В начале XX века в Нагасаки

 

После победы Японии в войне с Китаем в 1894–1895 гг. и захвата Америкой Филиппин после войны с Испанией в 1898 г. Нагасаки переживал необычайный подъем. В бухте толпились торговые и пассажирские суда, угольные баржи, военные корабли, командиры которых часто жаловались на невозможность бросить якорь поближе к пристани. Другая сторона популярности Нагасаки была связана с близостью к термальным источникам, ставшим излюбленным летним курортом для состоятельных европейцев и американцев, проживавших в Шанхае, Гонконге и других портовых городах. На улицах выросли гостиницы и конторы различных компаний, и многонациональная община процветала, как никогда раньше. Все иностранцы, посещавшие город, должны были останавливаться в гостиницах Иностранного квартала. Тех, кто предоставлял им жилье без уведомления полиции, штрафовали. Моряки предпочитали гостиницам свою каюту и во время кратковременной стоянки оставались на корабле. Если же стоянка затягивалась, они снимали жилье. Иностранные представительства обычно покупали или арендовали участок земли, на котором строили жилье или склады.

На первые годы XX века, до начала Русско‑японской войны, приходится и расцвет русского Нагасаки. Удобная незамерзающая бухта этого международного порта была издавна знакома российскому флоту и после приобретения Порт‑Артура продолжала служить узловым пунктом для его кораблей на Дальнем Востоке: им удобно было останавливаться здесь для отдыха, небольшого ремонта и пополнения снабжения. Среди заполнявших бухту судов разных наций почти всегда можно было встретить и корабли с голубым крестом Андреевского флага. Нагасаки стал постоянной базой для зимовки русского флота на Тихом океане и был связан с Владивостоком через совместные предприятия китобойного промысла, судоходства и другие. Он быстро завоевал популярность среди русских, которые восторгались как дружелюбным отношением местного населения, так и роскошной природой.

В 1897 г. владивостокский артист А. А. Мурский, пригласив еще двух артистов, увез их в Нагасаки, где стал устраивать русские спектакли. Они пользовались популярностью не столько у русского населения города, сколько у японцев, больших любителей театрального искусства. Очевидцы отмечали: «Главное удовольствие японцев – театр, который не занимает здесь такого аристократического положения, как, например, в России, но в буквальном смысле общедоступный и народный. Он гостеприимно раскрывает двери всем и каждому, так как входная плата самая ничтожная. Наконец, театры здесь не представляют исключительной принадлежности города: их, как мне передавали, можно найти в каждой деревушке. Представления начинаются с утра и заканчиваются вечером. Сюжет – почти всегда исторический, обстановка и игра – правдивые, производящие полнейшую иллюзию действительности. Зрители в театре не стесняются держать себя как дома: тут же в зрительном зале закусывают, пьют чай, разговаривают».

Вместе с тем некоторые артисты доставляли немало хлопот и неприятностей служащим Российского консульства. «Для русских жителей Нагасаки приезжие артисты – сущее наказание. Каждый из них, особенно «певчие птички», стараются пожать здесь лавры, хотя бы в несколько рублей, а хлопот наделают – не оберешься. Первым делом идут к консулу «за содействием» в продаже билетов, и смотришь – зала полна, но пение… хорошо хоть то, что на русском языке! Два дня назад давала концерт некая артистка Вольская. Сбор почти полный. До первого антракта публика кое‑как дотянула, до второго зал очистился наполовину, а после второго остались только одни матросики, но концертантка этим ничуть не смутилась и только с каждым выходом гуще накладывала краски на свое лицо… Едет, бывало, артист в Артур – концерт в Нагасаки, едет обратно – опять в Нагасаки концерт; думает, там живут дойные коровы. Пощадите, господа артисты!»

Довольно часто Нагасаки становился прибежищем всевозможных мошенников. Никто не был застрахован от знакомства с каким‑нибудь русским «графом» или «князем», взявшим деньги в долг и исчезнувшим навсегда. «Поистине, – отмечала газета «Владивосток», – Нагасаки скоро превратится в приют разных русских авантюристов, которые, чего доброго, попадут на страницы истории, но пока что эти господа, кажется, попали в обложку «о предосудительном и неблаговидном поведении соотечественников». Если бы подобных господ регламентировала полиция наших окраин Востока, то, вероятно, вторично прогулки в Нагасаки были бы затруднительны для них, а большинству порядочных людей не пришлось бы краснеть за границей за своих граждан, а тем, конечно, пользоваться лучшим уважением и доверием жителей Нагасаки, чем в настоящее время. Дело дошло до того, что в магазинах русского человека встречают чуть ли не с бранью, и всегда одного покупателя окружают два‑три приказчика из боязни, чтобы таковой не совершил бесплатную покупку… Мерзко, господа, и недостойно!»

Даже среди православных священников, приезжавших в Нагасаки, встречались такие, кто не отличался хорошим поведением. Владыка Николай записал в дневнике впечатление от письма отца Вениамина: «Жалуется на безобразное поведение какого‑то русского священника, учинившего пьяным сцену на улице к удовольствию собравшейся толпы, – говорит, что это не впервой, просит принять меры к прекращению этого позора».

После того как 17 июля 1899 г. иностранные поселения в Японии были официально отменены, у консульств и судов прибавилось работы, так как отныне все иностранцы были обязаны жить по японским законам. Первый раз японская полиция арестовала иностранца 21 июля, после четырех дней действия договора. Этой исторической личностью стал пьяный американский матрос, повредивший повозку рикши и оскорбивший его, когда тот попросил возместить ущерб. Он значительно протрезвел, когда его препроводили в полицейский участок.

Проживавшие в Нагасаки русские не стремились к объединению. Не замечалось с их стороны и теплоты по отношению к тем россиянам, которые приезжали в Японию на время. Сохранилось такое свидетельство современника: «В Нагасаки есть немало наших соотечественников, оседло проживающих там уже по несколько лет. Я надеялся на их содействие, по крайней мере, хотя бы советами и указаниями в предстоящих мне поездках на воды, но, присмотревшись ближе к их действиям и взглядам на приезжего, пришлось разочароваться».

Русское консульство по‑прежнему располагалось в южной части города, в районе Минамиямате, на второй улице от набережной. Над воротами красовались двуглавый орел и вывеска «Русское консульство». Консульский дом уже изрядно обветшал, и для канцелярии сняли другое здание, по соседству. В старом же доме жила японская прислуга. Как и вся эта часть города, косогор был разделен на участки, располагавшиеся террасами. На следующей террасе от консульства находилось и жилье консула – их соединял общий двор. Российское правительство вело переписку с властями Нагасаки о том, чтобы построить для консульства новое здание, более соответствующее его статусу, но не успели.

Несмотря на то что в Нагасаки постоянно находились русские военные суда, и имелась большая русская община, православной церкви в этом городе долгое время не было. Русские создали свой приход в 1883 г. По поводу строительства новой церкви разгорелись нешуточные споры. Дело было в том, что место для храма готов был пожертвовать предприниматель Гинсбург, он же предлагал и оплатить строительство, но консул князь Гагарин и посланник Извольский считали неудобным принимать такой дар от иноверца. Владыка Николай, когда к нему обратились за советом, ответил без колебания, что принять можно и должно, «совершенно так же, как мы здесь в Соборе ежедневно принимаем пожертвования язычников, посещающих Собор и бросающих в нем деньги, совершенно так же, как граф Путятин, когда‑то собирая в Петербурге на постройку Миссийского дома, в котором наверху и Крестовая церковь есть, вытребовал и от еврея Штиглица пять тысяч рублей».

Сбор денег на церковь шел очень туго, так как жертвовали все меньше и меньше. Случалось, что подписные листы использовали разного рода аферисты, и однажды в дело был вынужден вмешаться министр внутренних дел. К 1932 г., когда в Нагасаки закрылись и Русское консульство, и православная церковь, новый храм так и не был построен, и сегодня о первых шагах православия напоминает только часовня на Русском кладбище у храма Госиндзи.

Зато князь Александр Гагарин, служивший в Нагасаки консулом в течение трех лет до Русско‑японской войны, преуспел в другом деле – создании Морского дома (Sailor's Home), приюта для русских моряков. Как писала газета «Владивосток», он при помощи Русско‑китайского банка, «сознавая значение для нас этого вопроса и скорбя душой за многих наших несостоятельных соотечественников и матросов коммерческих судов, оставшихся по той или другой причине без гроша, купил участок земли для строительства «Морского дома», где бы русский человек, бесприютный на чужой стороне, мог бы за ничтожную плату, а в случае нужды и в долг, иметь ночлег, стол и трезвое времяпровождение вдали от развращающего действия многочисленных русско‑еврейских притонов, куда до сих пор наши соотечественники из‑за разного рода причин попадали, делаясь обыкновенно жертвами бессовестного обдирательства их содержателей».

Подробное описание Морского дома нам оставил редактор газеты «Владивосток» Николай Ремезов, совершивший поездку в Нагасаки. «Визировав свой паспорт в канцелярии, я имел удовольствие познакомиться с нашим консулом князем Гагариным. Мы отправились затем осматривать его любимое создание – «Морской дом», о котором мы писали во «Владивостоке» в прошлом году. Идея Гагарина имела замечательный успех и быстроту осуществления, чему можно позавидовать. Замечательный такт, энергия и уменье сделали идею князя Гагарина близкой для многих русских лучших людей. Употребляемые для этого средства и затем быстрое исполнение и не кое‑как, для показу, а основательно, твердо, делают большую честь личности князя Гагарина и вызывают в каждом благодарность его деятельности, как у недругов, так и у друзей, как мне пришлось в этом лично убедиться. Само собой, разумеется, что и я не только присоединяюсь к этому общему голосу, но должен выразить и больше. Удивляться действительно есть чему: осенью задумано, а по весне уже сделано и сделано фундаментально, без копейки казенных денег; ну, да об этом потом».

Морской дом находился недалеко от консульства: к югу от него, на следующей улице. Он размещался в двухэтажном деревянном здании с такой же пристройкой, как у консульства, но меньших размеров. И в доме, и в пристройке на каждом этаже имелись веранды, откуда бухта и вход в нее были видны как на ладони. Около дома был небольшой дворик, в котором планировали устроить сад. Входная дверь, расположенная с северной стороны, вела в довольно просторный вестибюль. Из него шла лестница на второй этаж, устланная ковром. На первом же этаже, прямо у входа, находилась комната заведующего, а направо была устроена биллиардная. Там же располагались столовая и библиотека, в которой имелись преимущественно российские газеты, в том числе владивостокская. Они высылались сюда бесплатно, а иностранные газеты поступали от консула. Книг в библиотеке хранилось немного: с русской литературой в Нагасаки было сложно, так как в городе не существовало не только русской библиотеки, но и вообще какого‑либо собрания книг на русском языке. Первую литературу для Морского дома выделил владыка Николай. На стене висели портреты императора и императрицы: дар от них с обещанием покровительства. Имелся там и музыкальный ящик.

На втором этаже Морского дома размещались спальни, рассчитанные не менее чем на 25 человек, но при необходимости в них можно было разместить и гораздо больше моряков. Одно время здесь проживало около 80 человек. В пристройке находились кухня и комната для прислуги. Наверху имелось помещение для фельдшера или медсестры. В доме поддерживался образцовый порядок. Оплата за проживание была установлена в 50 копеек за день, включая еду.

Морской дом строился и существовал исключительно на частные пожертвования, и поиск благотворителей шел постоянно. Этим занимался попечительский совет. Пожертвования во Владивостоке собирал командир Владивостокского порта контр‑адмирал Н. А. Гаупт, в Японии к сбору средств подключился владыка Николай. В своем дневнике он записал: «Нагасакский консул князь Гагарин пишет, что предпринятый им матросский дом почти готов, что ныне задумывает еще постройку и основание русской школы в Нагасаки для русских детей, и вместе – для образования из японцев и переводчиков; просит советов на этот предмет». Николай II, пожертвовавший пять тысяч рублей для церкви в Нагасаки, столько же выделил и для Морского дома. Для обустройства нового заведения многое сделал лейтенант Михаил Михайлович Веселкин. Внушительную сумму, 2000 руб., принес благотворительный концерт в Токио, устроенный женой посланника А. П. Извольского. Она написала около 500 пригласительных писем, и на них охотно откликнулись как русские, так и некоторые японцы. К сожалению, сами моряки не особо отличились участием в этом благом деле.

Претворить в жизнь свой проект по созданию русской школы князь А. А. Гагарин по разным причинам не смог. Тем не менее в начале января 1902 г. на одном из зданий Нагасаки появилась вывеска «Russian School». Эту первую русскую школу в Японии открыл Николай Васильевич Машкевич, а освящение ее совершил игумен Вениамин. Русский язык был одним из первых иностранных языков, с которым познакомились японцы. Большую роль в распространении интереса к нему среди жителей Нагасаки сыграла стоянка «Аскольда», и попытки открыть здесь школу русского языка предпринимались неоднократно. В Нагасаки была отправлена и часть тиража «Русской азбуки» (Россия но ироха), составленной и напечатанной в 1861 г. в Хакодате Иваном Маховым. Тогда здесь обучались русскому языку сорок японских мальчиков. Очень часто русские занимались репетиторством, имея семь – восемь учеников. Некоторое время в Нагасакской высшей коммерческой школе (Nagasaki High Commercial School) преподавал В. В. Попов (W.W. Popoff).

 

 

      ^{Нагасаки. Мавзолей семьи Г. Ф. Демби. Фото автора}  

 

Н. В. Машкевич окончил юридический факультет Новороссийского университета. После учебы он работал преподавателем математики в Ришельевском реальном училище в Одессе, потом около десяти лет преподавал в Хабаровске, пока не перебрался в Японию. Найти помещение под школу было непросто. Отношение к русским уже стало меняться в худшую сторону. «Интересен также разговор с вице‑губернатором по поводу школы, где вице‑губернатор, между прочим, сказал, что между японцами существует убеждение, распространяемое и поддерживаемое англичанами, что раз японец принял православную веру, то он делается русским подданным и больше для Японии не существует». Несмотря на это предубеждение, Машкевич все же добился своего, сумев открыть Русскую школу. Вероятно, она закрылась во время Русско‑японской войны.

Владивостокский путеводитель тех лет отмечал: «Большое значение имеет для нас порт Нагасаки, в котором уже перебывали десятки тысяч русских людей на пути из Европейской России, из Порт‑Артура, а главное дело, приезжавших сюда лечиться. Здесь постоянно проживает много русских, о чем свидетельствуют даже многочисленные вывески на русском языке, а также основанный для бесприютного русского люда Морской дом. Здесь весьма многие японцы говорят по‑русски, а по другую сторону бухты имеется так называемая русская деревня Инаса, где находят постоянный приют наши матросы и простолюдины, где бегают немало полурусских, полуяпонцев Митек, Андрюшек и т. д.».

Увы, Инаса давала приют и другого рода. В 1896 г., на самое Рождество, на Русском кладбище хоронили Ивана Павлова, музыкального квартирмейстера 1‑й статьи хора музыкантов начальника экспедиции Тихого океана команды крейсера «Рюрик». 9 февраля того же года в возрасте 25 лет умер Никита Варфоломеевич Дутов. В 1898 г. скончались два русских матроса: Иван Шунин с «России» и Алексей Севастьянов с «Сивуча». На следующий год троих членов экипажа не досчитался крейсер «Рюрик»: Александра Попова, Максима Прохорова и Алексея Васильченко. На крейсере «Память Азова» умерли двое: Омзеле Маутолей и Филипп(?). Понесла потери и канонерская лодка «Кореец»: не стало Владимира Подваркова и Николая Емельянова.

Мария Ивановна Троицкая скончалась 1 июля 1898 г. 38 лет. В 1899 г. умерли губернский секретарь 29‑летний Дмитрий Иванович Волосевич и трехлетний Георгий Скуратов. Михаил Иванович Овчинников, 28‑летний мещанин из г. Ветлуги, и Николай Григорьевич Рагулин, 35‑летний мещанин из г. Рыльск, скончались в один день, 11 декабря 1900 г. История умалчивает о том, что случилось с ними.

В 1902 г. в Инасе появились новые могилы: командора броненосца «Сысой Великий» Дениса Кокина (5 января), матроса крейсера «Громобой» Ефима Петрова (8 марта), казака Верхнеудинского полка 5‑й сотни Даржапа Балгинова (28 апреля), отставного коллежского регистратора Филиппа Котлярского (9 июня), машиниста броненосца «Пересвет» Феодора Домашева (31 июля), кочегара парохода «Аргунь» Франца Петерсона (1 ноября), техника из г. Хабаровска И. И. Михайлова (23 ноября) и матроса броненосца «Полтава» Тимофея Муравьева (8 декабря). В 1903 г. скончались кочегар парохода «Шилка» Василий Смирнов (17 января) и титулярный советник Квантуйского флотского экипажа Иннокентий Иванович Горностаев (8 ноября).

Русских людей, умерших в Нагасаки, не всегда хоронили на Русском кладбище в Инасе. Некоторых увозили на родину. Так, перевезли во Владивосток и захоронили в ограде Покровского храма прах Владимира Павлиновича Пьянкова, ушедшего из жизни 28 февраля 1903 г. Он приехал в Нагасаки лечиться от туберкулеза, но болезнь, видимо, зашла слишком далеко.

Уже в первые годы пребывания в Нагасаки русского флота там стали появляться рестораны русской кухни. Самым известным считался ресторан «Волга» (Volga), расположенный в Инасе на Shiga‑no‑Hatowariishi. Его владелицей была знаменитая О‑Матцу (Moro'oka Matsu), некогда известная нагасакская гейша, а посещали заведение в основном русские моряки. Обстановка ресторана была европейской, со столами и стульями, подавали в нем русскую еду, но он располагался в старом японском доме, и это придавало заведению восточный колорит, что нравилось иностранным посетителям.

Известно, что Николай Второй во время своего визита в Нагасаки познакомился с О‑Матцу, когда та была гейшей. Сохранился ее своеобразный портрет – в виде куклы в натуральную величину, которую преподнес наследнику перед отплытием из Японии знаменитый мастер Кавасима Дзимбей II. Считается, что этот подарок был изготовлен мастером по инициативе императора Японии после инцидента в Оцу, но поскольку он носил чересчур неофициальный характер, решили, что куклу подарит Дзимбей. Николай познакомился с мастером 28 апреля 1891 г. в пригороде Киото, где находилась его фабрика. Мастер встретил наследника одетым во фрак и сам давал объяснения на французском языке.

Их знакомство имело продолжение: Дзимбею позднее пожаловали почетное звание поставщика Двора Его Императорского Величества, а еще позже наградили орденом Св. Станислава. Произведения Дзимбея произвели сильное впечатление на наследника престола. Так случилось, что ковер его работы с изображением конных самураев, стрелявших из луков по бегущим собакам, стал прощальным подарком императора Мэйдзи цесаревичу Николаю, ибо идея этого подарка возникла после трагического события в Оцу. Ковер дополнили специальным бордюром с изображением императорских гербов – японской хризантемы и российского двуглавого орла. Самой знаменитой работой Дзимбея стало оформление зала Административного совета во Дворце Мира в Гааге, так называемой «Японской комнаты».

Именно маленькие гостиницы с ресторанами при них становились прибежищем большинства русских офицеров, вынужденных коротать дни в Нагасаки во время зимней стоянки или заходов в этот порт для отдыха или ремонта. Зачастую, как и «Волгу», их содержали бывшие гейши, хорошо знакомые со вкусами и пристрастиями посетителей. «Таким образом, – писал очевидец, – Инаса выросла и превратилась в одно громадное заведение с названиями гостиниц «Оматсу», «Очие», «Фукуда» и другие; разница этого заведения от обыкновенного публичного дома заключается лишь в том, что в Инаса дела вершатся на семейном положении, а именно: каждый гость получает временно жену‑наложницу. Дела обыкновенно оканчивается через посредство и под санкцией милой Оматсу‑сан, а довольно часто оканчиваются и довольно таки плачевно для господ клиентов, им приходится уезжать с пожизненными «орденами Венеры». Русские моряки сумели завоевать и отстоять этот знаменитый уголок в Японии, куда они приезжают полечиться или отдохнуть от тяжелых трудов на эскадре. Никто из иностранцев не сует туда носа, да если бы и да, то успеха не имел бы. Русский моряк гораздо приятнее и желательнее, чем иностранец, у него все нараспашку; последний рубль и тот ребром, не препятствуй лишь моему нраву. А раз карман наизнанку, то милая Оматсу‑сан готова выложить душу».

Сохранилось немало свидетельств того, каким было времяпровождение русских офицеров в японских гостиницах по‑русски. «Разыскивая лейтенанта, только что прибывшего из Петербурга в Тихоокеанскую эскадру и привезшего мне письмо от матери, я узнал, что товарищи увезли его к Ойя‑сан. Пришлось поехать туда. Я застал его совершенно пьяным. Он сидел в большом зале, спиной к залитому вином столу и лицом к стене, на которой в дорогой раме висел большой фотографический портрет Николая II с собственноручной надписью «Милой Ойя‑сан на добрую память. Николай». Вокруг стола сидели морские офицеры в расстегнутых кителях, с потными красными лицами и осоловелыми глазами. У некоторых на коленях были растрепанные подвыпившие японки. Стоял разноязычный галдеж и пьяный хохот. Мой лейтенант бил себя кулаком в грудь и истерически кричал:

– Где я, скажите мне, где я?.. Если в порядочном месте, то зачем здесь пьяные японки сидят на коленях пьяных офицеров?.. А если я в публичном доме, то почему здесь висит портрет моего государя?.. Зачем?.. – И пьяные слезы катились у него по лицу».

Известным японо‑русским рестораном была «Весна» (Spring), им владела Мичинага Ей (Michinaga Ei), с которой якобы провел ночь в Нагасаки будущий император России. Ей родилась в 1860 г. в рыбацкой деревушке на одном из островов Амакуза (Amakusa). Потеряв в 12 лет родителей, она жила у родственников, владевших гостиницей в Моги, городке недалеко от Нагасаки. В течение семи лет девушка помогала ухаживать за детьми, была горничной, пока ее не послали работать в «Волгу». Привлекательная и общительная, Ей нравилась многим посетителям ресторана, и хозяйка воспользовалась этим, назначив ее вести дела в Русском офицерском клубе, который открыла рядом с рестораном. После этого жизнь девушки оказалась надолго связанной с Россией и русским языком.

Как‑то раз во время поездки в Шанхай Ей познакомилась с русским консулом и его женой и приняла их предложение поехать вместе на скачки. Там ей повезло: она сделала удачную ставку и выиграла крупную сумму. В ноябре 1893 г. Мичинага Ей построила на выигранные деньги гостиницу европейского типа под названием «Весна». Она располагалась на красивом возвышенном месте неподалеку от набережной в Инасе. В гостинице было двадцать комнат с ванными и туалетами, большой зал, бильярдная и ресторан с европейской кухней. На церемонии открытия и банкете гости заметили некоторые изменения в облике Ей: она была беременна. Родив в марте следующего года сына Такаси (Takashi), Мичинага Ей нисколько не смущалась от того, что у ребенка нет отца. Решительная и предприимчивая, она не страшилась перспективы растить сына одной, хотя в Японии того времени положение матери‑одиночки и независимой деловой женщины не было распространенным. Гораздо чаще японские женщины довольствовались ролью «луны, отражающей чей‑то свет».

«Весна», как и «Волга», приносили хорошую прибыль, предоставляя место для отдыха и жилье для офицеров русского флота. Популярность и слава Ей были настолько высоки, что моряки называли ее «японской матерью русского флота». Наибольший расцвет бизнеса пришелся на 1900 г., когда Ей перевела гостиницу в новое здание, расположенное в той же Инасе, но повыше по склону горы. Со временем, сославшись на хроническое заболевание легких, она передала управление «Весной» своим служащим и открыла маленький японский постоялый двор. Он уютно располагался под сенью старых деревьев синтоистского храма, стоявшего на вершине горы, глядя с высоты на бухту и городские кварталы. Спокойную жизнь Ей вскоре нарушила Русско‑японская война.

В июне 1903 г., когда напряженность в отношениях между Россией и Японией стала нарастать, Николай II послал в Японию военного министра А. Н. Куропаткина. Возвращаясь домой, министр остановился в Нагасаки и провел несколько дней в гостинице Мичинаги Ей. Возможно, ему требовалось сочувствие знаменитой женщины, чтобы сгладить впечатление от холодного приема в Токио. В это время в бухте Нагасаки почти не видно было русских флагов: военные корабли перестали приходить сюда на зимовку, и «Весна», и другие подобные заведения в Инасе стояли пустыми. Никто даже не убирал паутину с портретов русских моряков, украшавших стены. На страницах русских газет стали встречаться неприятные высказывания в адрес Японии и японцев. Популярным, например, в те годы было слово «макаки», хотя публикации, как правило, не содержали ничего, что унижало бы обитателей Страны восходящего солнца.

И тут случилось романтическое происшествие. 17‑летняя дочь зеленщика, снабжавшая иностранные суда зеленью и говорившая на русском и английском языках, познакомилась с русским моряком. С первых же минут они полюбили друг друга. Моряк слышал, что нет ничего лучше японской жены, и обратился к своему знакомому, женатому на японке. Тот в свою очередь свел его с Оматсу‑сан, которая частенько выступала в роли свахи, как и другие хозяйки гостиниц. Та, не откладывая дела в долгий ящик, пошла к зеленщику, но получила отказ: японец не хотел отдавать дочь на содержание. Согласие последовало только после того, как ему объяснили, что речь идет о настоящей женитьбе. Все шло строго по японским обычаям. До свадьбы будущие молодожены могли встречаться только изредка и ненадолго. Однажды из‑за тайфуна девушка не пришла на свидание, и жених не находил себе места. По словам очевидцев, вид его вызывал смех и жалость одновременно. Когда на следующий день он увидел свою возлюбленную, то радости не было предела: их встреча походила на свидание людей, не видевших друг друга двадцать лет.

Наконец наступил день свадьбы. Так как дом Оматсу‑сан был европейским, то его спешно переделали на японский лад: постелили татами, убрали мебель, положили подушки. На свадьбу были приглашены лучшие гейши Нагасаки. К семи часам вечера приехала и сама невеста, с замысловатой прической, наряженная в красивое кимоно с изысканным оби. Из европейских вещей на ней красовались брильянтовая брошь и сережки, которые держались на веревочках, так как уши девушки не были проколоты. Лицо ее светилось от любви и счастья. Гейши подавали кушанья. «Настал момент, когда жених должен был обменяться с невестой свадебной чашкой (сака‑зуки). Жених немного покраснел, и невесте тоже стало жарче, и видно было, как невеста стала сильно обмахиваться веером, а жених стал ей помогать». Присутствующим женщинам это очень понравилось. До войны оставался один год…