Ан‑Насир, единственный сын Калауна от монгольской принцессы Аслун Хатун, увлекался строительством еще больше, чем отец. Он был типичным представителем бахри‑мамлюков, со всеми их пороками. Ан‑Насир правил Египтом 42 года, если не считать тринадцатилетнего перерыва, когда по молодости лет он не сумел удержать власть и был низложен соперниками. Набравшись сил, он вернулся на трон и жестоко отомстил врагам.
Одним из султанов, правивших в упомянутый тринадцатилетний период, был Лагим, который участвовал в убийстве султана аль‑Халиля, а затем скрывался в заброшенной мечети Ибн‑Тулуна. Он поклялся, что если станет султаном, то восстановит полуразрушенную мечеть Ибн‑Тулуна. Вступив на трон в 1296 году, он не только восстановил и реставрировал мечеть, но и построил небольшой мидаа[4], сохранившийся до наших дней.
Первоначально это был простой источник с питьевой водой, но позднее турецкие правители, верные обрядам секты ханафи, известной любовью к гигиене, превратили его в благоустроенное место омовений с водопроводными кранами. Лагим был убит в 1299 году во время молитвы.
Ан‑Насир вернул утерянный трон и вошел в плеяду тех удивительных правителей, которые превратили историю Каира в чудовищную легенду о баснословных богатствах, невероятной жестокости, пышном расцвете искусства и знаний. Современному европейцу трудно понять всю сложность характера этих восточных властелинов. Ан‑Насир был хромым, один глаз, как и у Бейбарса, закрывало бельмо; он отличался фанатической строгостью в вопросах морали и был таким абсолютным, жестоким, порочным и коварным монархом, что соперничавшие мамлюки не решались даже поднять голоса. Ибн‑Батута, путешественник из Танжера, проезжавший через Каир в 1326 году, восхищался благородством и высокими моральными качествами ан‑Насира, но в то же время рассказывал, как султан расправляется с политическими противниками, пользуясь услугами наемных убийц из секты исмаилитов и преследуя соперников чуть ли не до границ Ирака, где исмаилиты приканчивают их отравленными кинжалами.
Процветанию Каира способствовала введенная в Египте еще Саладином феодальная помещичье‑торговая система. Если не считать обычных для феодализма противоречий, мамлюкские феодалы уверенно чувствовали себя, прочно завоевав место в египетском обществе. Мамлюкская система помогла объединению государства, а торговые пути (особенно в Средиземноморье), несмотря на войны с монголами и крестоносцами, были в сравнительной безопасности. Дальновидный ан‑Насир заключил выгодные союзы, в частности с Золотой ордой, враждовавшей с восточными монголами, и тем самым обеспечил безопасность своих границ. Он поддерживал также мирные отношения с Константинополем, так что к середине XIV века Египет был более централизованным государством, чем, скажем, республика Флоренция и другие страдавшие от междоусобиц итальянские государства.
Историки, писавшие об эпохе ан‑Насира, всегда уделяли много внимания его отношениям с коптами, которые были христианами восточного толка. Несмотря на всеобщее возмущение восточных народов жестокостью христианских крестоносцев, копты, как христиане, почти не пострадали в мусульманском Каире. Копты ненавидели крестоносцев так же, как и мусульмане, но мамлюки – сами иностранцы в Египте – пользовались услугами коптского меньшинства в своих интересах. Как при фатимидах, так и при мамлюках, копты процветали и богатели, но теперь им пришлось стать козлами отпущения.
Калаун, предшественник ан‑Насира, уволил всех коптских чиновников из военного министерства, что само по себе свидетельствовало о двуличной политике мамлюков в отношении коптов. При ан‑Насире внезапно начались демонстрации против христиан, которые, по‑видимому, были инспирированы мусульманскими беженцами, переполнившими Каир. Разбушевавшиеся толпы сровняли с землей церковь у ворот Баб аль‑Лук. Инцидент перерос в более серьезные события, и вскоре уже тысячи людей, враждебно настроенных против христиан, вышли на улицы Каира. И все же возможно, что эти демонстрации были закамуфлированным выражением протеста против самого ан‑Насира и его христианских советников, устанавливавших несправедливые законы и непомерно высокие налоги. Христиан тем самым заставили расплачиваться за грехи мамлюков. Начались поджоги. Не успевали потушить один пожар, как возникал новый.
Кончилось тем, что в мечети Бейбарса поймали христианина с горшком масла, пытавшегося поджечь мечеть. Поскольку все пожары возникали около мечетей, вина христиан была очевидной. Нескольких христиан, в том числе монахов, подвергли пыткам, и они признались, что совершили поджоги. Коптский патриарх осудил поджигателей, но все же мельхитский монастырь на Мукаттаме был разрушен, а четыре монаха заживо похоронены. К этому времени улицы переполнили гневные толпы людей, одержимых ненавистью к христианам. Закрылись базары, власти больше не могли сдерживать демонстрантов, и перепуганный ан‑Насир арестовал двести мусульман.
Все это доказывает, что мусульмане были настроены против ан‑Насира, а сам ан‑Насир боялся мусульман. Во всяком случае, он обрушил репрессии на мусульманских демонстрантов, а не на христиан. Двести арестованных были повешены за руки на виселицах близ ворот Баб аз‑Зувейла и оставлены умирать медленной смертью. Ан‑Насир не казнил ни одного христианина и только унизил некоторых из них, заставив ездить по городу на ослах, сидя задом наперед. Он приказал христианам снова носить синие чалмы и, приходя в общественные бани, надевать на шею колокольчик. По‑видимому, ан‑Насир хотел отвратить гнев народа от себя и направить его против христиан.
Хотя ан‑Насир и был неограниченным властелином, он не пользовался уважением каирцев. Казалось бы, насилия и репрессии мамлюков заставят население Каира смириться, но каирцы никогда не отличались послушанием и покорностью. Чем могущественнее был мамлюкский султан, тем мятежнее (во всяком случае, непочтительнее) становилось население. Каир в любых условиях ухитрялся сохранять жизнерадостность, по‑своему процветать, а когда султан принимал непопулярные законы, то и протестовать с присущим ему грубым юмором. Ан‑Насир испытал на себе эти настроения города, когда он арестовал мамлюкского эмира Тушту, прозванного каирцами «Зеленым горошком».
Тушту, как это свойственно лицемерам, пытающимся замолить свои грехи, занимался религиозной благотворительностью и жертвовал большие суммы на нужды «харафиш» – каирских бродяг. По утверждению Ибн‑Батуты, харафиш представляли собой «большую, организованную общину неотесанных, грубых и развратных людей». Узнав, что Тушту бросили в тюрьму, тысячи бродяг устроили демонстрацию у цитадели, выкрикивали непристойности и скандировали: «Послушай, ты, богом обиженный калека, отпусти его!» Ан‑Насиру пришлось прислушаться к этим оскорбительным «советам» и освободить Тушту.
Каир времен Насира описал вкратце, но в весьма лестных выражениях Ибн‑Батута. Во вступительной части рассказа он говорил, что Каир – «мать всех городов». «Город бесподобный по красоте и величию, место встреч людей, прибывающих отовсюду, убежище слабых и сильных». Он пишет, что Каир был одновременно мрачным и веселым, расчетливым и расточительным, бесчестным и благородным, богатым и бедным, простым и знаменитым. Ибн‑Батута рассказывает, что в городе было 12 тысяч водовозов, доставляющих в город воду на верблюдах, 30 тысяч владельцев мулов и ослов, 30 тысяч судов, перевозивших товары вниз и вверх по Нилу. Население любило всякого рода празднества, и он сам присутствовал на торжествах, когда весь Каир в течение нескольких дней был украшен шелковыми тканями и флагами, – и все это лишь по случаю излечения ан‑Насира от перелома руки.
Особенно существенно в его рассказе упоминание о 30 тысячах судов, так как в те времена каирский порт являлся важнейшим торговым центром. Это был период возвышения Венеции, и товары из Каира начали заполнять венецианские рынки, хотя будущий союз Венеции и Египта пока что не созрел: Венеция еще сражалась с генуэзцами за господство на Средиземном море. Многие из 30 тысяч судов отплывали из Каира вниз по Нилу к Александрии, откуда товары морем доставлялись в приморские города Италии и в Константинополь. Ан‑Насир придавал большое значение средиземноморской торговле, свидетельством чему служит прорытый им канал между Александрией и Нилом (1311), на строительстве которого работали 100 тысяч человек.
Пока мамлюкские эмиры оставались могущественным классом феодалов, ан‑Насир не мог превратить Египет в свое частное земельное поместье, но страна все больше напоминала его частную торговую организацию. Он был так же богат и так же расточителен, как и его предшественники. Ан‑Насир тратил огромные деньги на покупку племенных лошадей; для свадьбы своего сына заколол 20 тысяч баранов; во время паломничества в Мекку он даже в пустыне питался свежими овощами, так как на седлах сорока верблюдов были устроены «огороды».
В 1303 году он возвращался в Каир после победы над монголами в Сирии, по всему пути в Каире поставили праздничные павильоны и трибуны для торжественной встречи. Город украсили шелковыми полотнищами, комнаты в домах на пути следования султана сдавались внаем за баснословные суммы, перед ан‑Насиром и его солдатами на улицах расстилали шелковые ковры; за армией двигались в цепях 700 татарских и монгольских пленных; на шее каждого монгола болталась на веревке голова другого убитого монгола, а мамлюки несли на пиках еще 1000 голов татар. Город пустился в разгул, женщины подвергались «неприятностям», солдаты перепились, и последовавшее за этим дебошем землетрясение было воспринято как божье наказание за распутство.
Ан‑Насир ввел налоги на все, что только могло продаваться, даже на соль и рабов. Город при нем богател и процветал, но вскоре наступило похмелье. После смерти ан‑Насира в 1341 году в стране началась гражданская война, голод и, наконец, разразилась чума – известная в Европе под названием «черной смерти», – которая унесла в Каире 900 тысяч жизней.
Значительная часть Каира ан‑Насира сохранилась до нынешнего времени – около 15 мечетей, могил и училищ, хотя не все они были построены им. При жизни ан‑Насира его эмиры словно соревновались, кто построит самую красивую мечеть, мавзолей или Мадрасу, а 40 пышных зданий были построены с 1320 по 1360 год, когда у власти находился султан Хасан, создавший одну из самых прекрасных мечетей Каира.
Три великих памятника, оставленных ан‑Насиром, как бы символизируют его сложный характер и практический склад ума. Это знаменитый акведук, по которому вода поступала из Нила в цитадель, училище‑мавзолей, находящийся около больницы Калауна, и мечеть в цитадели (1318). Долгие годы мечеть лежала в руинах, но в прошлом столетии англичанин Ватсон расчистил развалины и удалил перегородки, которые построили в мечети, превращенной было в тюрьму. Эта мечеть – образец средневековой архитектурной чистоты, особенно если сравнить памятник с его тучным современным соседом – мечетью Мухаммеда Али.
Замечательный акведук ан‑Насира, проходящий по старой границе Фостата и Каира, вызывал много споров и разногласий, так как раньше полагали, что его построил Саладин. Макризи убедительно доказал, что его строил ан‑Насир в 1340–1341 годах, но под этим сооружением давно были замечены фрагменты другого, как полагали, более старого акведука, возможно, времен Саладина. Тайну акведука развеял египетский археолог Али Багат. В 1919 году он раскопал участок акведука ан‑Насира и выяснил, что под ним находился не старый акведук, а часть упомянутой выше южной стены Саладина. До его открытия все считали, что Саладин собирался построить стену, но не успел этого сделать.
Акведуком пользовались вплоть до 1872 года, и, хотя по нему больше уже не течет вода, он змеей извивается под чревом Каира. Его пересекают шоссе и железная дорога, а под ним проходит старая одноколейка, идущая от каменоломен. Сакии (водочерпалки), поднимавшие воду из Нила в акведук, и сейчас стоят около старого Фостата – там, где когда‑то Красноморский канал соединялся с рекой, и это место носит название Фумм аль‑Халиг (Устье канала).
Акведук скорее архитектурная диковинка, ибо в нем нет ничего красивого. Однако он стал такой неотъемлемой деталью Каира, что на него никто не обращает внимания.
Ан‑Насир подарил Каиру подлинную архитектурную жемчужину – мадрасу‑мавзолей в Бейн аль‑Касрейне, который был построен в 1295–1304 годах на месте бань. Можно с увлечением читать страницы труда Кресвелла, посвященного этому памятнику, но отнюдь не нужно быть специалистом (как не был им и Макризи), чтобы изумляться прекрасным белым мраморным готическим портиком, который был взят из церкви крестоносцев в Акке и морем перевезен в Каир. Если сделать несколько шагов назад и взглянуть на фасад здания, то кажется, что все оно как бы окаймляет этот суровый и холодный, типично христианский, портик. Похоже, что минарет и высокие зубцы на фасаде создавали так, чтобы они гармонировали с этим входом, в котором нет ничего мусульманского.
Беда в том, что сейчас трудно любоваться зданием – оно зажато муристаном Калауна и мадрасой Баркука. А все же снаружи оно намного красивее, чем внутри. С минарета буквально падают экзотические лепные украшения, пожалуй, самые пышные во всем Каире, и у меня всегда затекает шея, когда я любуюсь этим сооружением. В последний мой визит сверху свалилось замечательное лепное украшение, и я чуть было не поймал его, но оно рухнуло на землю и рассыпалось в прах у моих ног.
Ансамбль насировской могилы и мадрасы напоминает мне вазу, полную фруктов и орехов. Минарет с его резным орнаментом выглядит как гроздь спелого винограда, а внутри украшения михраба (ниши для молитв) похожи на тяжелые орехи, свисающие с опрокинутого дерева. Это была первая Мадраса в Каире, построенная в виде креста, символизирующего четыре секты ортодоксальных суннитов, и последователи каждой секты собирались в одном из концов креста. Многие ученые полагали, что Мадраса построена под влиянием сирийских византийских церквей, которые она напоминает, но Кресвелл считает, что у здания чисто египетский стиль.
Крестообразная конструкция достигла совершенства в Египте при одном из сыновей ан‑Насира – Хасане, построившем одно из самых монументальных и законченных по стилю каирских зданий – мечеть султана Хасана. Девять сыновей ан‑Насира правили после него Египтом, но каждый удерживался на троне лишь несколько лет, так как мамлюкские эмиры убивали одного султана за другим, как только он пытался укрепить власть какой‑либо одной из враждовавших группировок. Господство бахри‑мамлюков явно подходило к концу. Египет поднялся против них, а Каир, как обычно, терпеливо ожидал, кто придет на смену мамлюкам.
Мадраса‑мечеть султана Хасана признана специалистами лучшим из сохранившихся памятников египетской арабской архитектуры. Огромная мечеть – это памятник ее архитектору, каменщикам и тем египтянам, которые, вероятно, кровью заплатили за ее величественную простоту. Она находится на холме напротив цитадели, и в XIX веке, когда мамлюки сражались на улицах Каира, одна из банд обстреливала с крыши мечети противника, засевшего в цитадели. Ядра летели тогда от мечети в цитадель и из цитадели в мечеть.
Прежде всего бросаются в глаза колоссальные размеры мечети. Ее стены поднимаются от улицы на 113 футов, они построены из хорошо обработанных каменных глыб, взятых из пирамид. Мечеть возвышается над пошлым шумом автомашин и людей внизу, а вход в нее напоминает огромную пещеру в каменной скале. Снаружи нельзя заметить ее крестообразную форму, но когда стоишь на сане (дворе) мечети, крест виден четко. Когда вы находитесь в центре двора, вам кажется, что вы парите в гигантском столбе света, который свободно льется из открытой сверху крыши. Мне думается, что в Египте нет другого памятника, включая и пирамиды, где человек так ощущал бы недостойную грубость и тяжесть плоти, как в этой строгой, абсолютно пуританской каменной аркаде.
Сам Хасан лежит в мечети в мраморной могиле – он был убит. Старый купол мечети не сохранился – он обвалился в 1660 году. Один из минаретов упал в 1360 году, похоронив под собой 300 детей, занимавшихся в прилегавшей к мечети школе. История мечети изобилует рассказами о подобных происшествиях. Хотя в ней всегда много пыли, мечеть благодаря простой и гладкой поверхности стен выглядит чистой. К сожалению, внутри главных секций мечети свисают сотни цепей, и это создает неприятное впечатление. На каждой цепи раньше висел стеклянный или бронзовый светильник, но они исчезли – многие хранятся в Музее исламского искусства, другие похищены европейскими коллекционерами. В лондонском музее Виктории и Альберта есть четыре светильника из этой мечети, которые были «взяты взаймы» лет шестьдесят назад.
Правившие после Хасана бахри‑мамлюки не оставили следа в истории, и династия закончила существование в 1382 году, когда Баркук, черкесский мамлюк из цитадели, был «возведен» в султаны и заложил основы последней мамлюкской династии, правившей Египтом 135 лет, вплоть до завоевания страны османскими турками в 1517 году. Хитти пишет, что правление черкесских мамлюков было «одной из самых мрачных страниц в истории Сирии и Египта». Их штаб‑квартирой была цитадель, почему их называли бурджи‑мамлюки (башенные мамлюки) или крепостными рабами. Обычно их именуют черкесскими мамлюками – многие из них пришли с Кавказа, хотя и не всегда были черкесами.
Эти люди и унаследовали в Каире от бахри процветавшую мамлюкскую культуру с ее архитектурой, искусством и наукой, особенно медицинской. Каир конца XIV века славился врачами и медиками; была развита даже гинекология, что необычно для мусульманской страны. Правда, надо сказать, что гинекологическая литература того времени носила эротический характер, изобиловала непристойными шутками, и иногда в ней трудно отделить серьезные медицинские рассуждения от чепухи.
Бахри‑мамлюки поощряли ветеринарию, которая породила побочную интересную литературу о лошадях. Хитти утверждает, что именно в Каире той эпохи зародилась и психотерапия. Он рассказывает, как личный врач Саладина, еврей по имени Ибн‑Гами, однажды остановил похоронную процессию, заметив, что ноги покойного были приподняты, а не лежали вытянутыми на носилках. Ибн‑Гами заявил, что человек жив, – так оно и оказалось, и процессии пришлось повернуть обратно. Знамениты были и каирские окулисты, которые искусно удаляли катаракты. Арабские историки этой эпохи оставили нам богатейшие сведения о медицинской науке в Каире и деятельности врачей во времена айюбидов и бахри‑мамлюков.
В период правления мамлюков в Египте жили и писали два величайших историка того времени – аль‑Макризи и Ибн‑Халдун. Оба жили в Египте в эпоху бахри и черкесских мамлюков. Ибн‑Халдун был судьей при Баркуке, и многие положения его знаменитого труда «Пролегомена», касающиеся социальных проблем, остаются актуальными даже сейчас. Его книга стоит намного выше трудов Макиавелли, родившегося на сто лет позднее, и современным историкам было бы весьма полезно почитать теорию истории Ибн‑Халдуна. Он даже в чем‑то предвосхитил марксистские взгляды на влияние орудий и средства производства на исторический процесс.
Аль‑Макризи не был философом, он непревзойденный, типично арабский историк, и без его трудов не может обойтись ни один исследователь истории Каира. Он умер в 1442 году, и приходится искренне сожалеть, что по мрачным годам варварского правления черкесских мамлюков бродишь без его помощи. Ибн‑Халдун умер на 26 лет раньше, и, вспоминая страшные нравы того времени, с удивлением читаешь в его «Пролегомене» утверждение, что «источником наилучшей системы правления государством является доброта». Эти слова не имеют ничего общего со взглядом Ганди на жизнь – это просто протест против мамлюкского изуверства. Оба ученых – продукт эпохи бахри‑мамлюков, но прежде всего они были каирскими интеллигентами и жили в городе, не терявшем своей жизнеспособности даже во времена мамлюкских распрей.
Но уже при Баркуке, первом черкесском султане, Каир стал напоминать гнездо ядовитых змей, а не центр высокоразвитой культуры, обычно столь характерной для двора местных султанов. Безумная грызня между мамлюками в Каире продолжалась, и день изо дня мамлюкские солдаты турецкого, греческого, черкесского и татарского происхождения рубили друг друга на улицах города. Жители, особенно женщины, старались не выходить из домов, чтобы не натолкнуться на черкесских насильников и убийц.
И в эти времена все же появлялись новые, прекрасные здания. И когда видишь сорок замечательных архитектурных памятников, оставленных черкесскими мамлюками в Каире, задаешь вопрос: как могла родиться подобная красота на почве такого варварства?
Мавзолей Баркука построил его сын Фараг в 1399 году. Он находится на кладбище, именуемом «Могилы халифов». Удивительная простота фасада здания как бы подчеркивает противоречивость этой эпохи. Перегружены украшениями только два минарета, нагло торчащие над простой плоской крышей, словно два флорентийских подсвечника. Всякий раз, когда я приходил к мавзолею, там рыскали голодные бродячие собаки, и мне казалось, что их присутствие здесь – достойное возмездие за деяния Баркука.
Мраморная кафедра, установленная позднее Каит‑беем, славится резьбой, но мне больше нравятся деревянные кафедры в старых мечетях. Признаюсь, я предубежден против Баркука, хотя он был ничем не хуже других черкесских мамлюков. Его Мадраса на улице Муиз отличается простым, почти голым фасадом и изысканным минаретом. Похоже, что подобные узорные минареты были чем‑то вроде талисмана для черкесов. Я приходил к этой Мадрасе чаще и смотрел на нее дольше, чем на все другие мечети Каира. Меня влекла не столько прелесть ее архитектуры, сколько желание понять противоречие между причиной и следствием, между злом и его изумительными плодами.
На протяжении всего периода правления черкесов появлялись замечательные памятники, и, любуясь ими, незаметно попадаешь в ловушку, ибо было бы неверно судить по ним о Каире XIII и XIV веков. Лейн Пул называл мамлюков «строителями куполов», и это правильно, но кажется, что каждым куполом в Каире мамлюки хотели очистить свою совесть. Они бесстыдно покупали себе путь в рай и платили за это народными средствами. Нужно бежать прочь от этих храмов – только тогда поймешь, что происходило с Каиром в эпоху, когда менялась даже его топография.
На протяжении XII и XIII веков Нил отступал к западу, и его русло отошло примерно на милю – туда, где оно находится и сейчас. Река отступала очень быстро. По неизвестным нам теперь причинам на изгибе реки у порта аль‑Макс (где сейчас находится главный вокзал) затонуло большое судно «Филь» («Слон»). Речной ил заносил судно, и за несколько лет образовался остров, названный Слоновьим островом (Гезираталь‑Филь), приблизительно там, где ныне расположен Булак. Сначала во время разливов Нила вода заливала остров, но затем он поднял голову выше уровня реки и вынудил Нил обходить его и выпрямлять западные берега. Таким образом, современный европейский район Каира – от садов Эзбекие до самой реки – вышел из воды в XIII–XIV веках.
Так возник примерно к 1300 году остров Гезира, именовавшийся до этого островом Булак. Остров и сам Булак (на восточном берегу реки) превратились в крупный порт, заняв место аль‑Макса, мимо которого больше уже не проходил Нил. Река продолжала отступать к западу, оставляя за собой болотистую низменность, на которой стоит почти весь современный европейский Каир. В Каире и вокруг него, особенно к югу, около мечети Ибн‑Тулуна, возникло много озер. Особенно любили каирцы Слоновье озеро, находившееся на месте нынешнего каирского района Хильмии, к западу от цитадели.
Обнажившиеся вокруг Слоновьего острова земли были болотистые и мягкие, и, как пишет аль‑Макризи, мамлюки практиковались здесь в стрельбе из лука. Но в середине XIV века ан‑Насир довел Красноморский канал до новых берегов Нила; он прошел через болота и осушил их. Новое место слияния старого канала с Нилом стали именовать Халиг ан‑Насир; так оставалось до конца прошлого столетия, когда канал опять отвели в другую сторону и назвали каналом Исмаилии. Он выходил к реке там, где сейчас расположен Египетский фараоновский музей, около гостиницы «Нил‑Хилтон». Канал ан‑Насира был засыпан в конце прошлого столетия, и над ним ныне проходит улица Рамсеса II. Если подняться на крышу гостиницы «Нил‑Хилтон», можно увидеть, что эта улица – точнее, бывший канал – идет прямо к вокзальной площади, где когда‑то находился порт аль‑Макс.
Отныне торговые связи Каира с Красным морем осуществлялись через Булак: купцы, докеры, солдаты и лодочники строили дома у новых берегов Нила, а затем возник и город Булак. Сейчас Булак – часть Каира, но тогда он находился от города на расстоянии примерно мили, ибо сам Каир никогда не стоял на берегах реки. Дорога от порта к Эзбекие пролегала через открытые поля, где мамлюки носились верхом и тренировались в стрельбе.
К 1300 году, при бахри‑мамлюках, Каир уже напоминал тот большой город, о котором мечтал Саладин. Ветры и дожди разносили прах разрушенного Фостата, и старый пыльный город отвалился от Каира, как высохшая ветка дерева. Первоначальным вариантом Красноморского канала, проходившего вдоль западных стен Каира до Фостата, пользовались, даже когда Фостат уже был полумертвым городом. После окончательной гибели Фостата – Мисра канал использовали только для нужд этого небольшого района, и по нему лишь изредка проплывали лодки. Позднее в канал сбрасывали нечистоты, и наконец лет 70 назад канал засыпали, а над ним провели трамвайную линию.
Насколько процветание Фостата – Мисра зависело от Красноморского канала и портов на Ниле, настолько же в Средние века могущество и стабильность Каира зависели от Булака и Макса. Одновременно Каир при мамлюках превратился в важнейшее торговое звено, связавшее Запад и Восток.
Связи Каира с Европой осуществлялись через Венецию. В XIV и XV веках эти два города стали неразлучны, ибо они держали в руках монополию на торговлю между Западом и Востоком, и Лейн Пул говорит, что сама Венеция выглядела почти восточным городом. После четвертого крестового похода, когда венецианцы разорили Константинополь, захватили Левант и установили контроль даже над Черным морем, венецианские купцы на некоторое время установили непосредственные торговые контакты с Востоком через левантийские порты. Но египтяне отняли у них эти порты в 1291 году, и венецианцы буквально шокировали всю Европу, подписав с мамлюками торговый договор, предоставлявший им новые торговые привилегии. Множество венецианских купцов и их агентов появилось в Каире, а к 1400 году Венеция стала общепризнанным рынком, где Восток и Запад обменивались товарами.
Почти все товары, направлявшиеся с Востока в Венецию и другие города Европы, сначала проходили через Каир, и таможенный контроль был поистине «золотым дном» для каирских купцов, мамлюков и султанов. Львиную долю забирал султан, купцам и их агентам тоже доставались солидные барыши, но чем ниже стояли люди на ступенях общественной лестницы, тем меньше дохода они получали от торговли, а крестьянам и вовсе не доставалось ничего. Так или иначе от заключенного торгового договора зависело, процветать или погибнуть вместе этим двум великим городам – Каиру и Венеции. Даже в общественной жизни обоих городов появились было сходные черты, и венецианские сеньоры не уступали в жадности и жестокости каирским мамлюкам.
Баснословные богатства и экзотический бизнес процветавшего торгового Каира убедили Стэнли Лейна Пула, что именно Каир, а не Багдад, был сказочным городом «Тысячи и одной ночи». В своей замечательной книжке о средневековом Каире он ссылается на аль‑Макризи, Ибн‑Халдуна, ас‑Сьюти, Ибн‑Ияса, аль‑Айни и других арабских историков в доказательство этой гипотезы. Он пишет, что «Тысяча и одна ночь» – это рассказы о жизни простого народа в Каире, в то время как великих арабских историков интересовала только жизнь знаменитых правителей.
Может быть, это несправедливо по отношению к аль‑Макризи, но Лейн Пул настаивает на том, что в «Тысяче и одной ночи» показаны приключения простых купцов, лавочников и моряков Каира. Случалось, что каирские купцы в поисках товаров и рынков сами отправлялись в путешествия, но, как правило, они сидели в лавках и старались обезопасить себя от проделок злых джиннов, которых можно легко отождествить с мамлюкскими эмирами. Даже Синдбада‑морехода можно было найти на речной пристани Булака или Фостата.
Прогуляйтесь по средневековой части Каира, и вы найдете множество оснований, чтобы поверить в теорию Лейна Пула о том, что Каир был городом «Тысячи и одной ночи» (во всяком случае, здесь это больше похоже на правду, чем в современном Багдаде). Улочки, базары, караван‑сараи, рынки и даже некоторые лавчонки мало изменились с тех далеких времен.
Базар Хан аль‑Халиль функционирует с 1400 года, когда его открыл Гаркас аль‑Халили, и до сих пор туристы любуются этим самым старым из сохранившихся базаров. В прошлые времена в распоряжении торговцев были рынки и базары, дома купцов, специальные места, где заключались сделки, причем у каждого места было особое назначение, о котором сейчас уже позабыли. Так, например, «касария» означал самый крупный рынок, тогда как «сук» был обычным, повседневным рынком. «Викаля» – это особый тип караван‑сарая – открытый двор, вокруг которого находились комнаты, где мог провести ночь и сложить товары проезжий купец. «Хан» – это тоже обширный двор, где складывали товары, а в окружавших его стенах были жилые комнаты. «Фундук» был своего рода гостиницей для купцов и их покупателей.
