Лаан Гэлломэ: кружево звезд

 

от Пробуждения Эльфов год 478‑й, апрель  

 

…Такая сумасшедшая выдалась весна — никогда раньше не было такой, а он видел все весны Арты и помнил их: Бессмертные ничего не забывают. Сумасшедшая весна — кровь бродит в жилах, как молодое вино. Как‑то получилось, что он оказался совсем один — всех эта бешеная круговерть куда‑то растащила. Утром он столкнулся с Гортхауэром — глаза у того были большущие и совсем по‑детски восхищенные. Он смотрел на Тано и словно не видел его — а может, никак не мог понять, кто перед ним.

— Что с тобой? — изумленно спросил Изначальный. Гортхауэр ответил не сразу. Говорил медленно, и голос его снизился почти до шепота.

— Но ведь весна, — непонятно к чему сказал. — Ландыши в лесу.

А потом ушел, словно околдованный Луной.

Мелькор засмеялся. Чего уж непонятного — весна, и в лесу ландыши. Конечно. Что может быть важнее? Весна. Ландыши. Брось думы, ты, Бессмертный, иди — ведь пропустишь всю весну! И ему стало вдруг так хорошо из‑за этого простого ответа — весна, ландыши… ‑ что он, как мальчишка, поддал дверь ногой и выскочил наружу, под теплые солнечные лучи. Чего еще нужно? Вот она, эта жизнь, и не ищи ее смысла: просто люби и живи.

Лес был полон весеннего сумасшествия. Даже лужицы меж моховыми кочками неожиданно вспыхивали на солнце, словно смех, доносившийся с реки. Неужели купаются? Ведь вода еще холодная… Он пошел на смех. Здесь берег был высоким, и лес подходил вплотную к обрыву. На камне под обрывом кто‑то сидел. Он раздвинул ветви. Совершенная неподвижность, бледно‑золотые волосы — конечно, Оннэле Кьолла. Даже в этот яркий день. У нее бывали такие часы — ничего не замечая, она замирала, погруженная в свои мысли, и, если удавалось ее вывести из этого состояния, говорила: «Я слушала». А что слушала — не могла объяснить. Однажды она почти весь день просидела так под холодным ветром и мокрым снегом — после того, как он пытался зримо изобразить Вечность. Но сейчас — сейчас ему не хотелось серьезных разговоров: хотелось сотворить что‑нибудь… веселое, чудесное, смешное — он и сам не знал: не успев задуматься толком, раскрыл ладони, шепнув Слово, — и вихрем ярких разноцветных искр закружились вокруг девушки невесомые пестрые мотыльки.

Оннэле медленно обернулась. Она улыбалась, а на коленях у нее он увидел венок.

— Задумалась?

— Мысли не выбирают часа, Учитель. Приходят, и все.

— Сейчас ведь весна, — он улыбнулся. — Ландыши в лесу… Вот и венок тебе кто‑то подарил…

— Да, — девушка рассмеялась. — И знаешь кто? Гортхауэр.

Мелькор приподнял бровь.

— Учитель, ты ошибаешься. Я поняла, о чем ты подумал. Просто у меня не было венка — некому подарить…

— Неужели?

— Нет. Наверное, не так уж я и красива. Впрочем, меня трудно найти. У Аллуа тоже нет венка — Тано, если бы она принимала все, то утонула бы в них! А Элхэ отвергает всех.

— Почему?

— Я не читаю мыслей… А там, посмотри — видишь? Ну, смотри же, Тано!

Он тихонько посмотрел туда, словно боялся спугнуть. Моро и Ориен.

— Смотри, делают вид, что не знают друг друга, что им все равно! Знаешь, Учитель, сегодня хороший день. Несмотря ни на что.

— В чем дело? — Он почти инстинктивно ощутил какую‑то тревогу в ее словах.

— Я слушала, — она промолчала. Затем, стремительно вскинув ярко‑зеленые глаза, спросила: — Что такое смерть? Как это — умирать? Почему? Зачем? Это — не быть? Когда ничего нет? Значит, когда меня не было, это тоже было смертью? Или смерть — когда осознаешь, что это смерть, что ничего больше не будет?

Мелькор помолчал, потом заговорил медленно, глуховато:

— Я еще не говорил с тобой об этом… От начала ах'къалли не в силах покинуть мир. Для них Арта — ларец, от которого выброшен ключ: души их остаются в мире до его конца. Арта подобна Смертным‑ файар: пройдут тысячи тысяч лет, и ардэ, плоть мира, погибнет. Что будет с душами, заключенными в пределах мира? Смерть для файар — продолжение пути; они могут остаться в Арте — или уйти в иные миры, начать все заново… Они вольны выбирать. Не скованы предопределением.

— Значит, смерть — это благо?

— Нет — если нить жизни прервана до срока. Да — если Свободный сам выбирает Обновление. Ах'къалли тоже устают от жизни во времени; стареют — хотя и по‑иному, чем Свободные… Смерть — это Исцеление для Старших и Обновление для Смертных. Смерть — это путь, в который ты можешь взять с собой только память; и то, что с тобой, — всегда с тобой, и то, что ты теряешь, — теряешь навсегда. Тот, кто ушел, не успев завершить начатого, может вернуться. Кто пожелает, сможет писать свою жизнь заново, с чистого листа, — голос Изначального звучал все глуше и тяжелее. — Жизнь файар не должна была быть так коротка; от начала они были подобны вам… Но душа не знает смерти, Оннэле. Душа не знает смерти…

Девушка нерешительно коснулась руки Изначального:

— Не надо больше, Тано. Не сегодня.

— Мысли не выбирают часа.

— В такой день… — Она улыбнулась. — Но мы ведь еще поговорим потом, правда?

— Хорошо… Ну, и кому же ты подаришь венок?

— Надо же сделать приятное Гортхауэру! А ты?

— Не знаю… — пожал плечами Изначальный.

Девушка задумалась.

— Мне кажется, — проговорила раздумчиво, — я знаю, кто ждет от тебя весеннего дара, Тано. Только… прости, этого я не скажу.

 

…Уже в сумерках она подошла к реке и, вздохнув, бережно опустила на воду венок из цветов‑звезд.

Думала — хватит смелости отдать. Ему никто никогда не дарил венка… Смешно даже. Вот — не сумела. Даже подойти не смогла. Забилась в лес, как зверек какой… ох, как же глупо все вышло… Было бы красиво — белые цветы‑звезды на черных волосах… и бояться было нечего, он, наверно, решил бы, что это просто — весенний дар… обрадовался бы… улыбнулся бы, наверно — а может, и венок бы ей подарил — отдал же Гортхауэр свой венок Оннэле…

Кто‑то легко коснулся ее плеча. Она стремительно обернулась: лицо, неожиданно вспыхнувшее колдовской, невероятно беззащитной и завораживающей красотой, широко распахнутые сияющие глаза, полуоткрытые губы, с которых готово сорваться слово — имя…

И Гэлрэн умолк, прочитав это, несказанное. Озарившая ее лицо светлая удивленная улыбка погасла, уголки рта поползли вниз, а на глазах вдруг выступили непрошеные слезы.

Гэлрэн смотрел теперь мимо нее, на венок, покачивавшийся в черной заводи. Три звездных цветка — белоснежные, жемчужно мерцающие бутоны гэлемайо, ломкие звезды элленор, кружево гэллаис… и — темный можжевельник‑тъирни, лучше всяких слов сказавший ему, для кого был сплетен этот венок.

Менестрель опустил голову, потом, шагнув к берегу, резким коротким движением швырнул свой венок в воду.

— Прости меня, — тихо сказал он.

Элхэ не ответила.