За десять дней до Рождества, 16 декабря 1942 года, глава ОКВ фельдмаршал Кейтель, выполняя указания своего фюрера, издал новый приказ о борьбе с партизанами. Специальным пунктом он окончательно освободил карателей от всякой ответственности за любые преступления.
Если борьба против банд как на Востоке, так и на Балканах не будет вестись самыми жестокими средствами, то в ближайшее время имеющихся в распоряжении сил окажется недостаточно, чтобы справиться с этой чумой.
Войска поэтому имеют право и обязаны применять в этой борьбе любые средства без ограничения, также против женщин и детей, если это только ведет к успеху.
Любое проявление мягкости является преступлением по отношению к германскому народу и солдату на фронте, которому приходится испытывать на себе последствия наносимых бандитами ударов и которому непонятно, как можно щадить бандитов и их сообщников…
Ни один немец, участвующий в боевых действиях против банд, не может быть привлечен к дисциплинарной или судебной ответственности за свое поведение в бою против бандитов и их сообщников.[658]
Пленных партизан ждала страшная смерть. Если их просто вешали – это была большая удача.
Новый приказ Кейтеля выделялся даже на общем фоне «преступных директив», определявших правила войны на Востоке. Указ «О военном судопроизводстве», выпущенный в июне сорок первого, по крайней мере, предписывал карать за преступления, «свидетельствующие об одичании войск»; теперь снято даже такое призрачное ограничение. Командующий войсками безопасности в районе группы армий «Центр» генерал Макс фон Шенкендорф не сразу понял смысл пришедшего из ОКВ приказа. Генерал полагал, что убивать все‑таки следует не всех, и потому через некоторое время издал распоряжение, в котором уточнить попытался понятия «операции по очистке и усмирению» и «карательные меры». Шенкендорф писал:
В последнее время участились случаи, когда в ходе операций по очистке и усмирению применялись так называемые «карательные меры», которые находятся в противоречии с моими взглядами на то, что важно привлечь население на свою сторону и обеспечить спокойствие и порядок во взаимодействии с ними. Террористические акты, такие как сжигание и расстрел жителей, особенно женщин и детей, дают обратную реакцию. Карательные меры затронули слишком большое число жителей, которые не были на стороне партизан и не оказывали им поддержку…
Посему с согласия верховного фюрера СС и полиции я отдаю следующее распоряжение полиции безопасности и порядка:
1. Массовые карательные меры, включающие расстрел жителей и сожжение населенных пунктов, в основном должны осуществляться по приказу офицера в должности не ниже командира батальона, и только если однозначна помощь партизанам со стороны населения или отдельных лиц…
2. Я запрещаю расстрел женщин и детей, за исключением женщин с оружием в руках. О случаях, когда предлагаются карательные меры со стороны полиции порядка и безопасности против женщин и детей, приказываю доводить до моего сведения через верховного фюрера СС и полиции и фюрера полиции для моего решения.
3. Нарушение приказа в пунктах 1 и 2 будет преследоваться в судебном порядке.[659]
Однако подобные распоряжения слишком явно противоречили общей концепции войны с Советским Союзом. Получив втык за самоуправство, фон Шенкендорф был вынужден уже спустя десять дней внести в приказ новый пункт, обесценивавший все предыдущие: «Тем самым распоряжение, переданное верховным командованием вермахта, по которому опергруппы или команды имеют право проводить экзекуционные меры против гражданского населения в рамках своих задач и под свою ответственность, не затрагивается». [660]
С именем генерала фон Шенкендорфа связана еще одна попытка наладить борьбу с партизанами, не прибегая к поголовному уничтожению мирного населения.
Наиболее непримиримые представители вермахта и СС считали, что последовательная реализация политики обезлюживания, столь удачно начатой в сорок первом, рано или поздно приведет к тому, что партизан некому будет поддерживать: большая часть недочеловеков будет уничтожена. Поскольку подобные мероприятия великолепно укладывались в общую стратегию освоения восточных земель, они получали всемерную поддержку в Берлине и ставке фюрера. Для их выполнения привлекались самые отборные карательные подразделения – уголовники Дирлевангера и прибалтийская полиция.
Гражданская администрация и некоторые представители вермахта склонялись к более умеренной политике, полагая возможным отказаться от массовых операций по «обезлюживанию» и даже в некоторых местах передавать функции борьбы с партизанами формированиям из местного населения и навербованных в лагерном аду военнопленных. Сторонники этого подхода обращали внимание на то, что таким образом высвобождаются собственно немецкие войска, так необходимые на фронте. А уж после победы над Советским Союзом, собравшись с силами, можно будет вернуться к массовым акциям…
Генерал фон Шенкендорф был, несомненно, сторонником второго подхода – равно как и командующий 2‑й танковой армией генерал‑полковник Рудольф Шмидт. В зоне ответственности фон Шенкендорфа партизанское движение было особенно сильно – то были знаменитые Брянские леса. В партизанский край, укрывшийся в реликтовых чащобах, отступали порой даже рейдовые украинские и белорусские соединения; сказать, что такое соседство чрезвычайно донимало командование 2‑й танковой армии, – значит не сказать ничего.
Генерал Макс фон Шенкендорф пытался перейти от уничтожения мирного населения к борьбе с партизанами и привлечь к этому местных жителей. Его намерения потерпели крах.
И тогда Шмидт и фон Шенкендорф решились на рискованный эксперимент. В небольшом поселке Локоть, расположенном в Орловской области, как и во всех других оккупированных населенных пунктах, существовала местная администрация, набранная из ненавистников советской власти, и небольшой батальон «народной милиции», задачей которого было поддерживать порядок и бороться с партизанами. От остальных городов и поселков Локоть отличала лишь повышенная активность бургомистра Константина Воскобойника и его заместителя Бронислава Каминского, умудрившихся объявить о создании «Народной Социалистической Партии России „Викинг“», созданной по образу и подобию гитлеровской НСДАП. Узнав о таком соседстве, брянские партизаны 8 января 1942 года попытались штурмом взять казармы локотской «народной милиции» и дом бургомистра. Операция не увенчалась успехом: коллаборационисты отбились. Правда, жизнь раненого Воскобойника не смогли спасти даже вызванные из Орла немецкие медики, и новым бургомистром поселка стал Каминский.
Всю весну Каминский вел борьбу с окрестными партизанами; успехи были не то чтобы особо значительными, но достаточно заметными – особенно если учесть, что велась борьба с партизанами исключительно силами «народной милиции». Летом сорок второго командование 2‑й танковой армии передало Каминскому в управление 8 районов с населением в 600 тысяч человек. Немецкие штабы и комендатуры были выведены за пределы свежесозданного Локотского округа, а Каминскому разрешили увеличить свою «армию».
К 1943 году бригада Каминского (с пафосом названная «Русской освободительной народной армией») насчитывала около 8 тысяч человек, большей частью мобилизованных, 12 танков, две танкетки и три бронемашины. Такая численность позволяла при поддержке немецких и венгерских частей вести ожесточенные бои с партизанами.
Теперь Шмидту и фон Шенкендорфу было что предъявлять вышестоящему начальству; правда, немецкие инспекторы от бригады Каминского приходили в тихий ужас. «У Деккера была возможность осмотреть все батальоны, – писал Альфред Розенберг. – Четыре батальона носят старую немецкую форму. Остальные батальоны внешне выглядят как дикая банда…».[661]
Постепенно сущность бригады Каминского стала приходить в соответствие с внешним видом. Попадавший в это формирование приличный человек рано или поздно переходил к партизанам; расстрелы были единственным способом поддержания «чистоты рядов» – и они осуществлялись постоянно. Расчет генерала фон Шенкендорфа на то, что местные формирования в борьбе с партизанами обойдутся без массового уничтожения собственных сограждан, не оправдался. Каминцы жгли поддерживавшие партизан деревни ничуть не хуже немцев – с той же достойной увековечивания безжалостностью.[662] Лучшей же характеристикой бригады стал тот факт, что, когда немцы начали проводить на территории Локотского округа «вербовку восточных рабочих», части Каминского приняли в угоне крестьян весьма деятельное участие.[663] А ведь «вербовка добровольцев» осуществлялась столь мерзко, что даже прибалтийские коллаборационисты подобные мероприятия всячески саботировали, спасая своих соотечественников.[664]
Однако отборным карателям Каминского подобные сантименты были чужды. Они выполняли распоряжения своих немецких хозяев так хорошо, что, когда летом 1943 года советские войска начали победное наступление на запад, освобождая все новые и новые города и деревни, немецкое командование сочло бригаду Каминского слишком ценной карательной единицей, чтобы ее можно было бы бросить на произвол судьбы. В тяжелейших условиях немцы сумели выделить для бригады несколько эшелонов и перебросить ее под Витебск – жечь белорусские деревни в тылу 3‑й танковой армии.
Успехи Каминского на этом поприще были столь велики, что его лично принял рейхсфюрер Гиммлер. Бригада Каминского вошла в состав войск СС, а ее командир получил чин бригаденфюрера.
А потом была восставшая Варшава. Кроме обычных войск, на подавление восстания были брошены эсэсовские бригады Каминского и Дирлевангера. То, что эти отборные головорезы устроили в Варшаве, поразило даже эсэсовцев. «Сначала немецкое начальство терпело „обычные для русских грабежи“ как неизбежное зло и старалось не замечать массовых изнасилований польских женщин, грабежей, пыток и убийств. Но когда в одной из больниц были изнасилованы и убиты немецкие медсестры, то эти эскапады даже эсэсовцам пришлись не по нутру. Бригаденфюрер СС Фегелейн, связной Гиммлера при Гитлере, на запрос последнего вынужден был признать: „Да, мой фюрер, это действительно отпетые бандиты“.[665]
Оберфюрер СС Оскар Дирлевангер был самым кровавым карателем на Востоке. Даже эсэсовцы сторонились уголовника, ставшего командиром карательной бригады.
Согласно информации польских исследователей, только за один день 5 августа было уничтожено 15 тысяч жителей Варшавы.[666] Эту трагедию поляки помнят до сих пор и считают исключительной; но на самом деле русские эсэсовцы Каминского действовали так же, как привыкли в России и Белоруссии.
История «бригады Каминского» наглядно продемонстрировала, что даже из мобилизованных парней при более или менее длительном их использовании в «контрпартизанских» операциях получаются отборные каратели, своими действиям способные привести в ужас кого угодно. Царь Мидас превращал все, до чего дотрагивался, в золото; все, кто воевал бок о бок с нацистами, рано или поздно превращались в зверей.
… В отличие от генерала фон Шенкендорфа его коллега в гражданской зоне оккупации, начальник СС и полиции Белоруссии бригаденфюрер Курт фон Готтенберг, не испытывал никакой симпатии к местным недочеловекам. Он лично руководил карательными операциями. Одна из них, проводившаяся с 22 июня по 3 июля 1943 года, носила кодовое название «Коттбус». Под руководством фон Готтенберга эсэсовцы, вспомогательная полиция и части вермахта – без малого 17 тысяч солдат – пробили оборону партизан и вышли к Березине. Успех принес новаторский метод, о котором рассказал в отчете сам фон Готтенберг: «Проникновение в болотистую местность стало возможным только потому, что подозреваемых в связях с партизанами местных жителей гнали впереди войск по сильно заминированным участкам территории».[667]
По самым скромным подсчетам, на минах подорвались свыше трех тысяч женщин и стариков. Этим, однако, дело не кончилось. Прорвавшись в партизанский край, каратели устроили настоящую резню. Убитых партизан насчитали около пяти сотен, уничтоженных мирных жителей – около десяти тысяч. Еще две с половиной тысячи человек угнали на работы в Рейх. Гражданская администрация была поражена жестокостью, с которой проводилась операция, это ясно слышится в докладной записке, поданной рейхсминистру Розенбергу.
…Особенно известен тем, что он уничтожает множество человеческих жизней, батальон Дирлевангера. Среди подозреваемых в принадлежности к бандам, которые расстреляны, имеется много женщин и детей… Политическое воздействие этой крупной акции на мирное население в результате расстрела множества женщин и детей ужасающее….[668]
Бригаденфюрер фон Готтенберг не обращал внимания на подобные жалобы. «Задача вверенных мне соединений, – говорил он, – состоит в том, чтобы напасть на бандитов и уничтожить их. Врагом считать каждого бандита, еврея, цыгана и всех подозреваемых в связи с бандами».[669] Подобная точка зрения, безусловно, находилась в полном соответствии с декабрьским приказом Кейтеля. Это было важно, поскольку приказы ОКВ подлежали исполнению не только в вермахте, но и в ваффен‑СС. На этот момент впоследствии указывал начальник штаба рейхсфюрера СС генерал‑майор Эрнст Роде: «Приказы, которые через верховное командование вермахта и верховное командование сухопутных войск были доведены до сведения и, разумеется, подлежали исполнению как в армии, так и в войсках СС и полиции. Солдат в армии был таким же озлобленным по отношению к врагу, как солдат СС и полицейский… Как доказательство можно упомянуть приказ ОКВ и ОКХ, который гласил, что все пойманные бандиты, такие как евреи, агенты и политкомиссары, должны немедленно передаваться войсками в СС для „особого обращения“. Этот приказ содержал также распоряжение, что при борьбе с бандитами пленных не брать, кроме вышеназванных… Сейчас мне ясно, что борьба с бандами постепенно стала ширмой для систематического истребления евреев и славян».[670]
Уже в сентябре 1942 года жители советских территорий были официально приравнены к евреям и цыганам (чье поголовное уничтожение шло полным ходом). Согласно соглашению рейхсфюрера СС с имперским министром юстиции Тираком, евреи, цыгане, русские и украинцы «более не должны предаваться обычным судам, поскольку это будет касаться подлежащих наказанию преступлений, а будут передаваться рейсхфюреру СС».[671] А несколькими месяцами спустя в Смоленске провели специальную акцию против детей, родившихся от смешанных браков с евреями. Русских матерей нацисты уничтожали вместе с детьми, объясняя населению, что смешение славянской и еврейской крови дает «самые ядовитые и опасные всходы».[672]
Из высказываний руководителей Рейха становится ясно: борьба с партизанами должна проводиться теми же способами, что и «окончательное решение еврейского вопроса». И то и другое – лишь неизбежное проявление борьбы рас: высшей арийской против недочеловечьих. «Если возникнет вынужденная необходимость действовать в какой‑то деревне против партизан и против еврейских комиссаров, – указывал высокопоставленным эсэсовцам Гиммлер, – то я отдал приказ убивать также детей и жен этих партизан и комиссаров. Я был бы слабак и преступник в глазах наших потомков, если бы позволил вырасти преисполненным ненависти сыновьям этих ублюдков, убитых в борьбе человека против недочеловеков… Мы должны постоянно все более осознавать, в какой примитивной, первобытной, естественной расовой борьбе мы находимся».[673]
Эту расовую борьбу ведут не только подразделения ваффен‑СС и полиции; их слишком мало, и потому в карательных операциях более чем активное участие принимают части вермахта.[674] Они проявляют не меньшую жестокость, чем эсэсовцы.
Вот составленный по свежим следам одной из подобных карательных операций документ. Вчитайтесь в эти скупые строки; морально это очень тяжело, но необходимо. Таких документов в наших архивах – сотни и тысячи.
Ворвавшись в деревни, гитлеровцы сжигали все дотла, убивали стариков, женщин и детей, насиловали женщин и несовершеннолетних девочек, чинили зверскую и кровавую расправу. Надругались над христианскими храмами и их служителями. В лесах за людьми, как за зверьми, охотились целые полчища. Угоняли и убивали скот, уничтожали посевы с целью оставления населения (укрывавшегося в лесах) без продуктов питания. Из 62 населенных пунктов сожжены все, 22 населенных пунктов (в том числе городской поселок Лельчицы) сожжены во второй раз. Убито и замучено лиц мужского пола 103, женского – 105, детей – 105. Всего 313.Угнано 532 человека…
Деревня Забережница, Синицко‑Польский сельсовет:
1) Дорошук Евдокия Ивановна, в возрасте 60 лет, зверски замучена^ вырезана грудь, выколоты глаза, отрезаны уши.
2) Левковская Антонина Ивановна, в возрасте 34 лет, зверски замучена: вывернуты руки и ноги, а затем убита. 3) Барановская Маланья, в возрасте 72 лет, вырезана грудь, выколоты глаза, вывернуты руки, череп головы разломан. 4) Левковская Елена, 75‑летняя старуха, обнаружена в колодце с завязанными глазами.
Село Буйновичи того же сельсовета: 1) Малец Анна Ивановна – 17‑летняя девушка, изнасилована группой гитлеровцев, после чего заживо изрезана на куски. 2) Малец Мирон Алексеевич, в возрасте 32 лет, посажен на землю, вокруг него разложен костер, после того, как были обожжены волосы и кожа, убит. В Буйновичах осквернена церковь: окна выбиты, оборудование разбито, пол взорван, превращена в уборную. Все церковные книги и архивы разбросаны и разорваны.
Деревня Крупка, Буйновичского сельсовета. Мишура Иван, 83‑летний старик, заживо брошен в огонь своей горящей избы. Корбут Мария Степановна, 32 лет, изнасилована группой гитлеровцев на глазах своей матери. Обыход Мария Марковна – изнасилована группой гитлеровцев, после чего вывернуты руки, избита до потери сознания, а затем убита. Мишура Мария, 83‑летняя старуха, изнасилована фашистами.
Деревня Берестяный завод, Буйновичский сельсовет. Акулич Иосиф Антонович, 82‑летний старик. Руки и ноги вывернуты, глаза выколоты, зубы выбиты, головной череп расколот, после долгих мучений старик скончался. Акулич Антонина Григорьевна, 20‑летняя девушка, изнасилована фашистами, умирала в долгих мучениях, грудь вырезана, вывернуты ноги и руки.
Деревня Зарубаны, Буйновичский сельсовет. Щербаченя Михаил Самуилович. Зверски убиты его трое детей: отрубили головы, вывернуты руки. Саванович Григорий. Его мальчик зверски замучен: руки изломаны, живот разрезан.
Деревня Воронов, Гребеневский сельсовет. Заживо брошена в огонь Навмержицкая Серафима Григорьевна со своим ребенком Ульяной. Навмержицкая Ульяна Григорьевна, 32 лет, заживо брошена в огонь со своими детьми Дуней, Марфой и Иваном.
Деревня Ольховая, Гребеневский сельсовет. Безсен Владимир Макарович, 28 лет, зверски замучен: был подвешен за руки в течение многих часов, загоняли иглы под ногти, вывернуты руки и ноги. Издевательства продолжались в течение полутора суток. Немцы пытались получить от него сведения о партизанах, но ничего не добились. Пытки проводились на глазах односельчан. Его стойкость и самообладание во время пыток поражали земляков и приводили в бешенство фашистов. В конце он сказал, что «советский народ еще с вами (фашистами) сведет счеты», после чего был убит…
Деревня Дуброва, Лельчицкого сельсовета. Колос Марию Васильевну, 47 лет, и ее дочерей Прасковью и Анастасию, по 12 лет (близнецы), дочь Ольгу, 8 лет, и сына Адама, 2 лет, искололи штыками и сложили на воз, на котором они постепенно умирали. Дочь Анну, 5 лет, ранили и посадили на воз, на умирающих родных, которая тоже скончалась на трупах своих родных. Колос Афанасий Степанович, 35 лет, его жена Варя, 32 лет, мать Варвара, 75 лет, и дети – Евдокия, 9 лет, Ольга, 7 лет, Павел, 3 лет и племянница Лида, 12 лет, были брошены живыми в огонь. Щуколович Сильвестр Никитич, 87 лет, и Остапович Евдокия Ивановна, 80 лет, зверски замучены.
Деревня Липляны, Лельчицкий сельсовет. Халяву Василия Васильевича, 52 лет, и девушку 20 лет Лось Ольгу Евсеевну фашисты резали, снимали кожу, а затем бросили заживо в огонь. Павлечко Митрофана Феодосьевича, 75 лет, гитлеровцы били прикладами до тех пор, пока старик не скончался. В этой деревне в церковь зашел один паршивый фашист в головном уборе, с папиросой в зубах. Нашел ризу священника и заставлял согнанных туда стариков, чтобы они молились за его жизнь. Старики отказались. Пьяный дикарь начал стрелять по старикам, а потом закрыл дверь и сжег церковь и людей.
Городской поселок Лельчицы. Журович Максим Александрович, 40 лет, его жена и шестеро детей зверски замучены и брошены в огонь. Подольский Семен Александрович, 43 лет, жена и шесть детей, Сапожников Василий, 43 лет, жена и пять детей, Журович Дуня Ларионовна, 36 лет, и ее сын, 3 лет, загнаны в сарай и сожжены заживо. Воронович Афанасию Филипповичу, 73 лет, и Воронович Христиане, 78 лет, живыми резали и сшивали животы, снимали с головы кожу, а затем убили…
Деревня Глушковичи Лельчицкого сельсовета. Швед Григорий Ефремович, 45 лет, отрезали уши, пальцы на руках и ногах, резали ножом тело на спине, отрезали язык и еще живым бросили в огонь. Радиловец Моисею Степановичу, 52 лет, резали тело ножами, после чего повесили. Акулич Макару Ивановичу, 45 лет, отрезали нос, уши, половой орган, резали ножом тело, после долгих мучений сожгли. Бурим Василию Михайловичу, 39 лет, рвали волосы на голове, ломали руки и ноги, простреливали тело, умер под пытками. Гапанович Феодосии Григорьевне, 45 лет, резали ножами тело, избивали камнями и заживо зарыли в землю. Бурим Есенин Андреевне, 52 лет, резали ножами тело, избивали камнями и палками, заживо зарыли в землю. Бурим Прасковью Макаровну, 22 лет, и Бурим Теклю Евдокимовну, 22 лет, гитлеровцы изнасиловали, после чего посадили на колья и расстреливали.
Деревня Картыничи того же сельсовета. Герман Марию Петровну, 20 лет, и ее ребенка, 2 лет, фашисты заживо зарыли в землю. Возле деревни Картыничи зарыты в землю живьем 28 человек…
Село Стодоличи Картыничского сельсовета. Крупник Прасковья изнасилована группой фашистов в 8 человек в присутствии ее детей и односельчан. Жогло Феодосия Ивановна, девочка 13 лет, изнасилована группой фашистов (7 человек) в присутствии бабушки. Жогло Анна, девочка 13 лет, изнасилована группой фашистов в присутствии матери. Шур Дмитрий Фомич, 59 лет, зверски замучен, простреливали руки, избивали, заставляли себе яму рыть. Шур Александра Дмитриевна, 17 лет, избивалась целую неделю, фашисты требовали сведения о трех братьях‑партизанах, но ничего не получили.
Примечание: в акте указаны злодеяния одной экспедиции. Помимо этого в Лельчицком районе расстреляно мирных жителей от начала немецкой оккупации около 7500 человек.[675]
Карательные экспедиции опустошали целые области. Зимой сорок третьего под Полоцком можно было наблюдать ужасающую картину. «Все деревни в округе были сожжены, оставшееся в живых население жило в окрестных лесах и землянках. Питались люди тем, что удалось вынести из горящих домов. Кое‑кому, может быть, одной семье из двадцати, удалось даже сохранить какую‑нибудь скотину, в частности, коров. Скотина тоже находилась в землянках, отделенная от людей перегородкой из жердей. Из жердей же были сделаны нары, застланные соломой. На нарах днем и ночью ютились взрослые и дети. Люди откровенно бедствовали».[676]
Уничтожение деревень сказывалось на жителях городов. Больше не у кого было достать продовольствия, и горожане умирали от голода и тифа. Зимой 1943 года в некоторых городах прифронтовой полосы полностью прекратили выдачу хлеба. «Пока у некоторых жителей оставались коровы и куры, им можно было иногда выменивать у немецких солдат хлеб на молоко и яйца. На втором году оккупации ни скота, ни домашней птицы ни у кого не осталось. Многие люди питались отбросами, подбираемыми около немецких кухонь, древесной корой, листьями. Смерть от голода стала заурядным явлением».[677] В находившихся в глубоком тылу городах до такого не доходило, однако и там голодная смерть была реальностью, не отступавшей ни на шаг.
(С эпидемиями в городах оккупанты боролись в своей неподражаемой манере. Под Ржевом 28 февраля 1943 года полицейские согнали в дом 57 по Набережной улице больных тифом жителей Сычевки под предлогом оказания медицинской помощи, заперли их там и дом подожгли.[678])
Но жестокость карателей оказывается неспособной предотвратить нападения партизан. Она лишь разжигает лютую ненависть к оккупантам. «Моя ненависть! – рассказывает девушка‑партизанка. – У меня до сих пор стоит в ушах крик ребенка, которого бросают в колодец. Слышали вы когда‑нибудь этот крик? Ребенок летит и кричит, кричит, как откуда‑то из‑под земли, с того света. Это не детский крик и не человеческий… А увидеть разрезанного пилой молодого парня… Разрезали, как бревно… Это наш партизан…».[679] Фашисты не должны жить – вот символ веры, который повторяют по всей оккупированной советской земле.
Партизанские отряды действуют повсюду. На железных дорогах летят под откос эшелоны; на шоссейных в засады попадают не только одиночные машины, но и небольшие караваны. Партизаны нападают на села, где стоят немецкие гарнизоны, и на железнодорожные станции, захватывают их, уничтожают склады – и исчезают бесследно. Крупные отряды, вырываясь из партизанских краев, уходят в глубокие рейды. Полноценная советская кавалерийская дивизия, попади она в глубокий немецкий тыл, не сможет принести столько ущерба, сколько приносят врагу рейдирующие соединения Ковпака, Федорова, Сабурова.
Имена партизанских командиров на слуху и у немцев, и у населения. Их вызывали в Москву; сам Сталин встречался с народными мстителями, присваивал генеральские звания, вручал награды. И, возвратившись к своим соединениям, партизанские генералы продолжали бить немцев. Москва не забывает о своем «втором фронте»: на импровизированных партизанских аэродромах садятся самолеты АДД, из которых выгружают оружие, взрывчатку, лекарства и боеприпасы. В помощь партизанам сбрасывают диверсантов; подготовленные полковником Стариновым парни рвут немецкие эшелоны и мосты, и в далеком Берлине начальник ОКВ фельдмаршал Кейтель записывает: «В сорок втором году ситуацию с железными дорогами можно было назвать не иначе как катастрофической… Партизаны постоянно разрушали железнодорожные пути, неоднократно производя до 100 взрывов за ночь».[680]
Из‑за нападений партизан у нацистов даже нет возможности заниматься одним из своих любимых дел: уничтожением евреев. «Я был бы весьма благодарен, – пишет гауляйтер Белоруссии Кубе, – если бы г‑н рейхскомиссар счел возможным приостановить поступление новых еврейских транспортов в Минск по крайней мере до того времени, когда окончательно будет снята угроза партизанских выступлений. Мне нужны 100 процентов войск СД для борьбы с партизанами».[681] Но даже все охранные войска не могут справиться с разрастающимся партизанским движением.
В городах – свои партизаны; русские зовут их «подпольщиками». На стенах домов появляются возмутительные листовки, то тут, то там обнаруживается тело убитого немецкого солдата. Убийц найти легко; но есть те, кто не выдает своей ненависти, кто прилежно работает на вокзалах или в оккупационной администрации, собирая разведданные. Информация тоненькими ручейками уходит к партизанам, а оттуда – полноводным потоком в Москву; советский Генштаб знает о практически каждом передвижении немецких войск.
От партизан нет спасения! Они заводятся даже в солдатских шинелях: «маленькие партизаны» – так немцы называют досаждающих им вшей.
6 января 1943 года Гиммлер отдает новый приказ о борьбе с партизанами: «При проведении акций по борьбе с бандами всех подозреваемых в связях с бандитами мужчин, женщин и детей следует собирать вместе и специальными эшелонами отправлять в лагерь Люблин или Освенцим».[682]
Так для жителей оккупированных областей открывается новая страница ужасов; теперь тех, кто уцелел после бесчинств карателей, гонят прямо в лагеря смерти. Вот воспоминания ребенка, угнанного в один из таких лагерей и чудом выжившего:
Однажды мы увидели приближающиеся военные части. У всех была одна и та же мысль: должно быть, это войска СС, которых все так боялись. Крестьяне бросились бежать, забрав с собой скотину и все, что могли унести, но немцы стали нас настигать, началась стрельба. На одной из телег была женщина с ребенком, ее подстрелили; она упала с телеги, но никто даже не обратил на нее внимания.
Немцы нас окружили и под ружьем повели обратно в деревню. Мертвые и раненые так и остались лежать. А когда мы подошли к деревне, мы не могли поверить глазам, какой там был ужас: немцы подожгли все избы, кроме одной. Вокруг все горело, носились обезумевшие лошади, повсюду летали искры. Нас подвели к уцелевшей избе, в которой сидели немецкие военные. Нам было сказано занять место в трех очередях и предъявить документы. В первой очереди были женщины и дети, в другой – старики, в третьей – евреи. После проверки документов группу стариков оставили в избе; ее заперли и тут же подожгли. Нашу группу под ружьем отвели в сторону, оттуда мы видели, как эта изба горит. Первую группу, в которой были и дети, заставили рыть яму. Земля была замерзшей, и яму вырыли неглубокую. Евреям приказали выстроиться перед ямой, и каждый из них получил по одной пуле. Они падали в яму, крича и плача. Даже после того, как солдаты набросали в яму землю, мы еще долго слышали эти ужасные стоны. А старики живьем сгорели в запертой на замок избе. Забыть это нельзя.[683]
