккартни» и хохотал больше других. Он уговорил Пола подарить эту тетрадку ему.

Труднее всех пришлось Ринго. Он не приходил в твердый рассудок несколько дней, непрерывно пил спиртное и глотал амфетамин. Вскоре он впал в глубочайшую депрессию.

Однаджы вечером он, пошатываясь, вывалился из номера и пошел к лифту.

– Ты куда это направился? – заметил его пьяненький Нил.

– Туда, – Ринго неопределенно махнул рукой.

– Зачем?

– Я хочу себя убить, – пробормотал Ринго и двинулся дальше.

Нил, уже усвоивший местный сленг, усмехнулся и покачал головой. «Колеса, что ли, кончились?»

Но Ринго и не думал принимать таблетки. Он действительно решил умереть.

«Кому я нужен? – чудом выйдя из отеля незамеченным, рассуждал он. – Никто, никто меня не любит. Эти вшивые канадцы обозвали меня евреем. Пол сказал, что будет на мой нос вешать свой пиджак и еще хотел прихлопнуть меня кирпичом. А Джон нассал мне в ботинки. И уверяет, что пролил чай… Что?! Пролил во все ботинки, кроме своих?!»

Ринго остановился и огляделся в поисках места, где бы он мог тихо, и никому не мешая, совершить какой-нибудь суицид. Рядом резко затормозила машина и из нее вылез полицейский.

– Эй, парень, с тобой все в порядке? – спросил он.

Ринго посмотрел на него затуманенным слезами взором:

– Дяденька, это что за город?

Полицейский усмехнулся:

– Во дает! Это Индианаполис, дружок. Ты, видать, не в себе. Говори-ка адрес, мы тебя живо довезем до дома.

– Лондон, Уэтхали Хауз. Второй этаж.

– Да ты иностранец! А тут-то что делаешь?

– Я хочу умереть. Не подскажете, где это у вас делают? – помолчав, он добавил: – Пожалуйста…

Полицейский присвистнул.

– А ну, залазь в машину.

Ринго послушно сел в автомобиль.

– Слушай, мне что-то лицо твое знакомо, – заметил второй полицейский. – Где я тебя видел?

– Везде, – ответил Ринго. – Я барабанщик из «Битлз».

Полицейский вгляделся внимательнее и воскликнул:

– Слушай! А ведь верно! Ты – Ринго Старр! Вот не ожидал! Ты что же тут делаешь?

– А он решил умереть, – доложил напарник. – Не дадим?

– Не дадим! – полицейский завел машину. – С чего это ты решил себя убить?

– Джон Леннон нассал мне в ботинки, – жалобно объяснил Ринго.

– Ну и порядочки у вас, у звезд, – покачал головой тот. – У меня было так, с кошкой. Я ее за это утопил.

– Джона Леннона не утопишь, – посетовал Ринго и заплакал.

«Совсем паренька извели», – пробормотал полицейский.

Почти всю ночь они катали Ринго по городу, а под утро привезли его на трек, где проходили ежегодные автогонки. Полицейские позволили ему сесть за руль, и Ринго целый час нарезал круги, разгоняя хандру.

Потом они поехали в гости к одному из полицейских, где пообедали, и Ринго, поиграв с его пяти– и шестилетним сынишками, завалился спать.

На концерт он прибыл за несколько минут до начала.

– Где ты был!!! – орал Эпштейн, которого чуть было не хватил сердечный приступ.

– Я снова с вами, друзья! – не слушая его, обнимался Ринго с остальными. – Как мне вас не хватало!

Ринго отработал на концерте без тактового барабана, так как ноги у него совсем не двигались. Как и следовало ожидать, этого никто не заметил.

 

6

 

Очередное обострение тонзиллита у Ринго уже ни для кого не стало сюрпризом. На днях, к его искреннему смущению, его избрали почетным вице-призедентом Лондонского медицинского университета. Наверное, потому, что из всех «Битлз» он имел самые тесные контакты с медициной. Заболев, он угодил в клинику этого самого университета, и носились тут с ним, как с писаной торбой.

Добровольной сиделкой вызвалась быть его старая знакомая – маленькая суматошная брюнетка по имени Морин Кокс, которая приехала из Ливерпуля специально для этого. Во всяком случае, так считалось. В первый же день она принесла ему гостинец – пакет с мороженым. Само собой, мороженого Ринго было нельзя, потому, разговаривая с ним, Морин сама уплетала порцию за порцией:

– Представляешь, Ричи, а ведь я уже не помошница парикмахера, – тараторила она. – Представляешь?!

– Уволили? – прохрипел Ринго.

– Да ты что?! Да как ты мог подумать? Как у тебя язык-то повернулся? Я теперь – парикмахер! Мастер! Ну?! Что же ты не радуешься?

– Поздравляю, – вымученно улыбнулся Ринго. – Ты в Лондон надолго?

Морин, загадочно поводив пальцем по одеялу, объяснила:

– Ну-у… Как пойдут дела… Наверное, на недельку. Или на две. Или больше. Как скажешь… – последнюю фразу она произнесла так тихо, что Ринго не расслышал ее.

– Может, у меня остановишься? Я сейчас один живу. И кактусы некому поливать.

– Это было бы здорово! – обрадовалась Морин. – А то приехала, а сама не знаю, где и жить буду. А жить-то где-то надо, правда ведь? А кактусы, говорят, постригать нужно?

– Не слышал, – признался Ринго.

– Нужно, нужно! А стригу я отлично! Вот и тебе уже стричься пора. Ну, давай, давай, поднимайся. Я, вот, и ножницы припасла…

 

Ринго выздоровел и выписался из клиники, а Морин продолжала жить у него. Это разумелось как-то само собой и не обсуждалось.

А однажды она сообщила ему, что беременна.

– Как это? – удивился Ринго. – Откуда?

– Тебе лучше знать, – хохотнула она. – Или ты не знаешь, как это бывает? Я как заметила, что со мной что-то не то, сразу к врачу побежала, а он посмотрел-посмотрел, да и говорит, так, мол, и так… А я думаю, не зря я значит… – тут она осеклась и виновато посмотрела на Ринго. Но тот снова ничего не заметил. Он сосредоточенно смотрел в пол. Наконец, спросил:

– И что мы теперь будем делать?

– Ой, Ричи, ну ты, прямо, такой застенчивый!.. – И она остановилась, ожидая.

Ринго хлопнул себя по лбу, неуклюже встал на одно колено и, сняв с мизинца серебряное колечко, надел его на пальчик Морин.

– Прелестная девушка. Я знаю, что не вышел ни лицом, ни статью. Я простой барабанщик, не больше того. Но, может быть, ты согласишься выйти за меня замуж? – он с волнением ждал ее ответа.

Морин вдруг стала таинственной и неприступной.

– Это так неожиданно, Ричард, – сказала она. – Я не могу так сразу… Я подумаю.

Они поженились через неделю – одиннадцатого февраля.

 

«Битлз» научились жить в осадном положении. Но круг общения пришлось сузить до минимума.