Хватит о рыцарях пера и кинжала

 

Когда прошлым вечером в коридоре комитета стихли шаги, мобильники телевизионщиков перестали стрекотать, как кузнечики, достаточно было слегка поднапрячься, чтобы в отделе газет, что над министерским коридором, услышать тихий звук. Это пережевывали английскую прессу, которую называют обычно Флит‑стрит[41], и – нет смысла отрицать – вашему покорному слуге тоже досталось.

Один‑ноль в пользу Мейджора. «Не в первый раз политические обозреватели и комментаторы повержены в пух и прах!» – заявила Джиллиан Шепард. Но сам премьер‑министр выразился более осторожно в заключительной части своего триумфального заявления на ступеньках дома 10 на Даунинг‑стрит (лондонская резиденция премьер‑министра. – Прим. пер.), поместив, фигурально говоря, ногу на животы своих реальных оппонентов. Он знает, где находятся реальные соперники, сказал он, не в Вестминстере и не в избирательных округах – отнюдь. Он знает, где настоящий враг.

«Это уладили в Вестминстере, а не внешние комментаторы с их частными мнениями!» – кричал он. Прежде чем информация о результате пронеслась по жарким коридорам комитета и прежде чем стало ясно, что Мейджор вне опасности, мнение сторонников Мейджора о поведении прессы было практически непечатным.

Незадолго до оглашения результата я столкнулся в кулуарах с одним обычно радушным министром. Он весь покраснел и принялся критиковать мою позицию, выраженную в статье. При этом выдавал такие матерные перлы, что в радиусе 25 шагов все поворачивали головы в нашу сторону. В преддверии кампании по выбору лидера партии министры поверили в существование, как сказал Гарольд Вильсон, «небольшой группы политически мотивированных людей», правых журналистов, вступивших в сговор с парламентскими евроскептиками и решивших сместить премьер‑министра.

Последние четыре года они полагают, что пускают свои трусливые стрелы в Джона Мейджора, движимого либо неуместным интеллектуальным снобизмом, либо чувством обиды, что он не г‑жа Тэтчер.

Эти булавочные уколы, однако, ничто в сравнении с необычным шквалом артиллерийского огня, который совсем недавно обрушила на Мейджора когда‑то лояльная к нему консервативная пресса. The Daily Telegraph, The Times, The Daily Mail и почти вся остальная Флит‑стрит, за исключением Financial Times и Daily Express, были убеждены, что Мейджор ведет партию к поражению на следующих всеобщих выборах и потому он должен уйти. Такое «вероломство» привело министров в ярость. Они считают, что журналисты – это чрезвычайно надменные личности с большим самомнением, безответственные бомбометатели.

Они порвали бы все отношения, если бы не реальность: как и в случае с другими террористами, у политиков нет другого выбора, кроме как вести с ними переговоры. Остальные члены партии по всей стране также возмущаются поведением прессы.

«Почему нельзя оказать доверие Джону Мейджору за то, что он уже сделал? – вопрошают местные тори. – Почему его никогда не поздравляют за успехи в достижении устойчивого экономического роста и прочного урегулирования в Северной Ирландии?»

Действительно, почему? За что ему устроили такую взбучку? Перед обсуждением принципиальных возражений против премьерства Джона Мейджора следует вспомнить железный закон Флит‑стрит: мы тебя вознесли, мы тебя и свергнем.

Когда Джон Мейджор был молодым членом парламента и быстро делал политическую карьеру, он налаживал хорошие отношения с редакторами политических изданий. Члены правительственного лобби отзываются о нем как об очаровательном, привлекательном человеке. Он усваивал твое имя с первого раза и повторял без запинки. В списке возможных перестановок у каждого он значился как достойный кандидат. А после того, как он встал во главе кабинета и больше не мог оставаться на короткой ноге с журналистами, прежние отношения, конечно, пошли на спад.

Как премьер‑министр поначалу он привлекал именно своей обыкновенностью, порядочностью, на что и делала упор его кампания за «бесклассовое общество». Но у журналистов широкополосных газет есть свой профессиональный синдром. Они вечно в поиске грандиозных идей для своих колонок, а Джон Мейджор не давал их. Журналистов не удовлетворяло мейджоровское «видение Британии», которое сосредоточивалось, казалось, вокруг числа туалетов на автодорогах. Они стали поговаривать, что у Мейджора нет реальной идеологической базы; и его ошибка заключается в том, что он слишком чувствителен к их подколкам.

В отличие от г‑жи Тэтчер, которая, как сказали бы некоторые, лишилась власти в конечном счете, потому что не прислушивалась к критике в прессе, г‑н Мейджор слишком прислушивался. Он, кажется, чересчур близко воспринимал то, что писали о нем воображаемые обладатели диковинных ученых степеней, одетые в странные жилеты и сидящие в кабинетах, заставленных книжными полками.

Было известно, что его сильно задевали наглые псевдопсихологические биографические очерки. Журналисты почуяли его уязвимость и начали еще сильнее нападать с критикой, характеризуя его без лишних доказательств как человека, способного носить рубашку, заправляя ее в трусы.

Лучший способ защиты для Мейджора – оказавшийся очень эффективным – внушить чувство симпатии. В отличие от г‑жи Тэтчер он не вызывал страха. Но тут г‑н Мейджор должен винить себя за то, как некоторые «заднескамеечники» (рядовые члены парламента. – Прим. пер.) и пресса старались переплюнуть друг друга в своей наглости.

Хотя все это в определенном смысле вторично. Прессу ни в коем случае нельзя винить за осевой момент пребывания Мейджора в должности премьер‑министра, когда фунт стерлингов обвалился, не удержавшись в рамках, установленных механизмом валютных курсов. Можно винить Бундесбанк за то, что он не оказал достаточной помощи. Можно винить игроков на бирже.

Можно, вероятно, последовать примеру Дугласа Хёрда и обвинить The Sunday Telegraph в подстрекательстве датчан сказать «нет» при голосовании в 1992 году и таким образом вызвать Маастрихтский кризис. Но нельзя винить Флит‑стрит за решения господ Мейджора и Ламонта поддерживать валютный курс в соответствии с европейской валютной системой долгое время после того, как он перестал быть экономически оправданным, в результате чего были потеряны миллиарды, а тысячи бизнесменов приперты к стенке.

И отнюдь не пресса нанесла авторитету премьер‑министра самые болезненные удары. Это был Норман Ламонт, бывший министр финансов (28 ноября 1990 г. – 27 мая 1993 г. – Прим. пер.) и руководитель избирательной кампании, который заявил в палате общин: «Создается впечатление, что Мейджор пребывает в должности, но не у власти». И это был Тони Блэр, который сказал: «Я возглавляю партию, а он следует за ней». Самое главное, легкая победа в Европе не была просто выдумкой прессы.

Большой группе его «заднескамеечников» – не менее 89 из них проголосовали за Джона Редвуда – стало ясно, что заявление премьер‑министра от 1 марта по единой валюте было не совсем убедительным. Пресса не явилась причиной поражения Консервативной партии в местных и европейских выборах.

Пресса способна донести разочарование общественности до премьер‑министра. Но она не в силах сломать его. Результат вчерашнего вечера доказал это.

 

5 июля 1995 г., The Daily Telegraph

 

И все же центристы примкнули к Блэру.

 

Кто они, все эти люди?

 

Сумерки сгущаются, пока такси добирается до Далиджа. Это поездка сулит открытие. Я приехал в поисках новой и таинственной группы людей, чья значимость известна, но чьи особенности политологам пока не совсем понятны. «Никто не знает, что это за люди, – признался мне один из советников Тони Блэра. – Мы действительно заинтригованы».

На сентябрь 1995‑го в рядах Лейбористской партии насчитывалось 351 000 членов. За 15 месяцев ее численность почти удвоилась. Эта цифра тем более примечательна, если учесть, что во всей Европе членство в политических партиях постоянно снижается. Канула в Лету массовая приверженность христианским демократам и социал‑демократам и их коллегам в Британии. Это дало лейбористской партии прирост в один миллион членов, а тори – поразительные 2,8 млн в 1952‑м. В наши дни мы отдаем силы Королевскому обществу защиты птиц, кампаниям помощи больным СПИДом, приковываем себя к грузовикам, перевозящим телячьи туши.

Только одна партия плывет против течения. Большинство из 100 000 новых членов вступили в нее в прошлом году благодаря одному человеку: его сияющим глазам, волнистым волосам и щербатому переднему зубу. Когда на следующей неделе Тони Блэр выступит на съезде Лейбористской партии, основная часть доклада будет строиться на не относящихся к делу доводах: что, возможно, Блэр действительно социал‑демократ, но партия в целом не сумела продвинуться вперед и остается приверженной «карательному» перераспределению и государственным расходам. В ходе предвыборной кампании к следующим выборам это должно стать основным бременем пропаганды тори.

Поэтому для Блэра станет жизненно важным доказать, что партия меняется в корне. Такси останавливается у небольшого дома рядовой застройки на Гроув‑Вейл. Мы прибыли. Это штаб‑квартира Лейбористской партии Далиджа. Здесь каждый месяц регистрируют 80 новых членов. Сквозь пыльное окно гостиной я смутно угадываю фигуры мужчин и женщин разного возраста. Приглядевшись, вижу: они пьют вино и апельсиновый сок.

Они не сильно отличаются от нас с вами, одеты в опрятные свитеры и юбки. Это типичные новые члены лейбористской партии, которых любезно собрала для меня Тесса Джоуэлл, член парламента от округа Восточный Далидж. Она не только очень энергичная и умная женщина, но и «близка к Тони». Как любит говорить Питер Сноу[42], когда поступают результаты общих выборов, это только первая выборка. Мы предупреждаем читателя, что наши методы не являются и не могут быть научными. Но, проведя вместе с десятком новых членов более часа за бутылочкой болгарского мерло и чипсами, я чувствую, что Блэр прав, когда говорит, что партия меняется. Старый заместитель Блэра по партии Джон Прескотт, окажись он здесь, повесил бы голову; и все же у г‑на Мейджора, кажется, нет никаких причин кручиниться.

На стене висит пропитанная никотином карта избирательного округа и плакат 1930‑х годов с лозунгом «Завтра – когда лейбористы будут править». На нем изображены рабочие в разных триумфальных позах. В прошлом, возможно, здесь толкали речи и дискутировали, попыхивая трубками, о свободном коллективном договоре. Больше нет. Барбара Ричардсон, мировой судья лет 45 с короткой стрижкой и в светло‑вишневом костюме, говорит мне, что она спешит, и поэтому кратко объясняет, почему присоединилась к новым лейбористам. Она была социальным работником в этом районе (как и Тесса Джоуэлл) и членом лейбористской партии в Норвуде. Но впала в отчаяние.

Там был такой «красный» Тед Найт. И партия каким‑то образом не разрешила ей отдать детей в частную школу. И там был такой Нейл Киннок. «Я терпеть не могла Нейла Киннока», – говорит она и признается, что чувствует себя виноватой за такие слова. Некоторые из присутствующих не так горячо, но соглашаются с ней. «Я ушла к социал‑демократам – и встретила среди них прекрасных людей», – говорит Барбара. Так почему же она вернулась к лейбористам? Она невольно признается: «Главным образом из‑за Тони Блэра». Эту же причину указали и четверть новых членов при опросе, проведенном Labour Party News в апреле.

Эту же причину указал и Том Уорд, 19‑летний бородатый картезианец в футболке с надписью Jim Beam, который только что поступил в Пембрук‑колледж, Оксфорд. «Я хотел работать с большей отдачей, и Блэр сделал это возможным для человека со средним школьным образованием», – говорит он. В этот момент Уорда прерывает Джон Мактернан, мой чичероне в мире Лейбористской партии Далиджа.

Мактернан – искушенный шотландец. Он возглавлял дискуссионное объединение в Эдинбургском университете и теперь стал большой шишкой в местной партии. Он хочет убедиться, что я понял суть сказанного. «Это, – восклицает он с волнением ученого, демонстрирующего посетителю первый циклотрон в мире, – новый лейборист! Все дело в Тони Блэре, – продолжает он. – Он первый политический лидер в Британии после Маргарет Тэтчер, чьи особые социальные ценности могут изменить образ нашей жизни».

Смелое утверждение. Надо признать, что если бы не г‑жа Тэтчер, то многие вообще бы не интересовались британской политикой. Перестроит ли Блэр политическую жизнь подобным образом? Я спросил об этом одного молодого улыбчивого парня лет тридцати в бежевой кожаной куртке. Его зовут Джон Бам. Он учился в «той же школе, что и сын г‑жи Тэтчер (Хэрроу)», перед тем как поступить на факультет классических языков в Королевском колледже в Лондоне. Г‑н Мактернан пояснил мне, что «новый лейборист представляет собой интересную смесь происхождений».

Но Бам, кажется, вступил в партию не столько из восхищения Тони Блэром, сколько из уважения к памяти Джона Смита, которого он описал как «самого великого премьер‑министра, который когда‑либо у нас был». Конечно, Бам в восторге от Блэра. Но было бы преувеличением сказать, что идеология Блэра вызывает у него энтузиазм. «Считают, что он мог бы выражаться поточнее», – говорит он, имея в виду, например, что Блэр мог бы доходчиво объяснить, что он намерен делать с приватизированными отраслями промышленности. Но другие новые члены партии признают, что им вообще‑то непонятно, что их лидер представляет собой на самом деле.

«Я так до сих пор и не знаю его», – говорит Йэн Ричардсон, 72‑летний бывший журналист из The Birmingham Post в шерстяном галстуке и крепких коричневых ботинках. Ричардсон уже изрядно подрейфовал по политической карте. В 1930‑х он чуть не стал коммунистом. В 1950‑х дважды голосовал за тори и один раз, к его стыду, за г‑жу Тэтчер. Но себя он описывает как «лейбориста по темпераменту». Тем не менее и он вроде бы не ждет чего‑то конкретного от Блэра.

Скорее, его заводит ненависть к тори. О ненависти надо было сказать раньше. Здесь она почти повсеместна. «Я бы их всех перестрелял», – говорит Ричардсон, имея в виду всех министров тори. Он зол, когда видит, как уничтожают государственную службу здравоохранения. «У меня ребенок – инвалид, и мне 72, – говорит он хорошо поставленным голосом. – Если у меня усилится синдром Альцгеймера, то впору продавать свой дом. Куда уходят деньги за нефть и газ?» – вопрошает он, и вокруг раздаются возгласы поддержки.

Когда я был вынужден напомнить, подобно одному незадачливому кандидату от партии тори, что экономика выходит из кризиса, безработица сокращается, идет трехпроцентный рост, продается много прекрасных дешевых домов, на меня накинулась Юдит Фиттон, женщина в синем джинсовом платье. Она была первой флейтой в английском национальном оркестре, и у нее двое взрослых детей. «То есть, по‑вашему, у меня должно быть все в порядке, так?» – спрашивает она. – Вы понятия не имеете, что такое приобрести жилье».

Седой, в белом свитере куратор Музея реки и гребного спорта в Хенли‑на‑Темзе тоже «зол». У Криса Додда плохое настроение, потому что комитет «Тысячелетие»[43] не захотел дать денег на его проект.

– Это все некомпетентность и их неспособность не совать свой нос, куда не следует, – говорит Уильям Миллинчип, другой бывший журналист.

– Бездомные нищие ассоциируются у вас с третьим миром, – говорит Дженни Уик, миловидная 60‑летняя женщина, которая торопится в бассейн.

– Что меня злит больше всего, – говорит Додд, – так это то, что нельзя верить ни одному слову правительства.

– У моей 80‑летней тетушки в Галифаксе нет воды, – говорит Дженни.

Ничего оригинального в этих высказываниях нет, обычная вспышка гнева леваков из среднего класса, направленная против правительства. Сегодня вечером все эти люди, возможно, съехались сюда из более роскошного района Далиджа Раскина, застроенного двухквартирными особняками эдвардианской эпохи. По словам Тессы Джоуэлл, в ее ассоциацию недавно вступили бывший посол Британии в Боготе и заместитель редактора Sunday Express. Это достойные, неравнодушные люди, которые решили, что могут помочь своему коллеге и, возможно, самим себе, если приведут лейбористов к власти.

Это не значит, что раньше они были нормальными тори или что г‑н Мейджор нуждается в полностью отчаявшихся людях. Хотя пополнение рядов лейбористов идет успешно, но на данный момент партия всего лишь приближается к уровню членства 1983 года. И по крайней мере треть всех новичков составляют те, кого в штаб‑квартире Блэра зовут «отставными социал‑демократами». Общее у этих людей в Далидже, как мне кажется, то, что они – сердитые центристы, которые отказались от идеи партии центра и обнаружили, что членство в Лейбористской партии перестало быть социально неудобным. Почти все они в свое время голосовали за социал‑демократов или либералов.

Для тори, конечно, это плохая новость. Но еще хуже эта новость, конечно, для г‑на Эшдауна[44]. «В этом сила нового состава лейбористской партии», – поясняет Мактернан. – Мы возвращаемся в наш истинный дом». Если г‑н Блэр захочет превратить свою партию в социал‑демократическую партию Марка II, он получит от этих людей всемерную поддержку.

 

30 сентября 1995 г., The Spectator

 

На одном из этапов даже колонка редактора The Daily Telegraph, казалось, почти уступила.

 

Новое» Евангелие

 

Энтони Чарльз Линтон Блэр – привлекательный политик, который недавно произнес взвешенную и уверенную речь, временами переходя на язык страстного проповедника – звезды из религиозного рок‑мюзикла. Многие, наверное, были рады слышать речь политика такой нравственной мощи, даже если у них и вызвало раздражение заявление г‑на Блэра, что социалисты имеют монополию на мораль. Как и большинство речей лидера лейбористов, данная проповедь предназначалась непосредственно недовольному среднему классу. Такую речь мог бы произнести и консерватор – сторонник единой нации.

Г‑н Блэр обязался, например, увеличить численность дежурных полицейских. И он постарался понравиться традиционным консерваторам, высказав предположение, что сексуальная революция привела к уязвимости и духовному смятению. Остальных скаргиллитов[45], присутствующих в зале в Брайтоне, он предупредил, что «Новые лейбористы» – это партия патриотизма и национального единства, а не классовой борьбы от лица международного пролетариата. В своей умной и изощренной речи Блэр соперничал скорее с последним лидером лейбористов, чем с Дизраэли[46] и Джоном Ф. Кеннеди.

В год смерти лорда Вильсона[47] г‑н Блэр в присутствии его супруги Мэри Вильсон, которая сидела позади него, сознательно воздал должное обещанию Гарольда Вильсона, данному им в 1963 году, напрячь все физические и умственные силы, осуществить научно‑техническую революцию и создать Новую Британию. Он позаимствовал у Гарольда Вильсона и основополагающую лживость его риторики. «Почувствуйте возрождение Новой Британии, – витийствовал г‑н Блэр. – Почувствуйте жизненную силу, которая наполнит вены этой страны и омолодит вас». Однако не совсем понятно, какой эликсир предлагался. Кроме деприватизации British Rail, прозвучало лишь одно новое конкретное обещание: что каждый ребенок пяти, шести или семи лет будет посещать школу с классами численностью менее 30 учеников. Деньги на это, сказал г‑н Блэр, получивший образование в Феттесе[48], найдут, отменив программы субсидируемых мест и аннулировав тем самым возможность для тысяч детей посещать независимые (платные) школы.

Центральное экономическое предложение г‑на Блэр заключалось в том, что нация обновится путем использования информационных супермагистралей, модной системы электронной коммуникации. И не важно, что лейбористы так и не приватизировали компанию British Telecom, которая должна была обеспечивать сетевую инфраструктуру. Какое бы значение информационная супермагистраль ни имела, она вряд ли станет краеугольным камнем экономической стратегии; но в «видении» г‑на Блэра она занимает именно это место.

Что касается остального, рекомендации Блэра по воссозданию «молодой» Британии были в лучшем случае сомнительны. Лейбористы возродят конституцию путем создания новых уровней бюрократии в виде региональных ассамблей в Шотландии и Уэльсе.

Компании, которые и так стонут от уймы законоположений, столкнутся, как написала недавно The Daily Telegraph, с дополнительными расходами на предложенную лейбористами «программу по правам на работе», включая Социальную хартию[49]. По главному вопросу, как будут финансироваться цели лейбористов без бурного роста государственных расходов, г‑н Блэр промолчал.

Как пример вдохновенной пустой болтовни речь получила высшую оценку. В качестве четкого экономического и политического призыва под знамена она была никакой.

 

4 октября 1995 г., The The Daily Telegraph

 

Многие полагали, что реальный раскол, а для тори – лучшая надежда, проходил в верхнем эшелоне лейбористов.