Естественные причины ликантропии

 

 

Врожденная жестокость. – Три вида ее проявления. – Дюмойар. – Андреас Бихель. – Голландский священник. – Другие примеры естественной жестокости. – Жестокость и утонченность. – Кровавая купальщица из Венгрии. – Внезапность болезни. – Каннибализм у беременных женщин, у маньяков. – Галлюцинации. – Снадобья. – История Луция. – Самообман

 

В древних хрониках, а также в фольклорной традиции это явление окутано покровом мифа или предания; и только скандинавские свидетельства о недуге волчьей одержимости и записи судебных процессов над обвиняемыми в ликантропии во времена позднего Средневековья предлагают нам непосредственное описание этой формы безумия, которой суеверие придавало такую загадочность.

На протяжении Средневековья ликантропия не рассматривалась как заболевание, ибо в своих проявлениях она настолько мерзка и отвратительна и настолько выходит за пределы допустимого, что не следует удивляться тому, что обычного человека это приводило в оторопь и он склонен был облекать в форму мифа то, чему в действительности даже самый неискушенный исследователь может найти подтверждение.

В этой главе я намерен бегло рассмотреть обстоятельства, при которых людей начинают считать оборотнями‑вервольфами.

Как ни поразительно это звучит, но факт остается фактом: человека влечет к убийству, к уничтожению жизни, и это роднит его с хищниками.

Многие люди при виде страданий испытывают истинное наслаждение, а стремление убивать или мучить увлекает их сильнее прочих страстей. Достаточно вспомнить, сколько мальчишек собирается вокруг овцы или свиньи перед забоем, как усиленно колотятся их сердца и сверкают глаза при виде судорог издыхающего животного. В различных городах Франции мне нередко доводилось видеть возле боен толпу детей, с увлечением наблюдающих за агонией овец и коров и замирающих от восторга при виде потока крови.

Однако такая склонность проявляется в людях по‑разному. У одних она выражается в равнодушии к страданиям, у других – в наслаждении от созерцания убийства, а у некоторых – в неодолимом желании самим мучить и лишать жизни.

Предрасположенность к этому широко распространена; она встречается у взрослых и детей, у людей примитивных и утонченных, невежественных и высокообразованных, у тех, кому она в тягость, и у тех, кому она в радость, независимо от нравственных, религиозных и правовых устоев, – следовательно, вызывается она только органическими причинами.

Охотники и рыбаки следуют природной тяге к умерщвлению живых существ, когда обращают свою страсть против зверя, птицы или рыбы; объяснение, будто бы это делается ради пропитания, не может служить оправданием, поскольку охотник весьма мало думает о добыче, когда она уже попала в ягдташ. Мотив для преследования птицы или зверя кроется в другом: он заключается в неодолимом стремлении лишать жизни, которое владеет душой человека. Почему ребенок инстинктивно пытается прихлопнуть бабочку, когда та пролетает мимо? Если ему удается сбить ее, он равнодушно отворачивается и уделяет ей внимание только в том случае, если она бьется в агонии у его ног. Ребенок сбивает порхающее создание единственно потому, что оно живое, и делает это, подчиняясь врожденному инстинкту, побуждающему его уничтожать все живое.

Родители и няньки прекрасно знают, что дети жестоки от природы, и стараются воспитать в них человечность. Раненое животное корчится в муках, а дитя с увлечением наблюдает за этим, пока мать не предложит ему «положить конец мучениям бедняжки». По простодушию своему ребенок и не подумает немедленно прекратить страдания несчастной твари, как не станет он сразу проглатывать конфету, пока не насладится как следует ее вкусом. Присущая человеку жестокость может быть подавлена другими сильными впечатлениями или нравственным обузданием; в каждом из нас кроется Нерон, который осознает самого себя лишь в том случае, если его главная страсть становится непреодолимой и начинает сокрушать все препоны. Потеря нравственного контроля, интеллектуальный шок или аномальное состояние организма вполне могут способствовать тому, чтобы эта страсть заявила о себе.

Как я уже отмечал, у разных людей эта страсть проявляется по‑разному.

У одних она воплощается в простом желании созерцать чужие муки. Это может привести к преступлению, поскольку личность, равнодушная к боли других, вполне способна убить человека для достижения собственных целей. Именно таким был несчастный Дюмойар^{82}, убивший шесть девочек и пытавшийся убить еще нескольких. По всей видимости, он не испытывал особого удовольствия от самого убийства, но был настолько безразличен к их страданиям, что убивал просто ради того, чтобы завладеть их одеждой, весьма и весьма бедной. Его приговорили к гильотине и казнили в 1862 году[41].

У других наряду с равнодушием к страданию развивается жажда крови.

Например, Андреас Бихель заманивал к себе в дом молодых женщин под предлогом якобы имевшегося у него волшебного зеркала, в котором они могут увидеть будущих мужей. В доме Бихель скручивал жертве руки за спиной и оглушал ее. Он снимал с бедняжки одежду, ради чего и совершал убийство, а потом закалывал несчастную женщину. В процессе убийства жажда крови овладевала им настолько, что он буквально кромсал свои жертвы на части, чтобы увидеть их внутренности. Несчастную Катерин Зайдель он распорол сверху донизу, ударяя молотком по лезвию, когда она еще дышала. На суде он признавался, что, «совершая эту операцию, был возбужден, его била дрожь и хотелось оторвать кусок плоти и съесть его».

Андреас Бихель был казнен в 1809 году[42].

Третья категория людей отличается жестокостью и кровожадностью, потому что у них неодолимая жажда крови превращается в одержимость. В цивилизованных странах люди, одержимые такой жаждой, сдерживаются под страхом неминуемого наказания или удовлетворяют жажду крови, уничтожая животных. Но в старину, когда лорды неограниченно правили в своих феодальных владениях, встречались ужасающие случаи проявления такой кровожадности, а примеры того, как удовлетворяли жажду крови некоторые римские императоры, вошли в историю.

Франц Иосиф Галль^{83} приводит несколько примеров кровожадности из реальной жизни[43]. Один голландский священник был настолько одержим жаждой убивать и рассматривать убитых, что пошел в полковые капелланы только ради того, чтобы созерцать трупы, которых во время боевых действий было предостаточно. Этот человек держал множество различных домашних животных, дабы иметь возможность терзать их детенышей. Он сам забивал животных для кухни. Кроме того, он был знаком со всеми палачами в стране, и, когда те сообщали ему об очередной казни, он мог пройти несколько дней пешком, чтобы с наслаждением лицезреть процедуру казни и смерть казненного.

На поле битвы такая страсть тоже проявляется по‑разному: некоторые получают наслаждение от убийства, другие испытывают полное равнодушие. Один старый вояка, вспоминая битву при Ватерлоо, рассказал мне, что, рассекая человеческое тело, он получал ни с чем не сравнимое удовольствие, а по ночам не засыпал, пока во всех подробностях не припоминал приятные ощущения, доставленные ему процессом убийства.

Нередко разбойники с большой дороги не довольствуются грабежом, проявляя склонность к насилию и убийству. Джон Росбек, например, известен тем, что придумал и испытал на своих жертвах всевозможные зверства просто ради того, чтобы насладиться зрелищем мучений, особенно если это были женщины и дети. Страх наказания и пыток не мог отвратить его от пагубной страсти, покуда он не был казнен.

Галль описывает также скрипача, который, будучи арестован, признался в тридцати четырех убийствах, которые он совершил не из вражды, мести или намерения ограбить, а единственно ради наслаждения, доставляемого убийством.

Иоганн Гаспар Шпурцхайм[44] рассказывает о священнике из Страсбурга, который, будучи богатым и не испытывая ни вражды, ни мести, убил троих человек по той же самой причине.

Галль приводит случай с братом принца Конде, герцога Бурбонского, графом де Шароле^{84}, который с детства имел отвратительную привычку мучить животных: в зрелом возрасте он принялся проливать человеческую кровь и совершать всевозможные зверства. Он убил множество людей без всякого повода, например любил стрелять в кровельщиков просто ради удовольствия посмотреть, как они падают с крыши.

Король Франции Людовик XI за время правления приговорил к смерти четыре тысячи человек; обычно он наблюдал за казнями через решетку. Рядом с его собственным дворцом были установлены виселицы, и он лично руководил казнями.

Не следует думать, что жестокость существует только в грубом и корявом обличье; не менее часто она встречается среди утонченных и образованных людей. Если в людях грубых она проявляется главным образом в нечувствительности к чужим страданиям, то в утонченно‑образованном облике она принимает вид страсти, поддаваясь которой человек испытывает невыразимое наслаждение.

Кровавые тираны, например Нерон и Калигула, Александр Борджиа и Робеспьер, больше всего на свете любившие наблюдать за смертью и мучениями людей, отличались чувствительностью и крайней утонченностью вкусов и манер.

Я знавал образованную и изысканную молодую женщину с весьма нервной натурой, которая с удовольствием нанизывала на нитку живых мух и наблюдала за их содроганиями. Жестокость может дремать в скрытом состоянии, пока какой‑либо благоприятный случай не пробудит ее, и тогда она прорывается всепожирающим пламенем. Жажда крови проявляется подобно любовной страсти или ненависти; мы не имеем представления об их силе, пока обстоятельства не понудят их к действию. Душа пребывает в безмятежности, пока случайная искра не зажжет пламя любви или ненависти, навеки смутив душевный покой. Слова, взгляда, прикосновения может оказаться достаточно, чтобы запалить фитиль страсти в душе и обречь ее на одиночество. То же самое и с жаждой крови. Она может таиться в недрах души близкого нам человека. Она может тлеть в сердце, дорогом нашему сердцу, а мы об этом и не подозреваем. Возможно, обстоятельства окажутся милосердны и не разожгут огня; возможно, нравственная узда окажется столь крепкой, что ее не удастся порвать.

Михаэль Вагенер[45] описывает жуткий случай, происшедший в Венгрии, не упоминая имени, поскольку это весьма влиятельная в стране семья^{85}. Данный случай подтверждает то, о чем я только что говорил, и демонстрирует, по какому пустяковому поводу жажда крови может возникнуть и превзойти все мыслимые пределы.

Елизавета имела обыкновение пышно одеваться и вычурно причесываться, чтобы нравиться мужу, а потому полдня проводила за туалетом. Однажды камеристка указала на какой‑то недостаток в ее головном уборе и в качестве награды за внимательность получила такую оплеуху, что у нее из носа хлынула кровь и обрызгала лицо госпоже. Когда с лица госпожи была смыта кровь, оказалось, что кожа стала белее и прозрачнее в тех местах, куда попала кровь.

Елизавета исполнилась решимости не только умыться, но и все тело омыть человеческой кровью, дабы стать еще краше. Две старухи и некий Фицко помогли ей. Этот злодей умертвил злосчастную жертву, а старухи сцедили кровь, в которой Елизавета искупалась в четыре часа поутру. После такой ванны она стала еще прекраснее, чем была.

Елизавета придерживалась этой привычки и после смерти мужа (в 1604 году) в надежде привлечь новых поклонников. Несчастные девушки, которых заманивали в замок, уверяя, что их примут на службу, попадали в подвал. Там их избивали до полусмерти. Частенько сама Елизавета принимала участие в избиении жертв; она снимала с них одежду, пропитанную кровью, и возобновляла пытки. Потом избитых резали бритвами.

Иногда девушек пытали огнем, а потом уже резали, но б о  льшую часть забивали до смерти.

Зверство дошло до такой степени, что Елизавета начала колоть иголками тех, кто сидел с ней рядом в экипаже, особенно лиц женского пола. Одну из служанок она раздела донага, обмазала медом и вывела во двор.

Как‑то раз, когда Елизавета заболела и не могла удовлетворять свою ненасытную жажду крови, она, словно дикий зверь, укусила девушку, подошедшую слишком близко к постели.

В общей сложности графиня загубила шестьсот пятьдесят девушек; часть погибла в Чахтице, где для этих целей был оборудован подвал; часть – в других местах: она уже не могла жить без убийства и кровопролития.

Наконец родители пропавших девушек перестали поддаваться обману и подкупу, замок был взят властями, и там были обнаружены следы преступлений. Соучастников Елизаветы казнили, а сама она была приговорена к пожизненному заключению.

Не менее примечательна история маршала де Реца^{86}, в ком вышеупомянутые наклонности прорезались также не сразу. Это был образованный, даже ученый человек, выдающийся полководец и блестящий придворный. Он сидел в библиотеке и читал Светония^{87}, когда им внезапно овладела страсть к убийству и насилию; он поддался ее непреодолимой силе и превратился в одного из самых жестоких чудовищ, когда‑либо существовавших на свете.

Сюда же можно отнести и историю с галицийским каннибалом Святеком. Он был безобидным нищим, пока по воле случая не набрел на пожарище, где, мучимый голодом, съел останки сгоревшего при пожаре человека. С этого времени он, словно ворон, рыскал в поисках человечины.

Французский дворянин Бертран имел прекрасное образование. Однажды, стоя у церковной ограды в маленькой деревушке, он увидел церемонию похорон. Им тут же овладело непреодолимое желание вырыть труп, который при нем закапывали в могилу. С тех пор он много лет, подобно гиене, охотился за трупами. Его история подробно описывается в пятнадцатой главе.

Отклонения в организме порой провоцируют кровожадность. Нечто подобное происходит при беременности, когда нарушается привычное состояние организма, что порождает болезненный аппетит. Подобные примеры приводит Шенк[46].

Некая женщина, будучи беременной, увидела, как пекарь несет поднос с хлебом на голом плече. Она почувствовала настолько сильное желание вонзить зубы в его плоть, что не могла ничего есть, пока ее муж за большую сумму не уговорил булочника, чтобы тот позволил ей укусить себя. Беременная укусила его два раза – на третий раз булочник наотрез отказался. Женщина беременела трижды: дважды она родила здоровых близнецов, третья пара детей родилась мертвыми.

Близ городка Андернах, на Рейне, беременная женщина убила своего мужа, к которому была искренне привязана, частично съела убитого, а остальное засолила. Когда наваждение прошло, она осознала весь ужас содеянного и добровольно сдалась властям.

В 1553 году женщина перерезала мужу горло и отъела нос и левую руку у еще теплого трупа. Затем она разделала тело и засолила его впрок. Вскоре после этого она родила тройню. Женщина осознала происшедшее лишь после того, как соседи стали спрашивать, где найти ее мужа, дабы сообщить ему о прибавлении семейства.

Летом 1845 года греческие газеты опубликовали сообщение о том, как беременная женщина убила мужа ради того, чтобы поджарить и съесть его печень.

Известно, что у некоторых безумцев преобладает страсть к убийству, но иногда она сопровождается еще и каннибализмом.

Грюнер[47]^{88} рассказывает о пастухе, который, явно будучи не в себе, убил и съел двух человек. Марк[48]^{89} приводит случай с женщиной, которая, пока ее муж был на работе, убила собственного полуторагодовалого ребенка. Она отрубила ему ноги и потушила их с капустой, часть съела сама, остальное предложила мужу. Семья, конечно, была бедная, но еда в доме имелась. В тюрьме женщина проявила все признаки сумасшествия.

Нигде некрофилия и каннибализм так явно не связаны с безумием, как в случаях ликантропии. Примеры, описанные в предыдущей главе, неопровержимо подтверждают, что жажда крови сопровождается галлюцинациями. Жан Гренье, Руле и другие были твердо убеждены, что они испытали превращение. Болезненное состояние тела или разума может порождать галлюцинации, зависящие от характера и типа личности. Например, честолюбивый человек в маниакальном состоянии вообразит себя королем; скупец придет в расстройство, вообразив, что лишился последних денег, или начнет ликовать, представив себе, что стал обладателем неисчислимых сокровищ.

Пожилой человек, страдающий от ревматизма или подагры, воображает, что сделан из фарфора или хрусталя, а охотник при наступлении новолуния кричит «ату!», словно подгоняет свору собак. Так же и жестокий от природы человек, повредившись в уме, легко вообразит, что перевоплощается в самого жестокого и кровожадного зверя, какого только может себе представить.

Галлюцинации страдающих ликантропией могут зависеть от многих причин. Старинные авторы, например Форестус или Бертон^{90}, рассматривают синдром оборотничества (волчью болезнь) как разновидность депрессивного состояния, и некоторые из них определяют у пациента ликантропию, даже если он не считает себя оборотнем.

На современном уровне медицинского знания мы можем утверждать, что галлюцинации могут вызываться различными условиями.

В лихорадочном состоянии чувствительность настолько искажается, что больной плохо представляет себе, какое место в пространстве занимают его конечности: они кажутся ему то беспредельно длинными, то несоразмерно короткими. При сыпном тифе больным с неустойчивой нервной системой нередко кажется, что они раздваиваются или разрезаны пополам, что у них исчезли руки и ноги. Иногда больному кажется, что конечности его сделаны из какого‑нибудь хрупкого материала вроде стекла, а иногда происходит такой распад личности, что больной воображает, будто стал женщиной.

Маньяк, которому кажется, что он – не он, а кто‑то другой, проникается мыслями, чувствами и привычками вымышленной личности, и, если это проникновение достаточно глубоко, он может убедить самого себя в реальности превращения. Он начинает говорить о себе как о вымышленной им личности и на самом деле ощущает все чувства, увлечения, потребности этой личности. Чем больше маньяк отождествляет себя с другим, тем больше усугубляется безумие, протекание которого зависит от индивидуальных особенностей. Если больной не слишком умен, невежествен и необразован, то он слабее сопротивляется метаморфозе, и бывает очень трудно определить грань между его действительной и безумной ипостасью. Многое из того, что Жан Гренье, страдавший этой формой заболевания, говорил во время процесса, имело смысл, но этот смысл то и дело сопровождался бредом безумца.

Галлюцинации могут возникать под воздействием искусственных средств, и некоторые обвиняемые в ликантропии по ходу процессов признавались, что пользовались такими средствами. Я имею в виду притирания, о которых упоминалось на судах над ведьмами и оборотнями. Нижеследующая цитата приводится из «Золотого осла» Апулея; она доказывает, что уже в его времена различные мази широко применялись как средство превращения.

«[Фотида]… велит смотреть через какую‑то щелку в двери. А происходило все так. Перво‑наперво Памфила сбрасывает с себя все одежды и, открыв какую‑то шкатулку, достает оттуда множество ящичков, снимает крышку с одного из них и, набрав из него мази, сначала долго растирает ее между ладонями, потом смазывает себе все тело от кончиков ногтей до макушки, долгое время шепчется со своей лампой и начинает сильно дрожать всеми членами. И пока они слегка содрогаются, их покрывает нежный пушок, вырастают и крепкие перья, нос загибается и твердеет, появляются кривые когти. Памфила обращается в сову. Испустив жалобный крик, вот она уже пробует свои силы, слегка подпрыгивая над землей, а вскоре, поднявшись вверх, распустив оба крыла, улетает.

Но она‑то силою своего магического искусства по собственному желанию переменила свой образ, а я, никаким заклятием не зачарованный и лишь окаменев от удивления перед только что произошедшим, казался самому себе кем угодно, но не Луцием; почти лишившись чувств, ошеломленный до потери рассудка, грезя наяву, я долго протирал глаза, стараясь убедиться, что не сплю. Наконец, придя в себя и вернувшись к действительности, схватываю руку Фотиды и, поднося ее к своим глазам, говорю:

– Не откажи, умоляю тебя, пока случай нам благоприятствует, дать мне великое доказательств во исключительного твоего расположения и удели мне капельку этой мази. Заклинаю тебя твоими грудками, медовенькая моя, неоплатным этим благодеянием навеки рабом своим меня сделай и так устрой, чтобы я стал при тебе, Венере моей, Купидоном крылатым!

<…> Она, вся в трепете, бросилась в комнату и вынула из шкатулки ящичек. Схватив его и облобызав, я сначала умолял его даровать мне счастливые полеты, а потом поспешно сбросил с себя все одежды и, жадно запустив руку, набрал порядочно мази и натер ею члены своего тела. И, уже помахивая то одной, то другой рукой, я старался подражать движениям птицы, но ни малейшего пушка, нигде не перышка, только волосы мои утолщаются до шерсти, нежная кожа моя грубеет до шкуры, да и на конечностях моих все пальцы, потеряв разделение, соединяются в одно копыто, да из конца спинного хребта вырастает большой хвост. Уж лицо огромно, рот растягивается, и ноздри расширяются, и губы отвисают, к тому же и уши непомерно увеличиваются и обрастают шерстью. Без всякой надежды на спасение я осматриваю все части моего тела и вижу себя не птицей, а ослом»^{91}.

Мы знаем, из чего состоят такие волшебные мази. В их состав входили наркотические вещества, в частности паслен, аконит, белена, белладонна, опиум. Они вываривались в растительном масле или жире младенцев, убиваемых специально для этой цели. Добавлялась также кровь летучих мышей, но ее роль, видимо, была незначительной. Возможно, использовались и другие снотворные средства, о которых нам не известно.

Чем бы ни вызывались галлюцинации, не следует удивляться тому, что страдающий ликантропией воображал себя превращенным в животное. Я уже приводил примеры с пастухами, кои по роду деятельности своей постоянно враждовали с волками; нет ничего удивительного в том, что, попадая под воздействие галлюцинаций, они воображали, что обращаются в диких зверей, и их помраченное сознание приписывало самим себе в превращенном в этих зверей виде все те раны и увечья, которые те причиняли в действительности. Нередко случается, что повредившиеся в уме люди обращаются в суд, обвиняя самих себя в преступлениях, совершенных другими, и только тщательное расследование обнаруживает, что они возвели на себя напраслину. Однако они описывают обстоятельства преступления с невероятной точностью, будучи убеждены, что преступное деяние совершено именно ими. Приведу всего лишь один пример.

Во времена Французской революции на фрегате «Гермиона» капитаном служил некий Пигот^{92}, человек грубый и жестокий. Команда взбунтовалась и, безжалостно расправившись с капитаном и несколькими старшими офицерами, привела судно во вражеский порт. Одному из мичманов удалось избежать расправы, и впоследствии он на суде опознал многих преступников. Мистер Финлейсон, государственный актуарий, в то время занимавший официальный пост в Адмиралтействе, рассказывал:

«Мне доводилось встречать около десятка моряков, каждый из которых с жаром утверждал, что именно он нанес первый удар капитану Пиготу. Эти люди точно и подробно описывали различные обстоятельства бунта. Однако в действительности ни один из них не только не бывал на этом судне, но и капитана Пигота в глаза не видывал. Они просто знали всю эту историю в подробностях из рассказов товарищей. Долго живя в изгнании и тоскуя по дому, они слегка тронулись умом и со временем стали считать себя виновными в преступлении, о котором много слышали и размышляли. Они верили в свою виновность настолько искренне, что добровольно сдавались английским властям и в кандалах отправлялись в Англию, чтобы предстать перед судом. Однако, несмотря на их клятвенные признания, мы всегда выявляли таких и устанавливали их непричастность к бунту» (London Judicial Gazette. 1803. Январь).

 

Глава десятая