Пока я, стараясь кряхтеть потише, извлекал из‑под себя эту словно нарочно кем подложенную штуковину, серое пятно приблизилось. Все правильно – это был третий.
Оборотень с лицом Гриши Прахова передвигался короткими бесшумными переходами шага в три‑четыре. Замрет на секунду, прислушается – и скользнет дальше, веточкой не шелохнув. В левой руке у него (опять в левой!) было что‑то вроде большого неуклюжего пистолета, и чувствовалось, что стрелять он в случае чего будет навскидку и без промаха.
Видно, он тоже заметил подозрительное мелькание теней на лужайке и теперь двигался прямиком ко мне. И хоть бы камушек какой рядом лежал! И рейку, дурак, бросил!.. Ну куда же мне с голыми руками против…
И тут я обнаружил, что держу за ствол в точности такую же штуковину, как у него. Секунды две в голове моей шла какая‑то болезненная пробуксовка, прежде чем я понял, откуда она взялась. Я же сам только что вытащил это из‑под собственных ребер. Ну точно! Темный предмет, что, кувыркаясь, улетел в заросли после моей отмашки дрыном!..
А этот уже стоял посреди лужайки – серый, неподвижный, с выеденным тенью лицом. Черные кусты напротив елочки распадались широкой прогалиной, и я ясно видел, как он поднял оружие и тщательно прицелился в одного из лежащих. Конечно, ничего хорошего от этой братии я не ждал, и все же меня прошиб холодный пот, когда я увидел, что он собирается сделать.
Все произошло беззвучно и страшно. Выстрела не было. Эта штука в его руке даже щелчка не издала. А человека не стало. Просто не стало, и все. И только трава на том месте, где он лежал, залоснилась вдруг в сером полусвете фонарей от немыслимой стерильной чистоты.
Точно так же, спокойно и деловито, оборотень навел оружие на второго… Ну пусть не щелчок, но хоть бы шорох какой раздался! Ни звука. Был человек – и нет его.
Убийца подрегулировал что‑то в своей дьявольской машинке и, прицелившись в мою штакетину, уничтожил и ее тоже. На всякий случай.
Я уже боялся дышать. Вот, значит, что стало бы со мной, промахнись я рейкой по второй!.. Долго бы искали потом Миньку Бударина…
Пальцы моей левой руки сами собой, без команды, сомкнулись на рукоятке, и от кисти к локтю пробежали электрические мурашки. Перед глазами у меня вместо прицела оказался стеклянный экранчик не больше спичечного коробка. В нем я увидел слегка увеличенные черные кусты и тонко прочерченную светящуюся окружность.
Кто они такие, откуда взялись, почему у них такое оружие – я об этом и думать забыл! Одного мне хотелось – чтобы этот серый скрылся, и как можно скорее. Но он, похоже, не собирался скрываться – неподвижная фигура по‑прежнему маячила посреди лужайки.
Оборотень пялился на плотные подстриженные кусты, за которыми лежал обездвиженный мною Гриша Прахов. Если этот гад сделает к нему хоть один шаг… Сделал. Ну, не обижайся…
Спусковая клавиша плавно ушла в рукоятку…
Никому, даже Бехтерю, не пожелал бы я попасть тогда в мою шкуру. Я ведь с той самой ночи стал тишины бояться. Мать до сих пор удивляется: что это я – телевизор включаю, а сам его не смотрю? А меня просто в полной тишине жуть берет…
Так вот, тишина тогда была полной. Где‑то далеко‑далеко ворчал еле слышно листопрокатный да шевелились вверху черные кроны. Вот он, серый разрыв между кустами, вот она, выбитая в траве светлая тропинка, а на ней – никого… Как будто не стоял там секунду назад страшный серый человек с лицом Гриши Прахова.
Мне послышалось, что возле стены отчетливо хрустнул под чьей‑то ногой осколок стекла. А в следующий миг землю рядом со мной словно помело – сдуло бесшумно мелкие камушки, хвоя на низко опущенной ветке блеснула как вымытая…
В себя я пришел за травянистым бугорком метрах в пятнадцати от того места. Аллея теперь проходила рядом. Краем глаза я видел изнанку моей скамейки и бетонную урну. И только было я подумал, что хотя бы со стороны аллеи прикрыт надежно, как урна эта – исчезла. А за ней исчезла и скамейка. Словно кто‑то быстро и деловито убрал все заслоняющие меня предметы.
Дальше убирать было нечего – дальше был я. Меня подбросило… А вот что случилось потом – не помню. Наверное, я отбежал. Или отполз. Или откатился. Словом, что‑то я такое сделал…
Дальше идут мелкие обрезки. Ума не приложу, за каким чертом меня понесло через аллею, а главное – как это я ухитрился перебежать ее, не попав под выстрел.
Но они, гады, эту ночку тоже запомнят надолго. Какой там, к дьяволу, Гриша Прахов! Им теперь было не до Гриши. Беготня и бесшумная пальба перекинулись на противоположную сторону сквера – ту, что примыкает к шоссе.
Вот не думал, что пригодится мне когда‑нибудь моя армейская выучка! Похоже, я стянул на себя всех Гришиных родственников, дежуривших возле завода. Еще раза три слизывал невидимый выстрел пыль с травы перед самым моим лицом. Я вскакивал, отбегал, падал, отползал, целился… В голове сидела одна‑единственная мысль: «Лишь бы этот дурак не очухался раньше времени… Лишь бы он не полез меня выручать…»
А потом вдруг суматоха кончилась, и стало ясно, что дела мои плохи. Даже залечь было негде. Я сидел на корточках за жидким кустиком, а из черных провалов ночного сквера на меня наползала оглушительная леденящая тишина. А за спиной ограда, железные копья выше моего роста – не перелезешь. Короче говоря, зажали Миньку Бударина.
Кричать? Звать на помощь? Кого? Три часа ночи, пустая улица, никто не услышит. А услышит – так не успеет. А успеет – так не поможет…
И тут откуда‑то издали, со стороны старого щебкарьера, поплыл низкий рокочущий звук. Сначала он был еле слышен, потом окреп, приблизился, распался на отдельные голоса… Это возвращались заводские КрАЗы!
Я видел, как шевельнулись кусты, как мелькнула за ними и пропала серая сгорбленная спина, но стрелять вдогонку не стал. Это уже ничего не меняло. Огромный мир вспомнил наконец про Миньку Бударина и шел теперь к нему на выручку.
Рычание моторов надвигалось – уверенное, торжествующее. Из него вдруг прорвался хриплый петушиный крик сигнала – видно, шофер пугнул сунувшуюся под колеса собачонку…
Я ждал, что заросли вскипят разом и еще с десяток Гришиных родственников кинутся, пригибаясь, врассыпную от ограды. Но нигде даже веточка не дрогнула, лишь одна‑единственная серая спина мелькнула по‑крысиному на аллее, наискосок пересекая световой коридор. Где же остальные‑то? Неужели я их всех…
Показались КрАЗы. Они шли колонной – пять длинных угловатых громад, и все дрожало, когда они проходили один за другим. Метров за двадцать от меня водитель первой машины включил фары, и на темные закоулки старого сквера рухнул обвал света…
Конечно, они меня не заметили. Спорить готов, что никто из них даже голову в мою сторону не повернул, но кому какое дело? Главное, что незнакомые парни, сами о том не зная, успели вовремя. И попробуй кто пискнуть, что за баранкой КрАЗа сидел тогда хоть один плохой человек!..
– Спасибо, ребята… – бормотал я, выбираясь на аллею. – Спасибо…
Выбрался – и остолбенел. Я и не думал, что их будет так много – чистых островков, лежащих вразброс на асфальте. То ли я палил, та ли по мне палили – ничего не помню… Но не все же это промахи! Я смотрел на испятнанную смертельной стерильной чистотой аллею и чувствовал себя убийцей. Осталось одно – добрести до цеха, положить оружие на металлический стол, сказать: «Вызывайте милицию, мужики. Этой вот самой штукой я только что уложил в сквере человек десять. Только вы учтите – Гриша здесь ни при чем, он пальцем никого не тронул…»
Кто‑то приближался ко мне по асфальтовой дорожке, а у меня даже не было сил поднять руку. И слава богу, что не было, потому что навстречу мне, держась за ушибленную голову, брел очнувшийся Гриша Прахов.
– Стой! – вырвалось вдруг у меня. Между нами лежало чистое пятно, асфальт без пылинки, и Гриша неминуемо бы наступил на него, сделай он еще один шаг.
– Обойди… – хрипло приказал я. Нельзя было ходить по этим пятнам. Вое равно что на могилу на чью‑то наступить.
Мы стояли друг против друга на том же самом месте, где встретились три месяца назад.
– Я так и знал, что ты ввяжешься, – услышал я его больной, надломленный голос. – Я же предупреждал… тебя бы не тронули… Зачем ты, Минька?..
Я смотрел в его замутненные болью глаза и понимал уже, что если и положу оружие на стол, то слова мои будут другими. «Делайте со мной что хотите, – скажу я, – но только иначе никак не получалось. Не мог я им отдать этого человека, понимаете?..»
Я шагнул к Грише, хотел сказать, мол, не тушуйся, главное – отбились, живы оба, как вдруг что‑то остановило меня. Остановило, а потом толкнуло в грудь, заставив снова отступить на шаг.
– Гриша… – выдохнул я, всматриваясь в знакомое и в то же время такое чужое теперь лицо. – Кто ты, Гриша?!
9
Я проснулся от ужаса. Мне приснилось, что на моей скамейке с крупно вырезанным словом «НАТАША», на скамейке, которая вот‑вот должна исчезнуть, – спит дядя Коля.
Я рывком сел на койке и сбросил ноги на пол. Лоб мокрый, сердце колотится, перед глазами – пятнистый асфальт и пустота на том месте, где раньше стояла скамейка.
– Всю ночь не спала!.. – грянул где‑те неподалеку голос тети Шуры.
В окно лезло солнечное ясное утро. Я сунул руку под подушку, и пальцы наткнулись на прохладную шершавую рукоятку.
– Совсем из смысла выжил! – в сильном гневе продолжала соседка. – Ночь дома не ночевать – это что ж такое делается!..
Ничего не приснилось. Дядя Коля не пришел ночевать. Он вообще никогда больше не придет. Он спал вчера на этой скамейке… и исчез вместе с ней.
Я сидел оцепенев. А тетя Шура все говорила и говорила, и некуда было деться от ее казнящего голоса. Я старался не слушать, я готов был засунуть голову под подушку… если бы там не лежала эта проклятая штуковина!..
– Перед соседями бы хоть постыдился!..
Стоп! С кем она говорит?
Меня сорвало с койки, и я очутился у окна. Соседский двор из него просматривался плохо – мешали сарайчик и яблони. Мне удалось увидеть лишь закрывающуюся дверь и на секунду – обширную, в желтеньких цветочках спину уходящей в дом тети Шуры.
С кем она сейчас говорила?
Я кинулся в прихожую, отомкнул дверь и, ослабев, остановился на крыльце. Посреди соседского двора стоял, насупясь, сухонький сердитый старичок. Маленький, как школьник.
Я сошел с крыльца и двинулся босиком через двор к заборчику.
– Дядя Коля… – сипло позвал я. – Дядя Коля…
Он услышал меня не сразу:
– Да ты подойди, дядя Коля… Дело есть…
Он оглянулся на дверь, за которой недавно скрылась супруга, и, поколебавшись, подошел.
– Что это она с утра расшумелась?
Дядя Коля хотел ответить и вдруг задумался. Как же мне сразу в голову не пришло: он ведь мог вчера десять раз проснуться и уйти из сквера до начала пальбы! Дядя Коля, дядя Коля… Что ж ты со мной, старичок, делаешь!..
– Силу им девать некуда, вот что, – обиженно проговорил он.
Я глядел на него и не мог наглядеться. Живой. Ах ты, черт тебя возьми! Живой…
– Кому? Ты о ком, дядя Коля?
Дядя Коля неодобрительно качал головой.
– Ну шутники у нас, Минька, – вымолвил он мрачно. – Ну шутники…
– Да что случилось‑то?
– А вот послушай, – сказал дядя Коля. – Получил я вчера пенсию, так? Домой я всегда, ты знаешь, через сквер иду… Ну и присел на лавочке… отдохнуть. Просыпаюсь на скамейке… Урна рядом стоит…
– На скамейке? – отрывисто переспросил я. – Как на скамейке? Где на скамейке? В сквере?
– В каком сквере? – внезапно осерчав, крикнул дядя Коля. – В щебкарьере! Просыпаюсь на скамейке, а скамейка стоит в щебкарьере! И урна рядом!..
– Да ты что, шутишь, что ли? – задохнувшись, сказал я. – Какой щебкарьер? До щебкарьера девять километров!
– Это ты кому – шутишь? – вскипел дядя Коля. – Это ты мне – шутишь? Я двадцать лет экскаваторщиком проработал, а ты мне – про щебкарьер? Ты под стол пешком ходил…
Он оборвал фразу, постоял немного с открытым ртом, потом медленно его прикрыл.
– Ну ладно, во мне веса нет, – в недоумении заговорил он. – Но ведь они же меня, получается, на скамейке несли! На руках несли, Минька! Если бы на грузовике – я бы проснулся…
– Дядя Коля, – сказал я. – А ты ничего не путаешь?
Дядя Коля меня не слышал.
– Урну‑то зачем перли? – расстроенно спросил он. – Тоже ведь дай бог сколько весит – бетонная…
Тут на пороге показалась тетя Шура и зычным, хотя и подобревшим голосом позвала дядю Колю в дом – завтракать.
Я оттолкнулся от заборчика и на подгибающихся ногах побрел к себе.
Добравшись до своей комнаты, снова достал оружие из‑под подушки.
Машинка напоминала дорогую детскую игрушку. Очень легкая – видно, пластмассовая. И цвет какой‑то несерьезный – ярко‑оранжевый, как жилет дорожника. Из толстого круглого ствола выпячивалось что‑то вроде линзы.
Но ведь я же своими глазами видел, как исчезла скамейка! Щебкарьер… При чем здесь щебкарьер?..
Я ухватил рукоять поплотнее, и от кисти к локтю пробежали вчерашние электрические мурашки. Так, а это что за рычажок? Я осторожно потянул его на себя, и изображение на стеклянном экранчике приблизилось. Понятно…
Гришу пора будить, вот что! Хватит ему спать. Отоспался…
Посреди стола белела записка.
«Ешьте, завтрак на плите, – прочел я. – Заставь Гришу сходить к врачу, а на Бехтеря в суд…»
Дочитать не успел – показалось, что в дверях кто‑то стоит.
Я обернулся.
В дверях стоял Гриша Прахов.
Никогда раньше он не позволял себе выйти из своей комнаты, не смахнув перед этим последней пылинки с отутюженных брюк. Теперь он был в трусах, в майке и босиком. Да еще марлевая повязка на лбу – вот и весь наряд.
Я выпустил записку из рук и шагнул к Грише.
– Эти… – хрипло сказал я. – В кого я вчера стрелял… Что с ними?
Гриша смотрел непонимающе. У меня перехватило горло. Перед глазами снова блеснули чистые пролысины на пыльном асфальте.
– Ну что молчишь? Живы они?
– Живы, – сказал Гриша. – Ты отправил их на корабль. В камеру коллектора. Понимаешь, есть такое устройство…
Дальше я уже не слушал. Проходя мимо койки, уронил оружие на подушку и остановился перед окном. Почувствовал удушье и открыл форточку.
– Дурак ты, Гриша… – обессиленно проговорил я и не узнал собственного голоса. Был он какой‑то старческий, дребезжащий. К восьмидесяти годам у меня такой голос будет. – Что ж ты вчера‑то, а?.. Я же думал – я их всех переубивал…
10
Расположились в кухне. За окном качалась зеленая ветка яблони и время от времени, как бы приводя в чувство, легонько постукивала в стекло.
А передо мной на табуретке сидел и ждал ответа… Я отмахнулся от лезущего в глаза сигаретного дыма. Черт знает что такое! Сидит на табуретке парень из моей бригады, Гришка Прахов – вон с Бехтерем у него нелады из‑за Люськи…
– Интересно девки пляшут, – процедил я, – по четыре штуки в ряд… Значит, ты – преступник, я – вроде как твой сообщник, а они? Они сами – кто? Ангелы? Ну нет, Гриша, брось! Ангелы по ночам засады не устраивают. Да еще и на чужой территории…
– Они не нарушали законов, – негромко возразил он.
– Чьих?
– Своих.
– А наших?
Гриша запнулся. А я вспомнил, как эти двое вели его вчера сквозь ночной сквер. Шли – будто по своей земле ступали…
– Во всяком случае, – добавил он еще тише, – они сделали все, чтобы вас не беспокоить…
Я хотел затянуться, но затягиваться было уже нечем – от окурка один огонек остался. Я швырнул его в печь и захлопнул дверцу.
– Слушай, а что это вы все такие одинаковые?
Лицо у Гриши стало тревожным и растерянным.
– Странно… – сказал он. – В самом деле одинаковые… А ведь раньше мне так не казалось…
Ветка за стеклом забилась и зацарапалась сильнее прежнего. Все время чудилось, что кто‑то там за нами подглядывает.
– Слушай, – сказал я. – Ну ты можешь по‑людски объяснить, как ты его нарушал вообще? Закон этот ваш, насчет личности… Ну, я не знаю, там… по газонам ходил, вел себя не так?…
– Просто вел себя… – безразлично отозвался он.
Я шумно выдохнул сквозь зубы.
– С тобой свихнешься… Как это – вел себя? Все себя ведут!
– Не все, – тихонько поправил он, и словно знобящий сквознячок прошел по кухне после этих его слов. Я снова сидел, укрываясь за жидким кустиком, а из черных провалов ночного сквера на меня наползала оглушительная смертельная тишина… И они из‑за этого достают человека на другой планете? Вел себя… Интересное дело – вел себя…
– Погоди‑ка, – сказал я. – А здесь ты его тоже нарушал?
Честное слово, я не думал, что он так испугается.
– Но у вас же нет такого закона… – еле шевеля побелевшими губами, проговорил Гриша. – Или… есть?
– Это тебе потом прокурор растолкует, – уклончиво пообещал я.
Гриша опустил голову.
– Да, – сказал он. – Нарушал. И здесь тоже.
– Ну, например?
– Например? – Гриша подумал. – Да много примеров, Минька…
– Ну а все‑таки?
– Ну, Бехтерь, бригада… – как‑то неуверенно начал перечислять он. – Да и ты сам тоже… Ты ведь не хотел, чтобы я…
– Бехтерь? – с надеждой переспросил я. – А ну‑ка давай про Бехтеря!
– Н‑ну… – Гриша неопределенно подвигал плечом. – У них же… с Люсей… были уже сложившиеся отношения… А я появился и…
– Отбил, что ли?
– В общем‑то, да… – с неохотой согласился он и тут же добавил: – Но это лишь для данного случая.
Так… Я пощупал виски. Разговор только начинался, а мозги у меня уже тихонько гудели от перегрева.
– Погоди‑ка… А я? Я его тоже, что ли, нарушаю?
Гриша удивленно вскинул голову.
– Да постоянно! – вырвалось у него.
– Так… – ошеломленно сказал я. – Понятно… И много тебе припаяли?
Гриша не понял.
– Ну приговор, приговор тебе какой был?
– Ах, вон ты о чем, – сказал он. – Ты про наказание? Но, Минька… собственно, видишь ли… за это вообще не наказывают.
– Что? – заорал я.
– По здешним понятиям, разумеется, – торопливо пояснил он.
Сигарета не вынималась. Пришлось разорвать пачку.
– Бесполезно, Минька! – с отчаянием проговорил Гриша. – Ты пытаешься вогнать все в привычные рамки – бесполезно! Пойми: это отстоявшееся до предельной ясности общество… («Вот я и говорю – ангелы…» – пробормотал я, прикуривая.) Тебя сбивает слово «преступник»? Но точнее и перевести не могу. В вашем языке…
Тут надломленный голос Гриши Прахова уплыл куда‑то, стал еле слышен. «Простите?..» – произнес, оборачиваясь, вчерашний ангел. С вежливым удивлением. По‑русски.
В три судорожных взмаха я погасил спичку и уставился на Гришу Прахова.
– Гриша!.. А язык? Язык вы наш откуда знаете? А документы? Где ты взял паспорт? Как ты сюда попал вообще? Кораблем?
– Что ты! – сказал Гриша. – Я бежал через… Ну, это, видишь ли, такое устройство… Два сообщающихся помещения, понимаешь?
– Ну!
– Вот… Причем одно из них находится на той планете, а другое – здесь, у вас… Понимаешь?
Я тупо молчал.
– Как бы тебе объяснить… – беспомощно проговорил Гриша. – Ну вот входишь ты, допустим, в то помещение, которое там… Закрываешь за собой люк. Нажимаешь клавишу. Снова открываешь люк и выходишь, но уже не там, а здесь… Понял теперь?
Я встал. Вернее – мы оба встали. Потом Гриша попятился и опрокинул табуретку.
– Где? – хрипло спросил я.
– Кто?
– Где это твое устройство?
– Уничтожено, – поспешно сказал Гриша. – Полгода назад.
– А другие?
– Других не было, Минька…
Я тяжело опустился на скамеечку. Гриша поднял с пола табурет, но сесть так и не решился.
– Я знаю, о чем ты думаешь, Минька, – устремив на меня темные, словно провалившиеся глаза, умоляюще заговорил он. – Ты думаешь, что это с военными целями… Но они не воюют. Они давно уже не воюют…
Я не слушал. Я сидел оглушенный и так и видел эти бог знает подо что замаскированные устройства, готовые в любой момент выбросить на нас людей и технику… Что он там бормочет? Не воюют?.. Да, конечно. Особенно вчера, в сквере…
– А точно уничтожено?
– Точно.
– И кто ж это его?
– Я, – сказал Гриша и умолк, как бы сам удивляясь своему ответу. Потом вздохнул и сел. Стало слышно, как во дворе Мухтар погромыхивает цепью и миской.
– Взорвал, что ли? – недоверчиво переспросил я.
– Нет, – сказал Гриша. – Там был предусмотрен такой… механизм ликвидации. Я привел его в действие, сам отошел на безопасное расстояние, ну и…
– Это уже здесь, у нас?
– Ну да…
– А говоришь, не взорвал…
– Нет, – сказал Гриша. – Это не взрыв. Просто вспышка. Неяркая вспышка, и все…
– Отчаянный какой… – сказал я, буравя его глазами. – А ну‑ка дай сюда паспорт!
Гриша несколько раз промахнулся щепотью мимо нагрудного кармана и извлек наконец красную книжицу. Я раскрыл ее на той страничке, где фотография. Гришкино лицо. Никакой разницы. Разве что чуть моложе…
– Чьи документы?
– Это одного из наблюдателей, – как бы извиняясь, проговорил Гриша. – Ну, из тех, что работали здесь, у вас…
Так… Час от часу не легче.
– Но они уже все отозваны, – поспешил добавить он.
«Ну спасибо тебе, мать, – устало подумал я. – Пустила квартиранта…»
– А почему отозваны?
– Из этических соображений, – сказал Гриша.
– Чего‑о?
– Из этических соображений, – повторил он. – Было решено, что тайное изучение неэтично. И наблюдателей отозвали.
Я ошалело посмотрел на Гришу, потом на фотографию.
– А устройство? На память оставили?
– В‑возможно… – неуверенно отозвался он, и что‑то взяло меня сомнение: а не прикидывается ли дурачком наш Гришенька?
– А язык? Ах да, раз наблюдатели…
Тут я осекся и в который раз уставился на Гришу Прахова.
– Так тебя что? Тоже в наблюдатели готовили?
От неожиданности он чуть было не рассмеялся.
– Что ты! – сказал он. – Меня бы к ним и близко не подпустили.
– А к машине этой, значит, подпустили? – прищурясь, спросил я. – К устройству, а? Или скажешь, что там охраны не было?
– А там ее и не бывает, – с недоумением ответил Гриша.
Во дворе, отфутболенная мощным ударом лапы, загремела и задребезжала по кирпичной дорожке пустая миска. Мухтар требовал жрать.
– Гриша, – проговорил я, не разжимая зубов. – Я тебя сейчас ушибу, Гриша! Как – не бывает? Как это – не бывает? Значит, сигнализация была! Что‑нибудь да было?
– Было, – сказал Гриша. – Знак.
– Какой знак?
– Н‑ну… – Гриша в затруднении пошевелил пальцами. – С чем бы это сравнить?.. А! Ну вот вешают же у вас на дверях таблички «Посторонним вход…»
Я схватил разорванную сигаретную пачку, но она оказалась пустой. Хотел скомкать – и даже не смог сжать как следует кулак.
– И ты думаешь, тебе поверят?
Гриша поднял на меня встревоженные глаза.
– А кто еще должен поверить? – робко спросил он.
11
Рядом с дверью нужного нам кабинета стояли шеренгой четыре стула. На крайнем, поближе к двери, сидел этакий жировичок в мятом костюме. Наше появление его насторожило.
– А товарищ майор еще не пришел, – с опаской глядя на нас, предупредил он.
– Ничего, подождем, – проворчал я, присаживаясь рядом. Гриша подумал и тоже присел.
Уяснив, что перед ним всего‑навсего посетители, жировичок успокоился.
– Будете за мной, – с достоинством сообщил он.
Некоторое время сидели молча.
– Как она хоть называется, твоя планета? – негромко спросил я Гришу.
Гриша сказал. Я попробовал повторить – не получилось.
– Понятно… А где находится?
– Не знаю…
– То есть как? Не знаешь, где твоя планета?
– Я ведь не астроном, – с тоской пояснил Гриша. – И потом это в самом деле очень далеко…
Я вспомнил, что где‑то в кладовке у меня должен лежать старый учебник астрономии за десятый класс. Карты звездного неба и все такое… Хотя что с него толку, с учебника! Гриша‑то ведь по своим картам учился, в наших он просто не разберется. Да я и сам теперь в них не разберусь.
– А вы, простите, по какому делу? – поинтересовался жировичок.
– По важному, – отрезал я.
– Понимаю… – Он многозначительно наклонил голову. Потом сложил губы хоботком и принялся озабоченно осматривать ребро своей правой ладони.
У него было круглое бабье лицо, острые, глубоко упрятанные глазки и седоватая гривка.
Я снова повернулся к Грише.
– Слушай сюда… – до предела понизив голос, приказал я. – Значит, так… Ты наших законов не знал…
– Да я их и сейчас не очень… – шепотом признался он.
– Вот и хорошо. Главное: ты не знал, что у нас нельзя жить с чужим паспортом. Ты вообще с другой планеты, и спрос с тебя маленький… Понимаешь?
Гриша кивнул, но, судя по выражению лица, ни черта он не понимал. Жировичок все это время ерзал от нетерпения – ждал, когда мы закончим.
– Вот ведь как бывает, – поймав паузу, доверительно обратился он ко мне. – С виду рука как рука…
– Чего надо? – прямо спросил я. – Видишь же – люди разговаривают! Чего ты лезешь со своей рукой?
Жировичок тонко усмехнулся и, понизив голос, проговорил без выражения и почти не шевеля губами:
– Ребром ладони могу вскрыть любой сейф…
– Что?!
В этот момент в коридоре показался майор – крупный светловолосый мужчина лет тридцати пяти. Поздоровавшись, он задержал взгляд на посетителе в мятом костюме, и в его серых глазах мелькнуло беспокойство.
– Вы опять но мне? – вежливо, с еле уловимой запинкой спросил майор.
– К вам, Павел Николаевич! – отвечал, влюбленно на него глядя, вскочивший со стула жировичок. – Знаете, я сегодня всю ночь думал… Все‑таки на учет меня поставить надо! Ведь если человек способен вскрыть сейф без помощи каких‑либо инструментов…
Майор поморщился.
– Давайте лучше пройдем в кабинет, – предложил он.
– Конечно‑конечно!.. – засуетился жировичок, и дверь за ними закрылась.
У меня потемнело в глазах.
Нет, вы прикиньте, что теперь получается! Заходит к майору этот чокнутый и говорит: «Здравствуйте, я вот ребром ладони сейфы режу, поставьте меня на учет…» И тут же, следом, как нарочно, вхожу я, ввожу Гришу и говорю: «Здравствуйте, тут вот товарищ с другой планеты прибыл. Выговорить ее невозможно, где находится – он не знает. Документы у него настоящие, не краденые, а что фотография везде его, так это вам только кажется…»
Я вскочил со стула.
– Гриша! – хрипло сказал я. – Айда отсюда!
Но тут дверь кабинета отворилась и в коридор вышел разобиженный жировичок. Быстро его майор…
– Ну? – с ненавистью бросил я.
– Все в порядке, – неохотно отозвался он. – Поставил на учет… Фамилию записал, адрес…
– А чего надутый такой?
Жировичок оскорбленно фыркнул.
– И здесь перестраховщики! – сердито помолчав, сообщил он. – Я, говорит, не могу доложить о вас начальству, предварительно не убедившись! Вот вам, говорит, мой сейф – режьте!..
– Ну? – еле сдерживаясь, процедил я. – А ты?
Жировичок опять фыркнул – на этот раз гневно.
– Неужели он сам не понимает? – с досадой сказал он. – Ну, разрезал бы я этот сейф, испортил бы казенное имущество, а отвечать кому? Ему же и отвечать! Странный он, ей‑богу!..
– А ну пошел отсюда!.. – прохрипел я, и жировичка не стало.
На шум из кабинета выглянул майор.
– Вы тоже ко мне? – спросил он. – Что ж вы не заходите?
Пришлось зайти. Мы отдали ему пропуска и опустились в предложенные нам жесткие полукресла, стараясь не смотреть в угол, где стоял небольшой серо‑голубоватый сейф.
– Слушаю вас, – деловито и в то же время доброжелательно сказал майор. – Только представьтесь сначала…
Представились. Услышав, что перед ним резчики холодного металла, майор насторожился и как бы невзначай покосился на сейф.
– Я вас слушаю, – повторил он.
Я поднялся и, ни на кого не глядя, полез в свою спортивную сумку за вещественным доказательством. Вынул, поискал глазами какой‑нибудь ненужный предмет и, не найдя, установил на краешке стола спичечный коробок. Майор с интересом следил за моими действиями. Я отрегулировал рычажком дальность; аккуратно прицелился…
И ничего не произошло. Коробок как лежал – так и остался лежать. Машинка не сработала. Впервые.
А ведь я знал, что она не сработает! Еще когда нажимал клавишу! Потому что не почувствовал электрических мурашек, бегущих от кисти к локтю. Вместо этого мурашки пробежали у меня по спине, но электрическими они не были.
– Не работает… – сказал я с тоскливым отчаянием и положил оружие на стол. Пропащий ты человек, Минька Бударин! На роду, что ли, так написано?..
Майор озадаченно разглядывал лежащий перед ним на столе большой ярко‑оранжевый пистолет. Потом поднял глаза на меня.
– А работало? – живо спросил он.
– Не знаю, – сдавленно ответил я и сел, не чувствуя ничего, кроме страшной разламывающей усталости.
