Ценность психологии животных

Теперь давайте вернемся к вопросу, поставленному в начале этой главы. Какая польза от психологии? Теперь мы, по крайней мере, можем утверждать, что

154

Ганс АЙЗЕНК и Майкл АЙЗЕНК

она позволяет огромному количеству людей получить лечение, которое возвращает их к здоровой и счастливой жизни. Это может служить основанием для гордости. Хотя мы выбрали только один пример для иллюстрации, поведенческая терапия добилась немало подобных успехов. Принимая во внимание ее достижения, а также ее молодой возраст (термин «поведенческая терапия» был введен в обиход каких-нибудь 30 лет назад), можно ожидать от нее еще больших успехов. Тот, кто утверждает, что психология не имеет практической пользы в современном мире, не замечает того, что его аргументы тают буквально на глазах.

Что же в отношении ценности психологии животных? Снова вернемся к нашим прыгающим собакам: они недвусмысленно демонстрируют важность опытов над животными для понимания некоторых механизмов, которые управляют человеческим поведением. Они также позволяют предложить методы по его изменению и улучшению. Опыты по предупреждению реакции на животных предвосхитили использование этой техники для лечения больных неврозами навязчивых состояний. Маловероятно, что эту методику стали бы использовать для лечения людей без предварительных экспериментов над животными. Отважились бы в действительности психологи на ее использование перед лицом отчаяния и ужаса, испытываемых пациентами в этом случае, если бы они не знали из экспериментов с животными, насколько эффективным может быть этот метод? Ничто из этого, разумеется, не доказывает, что человек — это просто большая и более сложная разновидность крысы или собаки, — ни один из психологов не высказался бы за такой взгляд. В действительности же все эти многочисленные эксперименты демонстрируют, что мы имеем сходные черты с крысами и собаками в том, что касается нашей нервной системы, и что можно

ИССЛЕДОВАНИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ПСИХИКИ

155

обратить это сходство себе на пользу. Из этого не следует, что те же самые механизмы, что присутствуют у крыс и собак, присутствуют у человека — это было бы слишком упрощенным подходом, и психологи, изучающие животных, особенно осторожны в проведении таких аналогий. Это предполагает только то, что по возможности мы должны использовать это сходство себе на пользу и опробовать новые методы на животных, прежде чем применять их на людях. Методы, дающие результаты в экспериментах с животными, необязательно будут эффективны применительно к людям, однако во многих случаях этические соображения запрещают нам проводить исследования на людях, пока мы не проверим безопасность методов на животных. Именно такого взгляда придерживаются исследователи-медики, тестирующие новые препараты или проверяющие опытным путем новые теории в области физиологии и неврологии. Почему же мы должны требовать от психологов другого подхода?

Наконец, мы должны обратиться к вопросу о жестокости, с которой сопряжены эксперименты над животными, и о том, насколько оправдано использование животных в экспериментальных работах. Это не научный, а этический вопрос, а на большинство этических вопросов, как мы знаем, нельзя ответить категорически. Здесь есть свои положительные и отрицательные стороны, преимущества и недостатки, плюсы и минусы, но мы считаем, что в случаях, подобных описанному выше, сравнительно несильная боль и дискомфорт, которые испытывали животные, могут быть оправданны исключительной полезностью этих экспериментов для людей, которые страдают сами. Другие могут не согласиться. Вы, читатель, должны решить сами. В вопросах, подобных этим, нельзя дать категорического или устраивающего всех ответа.

156

Ганс АИЗЕНК и Майкл АЙЗЕНК

Вместо заключения

Подводя итоги, мы можем в таком случае сказать, что внешне очень простой эксперимент с животным имел далеко ощутимые последствия для человеческого счастья и для лечения некоторых типов невротических расстройств, которые до этого считались неизлечимыми. Мы также видим, что такие исследования, особенно когда их выводы применимы к людям, имеют важные теоретические последствия; они указывают, что психоаналитическая теория в действительности дает ошибочное представление о некоторых расстройствах и что более простой подход с позиций бихевиоризма оказывается более верным. Наконец, такие эксперименты позволяют говорить, что несправедливо отрицать за экспериментами с животными их важность для понимания поведения человека. Мы еще многое можем узнать благодаря крысам и собакам из того, что поможет нам лучше понимать человеческое поведение и оказывать на него благотворное влияние.

9

Шимпанзе, которого воспитывали как ребенка

Некоторые из самых интересных экспериментов в истории психологии связаны с шимпанзе, нашими ближайшими родственниками. Большинство исследователей интересовал один большой вопрос: способны ли шимпанзе научиться языку? Но есть и еще один, даже более важный вопрос: могут ли шимпанзе воспитываться и развиваться точно так же, как человеческие дети? В своем смелом эксперименте Герберт Тер-рис из Колумбийского университета наблюдал социализацию молодого шимпанзе и формирование его личности в течение четырех лет — гораздо дольше, чем требовалось исследователям для проведения любого из описанных в этой книге экспериментов.

Зачем учить шимпанзе говорить?

Прежде чем приступить к подробному обсуждению работы Терриса, давайте обратимся к возникающим в этой связи вопросам. Например, зачем исследователям важно знать, можно ли научить шимпанзе языку? Наиболее простой ответ заключается в том, что нами движет естественное любопытство, застав-

158

Ганс АЙЗЕНК и Майкл АЙЗЕНК

ляющее нас исследовать неизвестное, даже если цена достигает астрономических размеров (стоит только вспомнить о высадке человека на Луну). Мысль о том, что мы могли бы полноценно общаться с другим видом и таким образом взглянуть на мир с недоступной для нас точки зрения, представляется невероятно увлекательной.

Вторая причина была выражена Террисом: «Возможность понаблюдать за тем, как язык повлиял бы на культуру шимпанзе, могла бы позволить нам заглянуть в наше прошлое и посмотреть, какой была жизнь на заре человеческой цивилизации».

Еще одна причина такого любопытства с нашей стороны состоит в том, что успех или отрицательный результат такого предприятия могут помочь решить ожесточенные теоретические споры, ведущиеся по поводу научения языку человеком. Знаменитый психолог Б.Ф. Скиннер утверждал, что люди учатся языку во многом точно так же, как крысу учат нажимать на рычаг, желая получить пищу: любое действие, которое вознаграждается или подкрепляется, будет повторено. Если Скиннер прав, то нет, очевидно, никаких причин, почему шимпанзе не могли бы научиться языку, если их попытки в освоении языка вознаграждать подходящим образом.

По всей вероятности, в утверждении Скиннера есть свое рациональное зерно. Когда ребенок произносит звук, который напоминает слово, родители обычно демонстрируют ему всяческое одобрение — словесное («Умница!») или физическое (ребенка целуют и обнимают), — тем самым, очевидно, подкрепляя поведение ребенка. Однако если посмотреть на общение матери со своим ребенком в первый год его жизни более пристально, выяснится, что мать вознаграждает буквально все звуковые реакции ребенка, а не только те, которые более всего похожи на осмысленные слова.

У позиции Скиннера есть многочисленные крити-

ИССЛЕДОВАНИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ПСИХИКИ

159

ки, большинство из которых заявляет, что он предложил чересчур упрощенное понимание формирования языковых навыков. Психолингвист Ноам Хомски высказал сомнение в том, что многообразие предложений, которыми оперируют дети, и их способность создавать новые предложения не могут быть объяснены упрощенческими представлениями о подкреплении. Он настаивает, что человеческий мозг изначально приспособлен к тому, чтобы производить различные грамматические трансформации, которые наблюдаются в любом языке. Другие определили эту врожденную способность к языковому научению «языковой компетенцией». Существование такой врожденной способности, безусловно, объяснило бы замечательную способность детей продуцировать грамматически правильные предложения за много лет до того, как они начинают знакомиться с грамматикой языка.

Мозг для языковых навыков

Некоторые психологи полагают, что умение пользоваться этой языковой компетенцией определяется специализацией, которая постепенно формируется в двух полушариях головного мозга. Как правило, дети начинают говорить на втором году жизни, после чего их языковые навыки стремительно совершенствуются до пятилетнего возраста. В дальнейшем они развиваются более медленно, вплоть до периода полового созревания. Развитие специализации мозга тесно взаимосвязано с формированием языковых навыков. Специализация мозга практически полностью завершена к периоду полового созревания. До этого времени дети усваивают язык легко, но после становится трудно выучить второй язык, а изучающий его обычно говорит на нем с акцентом. До периода полового созревания дети довольно легко научаются говорить на втором языке.

160

Ганс АЙЗЕНК и Майкл АЙЗЕНК

Хомски и его последователи полагают, что внутренняя способность к языку свойственна только людям. Следовательно, шимпанзе должны демонстрировать неспособность к языковому обучению, так как они не обладают языковой компетенцией. Таким образом, на вопрос о том, могут ли шимпанзе научиться языку, Скиннер скорее дает положительный, а Хомски отрицательный ответ. Так кто же прав?

Несомненно, что ранние попытки научить шимпанзе рудиментарным знаниям языка дали результаты, подкрепляющие позицию Хомски. Эти попытки потерпели почти полный провал. Кейт и Катрин Гейз провели семь лет в попытках научить самку шимпанзе по кличке Викки произносить несколько английских слов. В конце этого времени Викки могла произносить только четыре слова: «мама», «папа», «дай» и «чашка». Ее учителям приходилось поначалу собственноручно придавать правильное положение ее губам и рту, но, в конце концов, она научилась делать это сама с помощью своих собственных пальцев, чтобы произнести звуки.

Почему окончилась неудачей эта попытка? Отчасти это, безусловно, объясняется тем, что для шимпанзе совершенно неестественно активное использование голосовых связок. Если их не беспокоят, шимпанзе обычно пребывают в молчании. Кроме того, физически они способны произносить всего примерно двенадцать отчетливых звуков по сравнению с нашими 100 звуками.

Язык жестов шимпанзе

Основной прорыв наметился тогда, когда Аллен и Беатрис Гарднер из университета штата Невада увидели немой показ фильма, сделанного Кейт и Катрин Гейз. Даже без звукового сопровождения Гарднеры были способны понять, что говорила Викки, по одним

ИССЛЕДОВАНИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ПСИХИКИ

161

только жестам, которыми она сопровождала звуки. Это заставило их задуматься, а не легче ли было бы использовать не звуки, а жесты, особенно если учесть, что в неволе шимпанзе свободно пользуются целым набором жестов.

В июне 1966 года Гарднеры начали тренировать годовалую самку шимпанзе. Они назвали ее Вешу, по имени графства в штате Невада, где они жили. Вешу виртуозно демонстрировала вошедшую в пословицы способность обезьян к подражанию. Например, на десятом месяце эксперимента она купала в ванночке одну из своих кукол точно так же, как купали ее Гарднеры. Она наполняла водой свою маленькую ванночку, опускала куклу в воду, а затем вынимала и вытирала ее полотенцем.

Эта способность к подражанию оказалась очень полезной, когда Гарднеры стали обучать Вешу языку жестов по принятой в США азбуке для глухонемых. В первые семь месяцев обучения она сумела выучить четыре знака или слова, еще девять в следующие семь месяцев и 21 — в последующие семь месяцев. Спустя три с половиной года Вешу овладела 132 знаками, а по уверениям Гарднеров, она понимала в три раза больше знаков, чем могла выразить. Она также умела осмысленно комбинировать слова.

Было и еще несколько заметных исследований. Дэвид Премак из Калифорнийского университета изобрел искусственный язык, используя пластиковые квадратики. Он добился столь больших успехов со своей шимпанзе Сарой, что она, в конце концов, была в состоянии комбинировать из пластиковых квадратиков законченное предложение вроде: «Мэри дать яблоко Сара».

Результаты этих исследований порождают соблазн утверждать, что шимпанзе способны научиться языку. Однако, как показывает работа Терриса, это предположение может быть неверным.

162

Ганс АЙЗЕНК и Майкл АЙЗЕНК

Контрольный эксперимент: проект Ним

Когда Герберт Террис впервые встретил шимпанзе, которого он решил учить языку, это был 37-летний холостяк, преподававший в Колумбийском университете. Это произошло 2 декабря 1973 года, когда шимпанзе было всего лишь две недели от роду. Террис решил назвать его Ним Чимпски (каламбур с использованием имени Ноама Хомски¹. В отличие от контрольных экспериментов, описанных в других главах, этот эксперимент продолжался, не прекращаясь, в течение почти четырех лет.

Террис считал, что в других экспериментах по обучению языку шимпанзе помещали в стерильную обстановку, лишенную социального значения. Террис был намерен поместить Нима Чимски в атмосферу, напоминающую атмосферу, окружающую ребенка в семье. Этот подход имел то преимущество, что языковые навыки Нима формировались бы в результате социального взаимодействия с окружающими, именно так, как это происходит с детьми.

Террис ни в коем случае не был убежден, что шимпанзе действительно обладают врожденной способностью к языку, как это считали исследователи до него. Он полагал, что успехи шимпанзе в обучении нередко всего лишь трюки со стороны учителей. Вы можете научить голубей ударять клювом в кружки разного цвета в определенном порядке, чтобы получить пищу, но никто не станет рассматривать это как свидетельство того, что голуби способны строить предложения. Также ничего не доказывает, если мы надпишем слово «пожалуйста» на белом кружке, «учитель» на красном, «дай» на голубом и «пищу» на зеленом, и голубь будет «говорить» с нами, клюя в кружки

¹ По-английски «шимпанзе» выглядит в усеченном варианте как chimp.

ИССЛЕДОВАНИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ПСИХИКИ

163

в нужном порядке: «Пожалуйста, учитель, дай пищу». Террис надеялся, что подобную проблему можно устранить, если не избегать соблазна учить Нима языку так, как если бы он был цирковой обезьянкой. Обучение языку должно было быть частью социализации Нима. История эксперимента Терриса с Нимом в действительности распадается на две части: общее социальное развитие Нима и приобретение им языковых навыков.

Социализация Нима

Ним Чимпски был сыном Пана и Кэролин, которые считались самыми умными и уравновешенными животными в обезьяньем питомнике в Оклахоме. Ним провел большую часть из первых 18 месяцев своей жизни в большом доме Стефани Лафарж и ее второго мужа. Это была типичная нью-йоркская семья, состоявшая из Стефани, ее мужа, трех детей от ее первого брака, четырех детей от первого брака ее мужа и школьного учителя — друга семьи.

В свои первые четыре месяца в доме Стефани Ним спал по 15—18 часов в сутки на кровати у Стефани и ее мужа. Он получал тот же уход, что и любой человеческий ребенок: ему меняли подгузники, его подбрасывали в воздух, обнимали и прижимали к себе.

Во многих своих проявлениях Ним был даже большим ребенком, чем человеческое дитя. Его эмоциональные реакции, например, были сильнее, чем у человеческого ребенка, особенно когда он понимал, что кто-то из окружающих его людей страдает. Однажды, когда Дженни (одна из дочерей Стефани) плакала, Ним прыгнул ей на руки и стал пристально смотреть ей в глаза. Затем он очень нежно прикоснулся к ее щекам и попытался смахнуть с них слезы.

Порой то, как реагировал Ним на мужа Стефани,

164

Ганс АЙЗЕНК и Майкл АЙЗЕНК

странно напоминало Эдипов комплекс. Однажды днем, когда Стефани с мужем спали после обеда, муж перекинул руку, чтобы обнять Стефани. В одно мгновение Ним вскочил и укусил его. (Ученые неоднократно наблюдали в колониях шимпанзе, что молодой шимпанзе нападает на своего отца, когда тот спаривается с его матерью.)

Развитие Нима в некоторых отношениях шло быстрее, чем развитие человеческого ребенка. К концу второго месяца он уже мог ползать, а еще через месяц стоять, опираясь на что-нибудь. К тому времени, как ему исполнилось 20 месяцев, его научили ходить в туалет и регулярно пользоваться горшком.

Его поведение перед сном очень напоминало поведение человеческого ребенка. Когда он начинал засыпать самостоятельно в пятимесячном возрасте, он вскрикивал или хныкал в течение нескольких минут после того, как его клали в постель. Однако обычно он легко успокаивался, когда ему давали бутылочку или соску.

Когда Ниму был почти год, он начал пользоваться помещениями в Колумбийском университете в качестве одновременно школы и игровой площадки, возвращаясь в дом Стефани на ночь. Он был столь подвижным и энергичным, что пришлось принять все меры предосторожности, чтобы обезопасить помещения. Вначале его учителя попробовали использовать цепочку на двери в добавление к задвижке, которую Ним быстро научился открывать. Затем они попробовали использовать замок в виде сложных крючков, которые требовали особой ловкости при открывании. Ниму по-прежнему удавалось время от времени убегать в главное крыло психологического факультета. (Вопреки распространенному убеждению Нима было довольно легко отыскать среди психологов.)

В конце концов, наставники Нима обнаружили, что наиболее эффективный способ заставить Нима

ИССЛЕДОВАНИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ПСИХИКИ

165

слушаться — направиться к выходу и показать жестами «ты плохой» или «я не люблю тебя». Его типичной реакцией было прекратить делать то, что он делал, и броситься к наставнику, показывая ему знаками «обнимать» или «извини».

К июню 1975 года Ним стал таким непослушным, что возникла необходимость в его переезде из дома Стефани. Кроме всего прочего, он разбил несколько ценных вещей, прыгая с мебели на мебель. К счастью, Колумбийскому университету принадлежал великолепный 21-комнатный особняк, Делафилд, половина которого была сдана за небольшие деньги Террису. Там Ниму в его исключительное пользование было предоставлено пять комнат.

Во время своего пребывания в Делафилде Ним был очень непослушным и проказливым. Один раз он услышал, как Кэрол (одна из его учителей) готовит ему на обед кашу в соседней лабораторной комнате, перед тем как уйти. Несколько минут спустя его следующий наставник, Лаура Петитто, оставила его на столике для переодевания, отправившись в классную комнату, чтобы подготовиться к его следующему занятию. Когда она зашла в лабораторную комнату за миской с кашей, она обнаружила, что миска пропала. Ним по-прежнему лежал на столике для переодевания, но с преувеличенным выражением невинности. Она сурово посмотрела на него и показала ему жестами: «Где миска?» Ним сделал озадаченное выражение и стал оглядываться по сторонам, словно желая помочь отыскать миску. Только когда Лаура пригрозила, что отшлепает его, Ним наконец взял ее за руку и привел ее к раковине рядом со столиком. В ней стояла полупустая миска с кашей!

Он также вел себя удивительно по-детски, когда Сьюзен Квинби, другая его наставница, принесла с собой кошку. Он предложил кошке ложку йогурта и был поражен, когда кошка вылизала ложку. В следую-

166

Ганс АЙЗЕНК и Майкл АЙЗЕНК

щий раз он нарочно предложил кошке пустую ложку. После этого он зачерпнул йогурт и съел его сам.

Ним считал себя обязанным участвовать в большинстве домашних дел и во всем, что происходило вокруг него. Он особенно любил помогать в приготовлении своей пищи и проявлял большое терпение и усердие, смешивая и перемешивая разные ингредиенты. Другой любимой его работой по хозяйству было мытье посуды; на его лице появлялось очень сосредоточенное выражение, когда он начинал водить губкой по тарелке. Если по какой-то причине его отстраняли от участия в таких делах, он начинал мстить — открывал шкафы и выдвигал ящики, вываливая на пол их содержимое, или открывал краны, или переворачивал мусорное ведро.

Сто лет тому назад Чарлз Дарвин высказывал утверждение, что выражение эмоций у шимпанзе, таких, как радость, гнев, привязанность и любопытство, имеет отчетливый человеческий характер. Что и говорить, поведение Нима, несомненно, подтверждало наблюдение Дарвина, за исключением, возможно, того, что реакции Нима выражались более непосредственно и сильно, чем реакции человека. Если он долгое время не видел того, к кому испытывал привязанность, он приветствовал его, взвизгивая от удовольствия, улыбаясь, притоптывая от радости, обнимая, целуя и поглаживая.

Гораздо менее привлекательной чертой Нима было то, что он стремился всячески установить свое доминирующее положение над кем только возможно. Когда новый учитель встречался с ним в первый раз, он подвергал его суровому испытанию с тем, чтобы принудить его к подчинению. Его ничем не спровоцированные приступы агрессии в такие первые встречи были так стремительны и сильны, что нередко встреча заканчивалась для нового учителя царапинами и укусами и разорванной одеждой.

ИССЛЕДОВАНИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ПСИХИКИ                          167

Более поразительной чертой Нима, чем его способность выражать свои эмоции, была его способность видеть насквозь попытки людей замаскировать свои чувства. Лаура, возможно, лучшая наставница Нима, так подытожила это, когда описывала важные аспекты своих взаимоотношений с Нимом: «С ним нужно было быть не просто расслабленной и спокойной. Ним обладал сверхъестественной способностью читать чувства другого. Я всегда чувствовала, что должна быть честной с ним, поскольку он понимает меня... он заставлял меня чувствовать себя так, словно я была «раздетой».

Обучение языку

Психологи, которые пытались научить языку представителей других видов, обращались прежде всего к шимпанзе. Главная причина этого в том, что шимпанзе более всего напоминает человека, а это должно облегчать общение. Значение этого стало ясно во время эксперимента Терриса, когда обнаружилось, что Ним наиболее свободно общается на языке жестов с теми, кого он знает и к кому испытывает симпатию. Другая важная причина в том, что из всех приматов шимпанзе обладает мозгом, наиболее близким по сложности и сравнительному весу мозгу человека.

Обучение Нима языку жестов по принятой в США азбуке для глухонемых оказалось более трудным делом, чем ожидал Террис. (Постоянный недостаток средств на оплату большого количества людей, которые должны были присматривать за Нимом в течение 24 часов 365 дней в году, означал, что профессионалы очень быстро сменялись добровольными помощниками. Нима обучали 60 разных учителей всего за 46 месяцев, и ясно, что такое непостоянство отношений не помогало.) Вот, например, как он учил жест, означающий «чай». Лаура, его учительница, привлекала вни-

168

Ганс АЙЗЕНК и Майкл АИЗЕНК

мание Нима, когда наливала горячую воду в чашку с пакетиком чая. Затем она складывала его руки в знак, обозначающий «чай», и предлагала ему сделать глоток. После этого Ним протягивал Лауре свои руки, чтобы она сложила его пальцы нужным образом. Следующим шагом Ним пытался сложить руки Лауры, чтобы получился соответствующий знак. Когда ему удалось добиться этого, Лаура в ответ дала ему желанную чашку чая.

После этого обучения Ним постепенно начал складывать руки в жесте, обозначающем слово «чай», когда учитель в разговоре делал этот знак. Наконец, он стал делать этот знак при виде чайной чашки. Однако обучение еще не было завершено. Точно так же как маленький ребенок нередко использует какое-то слово для обозначения целого ряда одушевленных и неодушевленных объектов, Ним иногда придавал этому жесту слишком общее значение, показывая жестами «играй мне чай», имея в виду «поиграй со мной в «догони меня»».

По крайней мере, в одном отношении Ниму удалось продемонстрировать большую лингвистическую ловкость, чем его учителям. Террис пощекотал Нима, когда тот висел на ветке дерева, держась за нее обеими руками. Ним тут же нашел легкий способ показать, что он хочет, чтобы его продолжали щекотать: он сделал знаки «больше» и «щекотать» одними ногами!

В процессе обучения языковым навыкам Ним приобрел еще один — очень человеческий — навык, а именно способность лгать. Он, очевидно, замечал, что его учителя незамедлительно реагировали в тех случаях, когда он делал жесты «грязный» (имея в виду, что ему нужно в туалет) или «спать» (имея в виду, что он устал). Постепенно он начал использовать эти знаки тогда, когда они не подходили к ситуации, возможно, потому, что ему было скучно или хотелось нового развлечения.

ИССЛЕДОВАНИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ПСИХИКИ

169

Ним овладел своим первым жестом («пить») в четыре месяца, и за ним быстро последовали еще четыре жеста («на ручки», «конфета», «дать» и «больше»). Интересно отметить, что есть несколько сообщений о глухих детях, усвоивших свой первый знак в четыре месяца. Слова можно научиться передавать знаками гораздо раньше, чем можно научиться их произносить, как предполагается, потому, что для произнесения звуков требуется более тонкая мышечная координация.

Всего Ним научился выражать 125 знаков за свои первые 44 месяца и, похоже, мог понимать более 200 знаков. Его успехи были очень неровными и сильно зависели от умения учителя и установившихся с ним взаимоотношений. Под общим руководством Лауры Ниму удавалось усвоить пять знаков в месяц — в два с лишним раза больше, чем до ее появления.

Летом 1975 года под руководством Лауры Ним начал выдавать несколько комбинаций, состоявших из двух знаков, в том числе: «больше есть», «пощекотать меня» и «давать яблоко». К лету 1976 года он строил комбинации из трех и более знаков («мне больше есть», «ты щекотать меня», «я гладить ребенка»). Со временем он начал использовать доступные ему слова все больше и больше. В период между 1 июня 1975 года и 13 февраля 1977 года, по подсчетам учителей, Ним употребил 19 000 высказываний, состоявших из двух и более знаков. Это не было простым повторением одних и тех же комбинаций: было зафиксировано 5235 разных комбинаций. Само многообразие этих комбинаций позволяет предполагать, что Ним не просто заучил их наизусть. К сожалению, оказалось невозможным проследить то, как далеко могло бы привести обучение Нима. В конце 1977 года Террис был вынужден вернуть Нима институту исследований приматов в городе Норман в штате Оклахома.

170

Ганс АИЗЕНК и Майкл АИЗЕНК

Может быть высказано возражение, что Ним комбинировал известные ему знаки более или менее случайным образом. Возьмем комбинации из двух знаков, состоящие из переходного глагола и слов «меня» или «Ним». С одинаковой ли вероятностью комбинировал Ним «щекотать меня» или «меня щекотать», «щекотать Ним» или «Ним щекотать»? Вовсе нет. Он ставил «щекотать» на первое место в 107 случаях и «меня» или «Ним» в 16 случаях. Другими словами, он выбирал глагол первым в 87 процентах случаев. В целом Ним ставил на первое место глагол в 83 процентах случаев, когда он комбинировал переходный глагол и «меня» или «Ним». Несколько других анализов подтвердили, что в высказываниях Нима была определенная структура, точно так же как и в высказываниях людей.

Имеется еще одно сходство между высказываниями Нима и высказываниями детей. Когда дети строят в раннем возрасте комбинации из двух слов, около 80 процентов этих высказываний может быть отнесено к восьми разным семантическим категориям. Две из этих категорий образуют сочетания «прямое дополнение + косвенное дополнение, обозначающее лицо, которое получает что-либо» (например, «еда Ним») и «глагол + прямое дополнение» (например, «есть виноград»). Когда Террис проанализировал высказывания Нима таким образом, он обнаружил, что 84 процента его комбинаций из двух знаков подходили под эти семантические категории.

Все выше приведенные свидетельства позволяют предположить, что языковые навыки Нима формировались во многом точно так же, как у человеческого ребенка. Однако было несколько важных отличий. В замедленном темпе были просмотрены видеопленки с записью общения Нима с его учителями, чтобы можно было точно увидеть, когда Ним начинал высказывание в ответ на высказывание учителя. Хотя его учи-

ИССЛЕДОВАНИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ПСИХИКИ

171

теля почти не замечали этого, Ним прерывал их гораздо чаще, чем нормальный ребенок своих родителей. Выяснилось, что Ним больше говорил, желая заставить своих учителей выполнять свои желания, чем слушал то, что говорили ему они.

Установлено, что менее 20 процентов высказываний нормального ребенка состоят из имитаций высказываний родителей, а около 30 процентов того, что говорит ребенок, — это спонтанная речь и не просто ответ взрослому. Даже после нескольких лет обучения высказывания Нима были сравнительно точными имитациями того, что говорилось ему, и только 10 процентов его высказываний были спонтанными. Другими словами, Ним пользовался языком менее творчески, чем человеческий ребенок.

Наиболее важные из результатов эксперимента Терриса заставляют еще больше усомниться в возможности сравнения языковых навыков Нима и ребенка. Начиная говорить, дети с нормальным слухом продуцируют высказывания, содержащие в среднем 1,5 слова, но очень быстро начинают произносить высказывания, составленные из 4 и больше слов (иногда уже к 26 месяцам). Глухие дети демонстрируют такое же быстрое увеличение количества слов на одно высказывание, но обычно несколько позже, чем дети с нормальным слухом. На этом фоне средняя длина высказываний Нима в 1,5 слова, остававшаяся неизменной и в 26, и в 46 месяцев, кажется заметным отличием.

Другим важным отличием между Нимом и детьми является то, что более длинные высказывания детей передают гораздо больше смысла, чем короткие. Высказывания же Нима такой особенностью не обладали, как можно увидеть на примере его самого длинного высказывания: «Дать апельсин мне дать апельсин есть апельсин мне есть апельсин дать мне есть апельсин дать мне ты». Сравнение комбинаций Нима, состоявших из двух и трех знаков, выявило, что его ком-

172

Ганс АЙЗЕНК и Майкл АЙЗЕНК

бинации из трех знаков практически ничего не прибавляли (кроме усиления) к его комбинациям из двух знаков. Его наиболее частые комбинации из трех знаков включали такие высказывания, как «играть меня Ним», «обнимать Ним обнимать», «играть меня играть» и «есть мне есть».

Если сравнить научение языку с подниманием по лестнице, то можно сказать, что шимпанзе довольно ловко поднимаются на первые несколько ступенек. После этого, однако, они, судя по всему, останавливаются и дальше не идут. Они могут выучить еще несколько слов, но их способность комбинировать эти слова в более длинные и осмысленные высказывания никак не меняется в лучшую сторону. Есть соблазн рассматривать отсутствие у шимпанзе языковой компетенции или чего-либо подобного как непреодолимый барьер на пути вверх по языковой лестнице. Если так, то Ним Чимпски был очень удачно назван, так как, по всей видимости, подтвердил взгляды, высказанные ученым, в честь которого его так назвали.

Вместо заключения

Социальное и эмоциональное развитие Нима Чимпски имело немало заметного сходства с развитием человеческого ребенка. В самом деле, его реакции были часто всего лишь сильнее и непосредственнее, чем реакции у человека. Он вел себя как непослушный и проказливый ребенок и во многом напоминал последнего.

Ним Чимпски добился определенных успехов в освоении языка и научился выражать свои желания и эмоции с помощью небольшого набора знаков, и сама реальность этих успехов — большой соблазн увидеть в них раскрытие тайны овладения языком. Однако более внимательный анализ говорит о том, что больших оснований для этого, пожалуй, нет.

 

10

Любовь и привязанность

Любовь — нелегкая область для исследований. Поэты, философы и большинство обыкновенных мужчин и женщин рассматривают любовь как наиболее интересное и важное из всех чувств в жизни, однако психологи по большей части игнорируют ее. Трудно внушить человеку мгновенное чувство любви в лабораторных условиях, гораздо легче вызвать у человека чувство страха, если прикрепить электрод и угрожать ему электрическим током. Малочисленность психологических исследований природы любви побудила американского психолога Гарри Гарлоу прийти к следующему пессимистичному выводу: «То малое, что мы знаем о любви, не идет дальше простых наблюдений, и то малое, что мы пишем о ней, лучше выражено поэтами и новеллистами».

На наш взгляд, Гарлоу слишком скромно оценил свой вклад в изучение природы любви. В действительности его исследования любви среди макак-резус имеют, как представляется, очень большое значение для понимания возникновения любви у людей.

Контрольный эксперимент: любовь между матерью и ребенком

Гарри Гарлоу несколько лет изучал в Висконсин-ском университете то, как обезьяны учатся решать различные сложные проблемы. В ходе этой работы он

174

Ганс АЙЗЕНК и Майкл АЙЗЕНК

отметил, что многие из молодых обезьян, выращенных в лабораторных условиях, демонстрировали большую привязанность к подстилкам или свернутой в несколько слоев ткани, которыми покрывали пол в их клетках. Детеныши цеплялись за подстилку и буквально устраивали истерику, когда подстилку пытались забрать из клетки, чтобы почистить. Человеческие дети проявляют во многом такую же привязанность к мягким игрушкам и другим мягким предметам. Гар-лоу начал подозревать, что очевидное удовольствие, которое получали детеныши обезьян, крепко цепляясь за подстилку, во многом могло бы объяснить связь, которая устанавливается между матерью и ребенком. В конце концов, обезьяна-мама обычно проводит много часов в день, прижимая к себе своего детеныша. Для проверки этой идеи он изготовил двух «мам» для детенышей.

У одной — «тряпичной мамы» — было пропорциональное и обтекаемое туловище, сделанное из дерева, но она была покрыта резиной, а сверху обтянута хлопчатобумажной тканью, что делало ее мягкой на ощупь. Электрическая лампочка позади нее сообщала ей тепло. Другая «мама» была такого же рода, но была сделана из проволоки и не была приятной на ощупь. У обоих «мам» были «груди».

Детеныши были разделены со своими естественными матерями вскоре после рождения и помещены в одну комнату с тряпичной и проволочной мамами. Одни детеныши могли получать молоко только у тряпичной матери, остальные — только у проволочной мамы. Какой суррогатной матери они отдали предпочтение? С поразительным единодушием — тряпичной матери, которая обеспечивала им успокоительный контакт. В среднем они проводили 18 часов в сутки, свернувшись около тряпичной матери, по сравнению с менее чем 2 часами, которые они проводили рядом с проволочной матерью. Но настоящим сюрпризом явилось то, что результаты оказались такими же даже в

ИССЛЕДОВАНИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ПСИХИКИ

175

том случае, когда группа могла получать молоко только у проволочной мамы; эти обезьяны тоже проводили большую часть времени, прижавшись к тряпичной маме. Другими словами, детеныши обезьян скорее голодают по любви, чем любят от голода.

Ранние критики исследования Гарлоу высказали немало сомнений по поводу надежности полученных результатов. Одни высказывали предположение, что обезьянам не нравилась проволока. Некоторые полагали, что обезьяны могли находить успокоительный контакт в чем-то другом, а не в тряпичном покрытии суррогатных мам. Первым критикам Гарлоу заметил, что детеныши проводили немало времени, лазая по проволочным сторонам своих клеток и исследуя их пальцами и ртами. Предпочтение, оказываемое маленькими обезьянами хлопчатобумажной ткани, в дальнейшем было продемонстрировано экспериментом, в котором детеныши отдавали предпочтение маме, покрытой хлопчатобумажной тканью, проводя на ней большую часть своего времени, перед мамами, покрытыми вискозой, винилом или крупнозернистой наждачной бумагой.

Другие критики сомневались в том, что наблюдения Гарлоу имеют какое-либо отношение к любви на человеческом уровне. Нет сомнения, что Гарлоу ставил целью пролить свет на потребность человека в контакте и привязанности. Как он указывал: «Единственная причина использования обезьян, а не крыс в том, что данные в этом случае будут более применимы к человеку». Однако обезьяны все-таки не люди.

Наиболее серьезное возражение ранняя работа Гарлоу вызывала тем, что в качестве единственной причины любви детенышей к матери рассматривался, по-видимому, успокоительный контакт, который обеспечивался матерью. Гарлоу ответил на это обвинение, изготовив несколько других суррогатных мате-

176

Ганс АЙЗЕНК и Майкл АЙЗЕНК

рей. Он обнаружил, что очень важным фактором, особенно на первых двух неделях жизни обезьяны, является тепло матери. Суррогатные мамы с ледяной водой в венах в буквальном смысле «замораживали» интерес детенышей к ним. Они также предпочитали тех матерей, которые качались вперед-назад, тем, которые оставались неподвижными.

В последующих исследованиях Гарлоу задался целью изучить, насколько сильно детеныши привязываются к своим суррогатным матерям. Для этого он изготовил четыре «мамы-монстра», покрыв их хлопчатобумажной тканью. Одна время от времени обдувала детенышей воздухом, другая так сильно тряслась, что часто стряхивала с себя детенышей, третья имела катапульту, которая часто отбрасывала детенышей в сторону, а четвертая была «железной девой» с набором металлических шипов, которые время от времени выдвигались из-под ткани.

Вполне естественно, что при первом знакомстве с неприятными особенностями «мамы-монстра» детеныши проявляли признаки беспокойства и тревоги. Но как только мамы возвращались в нормальное состояние, детеныши быстро подбегали к ним и вели себя так, словно все было прощено и забыто. Гарлоу даже заявил, что, в сущности, только экспериментаторы испытывали стресс!

Впоследствии Гарлоу выявил другие возможности использования тряпичной мамы детенышами обезьян в качестве замены настоящей матери. Когда детенышей помещали в незнакомую обстановку с многочисленными предметами (ящики, чашки), представляющими интерес для обезьян, они использовали своих суррогатных матерей в качестве плацдарма для своих операций, исследуя понемногу свое окружение, а затем возвращаясь под защиту матери. Когда тряпичная мама отсутствовала, обезьяны часто замирали на

ИССЛЕДОВАНИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ПСИХИКИ

177

месте, прижавшись к полу. Некоторые из них кидались к центру комнаты, где обычно находилась мать, а затем быстро перебегали от предмета к предмету, крича и вереща.

Действительно ли детеныши обезьян проявляют к тряпичным матерям ту же любовь и привязанность, что и к своим настоящим матерям? Вот как отвечал на этот вопрос сам Гарлоу: «Любовь к настоящей матери и суррогатной матери выглядит очень похоже... Насколько мы могли заметить, привязанность детеныша обезьяны к своей настоящей матери сильна, но не сильнее, чем привязанность испытуемой обезьяны к суррогатной матери, а безопасность, которую дает детенышу присутствие настоящей матери, не больше, чем безопасность, которую он чувствует в присутствии суррогатной матери».

Одно из первых, что замечает мать, беря на руки своего новорожденного ребенка, — то, что он нередко внимательно смотрит ей в лицо. Гарлоу решил выяснить, насколько важны особенности лица детенышам обезьян. Одному детенышу была дана мать, у которой вместо головы был круглый деревянный шар. Детеныш с энтузиазмом реагировал на эту суррогатную мать, что говорит о том, что даже самое уродливое лицо не заставит ребенка меньше любить свою мать.

К тому времени, как обезьянка достигла трехмесячного возраста, исследователи приготовили ей тряпичную маму, более похожую на обезьяну. В течение следующих трех дней обезьянка пребывала в ужасе, затем ее осенило: она повернула голову на 180 градусов, чтобы она снова могла видеть пустое лицо. Когда экспериментаторы придали голове прежнее положение, она снова повернула голову так, чтобы лица не было видно. Вскоре после этого она вообще оторвала голову от туловища, закатила ее в угол и забыла о ней.

178

Ганс АЙЗЕНК и Майкл АЙЗЕНК

Перефразируя объяснение, которое дал этому происшествию Гарлоу, можно было бы сказать, что ребенок может любить мать без лица, но не может любить мать с двумя лицами.

Эксперимент Гарлоу с тряпичной и проволочной обезьянами стал широко известным и часто обсуждался в 60-х годах. Гарлоу был не против столь пристального внимания к его работе, однако был не очень рад тому, в какую сторону оборачивалось обсуждение. Его сомнения усилились, когда в течение одного месяца один и тот же комментарий независимо друг от друга дали видный психолог и ведущий психиатр. Вот что сказали они оба: «Вы знаете, Гарри, вы войдете в историю психологии как отец тряпичной матери!» Не найдя такую судьбу приятной, Гарлоу начал исследовать другие грани любви, начав с разлучения с матерью и его последствий.