Подумав, майор снял телефонную трубку.
– Ты сильно занят? – спросил он кого‑то. – Тогда загляни ко мне. Да, прямо сейчас. Тут, кажется, кое‑что по твоей части…
Трубка легла на место, и почти в тот же самый момент в кабинет вошел хмурый темнолицый человек в штатском. Видно, у них кабинеты через стенку.
– Ну‑ка, взгляни, Борис Иванович, – попросил майор. – Что это может быть?
Хмурый Борис Иванович, мельком глянув на вас с Гришей, поздоровался вполголоса и, подойдя к столу, принял оружие из рук майора. Не меняясь в лице, осмотрел, примерил к правой руке, к левой. Оказавшись в его огромных (больше, чем у меня) лапах, пистолет как‑то сразу утратил свои внушительные размеры и стал еще больше похож на детскую игрушку.
– А как это к вам попало? – довольно равнодушно спросил Борис Иванович.
Я прокашлялся.
– Да у пацана отнял… у соседского, – выдавил я, не решаясь поднять глаза на Гришу. – А пацан в овраге нашел…
Борис Иванович кивнул и снова замолчал минуты на две. Майор ждал. Видимо, хмурый, загорелый дочерна человек был из тех, кого торопить не стоит.
– Ах, вот даже как… – пробормотал он наконец. – Значит, это сюда…
Одним решительным и точным движением он сдвинул ствол, разъял рукоятку, вынул стеклянный экранчик, что‑то вывинтил, что‑то расключил… Как будто всю жизнь только и занимался тем, что разбирал и собирал такие вот штуковины.
Меня аж в спинку кресла вдавило, когда я увидел, что он делает. Вот убей – не решился бы разбирать!.. Да он бы и сам, наверное, не решился, если бы хоть раз увидел эту штуку в действии!
Борис Иванович разложил все детали на столе и удовлетворенно оглядел получившуюся картину.
– А почему вы обратились к вам?
– Так ведь… на оружие больно похоже…
Борис Иванович вставил одну деталь в другую и состыковал все это с третьей.
– Да нет, это не оружие, – заметил он, вкладывая то, что получилось, в рукоятку.
– Думаешь, игрушка? – спросил майор.
Борис Иванович словно не слышал. Он прилаживал ствол.
– Игрушка?.. – чуть погодя с сомнением повторил он. – Вряд ли… Тут ее, видно, до меня уже раза два разбирали и собирали. Внутри явно чего‑то не хватает. Какой‑то детали…
– Световой тир, – подсказал майор. – Такое может быть?
Борис Иванович прилаживал ствол.
– В прошлом году в город чехи приезжали с луна‑парком, – задумчиво напомнил он. – У них там ничего не пропадало из игровых автоматов?
– Могли и сами выбросить, – предположил майор.
– Могли, – равнодушно согласился Борис Иванович и положил собранный пистолет на стол.
Подумав, майор пододвинул к себе наши пропуска и аккуратно расписался на каждом.
– Ну что ж, спасибо. – Он вышел из‑за стола и пожал нам руки – сначала мне, потом Грише. – Лишняя проверка, знаете, никогда не повредит. Правильно сделали, что пришли…
Отдавая Грише его пропуск, он обратил внимание на прикрытый челочкой желвак.
– А это что у вас?
– Производственная травма, – поспешил вмешаться я.
– Понимаю… – Майор сочувственно покивал.
– Забрать или пускай здесь остается? – спросил я, с ненавистью глядя на ярко‑оранжевый пистолет.
Они переглянулись.
– Да нет, зачем же, – мягко сказал майор. – Конечно, заберите. Вещица неопасная, вдобавок сломанная… Отдайте пацану, пусть играет.
Я запихнул пистолет в сумку, и мы с Гришей пошли к двери.
– Михаил Алексеевич!
Я обернулся – резко, с надеждой. Верни он меня, посади опять в это кресло, спроси, прищурясь: «А если честно, Михаил Алексеевич? Что все‑таки произошло у вас с этой штуковиной?» – клянусь, рассказал бы!..
– Вы у меня на столе спички забыли, Михаил Алексеевич…
12
Как это все называется? А очень просто. Струсил Минька Бударин! Никогда ничего не боялся, а вот сумасшедшим прослыть – духу не хватило.
Выйдя из здания, мы пересекли трамвайную линию и углубились в парк. Шли молча. В левой руке у меня была сумка, в правой – спичечный коробок. Потом я швырнул все это на первую подвернувшуюся скамейку и сгреб Гришу за отвороты куртки.
– Твоя работа?
– Ты что, Минька? Ты о чем?
– О пистолете, – процедил я. – Какой там внутри детали не хватает?
– Да я же к нему не прикасался! – закричал Гриша, и я, подумав, отпустил его. Ведь в самом деле не прикасался…
– Ладно, извини, – буркнул я. – Давай тогда перекурим, что ли…
Мы присели на скамейку. Поодаль галдели пацаны и серебрилась беседка, сделанная в виде богатырского шлема.
– Ты не расстраивайся, – сказал Гриша, глядя на меня чуть ли не с жалостью. – В каком‑то смысле там действительно не хватало одной детали. Самой главной.
Я не донес сигарету до рта.
– А что за деталь?
– Коллектор, – сказал Гриша. – Не хватало камеры коллектора. Пистолет – он как антенна, понимаешь? Ну вот представь: человек не имеет понятия о радио, а в руки ему попала антенна от твоего транзистора. Что он о ней подумает? Игрушка. Раздвижная металлическая трубочка…
– Погоди‑ка! – Я наконец сообразил. – Так это, выходит, у них на корабле авария?
На какое‑то мгновение мне показалось, что все еще поправимо. Я почти видел этот застрявший где‑нибудь возле отвала в щебкарьере корабль.
– Все гораздо проще, – вздохнул Гриша. – Они улетели. И пистолет этот, как ты его называешь, теперь в самом деле не больше чем игрушка.
– Улетели? – встрепенулся я. – Совсем?
Гриша молчал. В том конце парка, утопленное на треть в серебристо‑зеленую листву тополей, ожило «чертово колесо». Ярко‑желтая кабинка всплыла над кронами и, очертив неторопливый полукруг, снова ушла из виду.
– Гриш… А это устройство, которое ты ликвидировал… От него хоть что‑нибудь осталось?
– Нет, Минька, – виновато сказал он. – Ничего…
Вот так. Ни доказательств, ни свидетелей…
– А ну‑ка покажи, как ты там чего нажимал! В механизме этом… ликвидации…
Гриша нацарапал прутиком на асфальте квадрат и разделил его на четыре части. Четыре квадратные кнопки впритык друг к другу. Левую верхнюю – раз, правую нижнюю – два раза, правую верхнюю и левую нижнюю – одновременно, и еще раз – левую верхнюю. Система…
– А откуда узнал, как нажимать надо?
– Там было указано…
– Гриша! – с угрозой проговорил я. – Ох, Гриша!..
– Что? – испуганно отозвался он.
– Я же их видел вчера, Гриша! Я с ними дрался вчера, понимаешь? И дурачками ты мне их тут не изображай! Ангелы небесные – техника у них без охраны… Ты себя вспомни – каким ты был, когда от ангелов этих сбежал! Сам после смены с ног валится, а морда – счастливая!..
Невесело усмехаясь, Гриша смотрел куда‑то поверх деревьев.
– Физическая усталость… – выговорил он чуть ли не с нежностью. – Это еще не самое страшное, Минька. Здесь хотя бы никто у тебя не спрашивает, о чем ты думаешь в данный момент…
– А там?
– А там спрашивают, – тихо ответил он, и опять неизвестно откуда взявшийся знобящий сквознячок заставил меня поежиться.
Поначалу я даже не мог понять, о чем он говорит. Грише то и дело не хватало наших слов, и он либо заменял их своими, либо переводил так, что запутывал все окончательно. Голова у меня гудела и шла кругом. Мерещились, например, какие‑то огромные соты типа осиных, и в каждой – по Грише Прахову. Потом в соты эти ни с того ни с сего вдвинулся вдруг самый обыкновенный коридор, в котором Гриша встречался с каким‑то человеком и почему‑то тайно…
Потом вроде бы мало‑помалу кое‑что начало проясняться. Насчет закона, правда, который Гришка нарушал, я так ничего и не понял. И не пойму, наверное. А вот насчет наказания… Страшноватая штука, честно говоря: что‑то вроде бойкота. Ни тюрем, ни лагерей – ничего… Просто разговаривать с тобой никто не станет. Вернее, как… На служебные темы – пожалуйста, сколько угодно. А начнешь с кем‑нибудь, ну, скажем, о погоде – он идет и тут же тебя закладывает…
– Погоди… А… с матерью, например?
Гриша вздохнул.
– Видишь ли… Боюсь, что это будет трудно объяснить… Словом, я не знаю, кто мои родители. Это вообще запрещено знать… Иначе нарушается принцип равенства…
– Что… серьезно?..
Гриша не ответил.
– Да, – сказал я. – Житуха… Ну ладно, давай дальше…
Дальше – проще. Несмотря на все запреты, нашелся человек, с которым Гришка мог болтать о чем угодно. Она…
– Стоп! – снова перебил я. – Кто «она»?
– Человек…
– О ч‑черт!.. – только и смог выговорить я. – Так это, значит, она, а не он?
Выяснилось, что она. Ангелок с изъяном – все черные, а эта рыжая… Рыжая?
– Гриша, – позвал я. – А что, Люська сильно на нее похожа?
– Нет, – помолчав, отозвался он. – Но сначала показалось, что сильно…
О знакомстве своем Гриша тоже рассказывал путано. Я, например, так понял, что влюбился он в эту Рыжую… А выплыви все наружу – быть бы и ей в особо опасных… Да тут еще вот какая штука: в любое время – хоть посреди ночи – пиликнул сигнальчик – и будь любезен на контроль: докладывайся, где был, что делал. Даже думал о чем. О Рыжей Гришка, понятно, молчал – врал как мог, выкручивался по‑всякому. А выкручиваться становилось все труднее и труднее…
Была суббота, парк помаленьку заполнялся народом, и на нашу скамейку уже дважды нацеливались присесть. Но я каждый раз встречал заходящего на посадку таким взглядом, что он вздрагивал и шел дальше.
А Гриша все говорил и говорил. К концу рассказа лицо у него осунулось, побледнело, шевелились одни губы.
– А потом я узнал… – уже совсем умирая, закончил он, – что она ко мне…
– Равнодушна? – спросил я.
– Приставлена, – сказал Гриша.
Я медленно повернулся к нему.
– Стучала, что ли? – изумленно вырвалось у меня.
И не просто стучала. Оказывается, это их обычный ангельский прием. Особо опасные, в какой их оборот ни бери, обязательно что‑нибудь да скрывают. Исповедуются, но не до конца. И вот чтобы не упускать их из‑под контроля да и чтобы окружающих от них уберечь, приставляют к ним кого‑нибудь вроде этой Рыжей. И некоторых таким образом даже перевоспитывают.
Последние слова Гриша договаривал с трудом. Кто‑кто, а уж я‑то его мог понять.
– Да все они такие, Гришк…
Гриша слепо смотрел поверх деревьев, туда, где ужасающе медленно проворачивалось «чертово колесо».
– Не знаю… – сказал он. – Кажется, нет…
– Ну ладно, – хмурясь, бросил я. – Дальше давай.
– Дальше… Дальше я решил бежать.
– Так сразу?
– Да, – сказал он. – Сразу. Теперь‑то я понимаю, что застал их врасплох. Задумайся я на минуту – и меня бы перехватили… Но так совпало, что я оказался возле исследовательского центра. Ну, это такое… – Гриша беспомощно посмотрел вверх, и я представил увеличенное раз в пять здание заводской лаборатории. – Словом, я вошел туда…
– И не задержали?
– А некому было задерживать, Минька. Исследования свернуты, нигде никого… Да и потом кому бы пришло в голову, что кто‑то может шагнуть за знак! Это же все равно, что из окна шагнуть. Или сквозь стену…
– Ну, ясно, ясно, – проворчал я. – Газон перебежать, короче.
– Да, – сказал Гриша. – Газон.
Он помолчал, потом поднял на меня темные усталые глаза.
– Вот, собственно, и все…
– Как все? – всполошился я. – А документы? А язык?
– Язык? – безразлично переспросил он. – Да что язык… Там это просто, Минька: надел шлем, нажал кнопку… Главное – решиться…
Из какого же сволочного рая ты вырвался, Гриша, если сидишь вот так, сгорбясь, с остановившимися глазами, и ничего перед собой не видишь: ни людей, ни пыльного летнего парка!
– Ну и что? – постепенно наливаясь злостью, проговорил я. – Ну не повезло! Ну не сработала эта машинка, черт ее дери! Мне вон всю жизнь не везет – так что ж теперь, повеситься?!
Я вскочил. И в тот же самый момент пришла мысль. Вот всегда так со мной. Стоит разозлиться – и уже ясно, что делать дальше.
– Слушай, – сказал я. – Ну а, допустим, прилетает за тобой еще один корабль… Он тоже с этим… с коллектором?
– Насколько я знаю, все корабли с коллекторами.
– Все корабли с коллекторами… И что будет с этим… – я потыкал пальцем в сумку, – …с пистолетом?
– Видимо, заработает.
– Заработает? – И я почувствовал, как по лицу моему расползается глупейшая блаженная улыбка.
– Гриша! – сказал я. – Так какого же мы с тобой черта?.. Надо просто проверять эту машинку каждый день. Все время ее проверять! И как только заработает – все бросать и бегом к майору!.. Ангелы, да? Охотиться за вами, да? Ну, давайте‑давайте… Вы – за нами, а мы – за вами!..
Я уже был крепко взвинчен и расхаживал перед скамейкой, говоря без остановки.
– Брось, Гриша! – убеждал я его. – Чтобы два таких мужика – да не выкрутились? Со мной, Гриша, не пропадешь! Ты, главное, Гриша, не робей!
Домой мы вернулись часам к пяти.
– Да! – вспоминал я перед самой калиткой. – Ключ‑то забери. И не оставляй больше…
Слова мои поразили Гришу Прахова. Он взял у меня ключ от своего шкафчика, стиснул его в кулаке, а кулак прижал и груди.
– Минька, – сказал он. – Можно, я задам тебе один вопрос?
– Ну, задай.
– Зачем я вам нужен?
Ничего себе вопросец!
– А черт его знает, – честно ответил я. – Вроде привыкли уже к тебе…
Дома нас ждал сюрприз. Заходим мы с Гришей в большую комнату, а на диванчике – рядышком и чуть ли не за руки взявшись – сидят мать и Люська, обе заплаканные.
Увидев Гришу, Люська вскочила, вскрикнула и кинулась к нему. Я, конечно, посторонился – того и гляди затопчут.
– Я так и знала, я так и знала!.. – всхлипывала Люська, вцепившись в бедного Гришу. – Я же чувствовала – что‑то случится!..
Интересное дело, вяло подумал я. Мать – чувствовала, Люська – чувствовала… Один я ничего не чувствовал.
– Я его посажу! – всхлипывала Люська. – Я его посажу!..
– Кого? – спросил я.
– Бехтеря, кого же еще! – ответила за нее мать. Тоже всхлипывая.
– Какой Бехтерь, чего вы плетете? – сказал я. – Бехтерь к нему и близко не подходил.
Люська уставилась на меня бешеными зелеными глазами.
– Не подходил? А лоб почему разбит?
– Так это не Бехтерь, – объяснил я. – Это я ему рейкой заехал.
– Как? – в один голос сказали мать и Люська.
– Случайно, – буркнул я и пошел спать, хотя солнце только еще собиралось садиться. Пусть сами как хотят, так и разбираются.
Добравшись до койки, сел и долго смотрел на шнурки кроссовок – не было сил нагнуться и развязать… Но Люська‑то, а? Ишь как вскинулась! Это потому, Люсенька, что у тебя никогда никого не отнимали… Надо же – сама прибежала!..
Мне снилось вчерашнее сражение в старом сквере. Вернее, даже не само сражение – всего один момент: я сижу в проломе, стискивая штакетину, а они уходят – два ангела и Гриша между ними, – и серый полусвет льется им навстречу, и это уже не люди, а три плоских колеблющихся силуэта… Я заставляю себя броситься за ними – и не могу. Вот ведь какая штука: наяву не испугался – во сне боюсь…
Я просыпался и подолгу лежал, глядя в потолок и понимая с облегчением, что Гришу я все‑таки отбил. Потом запускал руку под подушку, доставал пистолет и брал на прицел спичечный коробок. Нажимал на спуск, вздыхал, запихивал мертвую машину обратно и снова оказывался в проломе со штакетиной в руках…
13
– Гринь, – сказал Сталевар с умильной улыбкой, отчего сразу стал похож на старого китайца, – пока смена не началась, слетал бы за газировкой…
Все подождали, когда Гриша с чайником отойдет подальше, а потом повернулись ко мне.
– Ну и что он? – уже без улыбки спросил Сталевар. – Уезжать не раздумал?
Я взглянул на их озабоченные лица и вдруг понял, что должен был чувствовать Гриша в первые дни. Разные? Да по сравнению с ними мы – дворняжки! Мы – беспородные переулочные шавки, и каждая скроена на свой манер! А эти – на подбор, в рост, в масть, как доберманы‑пинчеры на собачьей выставке!..
– Может, он недоволен чем? – прямо спросил бригадир. – Если разрядом – будет у него скоро хороший разряд… Ну нельзя его отпускать, Минька! Ты ж первый резчик – сам понимать должен. Сунут опять в бригаду кого попало! Или – тоже весело – впятером тыкаться!..
– Ты… это… – немедленно взволновался Старый Петр. – Ты, Валерка, знаешь… того… Впятером – не впятером… Чего ему уезжать? Ну ладно бы еще в техникум или учиться… А то ведь просто так, по дурости…
– Что у него там с первой женой? – спросил Валерка.
– Чего? – сказал я.
– Ну, жена его из дому выгоняла или не выгоняла?
– Не выгоняла, – ответил за меня Сталевар. – Он, говорят, сам от нее ушел. А теперь вот, видишь, родственники ее грозить приехали…
Я только очумело переводил глаза с Валерки на Сталевара и обратно.
– Да шалопай он, ваш Аркашка! – рассердился вдруг Старый Петр. – Откуда Аркашке про Гриньку знать? И ты тоже, Илья… – заворчал он на Сталевара. – Голова уж седая, а Аркашку слушаешь…
– Родственники… – презрительно пробасил Вася‑штангист. – Какие там родственники? Тут в Бехтере дело. В раздевалке Гриньку без каски видели? Шишмарь у него на лбу видели? Чего вы суетитесь? Все уже улажено. Встретил я вчера Бехтеря, поговорил…
Все посмотрели на Васю. Бедный Бехтерь…
– Ну так как же все‑таки? – снова спросил меня Сталевар. – Уезжает?
– Мужики! – сказал я. – Куда он от нас денется?
Перед тем как включить пресс, открыл инструментальный шкафчик, залез в него по пояс и, достав из‑за пазухи ярко‑оранжевый пистолет, проверил. Молчит пока…
После обеда, когда возвращались из столовой, меня окликнула Люська. Что‑то, видно, случилось. Невеста наша была вне себя – аж зеленые искры из глаз сыплются. Позади нее с потерянным видом жался Гриша Прахов. И с чего это я взял, что они похожи? Так, слегка, может быть…
– Минька! – бросила Люська, глядя мне прямо в глаза. – С кем вы вчера дрались в сквере?
Я посмотрел на Гришу. Гриша Прахов ответил мне унылым взглядом и слабо развел руками.
– А друг с другом, – спокойно отозвался я. – Разве не понятно?
– Я серьезно! – сказала она.
Да уж вижу, что серьезно… Серьезней некуда. Надо понимать, проболтался Григорий.
– Я все рассказал Людмиле, Минька, – виновато пояснил он.
– А все – это как?
– Н‑ну… в общих чертах…
– С кем вы вчера дрались? – еле сдерживалась, повторила она.
– С инопланетянами, Люся, – сказал я. – Тут, понимаешь, за Гришей с его планеты прилетели… А что ты на меня так смотришь? Сама спросила…
– Минька! – голос у Люськи дрогнул от бешенства. – Мне твои шуточки еще с такого вот возраста надоели! С вот такого вот…
И она показала рукой, с какого возраста ей надоели мои шуточки. Потом резко обернулась к Грише.
– А ты учись у него! – зловеще посоветовала она. – Учись, он тебя много чему научит! Вместе шутить будете! Но только не со мной, понятно?!
Брызнула напоследок зелеными искрами – и пошла. Гриша дернулся было вслед, остановился и беспомощно поглядел на меня.
– Кто тебя за язык тянул? – сказал я. – Ну беги теперь, догоняй… Скажи: извиняюсь, мол, за глупую шутку, попал под дурное влияние Миньки Бударина.
– Но…
– Иди‑иди. – Я развернул его и подтолкнул в спину. – А то перерыв кончится…
Да, вразумил меня жировичок, хорошо вразумил… Спасибо ему. Не попадись он нам тогда перед дверью кабинета – я бы ведь на рожон полез, я бы майора за грудки тряс, я бы до самого их высшего начальства дошел… Чтобы все поняли как следует – психи пришли: один – буйный, другой – тихий…
Подходя к прессу, я еще издали заметил, что вся наша бригада столпилась возле инструментального шкафчика. Почуяв неладное, я ускорил шаг. Тут они чуть расступились, и в руках Валерки мелькнуло что‑то оранжевое.
Увидев меня, бригадир лихо осклабился и, быстро прицелясь, сказал: «Бах!»
Не раздумывая, я бросился на пол. У Валерки отвисла челюсть. В такой позиции он меня еще не видел. Да и остальные тоже… Я поднялся, кряхтя от стыда, и, подойдя к бригадиру, отобрал у него пистолет.
– Тебя кто учил без спросу хватать?
– А чего ж ты его в шкафчик сунул? – растерялся Валерка. – Сталевар за ветошкой полез, а он как раз под ветошкой лежал…
– Говорил ведь шалопаям: не ваше, не трогайте… – забрюзжал Старый Петр. – Вот народ…
– А это что ж такое? – опомнившись от изумления, спросил Сталевар.
– Игрушка! – бросил я. – Племяннику купил…
– А с каких это пор у тебя племянники появились?
– Ну не племяннику… У знакомой одной пацан – вот ему…
– А‑а… – На меня поглядели с пониманием.
– Дорогая, небось?
– Дорогая.
– Погоди, – все еще во мог сообразить Сталевар. – А чего ж ты тогда залег?
– Поскользнулся! – буркнул я.
Домой со смены нарочно пошел через сквер – посмотреть, как там, после сражения. Накрапывал дождик. Чистые пятна от выстрелов исчезли, на пропажу скамейки и урны никто не обращал внимания. Наверное, один только я и помнил, что здесь стояла скамейка…
14
– Наташка‑то развелась, – сказала мать.
Я даже не заметил, когда она вошла, – транзистор сильно орал.
– Наташка?.. – рассеянно переспросил я. – Какая Наташка?
Мать остолбенела.
– Наташка… – беспомощно повторила она, и я наконец отвлекся от разложенных на столе деталей.
– Развелась? – спросил я. – Давно?
– Да, говорят, недели две уже…
– Понятно… – сказал я, помрачнев. Вставил одну деталь в другую и состыковал все это с третьей.
Мать долго ждала продолжения. Потом подошла к столу и выключила транзистор.
– Ты жениться когда‑нибудь думаешь? – прямо спросила она.
– Думаю, мать, думаю…
– Вижу, как ты думаешь! – сказала она, сердито наблюдая за тем, как детали в моих руках мало‑помалу собираются в большой ярко‑оранжевый пистолет. – Хоть бы Гриша на тебя, что ли, подействовал! У них‑то с Люсей…
– Мать, – сказал я. – Ну ты же раньше Люську терпеть не могла.
– Мало ли что! – возразила она. – Раньше я ее не знала.
– Да пойми ж ты, мать, – сказал я с тоской. – Ну не до того мне сейчас!
– Да уж вижу, что не до того! Семьи нет, детей нет, а он сидит в игрушки играет!..
Повернулась и вышла. Я с досадой бросил собранный пистолет на стол. Развелась… Ну и развелась! Какая тут Наташка, когда мы с Гришей уже второй месяц вроде как на военном положении!
Тут я заметил, что одна деталька осталась лишней. Ну вот… Снова теперь разбирать…
Машинку изучил – не хуже своего пресса. Собрать‑разобрать – с закрытыми глазами, хоть норматив сдавай, а как работает – убей, не пойму… Вот она откуда, эта деталька. И все равно – какая‑то она лишняя…
Мать говорит, характер у меня совсем испортился. Испортишься тут… И от Гриши проку никакого! Показать, где планета находится, – он не астроном, карту начертить – он не географ. Ну хотя бы приблизительно нарисуй: вот здесь океан, здесь материк… Ну нарисовал. А толку? Глаза б мои на него не глядели!..
А ангелы – сволочи, как бы их там Гришка ни выгораживал!.. Живут, понимаешь, – пылинки друг с друга смахивают, только и думают, как бы кого нечаянно локотком не толкнуть… Кибернетика у них, автоматика, корабли космические… А против Гришки десант бросили! Как вспомню сквер – головы бы им всем посворачивал!.. Хотя, конечно, это еще вопрос: кто кому… Эх, не мне бы этим заниматься!..
А что это транзистор замолчал? Ах, да… Я шлепком вогнал трубчатую антенну в гнездо по шляпку и поднялся из‑за стола.
Время было позднее. Взглянув поверх занавески, в одном из желтеньких окон соседского дома я увидел дядю Колю. Вот еще тоже жертва… Нет, кроме шуток: здорово на него тот случай подействовал. Тихий стал старичок, задумчивый. Пенсию домой приносит до копеечки, а уж сквер, наверно, за версту обходит…
В Гришиной комнате скрипнула койка. Я удивился и, прихватив пистолет, направился к нему.
– А я думал, ты Люську пошел провожать…
Гриша неподвижно сидел на койке, уставясь куда‑то в угол.
– Я не имел права втягивать тебя в эту историю, – глухо сказал он. – И ее тоже…
Неужели он весь вечер так просидел – глядя в стену?
– Ну пойди повесься тогда, – предложил я. – Чего уж теперь…
– Понимаешь… – сказал он. – Вернуть меня обратно – это для них дело принципа… Они не отступят, Минька.
– А ты меня не пугай. Я и так боюсь.
Он недоверчиво посмотрел на меня.
– Правда?
– А то нет? – проворчал я.
Помолчали.
– А хуже всего, конечно, то, – уныло добавил Гриша, – что они, в общем‑то, правы…
– Слушай, ты! – рявкнул я. – Ангелочек! Они тебе что, много доброго сделали? Правы! Мухтар – и тот больше тебя соображает… Чего уставился? На хороших людей собака выть не станет!.. Почему Люську провожать не пошел?
Плечи у Гриши сразу опустились, взгляд потускнел – сидит, в стенку смотрит.
– Будет лучше, если мы с ней поссоримся…
– Поссоритесь?.. Ты с какого гвоздя сегодня сорвался?
– Если я вдруг исчезну… для нее это будет ударом.
– Ага… – сказал я, помаленьку приходя в себя. – Нормально… А раньше ты что же?
– Раньше она не относилась ко мне серьезно.
Вот так! А я думал, он ничего не понимает…
– Пойдешь завтра провожать! – бросил я. – И попробуй только не пойди!
Тут я спохватился, что постоянно тычу в Гришу стволом, и засунул пистолет рукояткой в карман.
Гриша моргал. Поссориться с Люськой – пара пустяков, а вот помириться… Внезапно лицо его прояснилось. Придумал, значит.
– Минька, – осторожно начал он. – Тридцатого наши всей сменой за грибами собираются… На автобусе…
– Не бери в голову, – сказал я.
– Да, но… Люся ведь тоже едет…
– Слушай, Гришк! Ты просто не знаешь, что я за человек! Вот попомни мои слова: стоит нам высунуть нос за город – и машинка заработает! По закону подлости – знаешь такой закон?.. В общем, никаких грибов, Гриша. Нельзя нам от майора отрываться…
Кончался август. И я не знаю, в чем дело, но только Наташка стала попадаться мне на глаза чуть ли не каждый день. Еле успевал на другую сторону переходить. Но однажды все‑таки не уберегся.
– Ну куда ты полез, Миша! – услышал я совсем рядом ее рассерженный голос и, вздрогнув, остановился. – Куда тебя понесло? Вернись сейчас же!
Это она со своим пацаном воевала. Увидев меня, растерялась.
– Миша?.. Здравствуй…
А губы – ну совершенно детские. И носик такой пряменький, аккуратный…
– Привет… – осторожно отозвался я. – Как жизнь?
– Вот… погулять вышли… – ответила она.
Я смотрел на нее и соображал, что бы еще такое сказать.
– Я слышал, развелась ты…
– Развелась. А ты? Так до сих пор и не женился?
– Да некогда все, – сказал я. – Дела.
Тут подошвы моих кроссовок словно приплавились к асфальту, а рука сама прыгнула в сумку, где лежал пистолет. Вдоль решетки сквера прямо на нас шли трое молодых людей. Все одного роста, смуглые, горбоносые… Гортанно переговариваясь, прошли мимо. С Кавказа, видать, ребята… Я наконец обратил внимание, что Наташка меня о чем‑то спрашивает.
– Дела? Какие?
– Такие дела, что закачаешься, – хмуро ответил я.
– Скамейку нашу помнишь? – спросила она вдруг.
Я буркнул, что помню.
– Сменили ее. Новую поставили…
– Серьезно? – сказал я. – Надо пойти посмотреть.
Она жалко улыбнулась уголком рта.
– Чего уж там смотреть…
Замолчали. Наташкин пацан штурмовал ограду сквера – протискивался меж прутьев туда и обратно.
– А у меня день рождения скоро…
– И что? – насторожившись, спросил я.
– Приходи. Если сможешь, конечно…
Так… Потянули телка за веревочку… Не дурачок ведь, понимаю, в чем дело. Все прекрасно понимаю. Не дождалась, выскочила замуж, промахнулась, развелась, вспомнила, что Минька Бударин до сих пор не женат.
– Не знаю, в общем… – промямлил я. – Мы тут, понимаешь, как раз тридцатого всей сменой за грибами выезжаем…
Кое‑как унеся ноги, решил взглянуть на новую скамейку. Посидел на ней, потрогал гладкий брус, где раньше было вырезано крупно и глубоко: «НАТАША!» Ладно. По грибы – так по грибы. За мной ведь тоже, как за Гришей, глаз да глаз нужен. Оставь меня в городе – возьму да и сорвусь на день рождения, кто меня знает!
Кто‑то остановился передо мной, постоял немного и сел рядом. Я покосился на подсевшего и увидел, что это Бехтерь.
– Ну, здравствуй, – неприветливо сказал я ему. – Что? Лавки другой не нашлось?
Бехтерь снял фирменные очки и долго тер переносицу.
– Ну хоть бы ты мне, что ли, объяснил, – с тоской попросил он. – Бил я его тогда или мне это так, от злости померещилось?
– От злости, – сказал я.
Бехтерь усмехнулся. Что‑то плохо он выглядел – то ли больной, то ли усталый.
– Ничего, – сказал он. – Она еще с ним наплачется.
– Это почему же?
– Наплачется, – упрямо повторил Бехтерь. – Вот увидишь. Я‑то знаю, что он за человек…
